Оксана Николаевна Виноградова
НЕ ОСЛАБЛЯЙТЕ ПАМЯТЬ ОБО МНЕ…
Виноградский: Смотрите, у вас тут масса слушателей.
А.А.: Что ж… Для начала скажу, что нельзя позволять себе говорить и даже мыслить о людях как о массе, как о потенциальном множестве. Народ есть, прежде всего, людское множество, т.е. множество лиц. Уважение к лицу другого очень важно, оно побуждает говорить: я не понимаю его и, зная, что не понимаю, все-таки люблю его и считаю за брата и друга, как уважаемое и любимое мною самостоятельное бытие! От того и не сужу, и не осуждаю, что не понимаю. Это и есть начало уважения, когда, не понимая, признают и готовы любить. В этом секрет всего!
Боцман (Оглобле): В следующий раз я тебе по лицу дам, если опять с валета пойдешь.
Павел: Невозможно всех любить. Я вот не могу. Это идеализм, это контрпродуктивно. Нельзя мириться с тем, что происходит сейчас с нашей родиной.
А.А.: Да, тяжело. Ведь для того, чтобы сказать себе: « Будь что будет, и делай, что надобно» – нужна внутренняя уверенность в том, что все в мире идет к доброму концу и что последний голос в мире добр и прекрасен! Иначе никакою мудростью не убедить человека в тщетности его жизни и деятельности!
Виноградский: Я приготовился слушать доклад о физиологии. Научный доклад. Но, думаю, мы сейчас проповедь будем слушать.
Оглобля: А м-м-не интерес-с-сно.
Боцман: Ша! С моего разрешения перебиваем, ясно? Продолжай, профессор.
А.А.: Спасибо. (Пауза). А что такое наука? Чаще всего ее понимают как человеческое самоутверждение. Такова технологическая наука, конечная цель которой – самоудовлетворение человека в мире. Но есть наука сродни помыслу ангельскому, когда человек не ищет своего, а ищет уверенности, что он нужен другому человеку, что дело его нужно бытию и правде его!
Боцман (Оглобле): Витиевато говорит, красава.
А.А.: Но вы хотели послушать о физиологии… Сейчас… Я вот подготовил лекцию, но не успел прочесть студентам… Итак. Что такое наш организм? Организм – подвижное равновесие деятельных процессов, которое едва-едва удерживается под страхом заболевания и смерти. Нам не следует удивляться, что организм заболевает и умирает, нам следует, скорее, удивляться тому, как он упорно не заболевает и не умирает, восстанавливая вновь и вновь нарушенное равновесие.
Боцман: Точно! Я думал, мне кранты после того, как залетные вломили. Ночь отвалялся в канаве, кровью месяц харкал. И выжил!
А.А.: Спасибо вам за иллюстрацию, любезный.
Боцман: Всегда пожалста!
А.А.: Я продолжу. Организм не есть множество механизмов: он есть нечто целое, вырабатывающее из себя механизмы. И это целое, т.е. организм, детерминирован…
Оглобля: детерм-м-ми…
А.А.: т.е. обусловлен, двумя принципами: первый полагается на условия текущего момента и базируется внутри организма, если можно так выразиться, а второй исходит из предыдущих событий системы, т. е. основывается на взаимодействии организма с внешней средой. Пример первого принципа (Осоргину): вот вы, дорогой, сейчас сидите на краешке койки, и сидите неудобно. Ваша система получила об этом сигналы от разных механизмов, которые внутри вас, сынтегрировала их и дает команду, чтобы вы встали, прошлись по камере.
Осоргин встает.
Боцман: Действительно так. С первым все понятно.
А.А.: Второй принцип заложен в вашей памяти, чаще – на подсознании. И память эта, или предание, является вашей интуицией, совестью, если хотите.
Боцман (Оглобле): Где была моя интуиция, когда я тебя на хату взял? В натуре, где? Все дело засветил. Теперь вот сиди с тобой на нарах.
Оглобля: П-перестань на меня н-наезжать, Б-боцман. Не я Бесовку з-завалил.
Боцман вскакивает, дает подзатыльник Оглобле, тот сидит тихо. Боцман ходит по камере.
Боцман (А.А.): Калякай дальше.
А.А.: Первый принцип, как я уже сказал, работает внутри человека, на внутреннюю среду, и здесь узкий, постоянный круг одних и тех же раздражений. А вот второй принцип нужен для реакции на среду внешнюю, и она постоянно сменяется, крайне разнообразна. Поэтому, чтобы принять верное решение, совершить тот или иной поведенческий акт в ответ на внешнее воздействие, организм обращается к памяти, пытаясь определить, какое из умений каких механизмов следует задействовать.
Осоргин (Боцману): Позвольте спросить лектора.
Боцман: Позволяю.
Осоргин: Значит, память – это не нечто отвлеченное, а физиологическое свойство организма?
А.А.: Можно так сказать. Память есть способность нервного аппарата сохранять в себе следы от прошлых впечатлений или действий. Нервная система не привносит в организм чего-либо нового, она лишь поддерживает и совершенствует то, что было до нее. Закрепляемые в ней следы памяти растут, складываются в комбинации, всплывая потом в перестроенном виде. Так, к примеру, годами вынашиваются трудные задачи, прежде чем созреет для сознания их решение.
Четвериков: Позвольте и мне спросить… (Боцман кивает) вы и инстинкты подразделяете на внутренние и внешние? Разве человек может управлять своими инстинктами?
А.А.: Все наши инстинкты – это древнее наследие, ставшее нашей природой. Все попытки классифицировать инстинкты условны. Даже слепые инстинкты отнюдь не неизменны. Конкретная стая журавлей, летящая на юг, дает множество вариаций движения, совершая свой путь инстинктивно. Так и человек, и общество в целом. Есть некий вектор – назовем его доминантой, но движение по нему разнообразно и формируемо.
Четвериков: Т. е. вектор есть цель, а средства есть варианты?
А.А.: Примерно так. Но средства обусловлены историческим принципом работы системы, т. е. организма. Человек не станет прибегать к тем средствам, набор которых не обусловлен его памятью, совестью, интуицией.
Осоргин: Общество – тоже организм?
А.А.: Безусловно.
Шум, входит охранник.
Охранник: Алексей Алексеевич Ухтомский?
А.А.: Да, это я.
Охранник: Ваши бумаги от Петросовета проверяются. Пока что пожалуйте в другую камеру. До выяснения. На выход, пожалуйста (не видит знаков, которые делает ему Виноградский).
Боцман: Ха! Ксиву у него нашли. В исповедальню повели. Хана ему.
Осоргин: Не знаю, дорогой Алексей Алексеевич, порадоваться за вас или нет!
А.А.: Приходите на лекции в университет. Когда случай представится. (Володе, тише): Я верю, что господь поможет тебе и твоей матери преодолеть испытания.
Всем кланяется.
Конец 3 действия.
Действие 4
Действующие лица:
Варвара Александровна Платонова.
Мария Алексеевна Дмитриева.
Почтальон.
Место и время действия: Москва, лето (август) 1930 г., квартира В.А.
Женщины собирают чемодан, узелки.
М.А.: Варенька, ты мне напиши из Калуги.
В.А.: Да, Машенька, непременно. Я там, правда, не в самой Калуге, а недалеко от Козельска буду.
М.А.: Посылки почтой не посылай. Только с оказией. И я так же. Алексей Алексеевич велел быть нам осторожными. И он следует этому правилу. В прошлый раз даже подписался родовой фамилией – Сугорский.
В.А. Станешь осторожным. Дважды уже в гости зазывали. В январе 21-го, помню, чудом избежал расстрела. Если б не бумажка из Петросовета, страшно подумать, чем бы тогда все кончилось.
М.А.: Господи! И он, и Александр! Как я за них переживаю! Александра уже полтора года не видела, сидит в одиночке! Алексей еще хоть как-то бережется, а вот брат его! И чего он власть Сергия Страгородского не желает признать! (плачет)
В.А.: Сложно всё. Послушаешь одних – вроде как чуть ли не в церковном расколе он повинен. Послушаешь других – вроде как и прав он, и ни в чем не виноват. И много таких священников, как он, по тюрьмам сидят. Что нам остается? Только молиться и передачи носить.
М.А.: Кто бы мог подумать, что такая жизнь нас ждет. Семейство наше из тебя все соки вынуло. Ты только и делаешь, что передаешь, пересылаешь, разыскиваешь… Братец Александр по молодости все на тебя сердился: думал, что ты Алексея с пути истинного сбиваешь.
В.А.: (сквозь слезы) Собьешь его!
М.А.: Да. А жизнь вот как обернулась: если бы не ты, то и не знали бы, в каком месте Александр в заключении находится, что с ним. Письма, посылки Александру передаешь.
В.А.: Епископу Андрею, ты хотела сказать.
М.А.: До сих пор не могу привыкнуть. Для меня он любимый братец, и все тут. Сашенька.
В.А.: Мне в радость помогать вашей семье! И что я была бы без Алексея Алексеевича? Он меня жизни научил. Молиться научил, к Богу привел.
М.А.: Твои родные недовольны были, что в единоверческую церковь брат тебя сманил.
В.А.: Как Господь сказал: кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат и сестра и матерь. А воля Божия – чтобы мы хранили предания, а это только в единоверии тщательно соблюдается.
М.А.: Любишь все еще Алексея?
В.А.: Да как его не любить. Только теперь любовь моя не та, что в молодости была: теперь любовь моя к нему как к брату во Христе. Я, недалекая, это раньше все о замужестве грезила: так мне и представлялось, что Алексеюшка служит в храме каком-нибудь, я – попадья, а вокруг нас ребятишки бегают. Не сложилось.
М.А.: А ведь и время свадьбы было оговорено.
В.А.: В 12-м собирались пожениться. Это ж… восемнадцать лет с той поры пролетело. Что ж. Вера и наука – вот что для Алексея Алексеевича важнее всего. И ведь как верно предчувствовал он, что не следует семью создавать: сначала война, потом революция. Прав Алексей оказался.
Стук в дверь. Женщины испуганно переглядываются.
Почтальон (за дверью): Варвара Александровна Платонова? Вам письмо из Петербурга. От Алексея Карголомского.
В.А. подходит к двери, принимает письмо. Прижимает к сердцу, разворачивает.
М.А.: Варенька, что? Письмо? От брата? От Алексея? Опять под родовой фамилией.
В.А. кивает. Держит письмо в нерешительности.
М.А.: Я пойду чайник поставлю, ты читай. Не буду мешать. Ведь это тебе письмо.
В.А.: У меня нет от тебя секретов.
М.А. (машет рукой): Я вытерплю две минуты. Это все же письмо, адресованное тебе. Только прошу тебя, как прочитаешь, скажи: все ли с ним в порядке. Здоров ли?
В.А. кивает М.А. уходит. В.А. раскрывает письмо, читает вслух.
В.А.: Друг мой, дорогая Варвара Александровна, спасибо Вам за доброе письмо. Сегодня день Нерукотворного Образа. Приветствую Вас с Праздником наших отцов и дедов. Да не оставит нас Господь Своею Благодатию! Очень хотелось бы поехать к Вам в Москву, но думаю, что это не удастся сделать по двум причинам: во-первых, денег нет; во-вторых, занятия, можно сказать, на носу…
В последние дни все чаще посещают меня картины из далекого прошлого, живые до мелочей и яркие до того, что я мог бы их рисовать. И мог ли я думать тогда ребенком, проходя мимо этих картин, что они вот воскреснут совсем в другой обстановке, когда я буду стариком? Мы проходим мимо текущего содержания жизни «мимоходом», не успевая о нем даже подумать. Постигать богатство жизни возможно лишь тогда, когда не утрачивается способность входить в собеседование с тем Собеседником нашим. С тем Собеседником, к которому мы кричали, появившись на свет; к которому плакали, пока росли, особенно плакали – когда расставались с нашими дорогими родными. С тем Собеседником, к которому направим наше исповедание в последний час.
В.А. (восклицает): Да, это Господь, наш первый и последний Собеседник. (продолжает читать):…Но простите, что так заговорился, Варвара Александровна. Старики становятся болтливы.
В.А. (восклицает): Старик! 55 лет! (продолжает)…О себе, впрочем, скажу, что старение выражается у меня не в болтливости, а в трудности «собраться с мыслями». Очень упала память на самые обыденные вещи. Вот, например, несчастие последних дней: потерял куда-то новые, только что выданные на сентябрь-декабрь продовольственные книжки! Куда их засунул – сам не знаю! А ведь это – настоящая беда, грозящая почти голоданием. И так теперь со мною часто.
В.А. (восклицает): Боже милостивый! (продолжает читать)…Третьего дня ко мне обратились с предложением от правления Вашего университета, не перейду ли я туда за неожиданною кончиною профессора Самойлова. Совсем не представляю себе, как бы я стал жить в Вашей московской сутолоке, если я начинаю тяготиться и здесь в относительной тишине. Послал отказ с сожалениями. Моя мечта – выйти на пенсию. Но как Бог даст. Пока что прощайте, буду рад, коли напишете. Ваш А. Карголомский
В.А. (перелистывает письмо, читает про себя. Зовет М.А.): Маша, у него здесь просьба к тебе!
М.А. молниеносно входит, руки прижимает на груди.
В.А. (помедлив): В порядке все с ним, предложили ему из Петрограда в наш Московский университет перейти, он отказался. Называет себя стариком, вспоминает детство свое.. И еще… (отдает письмо) пишет тебе… прочитай.
М.А.: Нет, не могу. В глазах плывет. Прочитай ты.
В.А.: Когда увидите сестру Марью, попросите ее, чтобы она вспомнила более или менее точно тот год, когда покойный дядя Александр Николаевич приезжал в Вослому. Это было летом. У меня остались отрывочные воспоминания: всплывает пред памятью переезд на пароме через Волгу под Рыбинском; серый, ветреный и холодный день… Потом всплывает новый отрывок: мы все уже в Восломе, – под вечер, на поле близ усадьбы, где мечут стог сена; солнечно, тихо. На стогу и около него возятся все ближайшие знакомые люди; на траве сидят дядя Александр, отец, мать, тетя и мы – дети. А вот новая картинка: я еду в телеге, в которой сидит нянька Манефа Павловна и правит вожжами; мы заворачиваем с широкой дороги, идущей от Восломы, направо в Дерьбу, а нянька, находящаяся в очень хорошем настроении, говорит: «Княгиня у нас умная, свезла деньги в банк…». Мы едем целым поездом: впереди едет тарантас, в котором сидят отец, мать, дядя Александр Николаевич, тетя Анна и брат Александр, едет с нами повозка, в которой сидят сестры. Мы едем по Восломским лесам и полям, которые мои родители показывают приехавшему дяде Александру, не бывавшему в Восломе с тех пор, как он вышел в отставку из флотской службы и поселился в Рыбинске… Едем мы шагом, рассматривая каждую дорожку, пруд или лесную постройку… Тут теряются мои воспоминания, – становятся отвлеченными… Но вот опять всплывает яркая и живая картина! Посреди густого леса – поляна, а на поляне – старый серый дом. Наш поезд останавливается, и слышатся голоса из передних экипажей. Дом, стоящий серым пятном на темном фоне хвойного леса кажется нежилым, заколоченным. Вроде это Васильевское, принадлежащее деду Николаю Васильевичу… Но вот сейчас я посетил издали это обиталище, воскресил его в своей памяти, и стоит этот старый серый дом в лесу, в вечерней прохладе проходящего солнечного дня, стоит как живой, как будто ничем не связанный с нынешними моими делами и интересами. И теперь очень хочется восстановить в памяти, какой это был год; пусть Маша постарается вспомнить, летом какого года дядя Александр приезжал в Вослому! Пожалуйста, поговорите с нею об этом!
