Олег Александрович Сабанов
Айша
– Ну все, Айша, мне пора, – сказал я, вставая со скамейки, назвав его первой пришедшей мне в голову благодаря ассоциативной памяти кличкой.
Отойдя от магазина метров на двадцать, я невольно оглянулся и увидел, как отчаянно семенивший лапками котенок, старается меня нагнать. Я хотел отпугнуть своего преследователя, строго прикрикнув: «Иди домой, глупыш!», но тут же понял, насколько это глупо, ведь, вероятнее всего, он не имел ни дома, ни заботливого хозяина. Чтобы не рвать себе сердце, мне оставалось только бросить ему еще один отрезанный кусочек колбасы, а самому поскорее скрыться в близлежащих дворах.
По возвращении домой я вновь стал обуреваем тяжелыми мыслями и инстинктивным страхом за собственную жизнь, а также, само собой разумеется, непрестанно вспоминал своего бедного соседа. Правда, мне показался несколько кощунственным тот факт, что скорбь по нему я ощущал не так остро, как щемящую жалость к оставленному на пронизывающем ветру четвероногому малышу, изо всех своих сил пытавшемуся догнать человека, который мог даровать спасение от голода и холода. Образ котенка то и дело вставал у меня перед глазами до тех пор, пока ближе к вечеру я все-таки не сумел залить жалость, страх, отчаяние и скорбь обильной выпивкой, практически доведя себя до беспамятства. Следующие несколько часов прошли словно в вязком тумане. Я засыпал то в кресле, то на стуле за кухонным столом, слонялся из угла в угол, натыкался на стены, ронял предметы, тревожил своими звонками самых разных людей, что-то им доказывал, приглашал в гости, жаловался на судьбу, разбрасывался абсурдными обвинениями и в конечном итоге умолял о прощении даже когда на другом конце уже повесили трубку. А потом наступила очередная страшная ночь со всеми известными каждому побывавшему в длительном запое «прелестями».
Как только следующим утром у меня немного прояснилась голова, я ощутил жгучий стыд за свое телефонное юродство, лишь очередная стопка помогала хоть как-то приостановить поток смутных воспоминаний о вчерашнем позоре. Чтобы не повторить подобного впредь, я подумывал удалить все контакты из своего мобильника, кроме самых необходимых, но вместо этого позвонил Клавдии Федоровне с четвертого этажа, случайно обнаружив у себя номер когда-то нашей старшей по дому. Она меня известила, что сегодня в полдень Валеру привезут к подъезду для прощания, а потом похоронят на городском кладбище, не преминув язвительно спросить: «У тебя опять выходной?», хотя ответ ей был заранее известен. Поблагодарив всеведающую женщину за нужную информацию, я твердо решил продержаться до обеда на минимальных дозах алкоголя, чтобы спуститься к траурной церемонии в более-менее пристойном виде, а до магазина остававшийся запас пока позволял не ходить.
Ровно в двенадцать часов дня катафалк бесшумно въехал во двор, после чего открытый гроб с телом установили напротив нашего подъезда. Кроме немногочисленных жильцов дома по преимуществу пенсионного возраста и родственников покойного на прощании никого не было, поэтому мне удалось быстро подойти к гробу и, коснувшись своей ладонью сложенных на груди рук Валеры, в нескольких сумбурных фразах сказать ему последнее прости. Лицо усопшего я по давно заведенному правилу старался не разглядывать, желая оставить его образ в памяти таким, каковым он был при жизни. Когда гроб погружали обратно в катафалк, коренастый мужчина с рыжеватой бородой вежливо осведомился, не желает ли кто из стоящих у подъезда ехать на кладбище? Никто из вышедших, включая меня, не удостоил бородача ответом. Однако секундой позже я подумал, что стоит пользоваться любой возможностью ненадолго убежать из гнетущей атмосферы своих четырех стен, а потому вскоре оказался на заднем сиденье одной из машин, следующих печальным караваном вслед за катафалком.
На кладбище прощаться с Валерой приехало значительно больше людей, чем вышло к подъезду. В основном это были труженики вагоноремонтного завода, где сам усопший проработал почти всю сознательную жизнь. Оказавшись в окружении совершенно незнакомых мне людей, я со стыдом признался самому себе, что приехать сюда мне захотелось в значительной мере из-за следующих за похоронами поминок в какой-нибудь столовке или кафе, где имелась возможность на халяву накатить с мужиками. Разум стесненного в средствах алкоголика всегда ищет возможность добраться до спиртного, тем самым определяя поступки человека, даже когда ему самому так не кажется. Еще когда караван во главе с катафалком подбирался к кладбищу, повалили тяжелые хлопья мокрого снега. И теперь, стоя под ними в угрюмой толпе возле могилы, я ощущал себя чужаком, оказавшимся здесь лишь из-за своей дурости и тяжелой алкогольной зависимости.
Поскольку мое прощание с Валерой уже состоялось, я решил немного прогуляться по дорожкам кладбища, а после погребения поехать вместе с остальными на поминки. Обычно лица с надгробий напоминали мне очевидную истину о неизбежности смерти, которая парадоксальным образом восстанавливала мое вечно нарушенное душевное равновесие осознанием ничтожности терзавших меня в данный момент печалей. Теперь же вместо философского лада возникло неприятное чувство, будто я приехал еще раз осмотреть свой последний приют, куда вот-вот должен переселиться, а знающие мою предрешенную участь почившие с фотографий внимательно изучают своего нового соседа. «Что ж, здесь тоже полно интересных людей, – сокрушенно подумал я, окидывая взглядом убегающие вдаль ряды могил, – Но ребята, извините. Мне как интроверту, социопату и вообще латентному отшельнику лучше подойдет кремация с последующим развеиванием праха».
Пройдясь чуть-чуть вглубь кладбища, я повернул обратно, и вдруг заметил во втором ряду от асфальтовой дорожки серое гранитное надгробие скромного размера, на котором не было ни фотографии усопшего, ни его имени, только виднелась дата рождения и знак тире. Мне недавно кто-то рассказывал о таких памятниках в мемориальных семейных комплексах, когда при жизни человек таким образом бронирует себе место захоронения рядом с близкими, а дата смерти наносится сразу после его ухода в мир иной. Но привлекшее мое внимание компактное надгробие ничего общего с семейным захоронением не имело. На сером граните отсутствовала обычная для могильных камней информация, кроме шести цифр даты рождения. Сделав несколько шагов по сырой пожухлой траве, я подошел ближе к памятнику и вздрогнул, разглядев полную дату своего рождения с точностью до месяца и дня. «Розыгрыш какой-то? Удивительное совпадение? Или все же белая горячка? – звучали у меня в голове вопросы без ответов, – А может, я уже на том свете?». Поскольку застревать на кладбище в мои планы никак не входило, постояв минуту у таинственного надгробия, я вернулся на асфальтовую дорожку, где испытал еще большее потрясение. Вдоль рядов могил, жалобно мяукая, ко мне бежал точно такой же котенок черепахового окраса, от которого я спешно удрал прошлым днем. Сначала я испуганно попятился от него назад, но потом остановился и взял малыша на руки. Можно было дать девяносто девять процентов из ста, что именно этот дрожащий котенок с медно-золотистыми глазками на умилительной мордочке и облепленной сейчас мокрым снегом шерсткой из темных, кремовых и рыжих пятен появился передо мной вчера у магазина низких цен в десяти километрах отсюда, поэтому крайне удивительным, если не сказать больше, оказалось обнаружить его спустя сутки здесь, посреди кладбища. Я легонько погладил котенка пальцами по головке, он тут же замурлыкал, отчего мою заблудшую душу охватывало подзабытые тепло, жалость и заботливое участие, заставившие меня впервые за долгое время почувствовать свою человеческую ответственность перед другим живым существом. Теперь и речи быть не могло о том, чтобы уйти, бросив его дрожать под мокрым снегом у бесконечных рядов могил. Слегка расстегнув молнию куртки, я прижал пушистый комочек к груди, после чего быстро зашагал в направлении кладбищенских ворот, оставляя позади себя скопление людей у могилы соседа по этажу.
– Áша, иди кушать! – часом позже звал я своего нового дружка, нарочно опуская в прозвище букву «й» ради простоты произношения.
Прерывая знакомство с моей квартирой, котенок мчался на кухню, где у раковины стояли наполненная водой пиала и блюдце с ломтиками нетронутой мной колбасы. Под лоток пока пришлось приспособить набитую обрывками газет крышку картонной коробки из-под обуви, правда оставалось не совсем понятным, каким способом приучать к нему нового жильца. Отыскав в интернете нужную информацию, я с удивлением отметил, что в свалившихся на голову хлопотах позабыл о стоявшей на кухонном столе бутылке, хотя по идее должен был ринутся к ней прямо с порога. Мне все же пришлось вскоре выпить, чтобы в очередной раз парадоксальным образом отодвинуть от себя неминуемую расплату за многодневное пристрастие к огненной воде ее новым глотком, после чего измученный организм потребовал короткую передышку на сон и глаза стали слипаться.
Проснулся я от заливистой трели дверного звонка, поначалу ворвавшейся в мое жуткое сновидение об ужасах ядерного апокалипсиса под видом взвывшей сирены. Оказалось, ко мне пожаловал старый приятель Максим Светов по прозвищу Светик – любитель поэзии и неисправимый романтик в душе, вынужденный ради куска хлеба торговать тряпками как индивидуальный предприниматель. Щуплый очкарик Максим в принципе парень неплохой, начитанный, незлобивый, умеющий поддержать интересный разговор, однако, подобно мне, товарищ запойный, что в глазах окружающих людей часто перечеркивает все положительные качества самого достойного человека.
– С какого перепугу ты обо мне вдруг вспомнил? – поинтересовался я, впуская его в квартиру.
– Ну, здрасьте! Звонил вчера, плакался в трубку, просил придти. Надо, думаю, проведать, выручить. Но смог только сегодня, – ответил нежданный гость, изумленно уставившись на меня сквозь линзы очков.
Я сразу все понял, опять испытав жгучий стыд за свои звонки в непотребном состоянии, а по доносящемуся из его сумки позвякиванию догадался, каким образом меня будут выручать. Опрятный вид, гладко выбритое лицо и внятная речь слегка поддатого Светика свидетельствовали о том, что он только начинает погружаться туда, откуда в этот раз я уже не знал, вынырну или нет.
– Где такого интересного котенка нашел? – спросил Максим, когда мы уселись за кухонным столом.
– Еще неизвестно, кто кого нашел, – бросил я.
Благодаря двум его бутылкам мы вскоре основательно наклюкались. Потом, уже плохо соображая и общаясь по большей части междометиями, принялись допивать купленное накануне в магазине низких цен, пока мое все более отрывочно воспринимающее окружающий мир сознание окончательно не отключилось.
Проснулся я от болезненных ощущений в правом ухе, но открыл глаза лишь после того, как в придачу к ним почувствовал острые уколы на щеке и шее. Электрический свет ударил в глаза, усугубляя и без того адскую головную боль. Мне стоило неимоверных усилий осмотреться вокруг и понять, что я сижу в кресле перед бубнящим телевизором, а забравшийся на его спинку котенок кусает мое ухо, одновременно царапая лапкой с выпущенными коготками щеку и шею.
– Отстань, брысь! – буркнул я, сбросив проказника на пол инстинктивным движением руки.
В тот момент мне больше всего на свете хотелось вернутся в темную бездну сна без сновидений, где не существовало ни выпивки, ни похмелья, ни страхов, ни опасений. Однако снова уснуть мешал удушающий запашок и элементарная нехватка свежего воздуха, к тому же котенок теперь вцепился в мою ногу, покарябав щиколотку. Раздраженный этими обстоятельствами, я окончательно проснулся и только потом разглядел поднимающийся над диваном с лежащим на нем Светиком сизый дымок, плавно распространяющийся по комнате. В следующий миг пришло осознание происходящего, после чего мне оставалось только вскочить на ноги и, подбежав к дивану, несколькими усилиями спихнуть на пол уснувшего с непотушенной сигаретой гостя.
– Сдурел, что ли? – повторял ничего не понимающий Светик, пока я бегал в ванную наполнять ведро водой.
К счастью, диван только-только занимался, поэтому десяти выплеснутых на него литров с лихвой хватило для предотвращения беды. От ворвавшегося в распахнутые мною окна квартиры холодного ветра Максим постепенно приходил в себя, меня же неожиданно вырвало прямо на пол большой комнаты, а потом еще долго выворачивало над унитазом.
Когда я снова опустился в кресло, он принялся вслух недоумевать, каким таким образом его угораздило закурить в практически бессознательном состоянии и снова отключиться вместе с сигаретой. Мне ничего не оставалось, как насупившись слушать сбивчивые объяснения собутыльника, сдобренные извинениями и обещаниями возместить материальный ущерб. Зная, что сильно пьяные люди иногда становятся схожи с лунатиками, я никак не реагировал, больше виня себя за данное ему разрешение курить в квартире, и лишь когда он осторожно поинтересовался, осталась ли у нас выпивка, недовольно бросил:
– Сходи, да посмотри.
Кряхтя, отдуваясь и опираясь о стены, Светик ушел на кухню, откуда сначала донесся звон посуды, а потом его раздраженный вопль:
– Пошла отсюда, тварь!
Мне волей-неволей пришлось вставать с кресла и топать вслед за ним, поскольку теперь было боязно оставлять гостя без присмотра. Как выяснилось, зайдя на кухню, он увидел расхаживающего по столу котенка, который при его виде засуетился, повалил стопки, после чего спешно спрыгнул на пол.
– Чуть пузырь не грохнула, гнида хвостатая! Хорошо, успел подбежать! – не унимался Светик.
