Нина Резун
Когда я встречу тебя вновь. Книга 4. Ценой собственного счастья
Нина Резун
Ценой собственного счастья
Глава первая
Я ехала на такси в поселок, в который, как мне казалось, нога моя никогда не ступит. Молодой кавказский таксист всю дорогу эмоционально разговаривал на своем языке с кем-то по телефону, и от его трескотни у меня заболела голова. А может не только от этого. В машине тихо играла веселая кавказская музыка, которая совсем не соответствовала моему настроению, работал кондиционер, но меня всякий раз бросало в жар, когда я вспоминала, куда и зачем еду.
Вдруг мужчина вскрикнул, резко нажал на тормоза и, несмотря на то, что я была пристегнута, меня отбросило вперед, так что я ударилась головой о подголовник переднего сидения. С глаз слетели солнцезащитные очки. По инерции я вернулась назад и с испугом огляделась по сторонам, пытаясь понять, что послужило причиной резкого торможения. Мы стояли на узкой проселочной дороге и никаких препятствий не наблюдалось.
– Ой, простите, девушка, я случайно, – сказал он с кавказским акцентом и обернулся ко мне всем корпусом, сбросил звонок и устремил на меня испуганный взгляд. – Такой новость, такой новость! У меня сын родился! Три девочки и вот сын! Поздравьте меня.
Я выдавила из себя улыбку и, поправляя на голове съехавший платок, поздравила, как он и просил. А на глаза навернулись слезы. Я быстро надела очки и уставилась в окно.
Мне было знакомо его чувство. Шандор тоже радовался сыну. Сыну, которого так и не увидел. И не увидит никогда.
– Давайте уже поедем, – выдавила я из себя, – мне еще нужно успеть до поезда вернуться в город.
Боковым зрением я заметила, как мужчина пробежал по мне глазами, будто только сейчас разглядел меня.
– Простите, пожалуйста, у вас что-то случилось? Вы вся в черном…
Вот только этого не надо. Поезжайте уже… Но из моего рта не вырвалось ни звука. Вместо этого я плотнее сжала губы и махнула ему рукой, указывая двигаться вперед. Таксист, в очередной раз извинившись, развернулся лицом к рулю и тронулся в путь.
Всю оставшуюся дорогу мужчина молчал, и это позволило мне успокоиться и убрать жжение с глаз. Вот если бы еще можно было избавиться от него в сердце… Но этот орган жил сам по себе.
Едва я вышла из такси и захлопнула дверь, как машина рванула с места. Она сделала крутой разворот, подняв пыль с дороги, и помчалась прочь из села. Словно промедление могло стоить жизни. Я бы сделала то же самое, если бы моя цель не была иной.
Улица передо мной была пустынна, и я бы решила, что в поселке, кроме петухов и собак, никто не живет, если бы издалека не доносились строительные звуки: гудел и визжал электроинструмент, который как червь вгрызался в ухо, и слышался стук по дереву, а для меня все равно, что стук по крышке гроба.
Из двора ближайшего дома поднимался дым, наполняя воздух тошнотворными ароматами жареного мяса. Кто-то готовил шашлык. Возможно, у хозяев праздник, и придут гости. Или поминки. Люди умирают. Так бывает.
Я вошла в закусочную с выцветшей на беспощадном солнце вывеской и ржавой решеткой на окнах. Скрипучая дверь и так называемая музыка ветра, которая была здесь совсем ни к чему, известили всех присутствующих о моем приходе. Мой нос учуял резкий запах пива, и за барной стойкой я увидела двух мужчин, потягивающих его из больших стеклянных кружек. Они окинули меня любопытным взглядом, переглянулись между собой, будто бы спрашивая, что за краля к ним явилась, и пожав плечами, потеряли ко мне всякий интерес. Они устремили взгляд на телевизор, где показывали куда более интересное зрелище – футбол.
Вдоль окна протянулась еще одна стойка с барными стульями, за которой сидели два подростка, которые пили «Колу» и ели чебуреки. Они лишь мельком взглянули на меня и вернулись к своим разговорам.
Куда большее удивление вызвало мое появление у женщины за барной стойкой, которая натирала не слишком чистой тряпкой пивную кружку. Мне в спину подул вентилятор, и глоток этой прохлады развеял запах пива перед моим носом.
– Здравствуйте, – поздоровалась я с ней, делая несколько шагов в ее сторону.
– Здрасьте, – не очень любезно ответила она. – Что-то желаете перекусить?
Я оставалась в черных очках, сквозь которые женщина пыталась разглядеть мои глаза, чуть вытягивая шею вперед, будто этот жест мог добавить ей зоркости.
– Нет, спасибо. Я хотела узнать, где мне найти Глеба. К сожалению, мне не известна его фамилия. Знаю только, что он дружил с цыганами. Ему где-то тридцать четыре года.
Женщина повернула голову к мужчинам. Они комментировали игру по телевизору и не обращали на нас внимание.
– Свиридов, это кажется к тебе! – крикнула она.
Я последовала за ее взглядом. Среди двух мужчин дальним оказался тот самый Свиридов. Светлые взъерошенные волосы, голубые широко посаженные глаза, круглое лицо с длинным прямым носом напомнили мне того мальчика, что я видела на фотографиях Шандора, которые он привозил на пятом курсе. Да, это, безусловно, был он.
– Ко мне?
Он удивленно воззрился на меня, внимательно изучая мое лицо. Потом спустился с табурета и приблизился. Он был высок, но ниже Шандора.
– Мы знакомы? – спросил он.
Я сняла очки и направила взгляд на Глеба. Видел ли он то фото, что показывала всем Софа? Или Шандор ему показывал? В любом случае, он должен был меня знать.
Через две секунды глаза Глеба округлились, дыхание перехватило, и он испуганно огляделся по сторонам.
– Давайте выйдем, – сказал он, схватив меня за локоть, и резко направился на выход.
Он вытащил меня на улицу – именно вытащил, другого слова не подобрать.
– Что вы здесь делаете? – тихо процедил он.
– Глеб, остановитесь! Отпустите меня!
Я вырвалась из его рук и надела очки, скрывая глаза от солнца.
– Ради бога, давайте отойдем туда, где вас не смогут увидеть.
– Глеб, мне нужно на кладбище. Вы можете меня проводить на могилу Шандора.
Он остановился, обернулся ко мне и вновь осмотрелся по сторонам.
– Вы приехали за сотни километров, чтобы попасть к нему на могилу?
– Что вас удивляет? У любви нет расстояния.
– Хорошо, я вам покажу, где он похоронен. После этого вы уедете?
– А что еще мне здесь делать?
– Идемте. Это недалеко.
Мы пошли по улице вдоль домов. Рядом с палисадниками прогуливались куры, что-то рыщущие в траве, во все горло орали петухи и в диссонанс им лаяли собаки. Глеб вынул пачку сигарет и зажигалку из кармана джинсов и закурил. Ветром сигаретный дым отнесло в мою сторону, и невольно я кашлянула. Он извинился и перестроился слева от меня.
По пути нам встретились люди: они поздоровались с Глебом и с любопытством поглядели на меня. Я не могла определить, были ли они цыганами и на их ли мы территории находились, и уточнила у Глеба:
– А где табор?
– Там. – Глеб ткнул большим пальцем себе за спину и кивнул головой женщине, которая с ним поздоровалась. – Но кладбище одно у всех. Только у цыган свой сектор.
– Глеб, расскажите, как это произошло.
– Вы Лиза? Могу я вас так называть?
– Конечно.
– Хорошо, – и он продолжил: – Все случилось вечером, когда стемнело. Как все началось, никто сказать не может: когда обнаружили пожар, уже все полыхало. Шандор и Тамаш бросились спасать лошадей. Потом люди заметили, что Шандор не выходит из конюшни, Тамаш кинулся за ним. Обрушилась балка. Пару ребят вытащили Тамаша, но Шандора спасти не смогли.
Я живо представила эту сцену: смертоносный огонь, бегущие из горящей конюшни лошади, их громкое ржание, и два самоотверженных брата, которые не могли оставаться безучастными, когда горело дело их отца. Шандор погиб во имя того, чем жила его семья, но не он сам. Оценил ли это кто-то из его родных? Стал ли он героем для своего отца сейчас, когда его уже нет?
– Кто-то кроме Шандора погиб?
– Нет. Только он. И кажется какой-то конь пострадал.
Господи, почему из всех цыган ты наказал именно его? Я знаю, что нехорошо желать смерти другим, и я никому ее не желаю, но если ты хотел кого-то забрать, почему из всех людей на Земле, ты выбрал его? Он был лучшим из нас, помечен тобой при рождении, чтобы нести в этот мир добро и благо цыганскому народу. А ты лишил Шандора жизни и не подумал о его бедных детях, которые остались во власти их коварного деда, и теперь он волен распоряжаться ими как посчитает нужным. Ах, дорогие мои девочки, я не дам вас в обиду, я обязательно вам помогу. Я пока не знаю, как, но я что-нибудь придумаю.
Мы вышли на безлюдную проселочную дорогу, где не было видно ни одной машины, и уверенно пошли по центру. Вдалеке я уже замечала очертания кладбища.
– Как его дочери пережили эту трагедию?
– Младшие не совсем понимают, что происходит, но ревут вместе со старшими.
– А мать Шандора? Как она это перенесла?
Глеб как-то странно посмотрел на меня, а потом устремил взгляд вперед.
– Сейчас вы все увидите.
Мы обогнули кладбище, где были похоронены русские, и дошли до цыганских захоронений. Вороны, как черные предвестники смерти парили над «городом мертвых», и попеременно каркали, точно переговариваясь между собой. От этих звуков холод глубже проникал в душу и сковывал внутренности.
Приблизившись к могиле, я увидела фотографию Шандора на деревянном кресте, и мне стало невыносимо больно. Словно до этого момента я не верила в происходящее, не верила, что он умер, и его больше нет. Но снимок размером с альбомный лист в рамке за стеклом, обмотанный проволокой вокруг креста, заставил меня, если не принять, то согласиться с тем, что Шандор ушел. Ушел навсегда. И наш сын никогда не увидит его живым, не услышит его голоса и не окажется на его руках. Шандор так и останется для него неодушевленной картинкой, и вина за это лежит на мне.
Слезы тонкой струйкой потекли по щекам. Я почувствовала слабость и ухватилась за Глеба, отворачиваясь от могилы. Глеб докурил сигарету и выбросил окурок, но я уловила слабый запах табака и пива, исходящий от него.
– Лиза, вам плохо?
– Я не могу поверить. Это невозможно.
– Смерть всегда сложно принять.
– Я не понимаю, как вы можете быть таким спокойным? Он был вашим другом!
– Внешне так не кажется, но мне тоже тяжело. Мы редко виделись в последнее время, но все детство и юность провели вместе. Он был мне как брат.
– Когда сделана эта фотография на кресте?
Шандор на ней был совсем не похож на себя. Я никогда не видела, чтобы он улыбался на снимках, а в его глазах отражалось столько безмятежности и свободы. Это ощущение усиливалось бескрайним простором полей за его спиной и размытыми силуэтами двух лошадей, прогуливающихся на пастбище. Даже его белая рубашка с открытым воротом гласила о раскованности и легкости, которые не соответствовало образу известного мне Шандора.
– Лет пять назад, не больше. В тот день они праздновали какой-то день рождения у себя в таборе.
– Вы можете показать мне книги, которые Шандор брал у вас читать? Они еще существуют?
– Да, Шандор бы не позволил мне от них избавиться. Он даже подумывал их у меня выкупить.
– Выкупить?
Я отпустила Глеба. Разве у друга выкупают книги?
– Вы читали их? – спросила я.
– Нет. Мне не очень интересна история.
– Почему вы просто не подарили их другу? – немного жестко спросила я, глядя сквозь очки в глаза Глебу.
– Это очень дорогие энциклопедии. Я мог бы подарить одну, но Шандор хотел иметь полное собрание.
Что-то внутри меня отказывалось принимать оправдания Глеба за норму, и я крепче стиснула зубы, чтобы не выразить ему свое возмущение. Я не понимала, как можно продавать другу книги, которые достались тебе совершенно бесплатно, никогда тобой не читались и были тебе не нужны. Другу, у которого четверо детей.
– Сколько они стоят? – поинтересовалась я твердым тоном.
– Я не узнавал их стоимость, но, когда они достались нам в наследство, говорили, что они очень дорогие.
– Назовите вашу цену, и я куплю их у вас. Прямо сейчас.
– Мне надо подумать.
– Думайте быстрее.
– Может, тысяч сто.
– Сто тысяч за книги?!
– Да, там двенадцать томов, и как я сказал, они очень ценные.
Я повернулась к могиле Шандора, посмотрела на его улыбающееся лицо. Ради тебя, любимый. Все, что угодно, за любую цену.
– Хорошо, я куплю эти книги за сто тысяч. У вас есть банковская карта?
– Да.
– Я могу забрать энциклопедии сегодня под расписку, а деньги перечислю в ближайшее время? Дайте мне реквизиты карты.
– Извините, но вечером деньги, утром стулья.
Я не смотрела на Глеба, но все равно отвернула голову, чтобы он не заметил, как мне был неприятен этот торг. И это здесь, на могиле его друга!
Невольно я посмотрела на соседнюю могилу и… обомлела. Еще один свежий крест, окруженный венками, на котором табличка: «Слобода Анна Васильевна (Джофранка)» и годы жизни: «10.09.1952 – 15.05.2014», а ниже ее фотография в такой же рамке, как у Шандора. Джофранка тоже умерла? Запись сообщала именно об этом: меньше месяца назад. Так не бывает, чтобы два близких и родных человека ушли один за другим. Это какой-то кошмар!
Вороны раскричались еще сильнее, и в их карканье я услышала издевательский смех.
– Глеб, я не ошибаюсь, это мама Шандора?
– Да, все верно.
– Что случилось?
– Она болела. Шандор бился за ее жизнь целый год, но все тщетно. Исход был ясен сразу, однако он до последнего надеялся на чудо.
– Что у нее было?
– Рак поджелудочной. Ей делали операцию, но уже пошли метастазы и надежд на исцеление не было никаких. Именно из-за ее болезни он не смог выкупить у меня книги. Все деньги шли на ее лечение.
Я думала хуже, чем есть, мне уже быть не может. Но я ощутила себя настолько раздавленной и ничтожной, что мне и самой захотелось умереть. Весь год Шандор заботился о своей матери и не хотел с ней расставаться. Я же бросила его, подозревала в подлости и не понимала, как он мог игнорировать меня и сына столь длительный срок. Я думала только о себе. Неудивительно, что в нашу последнюю встречу он меня презирал. О, Шандор, прости меня!
Я стала падать, но Глеб меня подхватил.
– Лиза, нужно уходить. Это зрелище не для слабонервных.
Я уже не помню, как дошла до поселка, как мы попали в дом Глеба. В себя я пришла только, когда выпила стакан воды и почуяла запах табака. Вероятно, Глеб курил и в доме. Я сидела за столом с клетчатой скатертью, справа от меня окно с легкой занавеской.
– Вам лучше? На вас лица нет.
Я скинула платок и очки и смотрела в пустоту.
– Мы ужасно расстались. Я так виновата перед ним. И то, что это никак не исправить, рвет меня изнутри. Как мне с этим жить, Глеб?
– У вас есть сын. И дочь, кажется. Надо жить ради них.
– Да, вы правы.
Я снова припала к стакану с водой. Прошедшая неделя была самой сложной в моей жизни. Я помню ее только урывками. Агония, жгучая боль и зияющая дыра в сердце, которая не затянется никогда. И уйти бы следом, но Миша держит меня на этой земле. Я ему нужна. И не только ему.
– Глеб, я хочу увидеть Динару.
– Зачем? – встревожился мужчина, опускаясь на соседний стул. – Вы сказали, что сходите на могилу и уедете.
– Я уеду, но сначала хочу увидеть девочку. Приведите ее сюда.
– Зачем, Лиза? – повторил Свиридов.
– Мне нужно с ней поговорить, поддержать ее.
– Лиза, прошу вас не надо. Девочкам сейчас очень тяжело, они остались без отца, и не нужно ворошить их раны.
– Пожалуйста, Глеб, – я вцепила в его плечо и посмотрела на него умоляющим взглядом, чувствуя, как слезы подкатили к глазам. – Я должна ей все объяснить, и сказать, что я их не забуду и обязательно что-нибудь для них сделаю. Я знаю, что Шандор бы этого хотел.
Он несколько секунд взволнованно смотрел мне в глаза, а потом выдохнул и сдался:
– Хорошо, я схожу за ней. Но если рядом будет ее дед, я ничего не смогу сделать.
– Попробуйте, вдруг получится.
Он ушел и перед уходом попросил на улицу не выходить, и, если вдруг кто-то придет, сказать, что я его дальняя родственница. Я согласилась быть кем угодно, только бы он скорее привел Динару.
Пока он отсутствовал, я обвела взглядом комнату, в которой находилась, но не запомнила ничего, кроме небольшого старенького серванта с полками, на одной из которых книги, и именно они вызвали мой интерес. Я подошла к ним и быстро сосчитала выпирающие темные корешки. Двенадцать штук! Это те самые фолианты, которые читал Шандор! Я открыла дверцу серванта и вынула одну из середины. Все, как и описывал Шандор: золотые буквы, позолоченные торцы. Я открыла книгу и пролистала несколько страниц, провела по ним руками, словно хотела ощутить тепло рук Шандора, который их когда-то касался, въедливо прошлась по тексту, представляя, как его глаза бегали по строчкам, откладывая в голове описываемые события. Она действительно была написана на доступном языке и подходила для детского чтения. Для себя я решила, что когда-нибудь их прочитает и наш сын.
Вдруг на бумагу упала капля воды, и в этом месте листок слегка покоробился. Моя слеза. Я быстро вытерла глаза и аккуратно промокнула лист вафельной салфеткой, которая висела на спинке стула.
Я оставила книгу раскрытой, дав ей возможность немного подсохнуть, а сама тем временем выглянула в окно в надежде увидеть в нем Глеба, возвращающегося с Динарой. Но оно было обращено на огород и кроме ухоженных грядок с высокой ботвой я не увидела ничего интересного.
Тогда я написала сообщение Марку и спросила у него, не займет ли он мне денег. Он обычно отвечал довольно быстро, и этот случай не стал исключением. Марк выведал для чего мне нужны деньги и немного оторопел от стоимости книг. Он обеспокоился тем, что меня хотят развести и предостерегающе просил быть аккуратнее.
– Марк, – написала я ему, – я купила бы их за любые деньги, даже если бы мне пришлось заложить свой дом в Витязево. Не переживай, я тебе все верну. Но не сразу.
Он не стал спорить, понимая, что я не в том состоянии, чтобы кого-то слушать, и лишь попросил черкануть ему номер карты, на которую сделать перевод. Я написала ему оставаться на связи, в ближайшее время вышлю ему всю информацию.
Скоро вернулся Глеб, но один. В который раз за этот день внутри у меня все оборвалось.
– Где Динара?
– Она отказалась идти со мной.
– Вы сказали ей обо мне?
– Да, но она не пошла.
– Почему?
– Она не объяснила, но заплакала.
– Отведите меня к ней, – направилась я к выходу, отталкивая Глеба по пути следования к дверям, – я хочу с ней сама поговорить.
– Нет, Лиза! Не надо! – Он схватил меня за запястье. – Девочка очень расстроилась и убежала в дом к деду. Туда вам нельзя. Она передала записку. Я не знаю, что в ней, но может быть вам будет этого достаточно?
Он отпустил меня и залез рукой в свои шорты, вытащил маленький свернутый клочок бумаги в клеточку и протянул мне. Я быстро схватила его и развернула. Письменный почерк Динары мне был незнаком, и я не смогла определить, походили ли эти каракули на печатный почерк девочки, но все же прочитала: «Лиза, уезжайте и больше никогда не ищите со мной встреч. Д.»
Я недоверчиво подняла глаза на Глеба. Правда ли это написала она? Почерк как будто детский, но не точно. У Шандора и у взрослого буквы плясали, кто куда.
– Что там? – спросил Глеб.
– Она просит меня уехать.
– Разумное предложение, вам здесь не место. Уезжайте. Оставьте их семью в покое, вы и так причинили много бед.
Я опустила голову и зажмурила глаза. Если я их оставлю, что же с ними будет? Они теперь во власти своего деда, и он решает их судьбу, а его законы мне хорошо известны. Но что я могу сделать, чтобы им помочь? Я им никто и защитить не смогу.
– Уезжайте, Лиза, – в который раз попросил Глеб. – У вас есть свои дети, живите их заботами, а о детях Шандора есть кому подумать.
– Хорошо, уеду, – открывая глаза, согласилась я. – Но позвольте оставлю вам свой номер телефона. Может быть вы попозже дадите его Динаре, или она сама спросит обо мне. Дайте ручку и бумагу, я напишу.
Глеб согласился и подал газету. Я записала свой номер на полях и протянула ему.
– Передайте ей, пожалуйста. Через месяц, через полгода, когда угодно, я буду ждать. Хорошо?
– Хорошо. Но если она не позвонит, вы уж не обессудьте. У цыган своя жизнь.
Он взял газету и убрал его в отдельный отсек в серванте.
– Вы будете брать книги?
– Да, дайте мне номер вашей карты.
Глава вторая
Я не имела право раскисать и падать духом. Из-за детей, из-за Мишутки. У него осталась только я, и ради него должна была вернуться в строй.
Полина знала, что случилось, и поддерживала меня, проявляя чуткость и заботу. Она всюду сопровождала нас с Мишуткой и в любую минуту могла прийти на помощь: ходила в магазин или приглядывала за братом, пока в магазин ходила я. Она играла с ним на детской площадке: усаживала к себе на колени, скатывалась с ним с горки, и его радостный визг был лучшей наградой за ее старания. Она повзрослела и стала сдержаннее, и у нас больше не было причин для ссор.
Сложнее всего мне было по ночам. Я долго не могла уснуть, вспоминая былые счастливые дни, и тот проклятый визит Гозело, который перевернул все с ног на голову и сотворил непоправимое зло с моей психикой. Я была уверена, что, если бы он тогда не пришел, все могло бы быть по-другому. Пожар случился в субботу, а в этот день Шандор мог быть у меня и остался бы жив. Я не могла знать этого наверняка, но вероятность такого исхода не давала мне покоя. Меня одолевало чувство вины, что поверила человеку, которого видела в первый раз в жизни, а Шандора заподозрила в коварстве.
Засыпая я тоже не находила успокоения. Мне снились тревожные сны, мне снился пожар. Я не видела в нем Шандора, но слышала его истошный крик, и резко просыпалась посреди ночи в поту и с тахикардией и не сразу понимала, где нахожусь. Дважды меня будила мама: я кричала во сне. Она забрала Мишутку к себе в комнату, а мне настоятельно рекомендовала сходить к психологу.
Но вместо психолога я позвонила Насте Веденеевой, своему тренеру по верховой езде. Она открыла собственный клуб и тренировала начинающих спортсменов. Я знала, как лошади могут взбодрить и отключить от дурных мыслей, а верховая езда вымотать физически, и поэтому решила снова вернуться к занятиям.
Настя была приятно удивлена, что за годы отсутствия, я не растеряла форм и практиковалась в другом месте. Ей как любителю лошадей и верховой езды это весьма импонировало, и мы сблизились даже больше, чем до моего отъезда из Краснодара.
Пару раз я встретилась с Денисом. Никогда бы не подумала, что у нас могут быть столь похожими судьбы. Он поддерживал меня, учил жить по-новому, одобрял мои занятия в конном клубе и говорил, что любое увлечение – это хороший способ забыть о неприятностях.
Юля тоже не осталась в стороне и развлекала меня в своей обычной манере. Вместе с детьми мы выходили на любые городские мероприятия и это помогало отвлечься от горестных мыслей. Я была благодарна ей за участие, и охотно принимала все ее предложения.
Она не спешила поделиться со мной переменами в жизни, и, когда на прогулке в парке у нее закружилась голова, я за нее испугалась. После смерти Шандора, я стала чересчур тревожной и ранимой и заподозрила самое худшее. Чтобы развеять мои опасения, Юля созналась, что беременна. Несколько лет у них с Сашей не получалось зачать второго ребенка, и она отчаялась снова стать матерью, как вдруг ее молитвы были услышаны, и тест на беременность показал две полоски. Срок был невелик, и она не спешила кому-то об этом рассказывать. Я пообещала сохранить новость в тайне до тех пор, пока она не решится повестить остальных, но чистосердечно порадовалась за них с Сашей. Юля любила детей, и роль заботливой матери подходила ей больше, чем роль строгого завуча в школе, и с этим она не могла не согласиться.
Когда выдавалось свободное время, я бралась читать книги: те, что приобрела у Глеба. Но не все подряд, а только самые интересные для меня фрагменты истории.
Не оставлял без своего внимания и заботы меня и отец. Он приглашал нас с детьми в гости, и мы приятно проводили время за настольными играми. Самыми увлекательными из них были «Тик-так-бум» и «Активити». Мишутка не участвовал в игре, потому что был ещё мал, но тоже веселился, наблюдая за тем, как мы передаём «бомбочку» по кругу, называя слова на определённый слог, или как изображаем что-то без слов.
Но вместе с ним мы играли в «Башню». В этой игре нужно было вытаскивать бруски и не разрушить всю конструкцию. У него это не получалось, но крах его не огорчал, а наоборот веселил. Это означало, что можно было построить башню заново, а ему строительство нравилось больше, чем сама игра.
Маша перестала запрыгивать к отцу на колени, как это случалось, когда она была маленькая, и не так часто встревала в наши с ним беседы. Но каждый раз, когда мы уходили от них или прощались где-нибудь на улице, она прижималась к нему, словно давала мне понять, что он остается с ней, и в этом ее преимущество передо мной. Я стала относиться к ней снисходительнее. В моей жизни произошла трагедия, и ревность на фоне нее стала ничтожной и пустой. Главное, что отец с нами, он любит нас обеих, и его любовь нельзя делить на части. Она одна – на всех.
Свой день рождения я провела как обычный день и гостей не собирала. Все понимали мое нежелание что-то праздновать и ограничились лишь телефонными звонками. Но мама все равно испекла мой любимый «Рыжик» и приготовила пару салатов. Мы скромно поужинали вчетвером, я задула свечку на торте и загадала желание. Мне хотелось, чтобы одна одиннадцатилетняя девочка, которая в этот день тоже не отмечала свой день рождения, однажды позвонила и снова впустила меня в свою жизнь. Сбудется оно или нет, я не знала, но надежда грела мое сердце и заставляла его биться быстрее. Я чувствовала ответственность за ее судьбу и судьбу ее сестер, и все больше проникалась ощущением, что у меня не двое детей, а шестеро, и все они нуждались во мне.
Мысли о Динаре не давали мне покоя до самого сна, и нет ничего удивительного, что ночью мне приснился кошмар. Я оказалась на той самой конюшне, где случился пожар. Вернее, на ее руинах. Я остро ощутила запах гари и дыма, словно пожар произошел несколько часов назад, и где-то до сих пор слышался треск горящего дерева. Но пламени не было. Огромными тенями надо мной склонились ветви деревьев, и я недоумевала, как они не пострадали, если были так близко к огню. Треск повторился, и я вдруг поняла, что это не треск огня, а чья-то безуспешная попытка выбраться из-под завала. Она сопровождалась слабым стоном, который доносился из-под земли. Мое сердце сковал страх, и в холодном поту я подошла к груде обугленных деревяшек. Боязливо спросила: «Кто здесь?» Но язык точно приклеился к небу и не пошевелился. Я открыла рот шире, пытаясь отодрать его от нёба, и увереннее повторила свой вопрос. Но вышло какое-то мычание, и не сумев совладать с голосом, я опустилась к обугленному завалу. Постучала костяшками пальцев по черной трухе и прислушалась к отклику.
– Помогите, – донеслось до меня из-под завала.
– Шандор, это ты? – удалось мне заговорить.
– Лизавета? Да, это я, спаси меня.
Мной овладело безумие, и я начала неистово отбрасывать одну обгоревшую головешку за другой. Неожиданно головешки стали огромными и тяжелыми бревнами, но я будто не чувствовала их веса – во мне пробудились внутренние силы, и они руководили моими движениями. В ноздри все глубже пробирался дым, и я была на грани обморока. Но не могла упасть, не могла погибнуть, иначе Шандора никто не спасет. У него есть только я.
И вдруг замерла, чтобы перевести дыхание. Я обнаружила, что стою по колени в пепле, который затягивает меня в пучину точно болото. Передо мной все та же обгоревшая груда деревяшек, которая нисколько не уменьшилась, а чудесным образом восстановилась. И звуки из-под нее уже не слышны. Начала громко звать Шандора и умолять не уходить. Я рядом, я помогу, надо только держаться. И снова бросалась разгребать завал.
Проснулась я от прикосновения теплых рук к моему телу, которые прижимали меня к себе. Мама. На прикроватной тумбе горел светильник, а в детской кроватке было пусто. Мне потребовалось две секунды, чтобы вспомнить, что Мишутка спит с мамой, и поводов для тревоги за него нет.
– Что-то твоя верховая езда не помогает, – сказала мама, когда я пришла в себя. – Сходила бы лучше к психологу. Есть же у Андрея знакомые в этой сфере.
– Какое сегодня число? – игнорируя слова мамы, спросила я.
– Четырнадцатое июля.
– Значит, завтра у Шандора сорок дней. Мне нужно поехать к нему на могилу.
– Лиза, ты и так сама не своя, сон потеряла. Зачем лишний раз бередить раны?
– Мама, его душа еще здесь, и она хочет мне что-то сказать. Сегодняшний сон приснился не просто так. Он просил меня спасти его. Я не знаю, что это значит, но я не успокоюсь, пока снова не съезжу к нему на могилу и не поговорю с ним.
– Ты несешь какой-то вздор. С кем ты собралась говорить? Шандор мертв.
– А если нет? Он просил спасти его. Вдруг он лежит, погребенный в завалах, и никто его не достал. Я даже не спросила Глеба, с открытым или закрытым гробом хоронили Шандора, видел ли он сам его после пожара. А если от Шандора ничего не осталось, и в гробу был только пепел? И вдруг это не его пепел?
– О, Господи, все еще хуже, чем я думала. Утром позвоню Андрею, тебе нужна медицинская помощь.
– Мама, ты не понимаешь? Все сны не спроста. Я тебе никогда не говорила, но несколько раз в жизни мне снились вещие сны. А вдруг эти сны тоже что-то значат?
Мама взяла меня за плечи с двух сторон и чуть встряхнула.
– Они значат только одно: ты не хочешь отпустить Шандора. Но тебе надо признать, что он умер и его больше нет. Перестань мучить себя. Смирись и подумай о сыне. Ему нужна здравомыслящая мать.
– Я все равно поеду туда на сорок дней, – высвобождаясь из рук мамы, сказала я твердо.
– Ох, Лиза, не кончится это добром.
– Мама, ты постоянно об этом говоришь и только привлекаешь беду.
– Что ты собираешься делать в селе?
– Сначала я схожу на кладбище, а потом к Глебу. Мне нужно с ним снова поговорить и до конца выяснить все обстоятельства гибели Шандора.
Мама всплеснула руками, но больше не стала со мной спорить. Она знала, что, если я что-то задумала, меня не переубедить. Она ушла к себе в комнату, а я взяла фотографию Шандора, которая стояла на прикроватной тумбочке, и внимательно всмотрелась в его глаза. Словно они могли мне что-то сказать. Может быть мама права, и я действительно не хочу отпустить Шандора, но и не реагировать на знаки тоже не могла. Шандор просил меня спасти его, и я должна понять, что это значит.
Я снова в поселке Шандора, только в этот раз доехала на такси до кладбища. На мне то же черное платье и туфли, что и месяц назад. Другое бы здесь было неуместно. Я не стала надевать косынку, спрятавшись лишь за черными очками, и легкий ветерок трепал мои локоны.
