Нина Мамыкина (Вирэт)
Позови его по имени (Самурай)
Только она и отец приходят иногда к этим могилам, к столбикам с иероглифами имен, жгут ладан в маленькой часовне среди скал.
Нази хорошо помнила тот вечер, когда она впервые задала отцу этот вопрос: зачем? Зачем они, Ошоби, поколение за поколением посвятили себя служению на этих кровавых поединках? Она слышала мнения многих – о чести, национальной доблести, религиозном служении, совершенствовании боевых стилей, совершенствовании духа, но ее отец мыслил иными категориями, и лишь его мнение было для Нази важно.
И она помнила его вдумчивый неторопливый ответ: «Во всем есть смысл, девочка моя. Традиции культивируются поколениями, и выживает лишь то, что рационально и разумно. Без традиций рухнет все мироздание, это столпы, поддерживающие порядок в мире. Хороши или дурны эти традиции, нужны они еще или отживают, судить не нам. Кто ввел их – тот и отменит их, когда придет срок.
Ты знаешь, что столетиями кипели во всем мире войны, сотрясающие собой и Корею, и Китай, и Японию. Соответственно, столетиями Бусидо культивировало национальный агрессивно-воинственный дух Японии. А не столь далекая еще Сэнгоку Дзизай – «Эпоха воюющих провинций», доведшая своей безумной военной вакханалией страну до грани почти полного распада! Относительный мир воцарился лишь при Шоганате Токугава, но этот мир – внешний. Страна по-прежнему напичкана оружием, как засеянные поля – зерном. Остались тот же воинственный дух самурайской морали, те же фанатизм Бусидо и жадное стремление поработить и оккупировать весь окружающий мир, начиная с Кореи и Китая… Это еще счастье, что есть поединки, Нази! Пока в них выливается накал японского агрессивного самолюбия, пока в такой сравнительно невинной форме выясняется преимущество того или иного оружия, – это подарок судьбы! Ты ведь понимаешь, есть и другой способ выяснения, кто сильней… более страшный…»
«Да, – ответила тогда грустно девушка. – Война…»
И все-таки всякий раз, когда уходили бойцы тропою поединка, мучительной болью сжималось сердце Нази, все существо ее протестовало против заклания этих новых жертв, – во имя поддержания мира? – и она уговаривала себя не думать, принимать все как есть. Она понимала, что будь она парнем, все было бы проще.
В прошлый раз встречались так же китаец и японец. Оба они пали. Ей пришлось хоронить обоих. Первым умер самурай, весь истекший кровью. К концу поединка его белые монцуки и штаны-хакама были сплошного алого цвета. Китаец испустил дух несколько позже, изрубленный до неузнаваемости. Как могла, она старалась помочь, хотя понимала, что ему не выжить. Но он очень хотел жить… Она отправила почтового голубя к отцу (голуби содержались специально для таких случаев при часовне на кладбище), а когда вернулась к месту поединка, китаец уже был мертв.
Это был ее первый поединок. Плотный соленый ветер с океана сбивал с ее лица слезы, свистел в камнях на могилах…
Она взяла мечи поединщиков, завернула их в белое полотно. И пошла в Эдо. Долгое время почти каждую ночь снился ей этот одинокий путь. И Нази не знала, сколько лет жизни отнял он у нее.
По древней традиции их должно было быть трое – два поединщика и свидетель из клана Независимых. И чистое пространство вокруг. За день до поединка место специально освящается, чтобы «отогнать злых духов» как с той, так и с другой стороны. Толпа зрителей также излишня – в ней могут затаиться колдуны и чародеи, незаконно вмешивающиеся в ход поединка вызыванием «ками»-духов и сил из потустороннего мира, а также всевозможные нинзя из мира вполне реального, что вообще очень характерно для коварной души японца, удобно совмещающей в себе несовместимое – кодекс чести Бусидо и потрясающее вероломство.
«В традициях есть глубокий смысл, девочка моя…» – вспоминала Нази, на долю которой в тот день выпали две страшные смерти, двое похорон в полном одиночестве и такая же одинокая двухдневная дорога в столицу.
«Парочка нинзя с лопатами в тот день мне бы очень пригодилась», – призналась она потом отцу.
Но он не поддержал ее горькой шутки. И сказал ей то, что перевернуло весь ее взгляд на служение Независимых Свидетелей, что дало ей силу и мужество на будущее, что стало смыслом всей ее жизни. «Поединки самураев появились еще в эпоху Гэмпей. И имели интересные последствия: сторонники павшего в поединке самурая, не желая принимать поражение своего клана или стиля, нередко хватались за мечи, и начиналась на поле поединка безобразная резня с далеко идущими последствиями – провинция восставала на провинцию, клан на клан. Поэтому существующий ныне ритуал поединков продуман и отработан до мелочей: от рэйсики (этикета) и техники поклонов до начала боя, экипировки, вооружения и концепции самого поединка и до рэйсики завершения поединка как бойцами, так и свидетелями. Тем более что здесь уже не клан на клан. Здесь уже государство на государство!.. Парочку японских нинзя тебе? И парочку бойцов Шаолиня? Или – по отряду с обеих сторон?..»
Тут Нази и поняла. И содрогнулась… Непомерная тяжесть служения клана Ошоби – Независимых Свидетелей Поединков, достаточно независимых, чтобы предотвратить войны, – согнула хрупкие девичьи плечи.
Отец предсказал, что следующий поединок будет также японо-китайский. Шоган ни за что не смирится с поражением. Он неминуемо пошлет новый вызов Китаю, как только подготовит достойного бойца.
Тропинка вынырнула из лесной чащи на залитый щедрым солнцем склон. В воздухе отчетливо чувствовалось дыхание близкого океана. Нази чуть обернулась. Следом за ней шел Нисан. Он поймал ее быстрый взгляд через плечо, спокойно улыбнулся. Самурай замыкал шествие, глаза его скользили по склону откоса и дальше, к горизонту, в явном ожидании увидеть цель пути – прибрежное каменистое плато.
Нази отвернулась.
Матэ Токемада. Выращенный Шоганом для одного этого дня…
Краткий утренний разговор с отцом многое раскрыл девушке. Шоган вложил в юношу все свои честолюбивые мечты, всю свою ярость поражений, всю свою сокрушительную волю к победе любой ценой, он оберегал его, воспитывал и направлял, тщательно контролируя каждый шаг, каждый контакт молодого самурая, каждый его ночной вздох, шлифовал его как меч для одного единственного виртуозного удара в нужный момент. С детских лет наставниками Матэ Токемады были учителя, попасть в школу которых являлось недосягаемой мечтой для сотен элитарных самураев. Его личным наставником в стиле иайдо эйсин-рю («искусство победы одним ударом меча») был главный мастер седьмого поколения Хасэгава Мондоносукэ Эйсин, любимым изречением которого было: «Истинный удар всегда приходит из Пустоты». Личным учителем Матэ по дзен-буддизму был великий Банкэй, уже престарелый и глубоко просвещенный в мистике, философии и этике Пустоты будда, певец Смерти во всех ее проявлениях – в Любовании Цветущей Вишней, в Любовании Осенними Листьями Клена, в Любовании Луной или Тихими Снегами, всем, за чем в конечном итоге стоит Смерть, «исток, завязь, начало всякого явления и в то же время – его завершение, предел, высшая степень проявления». В совокупности Хасэгава и Банкэй и сформировали в поразительно короткий срок требуемый Шогану материал: глубоко презирающего смерть и страх перед нею, глубоко равнодушного к жизни и ее радостям бойца, основной принцип которого: «Идеальный самурай – сверхчеловек, душа его – меч, профессия – война, достоинство – честь, назначение – смерть». Добавив немного из традиционной японской религии синто, суть которой в том, что император Японии – прямой потомок богини Аматэрасу, а все японцы – богочеловеки, Шоган направил национальный дух молодого самурая на глубочайшее преклонение перед Сыном Божеств – императором и изъявителем воли Неба – Шоганом, выше чего для Матэ Токемады не было уже ничего.
Нази специально изучала «Хагакурэ Бусидо», самурайский кодекс чести. Некоторые разделы просто потрясли ее: «Никогда не следует задумываться над тем, кто прав, кто виноват. Также никогда не следует задумываться над тем, что хорошо, а что плохо… Вся суть в том, чтобы человек никогда не вдавался в рассуждения. Убить врага не задумываясь – вот высшая цель». Основа обучения иайдо – концепция Муга Мусин («ни себя, ни разума»): оставь мысли о победе, очисти себя от всяких мыслей, и тогда сила богов или сила Пустоты войдет в тебя и совершит через тебя то, что сочтет нужным. Тренируйся упорно и помни, что конечная точка развития мастерства самурая – это приход в Великую Пустоту. Чем меньше тебя, чем больше в тебе Пустоты – тем ты совершеннее, тем ближе желанная Смерть и Нирвана.
Для полноты образования и воспитания, как и многие высокопоставленные молодые самураи, Матэ прошел курс обучения в элитной школе Консэй, где, помимо различных боевых искусств, преподавали философию Конфуция, математику, медицину, фармацевтику, поэзию и музыку, искусство каллиграфии, икебаны и чайной церемонии «тя-но-ю», даже основы национального театра «но».
Нази слышала, что одаренный от природы юноша проявил во всем хорошие способности и в то же время – скорее безразличие, чем интерес. В разговоре он легко мог процитировать любое изречение или стихотворную строку, проявить знания по необходимости в различных практических сферах – безо всякого апломба или желания произвести эффект, и тут же вновь уходил в себя, в непроницаемый для других внутренний мир. Друзей у него не было, он ни к кому не приближался и ни от кого не устранялся, но был весь в себе, что вообще-то очень по-японски. Умел ли он плакать или смеяться, любить или ненавидеть?.. Говорили, что Шоган создал в его лице либо само совершенство, либо заводную куклу, оживающую по-настоящему лишь при виде Шогана или обнаженного к бою меча. Вся душа его была – преданность Шогану. Вся любовь его была – бой. Во всем остальном Матэ Токемада – холодная вежливость с налетом цинизма, что вообще-то свойственно многим высокопоставленным даймё, особенно если они чувствуют за собой крепкую поддержку – своего господина или собственного фехтовального мастерства.
Так слышала Нази о молодом Токемаде. Таким и увидела она его вчера.
Да, Сёбуро мертв…
И последняя – тайная и глупая – надежда ее угасла.
Самурай Сёбуро… Она вдруг отчетливо услышала звонкое шлепанье своих босых ножек по теплым доскам веранды, переливчатый радостный смех: «Сёбу-сан! Сёбу-сан!..» Она всегда так гордилась тем, что каким-то чудом всегда узнавала стук копыт его коня еще за дальними деревьями сада, первая вылетала, раскинув руки, во двор. «Сёбу-сан приехал!..» – «А, моя птичка! Покажи, как умеет летать Назико-сан!» Он легко, точно ручного сокола, подбрасывал детское тельце в воздух. Она кричала от восторга и замирания сердца, но бесстрашно верила в надежную добрую силу этих рук. Потом, всхлипывая, обнимала гостя за шею, соскальзывала на землю, как с вершины дуба, сияющими глазами смотрела, как раскланиваются взрослые.
Она нередко слышала позднее о том, что Сёбуро Токемада был внимательно-серьезен и неулыбчив. В их доме он был – сплошная улыбка, улыбка непритворная, открытая, совершенно детская и раскрепощенная. Первый самурай грозного Шогана самозабвенно возился с ее поделками из бумаги и рисовой соломки, ему, как непререкаемому авторитету, показывала она свои вышивки по шелку, читала праздничные танка и шептала на ухо важные секреты…
Очень многое о нем узнала Нази лишь позднее, когда смогла понимать и когда Сёбуро уже не стало. А пока она могла только любить, смотреть и помнить. Она видела, что он счастлив в их доме, что любит их и верит в их любовь так, что оставляет свои мечи – катану и вакадзаси – рядом с мечом отца, что для самурая вообще немыслимо. Тогда – ей казалось это вполне естественным. Лишь познав как следует окружающий их мир, поняла Нази всю противоестественность дружбы ее отца и самурая Сёбуро, противоестественность нормальных человеческих отношений в мире японской морали и японского этикета, где вообще все вывернуто наизнанку, где «у каждого японца по шесть лиц и по три сердца», где эмблема японского мироздания – гора Фудзияма – борец-самурай, бросающий вызов обитателям неба и земли: в сердце Японии – клокочущая лава, а на лице ее – улыбка; где близкие родственники встречаются, держа руки на мечах, и где весь этикет самурая построен на четких указаниях, как держать руки при поклоне и как должен быть сориентирован меч, чтобы раньше выпрямившийся родственник не снес тебе голову с плеч по всем канонам иайдо раньше, чем ты смог бы отразить удар…
Позднее, подрастая, она жадно начала искать в окружающих их мир людях отблеск улыбки Сёбуро, но чистая и чуткая душа девочки, воспитанная в духе совсем иной морали, к тому же долго оберегаемая отцом от тесного контакта с миром театральных улыбок, быстро почувствовала всю их фальшь, даже тайную неприязнь и враждебность за самой ослепительной любезностью. А когда умерла мама, пронзительная боль правды вдруг ошеломила Нази: она поняла, что отныне во всем огромном окружающем их мире они остались вдвоем – она и отец. Как два зрителя в зале театра «но», где идет грандиозный спектакль масок и у каждого своя роль, но они с отцом – только зрители…
А когда тайная боль ее достигла апогея, Нази внезапно осознала, что у Сёбуро остался сын! Мальчик ненамного моложе ее!
Она помнила свою радость, сумбур чувств, надежд, фантазий… Он должен быть похож на Сёбуро во всем, у него будет та же светлая благородная душа, быстрая и яркая улыбка, его мужество, его прекрасная поэтичная натура, ведь он же – сын! Они встретятся и обязательно подружатся, Сёбуро снова войдет в их дом! Она мысленно играла с Матэ в свои любимые игры, она дарила ему подарки, делилась радостью своих успехов и однажды, в День Любования Цветами, когда нежно пела в саду флейта, она пустила в плавание по потоку свой золотистый фонарик-кораблик, с замиранием сердца прошептав ему вслед: «Пусть мы встретимся, пусть подружимся. Как папа и Сёбуро!..»
…Бедная девочка! Если бы она знала тогда, как успешно в это время вытравливается из Матэ Токемады даже память о его отце! Как «плодотворно» наполняют его душу Пустотой! И как горько прав был ее отец, от которого она имела все эти годы единственную сокровенную тайну по имени «Матэ»…
Отец был прав.
И – не прав!..
Иначе – что значила внезапная ночная откровенность молодого самурая?! Ей! Об отце!.. Которого он все-таки помнил? И – любил?.. Мысли Нази спутались. Маска? Как у всех?.. А под маской? Пустота? Или?..
«Прекрати! Не смей! Не думай! Хватит боли! Ты фантазировала всю свою жизнь! Послушай своего мудрого отца, мечтательная дурочка! Ты все равно ничего не добьешься! – мысленно кричала себе Нази. – Эти люди – другие, они все играют в коварные игры своих потаенных замыслов, и он – давно уже один из них! Они легко живут, потому что не боятся смерти, и легко умирают, потому что презирают жизнь. Они убеждены, что, как актеры, что после окончания спектакля, где мотыльками летят в огонь, снова выйдут на сцену в другой день – в тех же ролях или иных, и снова наденут маски… что сможешь ты тут сделать?!»
Но душа девушки была в смятении. Она зажгла ладан и молилась всю ночь, пока перед рассветом тяжелый сон не сморил ее прямо на полу.
Часть 2
К ровной каменистой площадке – основному полю для поединков – вели две тропинки: прямая – через кладбище и круговая – со стороны океана. По традиции Нази повела бойцов первым путем. У первых же могил оба поединщика сразу поняли, зачем они здесь, и замедлили шаги.
Могил было двенадцать – с тех пор, как приехали Ошоби в Японию и по высочайшему повелению Шогана поединки возобновились на японской земле. Нази знала, что оставшееся в Китае кладбище павших бойцов куда обширнее.
Токемада и Нисан свернули с тропинки и разбрелись среди могил. Нази терпеливо ждала их, отвечая на вопросы и давая требуемые пояснения. Она услышала возглас самурая: «Танимура!» – и увидела, как тот земным поклоном почтил память своего предшественника, которого хорошо знал лично. Монах медленно трогал ладонью теплые камни с именами. «Что это?» – внезапно воскликнул он, остановившись возле двух неглубоких траншей на краю кладбища, сразу за последним рядом могил. «Почва здесь каменистая, – тихо объяснила Нази, подходя и становясь рядом. – Поэтому могилы вырубают заранее. Одному человеку с этим не справиться, тем более женщине. Поэтому и могильные холмики не земляные, а гальковые… Я верю, что вас это никак не коснется!» – излишне горячо добавила Нази, глядя на Нисана, на удивление совершенно спокойного. «Надеюсь», – просто ответил тот, но на этот раз даже без тени улыбки.
Самурай уже стоял на тропинке, глядя на них.
В лицо ударил крепкий океанский ветер. Казалось, он полон мелких брызг прибоя. Три человека стали медленно подниматься по каменистому холму к плато у прибрежных утесов. Постепенно перед глазами открывалась цель их пути – сравнительно ровная площадка овальной формы примерно пятнадцать на восемь дзё1, одним концом упирающаяся в скальные нагромождения. Собственно говоря, не было особых ограничений для пространства поединка, он мог продолжаться и на склонах холма, и среди хаоса прибрежных каменистых насыпей, и в полосе прибоя, и в травянисто-кустарниковых лощинах – для любителей особо острых ощущений.
Но начальный ритуал происходил всегда здесь.
Нази развела в стороны руки ладонями назад и шагнула вперед одна. Бойцы поняли ее и остановились на краю площадки.
Медленно пересекая узкую часть овала с похрустывающими под ногами крошками скальных пород, девушка старалась не думать о том, что она знала достоверно: каждый камешек здесь полит кровью павших ранее, каждая трещинка в базальте, как ненасытный рот, требует еще кровавой пищи. Никакими ливнями, столь частыми в этих краях, не замыть начисто арену ристалища, этот великий жертвенник под открытым небом.
На противоположном краю площадки она остановилась. Перед ее глазами буйствовал пенисто-сизый океан.
На мгновение Нази закрыла глаза. Скала под ее ногами сотрясалась от ударов яростного прибоя. Через несколько мгновений она своими руками начнет то, от чего криком протестует все ее существо!..
Усилием воли девушка жестко подавила все эмоции и тошнотворную дрожь в руках. «Эти поединки – не наши, и мы даже не судьи», – напомнил голос отца. – «Да!» Нази коротко прошептала молитву и обернулась.
Они стояли там, где она оставила их. Смотрели только на нее, словно не замечая друг друга… Нисан… Токемада…
Нази шагнула им навстречу, отработанным жестом приглашая поединщиков к себе. На требуемом расстоянии велела им остановиться.
– Я – Назико Ошоби, Независимый Свидетель двенадцатого поколения, начинаю поединок уровня Отой и требую назвать препятствия к нему, если таковые имеются, у избранных к бою.
– Нисан, монастырь Кай-Ши-Нунь, боец ранга «ка», препятствий к поединку не имею.
– Самурай высшего ранга из рода Миновары Матэцура Токемада, капитан Второй армии Шоганата, препятствий к поединку не имею.
– Хай! – Нази опустила руки. – Прошу вас, начнем. Камидза! Синдзэн но рэй!
Поклоны в сторону сёмэн (ритуальных святынь), роль которых в данном случае выполняли могилы павших бойцов, поклоны дзарэй – сидя: друг другу и боевому мечу. По давней традиции этикет соблюдался по обычаям той страны, на территории которой проводился поединок. Сейчас Нази проводила японский рэйсики стиля иайдо. В ее руке вспыхнул обнаженный меч Свидетеля, острие которого указало каждому из поединщиков его исходное место.
Меч поднят.
Меч резко опущен. Команда к бою.
Больше от Нази не зависело ничего.
***
И получаса не прошло с начала поединка. Но время словно отступало, теряя свои размеренность и неизменность. Мгновения то убыстрялись, отсчитываемые лязгом ударов мечей, то совершенно засыпали в тягучем киселе медленно кружащихся фигур. Поединщики – на краю вечности – никуда не спешили. Слишком велика была цена одного неточного движения. Каждый пробовал ненавязчиво различные тактики, нащупывая роковую слабинку в технике противника. Несведущему зрителю показался бы скучным этот плавный, нерезкий танец, лишь изредка взрывающийся шквалом быстро стихающих атак. Лишь Нази был очевиден весь напряженный драматизм первой части поединка великих мастеров. Она знала, что неминуемо будет и второй: более короткий и эффектный, но уже финальный и роковой, когда кто-то наконец прорубит оборону соперника для одного–двух решающих ударов. Нази знала: чем выше мастерство бойцов, тем меньше будет ран на теле побежденного.
Эти мгновения дали ей возможность вполне оценить степень мастерства обоих поединщиков. С детских лет отец усиленно обучал Нази различным стилям ведения боя – рукопашного и с применением холодного оружия, – и по потребности девушка могла показать хороший результат, но она понимала, что никогда не станет мастером высокого класса, в ней не было той сердцевины, движущего стержня совершенствования настоящего бойца – желания жизни боем. И все же она с детства была покорена и заворожена красотою боя на мечах великих мастеров, тем более что тренировочные поединки отца и самурая Сёбуро, приносящие девочке всегда такое высокое эстетическое наслаждение, кончались бескровно, смехом, шутками и дружескими объятиями бойцов. Осознание того, что такое смерть в бою, вошло в ее жизнь позднее и немало добавило к скорбному опыту реальной жизни, но печаль только обострила чувство прекрасного в душе девушки. В любом случае, она предпочитала быть свидетелем на поединках, а не их участником.
Матэ Токемада, напротив, жил боем. Плавность, скоординированность, точность движений его меча говорили о технике очень высокого уровня, той технике иайдо эйсин-рю, которая достигается только путем ежедневной, долгой, напряженной и сосредоточенной работы на тренировках, причем работы любимой, приносящей глубокое эстетическое наслаждение даже в мелочах. Только в бою было видно, какой утонченный эстет и певец своего дела самурай Токемада. Катана пела в его руках, по одному звуку ее характерного свиста опытный мастер понял бы, насколько точны углы наклона клинка при ударах. За полчаса поединка Нази не заметила ни единого лишнего движения рук или корпуса самурая, которые не приемлемы и стратегически, и эстетически. Со стратегической точки зрения они вызывают задержку в молниеносности правильного удара, ослабляют бойца и мешают ему, они не рациональны; а с эстетической точки зрения любое отклонение от идеала делает движение менее красивым, а реальный удар красив, потому что быстр и силен: меч как будто появляется из ниоткуда, причем словно без малейших усилий со стороны бойца. Не заметно было также ни малейших признаков усталости или нетерпения со стороны самурая, что тоже характерно только для очень опытных бойцов, вся жизнь которых – в их мастерстве. Насколько Нази могла сравнивать, предыдущий японский поединщик Танимура Масатаки, старше по возрасту и более прославленный, чем Матэ, все же уступал ему в технике. Если Токемада выживет, внезапно подумалось девушке, он вполне может оказаться следующим сокэ (главным мастером Японии по иайдо) и лучшим фехтовальщиком после Хасэгавы Эйсина.
«Если…» – потому что то, что показывал в поединке Нисан, было вообще несравнимо ни с чем! Нази понимала, каким неприятным сюрпризом оказался для Токемады китаец, к которому он сначала так пренебрежительно отнесся! Но, к чести самурая, Матэ вел себя так, словно каждый день только и делал, что сталкивался с хитрыми приемами «танцующего монаха»…
Нисан «танцевал»…
Это было похоже на бой самурая с тенью или солнечным зайчиком, на попытку проколоть ветер или рассечь солнечный луч!
Первое время Нази больше занималась своими эмоциями, чем отмечала комбинации поединка. Она понимала, что, скорее всего, видит подобное первый и последний раз в жизни.
Нисан «танцевал»…
Казалось, ему удалось создать не боевой стиль, а своеобразную философию торжества жизни. Если самурай жил боем, то монах видел в бое часть жизни, ее маленькую составляющую – и только, потому что жизнь для него была беспредельна и бесконечна. Он не боялся смерти, и не потому, что был очень храбр, а потому, что смерти в его мире не существовало. Живой или умерший, он продолжал бы жить вечно в Танце Бесконечного Ликования Жизни.
Монах «танцевал». Он струился, как ветер, взлетал перепелкой, увертывался леопардом, в нем словно переплелись все мыслимые и немыслимые стили кун-фу; все движения Нисана были естественны, легки и пластичны; его тело словно не имело костей и было способно принимать любую форму. Казалось, Нази иногда слышала его смех, смех без звука, в одних движениях стиля «пьяницы», или в коротком вскрике «журавля, едва не ужаленного змеей», когда Нисан отдергивал ногу в волоске от падающего на нее острия японского меча.
Она замечала и легкий лучик улыбки на лице китайца, скорее намек на улыбку, и немыслимо было представить, что тот сможет нанести самураю смертельный удар, что он хочет этого удара. Меч в руке Нисана служил действительно только для молниеносной защиты, и лишь однажды, когда Токемада, видимо, совсем в этом уверился, произошло немыслимое. Самурай быстро начал комбинацию многостороннего удара батто хо но оку, монах отбил его уже в нижней точке, оба меча смотрели остриями вниз. Но уже через мгновение острие длинного китайского меча было в правом плече Токемады! Как произошло это, не понял никто. Казалось, сверкнула молния, ужалила – и исчезла. Монах вполне мог продлить движение гораздо глубже и нанести ранение более серьезное.
Самурай отлетел как леопард, извернувшись в воздухе, плечо его окровавилось, на белом монцуки расцвела алая роза… И Матэ, и Нази поняли – это был только урок, преподнесенный самоуверенному японцу. Нисан очертил территорию досягаемости и показал еще один уровень глубины своего искусства, доселе неявный.
Тут Нази впервые заметила тень беспокойства, скользнувшую по лицу самурая. Очевидно, он понял, какой тактикой монах хочет добиться победы: измотать противника и обессилить его кровопусканиями, не убивая. Видимо, Нисан, в отличие от японского бойца, был мастером не молниеносного, а затяжного боя, или же был мастером «на все руки», предпочитая сейчас второй вариант.
Токемаду это мало устраивало, он помрачнел, чувствуя, что ему навязывают бой на чужой территории и по чужим правилам. Он, напротив, усилил атаки с усложненной техникой выполнения, многие из которых были Нази совершенно незнакомы. Она поняла, что столкнулась с набором особо секретных приёмов иайдо – бангай но бу, доступных лишь единицам мастеров высокого уровня, и поразилась тому, что Матэ Токемада неплохо владел ими – он был слишком молод для такого класса.
Но, видимо, самурай выкладывал последние карты. Подчиняться условиям противника означало для него гибель. Быть может, смена поединочного пространства дала бы ему какие-то преимущества, но монах упорно держал противника на площадке и на самом солнцепеке, выматывая монотонностью и однообразием ведения боя. Восходящим ударом самбон мэ самураю удалось впервые пробить защиту Нисана, ранив его в шею, тут же он получил серьезный ответный удар в бедро, покачнулся влево, падая набок на колено, выронил длинный меч… И – молниеносным коварным ударом короткого меча в левой руке отсек Нисану правую кисть с оружием!
Нази на миг остолбенела: Матэ был «рётодзукаи» – «двуруким» мастером, одинаково владеющим искусством фехтования для любой руки! Обычно такие мастера держат в глубоком секрете свое искусство и используют его, только когда знают, что не оставят свидетелей. В данной ситуации Токемада, видимо, выкладывал последний козырь, стремясь одолеть Нисана любой ценой. Нази поняла, что Матэ, как и Шоган, поставил на эту дуэль всё, и его мало интересовала своя дальнейшая судьба.
…Нисан подхватил свой меч левой рукой. Только удивительное искусство кун-фу позволило ему увернуться от добивающего удара самурая. Матэ рванулся в стремительную атаку, понимая, что сейчас все решают мгновения. Хотя кровь и хлестала из руки китайца, он был еще очень опасен. Глаза Нисана ничуть не отразили боли, были все такими же ясными и острыми, как-то твердо смеялись, словно хваля ловий прием японца.
И вдруг Нисан отвернулся от соперника. Совсем!.. Левая рука спокойно опустила меч. Монах посмотрел на Нази, побледневшую и застывшую на краю площадки, шагах в десяти от поединщиков, улыбнулся ей одними глазами – спокойно, светло, ласково и твердо, точно ободряя и что-то требуя…
Миг, и меч Токемады со всего маху врезался в корпус монаха, рассекая его надвое…
…Первые мгновения девушке показалось, что внезапная молния разбила небеса, и на землю отвесной стеной хлынул белый ливень, потому что она внезапно ослепла и задохнулась. Постепенно марево отошло, она снова начала видеть. Вот Матэ выпрямился и характерным движением-тибури стряхнул кровь со своего меча. Нази знала, что при этом должен быть резкий свист, но стояла плотная тишина; она мотнула головой, и окружающий мир взорвался шквалом звуков, таким оглушительным, что, заговорив, девушка не услышала саму себя. Тогда она закричала и поняла, что ее услышали, когда Токемада повернул к ней голову.
Самурай увидел лицо девушки и понял, что только что нанес смертельный удар не только Нисану…
***
– Зачем ты это сделал?!
Первое, что ощутил Матэ, – это неприятное изумление, что девушка обратилась к нему на «ты». Но, увидев ее глаза, он понял, что сделано это было не от дерзости или невоспитанности, а в состоянии тяжелого шока, когда от боли плохо понимают, что говорят и как.
– Я сделал то, для чего пришел сюда, – помолчав, сдержанно ответил самурай.
– Ты пришел сюда именно убивать?.. Ведь Нисан был тяжело ранен и уже не был для тебя смертельно опасен… – Она говорила это негромко, изумленно, точно пытаясь еще что-то втолковать ему.
– Вы собираетесь учить меня Бусидо?
Она медленно покачала головой.
– Думаю, у тебя был еще и приказ – убить Нисана… Посмотри на меня. Я умею хорошо владеть кинжалом, мечом, луком и нагинатой. Я – воин, хоть и не самурай. Ты хочешь убить меня?
– Я не воюю с женщинами, – нахмурился Токемада.
– Ах, так ты на войне? А с кем? С Китаем? Тогда я – китаянка. Думаю, во мне не менее шестидесяти процентов китайской крови. Так хочешь ты убить меня?! – хрипло воскликнула девушка. – Я не знаю, с кем ты воюешь, – продолжила она чуть спокойнее, видя, что он мрачно молчит. – Сейчас война или нет? Нисан не воевал с тобой и не хотел твоей смерти, потому что это было только состязание стилей. Он мог тебя убить, хотя бы для того, чтобы обезопасить свою родину от опытного потенциального врага, и никто не осудил бы его за это! Но он прежде всего видел в тебе живого человека, и сейчас мир… Но ты – на войне? Тогда смотри же: если Япония уже в состоянии войны – тайной или явной – с Китаем, к чему тогда поединки, честь личного единоборства? К чему тогда Свидетели? Мы ведь с отцом давно китайцы в глазах Шогана, значит, враги и лазутчики? К тому же я теперь знаю, что ты – рётодзукаи, и скоро это будет знать весь Шоганат! Убей же сейчас и меня, ручаюсь – Шоган отвалит тебе генеральский чин!
