О. Н. Слоботчиков
Наследие Рима. Том 2. Kрестовые походы
© Слоботчиков О.Н., Наматов M., Адильбекова Э.С., Наматов Н.А., 2024
© АНО ВО «УМЦ», 2024
Оглавление
Введение ...............................................................................5 1. Период, предшествовавший крестовым походам................... 15 2. Аббасидский Халифат: Введение в историю......................... 20 3. Средиземноморская граница: христианство лицом к лицу с исламом, 600–1050........................................................ 39 4. Средневековая геополитика: истоки джихада и исламские завоевания.................................................... 65 5. Краткая хронология крестовых походов.............................. 69 6. Средневековая геополитика: крестовые походы на Святую Землю................................... 77 7. Политические последствия крестовых походов.................. 110 8. Папа Урбан II – защитник Европы.................................. 130 9. Народный крестовый поход. Петр Отшельник.................... 138
10. Первый крестовый поход. Готфрид Бульонский, Раймонд IV граф Тулузский и Боэмунд I............................ 141
11. Основатель Иерусалимского королевства Балдуин I Иерусалимский............................................... 171
12. Укрепление завоевания Балдуинa II................................. 213
13. Баланс между франками и мусульманами. Фульк Иерусалимский, атабек Занги из Мосула................. 233
14. Второй крестовый поход: Мелисенда Иерусалимская.......... 252
15. Модель франкского короля Балдуинa III........................... 261
16. Первая экспедиция в Египет Амoри I................................ 274
17. К драме крестовых походов Балдуинa IV: Король Лепрос..... 285
18. Бедствие Тверии Ги де Лузиньян...................................... 304
19. Третий крестовый поход: Конрад Монферратский, Филипп II Август, Ричард I Львиное Сердце...................... 319
20. Шампань и Пуатевен: Амори II Тирский и Генрих II........... 341
21. Пятый крестовый поход.
Королевский рыцарь Иоанн де Бриенн.............................. 349
22. Паломничество без веры.
Странный переход Фредерика II....................................... 358
23. Крестовый поход поэтов:
Тибо IV (граф Шампани) и Филипп де Нантей.................... 388
24. Крестовый поход святого Людовика IX в Египeт и Сирию.... 391
25. Эпилог. Французская анархия и падение Сен-Жан-Д’акра… 408
26. Крестовые походы и арабо-мусульманский Восток.............. 419
27. Сельджуки.................................................................... 430
Заключение.
Ислам и христианский мир............................................. 444
Введение
Была ли такая вещь, как международные отношения, в Средние века? Ученые международных отношений (IR) обычно не обращали особого внимания на средневековую эпоху, но в своей новой книге «Теоретизация средневековой геополитики: война и мировой порядок в эпоху крестовых походов» Эндрю Лэтэм предлагает переосмысление позднесредневекового европейского государства и война1.
Автор имел в виду две аудитории, когда писал эту книгу, – средневековые специалисты по международным отношениям и ученые по международным отношениям о средневековье. На самом деле, его главная цель состояла в том, чтобы заставить сообщество международных отношений (IR) выйти за рамки системы и экзотизировать средневековье и признать, что международная система позднего средневековья была, по сути, международной системой и поэтому достойна изучения IR-ученых. Преобладающий здравый смысл (по крайней мере в IR) состоит в том, что это была эпоха нестатистской «феодальной гетерономии», радикально отличавшейся от ранней современной международной системы, которая заменила ее где-то между серединой XVI и серединой XVII веков.
Согласно этой точке зрения, позднесредневековый транслокальный порядок не был международной системой, правильно понятой по той простой причине, что он не включал суверенные государства, взаимодействующие в условиях анархии. Скорее, или так, как принято считать, позднесредневековый мир был населен широким спектром качественно различных типов политических единиц – Церкви, Империи, королевств, городов, городских лиг, феодовассальных сетей и т.д., – взаимодействующих в рамках различных иерархий (феодальной, правовой, космологический) и действующих в соответствии с неисключительной территориальной логикой.
С этой точки зрения суверенитет, ключевое требование для возникновения как государства, так и собственно государственной системы, не появился в истории до самого конца игры, когда он был «изобретен» ранними мыслителями Нового времени, такими как Никколо Макиавелли, Жан Боден или Томас Гоббс2.
В то время как некоторые ученые – например, Хендрик Спрейт – готовы проследить происхождение суверенного государства до экономического развития в XIII веке3.
Цель написания этой книги заключалась в том, чтобы продемонстрировать, что это глубоко ошибочная характеристика позднесредневекового миропорядка, которая в современной историографической литературе в значительной степени неоправданна. К середине XIII века конвергенция новых или возрожденных дискурсов суверенитета, территориальности, публичной власти, «короны» и политического сообщества породила новый «глобальный культурный сценарий» суверенной государственности, который был принят в различных масштабах вокруг различных социальных сил и через различные институциональные образования в каждом уголке латинского христианского мира.
По всему региону политические власти – будь то имперские, королевские, княжеские или муниципальные – приняли новые законы, расширили и укрепили свой судебный потенциал, разработали новые и более эффективные способы получения налогов и других доходов, совершенствовали и расширяли механизмы государственного управления и делопроизводства, а также развивали все более обширные сети патронажа и влияния.
Эти события развивались по-разному в разных контекстах, что привело к появлению ряда отличительных типов форм государства: империя отличалась от королевств, таких как Швеция, Франция или Арагон, и они отличались не только друг от друга, но и от княжеств, таких как герцогство Бретань, города-государства, такие как Венеция, папские государства и государства в Прибалтике, управляемые Тевтонским орденом. Но это разнообразие не должно скрывать тот факт, что общий, исторически специфический сценарий государственности был принят в латинском христианском мире.
Выраженные на языке теории IR различные формы государства, которые кристаллизуются в течение этой эры, возможно, были структурно дифференцированы, но они были функционально изоморфны (с точки зрения их общего конститутивного идеала и его практического выражения). В конечном счете все они были позднеесредневековыми государствами, но тем не менее государствами. Попытки зарезервировать этот ярлык исключительно для таких королевств, как Англия и Франция, и охарактеризовать другие формы правления (империя, княжества и городские коммуны) как какие-то категорически разные (то есть как нечто иное, чем государства), означают неправильно понять «состояние государства» в позднем Cредневековье.
Что касается средневекового сообщества, тo цели были несколько менее амбициозными: ввести теоретическую основу (конструктивизм), способную более полно объяснить некоторые основные моменты, о которых Джон Уоттс написал в своей замечательной книге «Создание политики»4.
Аргумент Уоттса в этой книге заключается в том, что процесс формирования европейского государства можно изучать как политический феномен, не обращаясь к какой-либо «более глубокой» социально-экономической динамике или причинам. Это хорошо, насколько это возможно, но мы думаем, что утверждение о том, что создание политик может быть изучено таким образом, требует разработки политических процессов, посредством которых фактически создаются политики и их производная «международная» система. В своей книге автор адаптировал концептуальные рамки конструктивизма, акцентировал внимание на том, что является ключевым фактором, способствующим возникновению того, что мы согласились ошибочно охарактеризовать как «суверенное государство» (фактически триумф королевства) в начале современной эры: появление конститутивного идеала «корпоративно-суверенное государство», которое стало доминировать в политическом воображении латинского христианского мира к XIII веку.
Kоролевство одержало победу над другими формами политики в XVI веке по той простой причине, что основополагающий дискурс корпоративно-суверенного государства, возникший в XIII веке, дал преимущество этой политической форме перед всеми остальными, что в конечном итоге позволило этим принятием сценария королевства вытеснить или подчинить тех, кто принимает конкурирующие сценарии государственности.
По сути конституционный идеал корпоративно-суверенного государства отличал королевство от других господств и княжеств и наделял его законным требованием юрисдикции над всеми другими временными полномочиями в рамках воображаемых «исторических» границ королевства.
В результате, когда эти различные проекты государственного строительства столкнулись, королевство почти всегда имело существенное нормативное преимущество перед своими конкурентами: будь то в контексте судебного разбирательства, дипломатии, посредничества или войны, претензии королевства почти всегда считались более законными, чем те, кто обладает меньшими полномочиями.
Конечно, это преимущество не всегда приводило к немедленному политическому успеху; материальная способность обеспечивать исполнение или защиту юрисдикционных требований также имела большое значение, равно как и способность мобилизовать экономические и военные ресурсы для выполнения этих требований.
И даже когда королевствам действительно удавалось привести другие государства в свои конституционные рамки, они часто (вначале, по крайней мере) делали это на основе политических сделок, которые оставляли подчиненному государству существенные «свободы» и права на самоуправление. Тем не менее, пересматривая историю «создания политик» между XII и XVI веками, трудно избежать вывода о том, что генотипически превосходящее королевство «суждено» рано или поздно одержать победу над своими конкурентами.
Создание идеала королевства как превосходящего его конкурентов прилагало усилия этих государств, чтобы утвердить юрисдикцию и суверенитет со степенью легитимности, которая сделала их трудными и в конечном счете невозможными противостоять реальности. Со временем именно нелинейная разработка конститутивного идеала корпоративно-суверенного государства привела к триумфу так называемого суверенного государства и рождению связанной с ним международной системы или общества в XVII веке.
Значительная часть этой книги посвящена тому, как применять теорию международных отношений к религиозным войнам, таким как крестовые походы. Почему крестовые походы были «значительной неразрешенной загадкой для теории международных отношений»?
Средневековая геополитика
Выступая за «примат политического» при обсуждении процесса создания политик, мы также приводим аргумент в книге о «примате религиозного», когда речь идет о объяснении действий Церкви. Церковь в эту эпоху не была мотивирована прежде всего властно-политическими соображениями, логикой или отношениями общественной собственности; скорее, она была мотивирована определенным набором религиозных представлений о себе и сопутствующим набором основных ценностей и интересов. В то время как другие мотивы пересекались с этими основными ценностями и интересами и отражали их, они явно носили вторичный характер.
Основным условием возможного возникновения религиозных войн в позднесредневековом латинском христианском мире был религиозно-личностный комплекс религиозного учреждения и структурные антагонизмы, которые этот комплекс порождал с другими действующими лицами внутри и вне латинского христианского миропорядка. Точно так же, в то время как короли, принцы и лорды могли в некоторой степени иметь более приземленные интересы, связанные с погоней за богатством, их основные мотивы «взять крест» носили религиозный характер. Язык религии – в том смысле, который имел в виду Квентин Скиннер, когда он придумал фразу «язык политика», которая использовалась для объяснения и оправдания крестового похода со стороны временных акторов, не была ни дымовой завесой для «более глубоких» мотивов (политических или социально-экономических), ни своего рода ложного сознания5. Вместо этого, как скинеровский «дискурс легитимности» ограничивал участников, так и ядро вендской идентичности, которое мотивировало их.
Конечно, Эндрю Лэтэм не первый ученый, который призывает религию привлекать к изучению международных отношений. Как прокомментировали Элизабет Шакман Херд6 и др., область IR слишком долго действовала на основе некоторых очень современных (и в значительной степени неисследованных) светских предположений – предположений, которые в значительной степени ввели в заблуждение по поводу роли религиозных убеждений и идентичности в глобальной политической жизни.
Тем не менее, один из мотивов при написании этой книги заключался в том, чтобы добавить к этой растущей тенденции больше внимания уделить тому, как религиозные убеждения и идентичность являются субъектами на этапе международных отношений. Наш анализ крестовых походов демонстрирует, как отчетливо религиозный «комплекс идентичности-интереса» сделал возможным религиозные войны позднего Средневековья.
Конечно, это очень конкретный исторический случай, и Эндрю Лэтэм постарался представить его как таковой. Но нет никаких оснований полагать, что религиозная идентичность (вместе со всеми вытекающими отсюда последствиями) не мотивирует отдельных и коллективных субъектов на международной арене столь же мощно сегодня, как и тысячелетие назад.
Действительно, как убедительно демонстрируют работы таких ученых, как Оливье Руа7 и Дэвид Кук8, историческое и современное исламистское политическое насилие – в качестве одного особенно яркого примера – становится возможным и мотивируется конкретной религиозной идентичностью и связанным с ней политическим проектом. Как и крестовые походы, это насилие не может быть убедительно объяснено обращением к «скрытой логике» способа производства, трансисторической логике самопомощи при анархии или динамике «второго образа», которые объясняют насилие с точки зрения склонных к войне патологий определенных субъектов на международной арене.
Крестовые походы не были результатом феодальных отношений социальной собственности, властно-политических расчетов или присущей воинственности латинских христиан; и современный глобальный джихад также не является результатом экономической отсталости в исламском мире, «исламофобии» и антимусульманских настроений на Западе или воинственности ислама или мусульман.
В обоих этих случаях источник религиозной войны имеет два аспекта: во-первых религиозный комплекс идентичности-интереса, который конструирует «Самость» как божественно вдохновленный инструмент «реформ» и «справедливости» а «Другой» – в некотором роде по своей сути антагонистичен этому «священному» проекту;
во-вторых, суть в том, что в обоих случаях язык религии не был культурныи дискурсом, который конструирует религиозную войну как законный институт, а религиозного воина – как законного участника (по крайней мере, в глазах значительной части соответствующего населения).
Мы не хотели бы слишком углубляться в параллели. Но суть в том, что в обоих случаях язык религии не был дымовой завесой для реальных (социально-экономических) мотивов; это было настоящeй религиозной идентичностью. Плохая новость заключается в том, что мы, специалисты по международному отношению, до сих пор не воспринимали религиозную идентичность как причинно-следственные связи, особенно когда дело касается объяснения организованного насилия; хорошая новость заключается в том, что, поскольку у конструктивистских ученых-исследователей в области IR уже есть инструменты для решения вопросов, связанных с взаимосвязью интересов и интересов, барьеры для «привлечения религии к международным отношениям» являются относительно низкими.
Крестовые походы
«Крестовые походы оказали решающее влияние как на формирование западноевропейского взгляда на исламский мир, так и на выработку мусульманского восприятия Запада. В результате стереотипный образ старого «врага» глубоко укоренился и потому должен быть извлечен на свет и тщательно изучен, чтобы быть понятым и откорректированным. Нет никаких сомнений, что пришло время уравновесить западноевропейский подход мусульманским взглядом на события Крестовых походов9.
Райли-Смит верно определяет суть проблемы, когда пишет, что история латинского Востока была бы иной, если бы исламоведческим исследованиям было уделено должное внимание: «Удивительно, насколько второстепенными они до сих пор оказывались: сколько историков Крестовых походов побеспокоились о том, чтобы выучить арабский?»
Далее Райли-Смит также критикует и позицию самих ученых-исламоведов, «большинство из которых не придают Крестовым походам и латинским поселениям особого значения». Таким образом, обе стороны должны быть лучше информированы. Несомненно, что многое может быть сделано современными историками мусульманского Средневековья, занимающимися периодом Крестовых походов.
Подобные изыскания могли бы пролить свет на целый ряд исторических проблем в различных областях: военной истории, в истории религиозно-политических систем и эволюции пограничных сообществ. Но прежде всего это вопрос формирования двусторонних социокультурных отношений между Ближним Востоком и Западом, отношений, которые во многом сохранились вплоть до настоящего времени.
Необходимо учитывать ту роль, которую сыграл восточный мусульманский мир в целом, в особенности принимая во внимание военную и идеологическую роль тюрок, незадолго до этого обращенных в ислам, а также наследие империи Сельджуков, сохранившееся в Сирии и Палестине.
Хотя арабы-мусульмане сегодня нисколько не сомневаются в том, что почти все великие воины джихада (муджахидун), которые в конце концов одержали победу над крестоносцами, – Зенги, Hyp ад-дин, Бейбарс, – были тюрками, этот факт не получил должного признания. Bероятно, из-за нескольких веков господства турок-османов в арабском мире, которое началось вскоре после Крестовых походов. Арабы Леванта традиционно с отвращением относятся к этому периоду, и, возможно, здесь и кроется причина их нынешнего пренебрежения тюркскими подвигами в эпоху Средневековья. Стоит отметить, что неарабские ученые исламского мира – турки, курды, персы, пакистанцы и другие – никогда серьезно не занимались проблемой реакции средневековых мусульман на Крестовые походы. Таким образом, из современных мусульман изучением этого вопроса интересуются исключительно арабы».
Задача нашей монографии – сравнительный анализ Крестовых походов с точки зрения как западных, так и российских и турецких востоковедов.
В книге использованы материалы как западных, так и российских и турецких востоковедов: Кэрол Хилленбранд, Хью Кеннеди, Бернард Льюис, Эндрю Лэтэм, Исаак Фильштинский, Пал Фодор, Халиль Иналжик, Фуад Копрюлю, Тасин Джемиль, В.В. Наумкин, Стивен Рансимен и полный литературный перевод авторами книги Рене Груссе – «Эпопея крестовых походов».
1
Период, предшествовавший Крестовым походам
Первое столкновение Европы с исламом было результатом активной завоевательной политики молодого мусульманского государства, основанного после смерти пророка Мухаммада в 632 г.1 Столетие спустя мусульмане пересекли Пиренеи, завершив завоевание земель, простиравшихся от Северной Индии до Южной Франции. В течение последующих 200 лет перевес сил в отношениях между Европой и мусульманским миром целиком и полностью был на стороне мусульман, которые переживали период колоссального экономического подъема и впечатляющего культурного расцвета. Начиная с 750 г. государство Аббасидов формировалось на базе персидско-мусульманской культуры и системы управления, а в военном отношении все больше опиралось на армии тюркских невольников.
Во второй половине XI в. Сирия и Палестина стали ареной ожесточенной борьбы между тюрками-сельджуками, которые господствовали на востоке мусульманского мира, и Фатимидской империей с центром в Египте. Фатимиды, которые были шиитами-исмаилитами («семеричниками»), придерживались идеологии, которая была проклятием для суннитов, в особенности по той причине, что фатимидская идеология – динамичная и экспансионистская по своим целям – угрожала даже уничтожить суннитский халифат Аббасидов в Багдаде. Тюрки-сельджуки, недавно обращенные в ислам, стали сторонниками аббасидских халифов и суннитского ислама и начали длительные военные действия против Фатимидов. В военном отношении сельджукские правители все еще опирались на поддержку своих кочевых сородичей. У тюркских кочевников были сложные отношения с городами Ближнего Востока. Их вожди собирали с этих городов налоги и, вступая таким образом в контакты с оседлой культурой, часто прельщались некоторыми, по крайней мере внешними, атрибутами оседлых правителей. Отношение городского населения к кочевникам было противоречивым: горожане часто нуждались в них для военной защиты, но их чуждые обычаи вызывали раздражение и казались им разрушительными. В целом, недавнее вторжение множества кочевников-тюрок, вероятно, рассматривалось в рамках общемусульманской политики как необходимое зло, оправданное непревзойденным военным искусством пришельцев и их религиозным рвением. Известный мусульманский интеллектуал ал-Газали (ум. в 1111 г.) утверждает: «В этот наш век среди [различных] видов человеческих существ именно тюрки обладают силой… Если случится в любой области земли какой мятеж против этого блистательного государства [Сельджуков], не сыщется среди них [тюрок] ни одного, кто, видя раздор за его границами, не стал бы сражаться на Божьем пути, ведя джихад против неверных».Однако на деле переносить присутствие кочевых тюрок часто бывало непросто, и города и сельские районы Сирии и Палестины, которым вскоре предстояло подвергнуться нападениям крестоносцев, уже немало пострадали от рук туркменов (то есть тюрок-кочевников) и успели также послужить ареной для продолжительных военных конфликтов между армиями Сельджуков и Фатимидов. Политическая ситуация в соседней Анатолии (современная Турция) в этот период также была нестабильной вследствие потери Византией своих буферных территорий на востоке, которые прежде контролировались армянами, а теперь постепенно захватывались тюрками-сельджуками. Престижу Византийской империи был нанесен сокрушительный удар: она в 1071 г. потерпела поражение в битве при Манцикерте (Малазгирд) от тюрок-сельджуков под предводительством султана Алп Арслана. Это знаменитое сражение историки обычно принимают за отправную точку, после которой волны тюрок-кочевников, непрочно связанных с империей Сельджуков либо вовсе независимых от нее, ускорили начавшееся ранее проникновение на армянскую и византийскую территорию и ее оккупацию. Одна из групп тюрок под предводительством Сулаймана б. Кутулмиша, отпрыска правящего сельджукского рода, основала небольшое государство сначала с центром в Никее (Изник), а позднее – в Иконии (Конья), которому было суждено вырасти в сельджукский Румский султанат (Рум – арабское название Византии). Это государственное образование контролировало часть Анатолии до прихода монголов и после них. Другие тюркские группировки, в первую очередь Данишмендиды, соперничали с Сельджуками Рума в Анатолии, поэтому путь по суше из Константинополя в Сирию и к Святой земле, проходивший по их территории, стал опасен. Как подробнее будет показано в следующей главе, последнее десятилетие XI в. стало свидетелем все увеличивающейся политической слабости, нестабильности и разобщенности мусульман. В 1092 г. один за другим ушли из жизни сельджукский главный министр (вазир) Низам ал-мулк и сельджукский султан Малик-шах, затем в 1094 г. Aббасидский халиф ал-Муктади и фатимидский халиф ал-Мустансир, что создало чудовищный политический вакуум. Как на востоке мусульманского мира, так и в Египте разразилась ожесточенная борьба за власть, участники которой не задумывались о средствах. Братоубийственные междоусобицы среди Сельджуков лишили суннитов какого-либо эффективного руководства и привели к дальнейшей децентрализации Сирии и появлению там небольших, часто враждующих между собой городов-государств. Западнее, в Египте, Фатимидской империи уже не суждено было вернуть то превосходство, которым она обладала в первой половине XI в. Увязнув в охвативших ее внутренних распрях, она полностью сосредоточилась на внутренних проблемах.
Таким образом, мусульманский мир был не в состоянии отразить совершенно неожиданное и поистине беспрецедентное нападение со стороны Западной Европы, которое было уже не за горами. Первые призывы о помощи со стороны Византии достигли Западной Европы после битвы при Манцикерте в 1071 г., когда византийский император стал молить о военной поддержке в борьбе против тюрок-сельджуков, чтобы защитить восточные границы империи. В 90-х гг. XI в. византийский император Алексий Комнин вновь обратился за помощью к Европе, которая была тронута рассказами о том, как Сельджуки угнетают ближневосточных христиан. Были у папства и свои причины желать похода против мусульман. 27 ноября 1095 г. в Клермоне папа Урбан II произнес судьбоносную проповедь, призвав христиан выступить в поход, чтобы освободить святой город Иерусалим от мусульманского гнета. К 1097 г. объединенная христианская армия, возглавляемая лидерами из различных областей Западной Европы, достигла Константинополя и выступила в поход по суше через Анатолию к Иерусалиму.
Первый Крестовый поход, невзирая на разношерстное руководство, включавшее в себя столь разных предводителей, как Раймунд Тулузский, Боэмунд Сицилийский и Готфрид Бульонский, достиг значительных военных успехов еще на пути через Анатолию. В июне 1097 г. франки взяли столицу Сельджуков Никею (Изник) и нанесли тяжелое поражение сельджукской армии во главе с султаном Килидж (Кылыч) Арсланом в битве при Дорилее в июле того же года. Достигнув Антиохии в Северной Сирии, войска крестоносцев начали ее осаду в октябре 1097 г. Отделившиеся отряды крестоносцев под предводительством Балдуина Булонского двинулись к христианскому армянскому городу Эдессе и 10 марта 1098 г. захватили его, основав таким образом первое государство крестоносцев на Ближнем Востоке, известное как графство Эдесское. Антиохия пала в июне 1098 г.; в январе следующего года было положено начало княжеству Антиохийскому под управлением норманнского предводителя Боэмунда из Сицилии. Главный приз, Иерусалим, был взят 15 июля 1099 г., и его первым правителем стал Готфрид Бульонский. Последнее крестоносное государство, графство Триполийское, было основано в 1109 г., когда после длительной осады этот город попал в руки франков. Итак, на Ближнем Востоке возникло четыре государства крестоносцев: Иерусалим, Эдесса, Антиохия и Триполи. Характерно, однако, что даже на первой волне успеха крестоносцы не смогли захватить ни один из главных городов региона – ни Алеппо, ни Дамаск.
В начале XII в. мусульмане периодически предпринимали попытки воевать с крестоносцами, но их действия не были согласованы между собой. Несколько экспедиций под командованием правителя Мосула Маудуда и по инициативе сельджукского султана Мухаммада были направлены с востока (в 1108, 1111 и 1113 гг.) Эти экспедиции получили мало поддержки со стороны правителей Алеппо и Дамаска, которые не приветствовали вмешательства Сельджуков. И действительно, очередная экспедиционная армия, направленная Мухаммедом в Сирию в 1115 г., была наголову разбита объединенными войсками крестоносцев и мусульман в битве при Данисе.
