Олег Александрович Якубов
Если не наступит завтра
«Мы неизвестны, но нас узнают;
нас почитают умершими,
но вот, мы живы -
в великом терпении,
под ударами, в темнице, в бесчестии, в изгнании;
нас почитают обманщиками,но мы верны;
нас наказывают, но мы не умираем;
нас огорчают, а мы всегда радуемся;
мы нищи, но многих обогащаем;
мы ничего не имеем,но всем обладаем».
(Апостол Павел, Второе послание к коринфянам, глава 6)
Пролог
Незваный визитёр был изысканно одет и также изысканно вежлив.
– Я имею честь разговаривать с господином Роман Лучински, – не спросил, а скорее констатировал он сам факт своего появления перед хозяином дома. По-русски мужчина говорил практически без акцента и все же было вполне очевидным, что этот язык для него родным не является.
Привыкший за долгие десятилетия своей опасной, зачастую смертельно опасной работы, никак внешне не проявлять эмоций, а уж удивления – тем более, Роман, улыбнулся и светским тоном радушно предложил:
– День сегодня жаркий, не желаете ли выпить чего-нибудь освежительного? Кстати, дружище, простите мне мою забывчивость, никак не могу припомнить вашего имени…
– Моё имя вам ничего не скажет. А если учесть, что вряд ли нам когда-либо еще доведется увидеться, то не стоит и запоминать.
Произнеся эту тираду, незнакомец извлек из наплечной сумки плоский ноутбук и протянул его хозяину дома.
– С вами желает поговорить, а также передать привет от ваших добрых друзей, одно чрезвычайно влиятельное лицо. Сеанс связи ровно через минуту, вам нужно лишь включить компьютер…
– Включите сами, – властно перебил его Лучинский.
Незваный гость включил ноутбук и, поклонившись, направился к выходу.
– А ноутбук, вы разве не заберете его? – окликнул Роман.
– Сразу после разговора это будет ни на что не пригодная железка, уж не сочтите за труд выбросить ее сами.
Едва он удалился, на экране возникло изображение горного ручья. Невидимый собеседник произнес по-английски: «Добрый день. Вы желаете, чтобы я обращался к вам по настоящему имени и фамилии, или предпочтете один из многочисленных псевдонимов. Быть может, называть вас Зэев-Волк, Китаец, а может быть, предпочтете, чтобы я говорил «высокочтимый мулла Закир Бин Нурлан?»
Этого не могло быть потому, что не могло быть никогда. Всего один-два, максимум три человека на всем белом свете знали все эти его псевдонимы. И тем ни менее…
Понимая, что невидимый собеседник с первой же фразы решил его сразить своей необъяснимой осведомленностью, Роман довольно резко произнес:
– А вы, видимо, предпочитаете прятаться в горных зарослях. Так вот, я не намерен разговаривать с невидимкой.
– Хорошо отбили удар, – раздался добродушный смешок. – И все же до поры до времени позвольте мне сохранить, хотя бы внешне, инкогнито.
– Но согласитесь, что беседовать с горными травами, либо с шумным ручьем как-то некомфортно, шизофренией отдает.
– С голосом разума соглашаюсь всегда. Что ж, предлагаю вам компромиссный вариант – вы можете выбрать по своему усмотрению кого заблагорассудится: своих личных знакомых, какую-то знаменитость или историческую личность.
– В таком случае пусть будет Черчилль, – брякнул Роман первое пришедшее на ум имя, не задумываясь, отчего на самом деле он выбрал бывшего британского премьера. Сейчас, однако, не стоило отвлекаться на второстепенные мысли.
– Черчилль? – в голосе собеседника явно сквозило удивление. – Почему именно этот малограмотный политик? Впрочем, как знаете. – И на дисплее тотчас возник собственной персоной сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль с толстенной дымящейся сигарой в левой руке.
– По поводу малограмотности спорить не стану, – решил не оставлять реплику безответной Роман. – Но зато невероятно был афористичен.
– Ах, оставьте! Большинство крылатых фраз, которые сегодня ему приписывают, принадлежит на самом деле куда более мудрым и знающим людям.
– Однако никто иной, как Черчилль, провозгласил, что демократия худшая из всех систем, если не считать остальных, – снова возразил Лучинский. – Хотя, справедливости ради, следует признать, что первый пример демократии преподнес сам Всевышний, когда подвел Адама к Еве и сказал: «Вот, выбирай…».
– Вы опасный человек, обволакиваете словами и уводите в сторону от сути разговора. Притчу с Адамом и Евой я, конечно же, запомню, она того стоит. Но не сомневайтесь, я по достоинству оценил, как ловко вы ушли от ответа по поводу вашего имени. Собственно, таким я вас и представлял со слов выдающегося специалиста своего дела и умницы каких поискать – Элиэзера Бен-Яакова. Кстати, так же, как и вы, я называл генерала, с его позволения, просто Лазарь, да будет благословенна его память.
Упоминание имени человека, сыгравшего в жизни Лучинского поистине судьбоносную роль, повергло его в смятение. Но он и сейчас не мог позволить себе поддаться эмоциям, лишь после непродолжительной паузы глухо произнес:
– Это в корне меняет дело. Теперь я готов говорить с вами на любую тему, кем бы вы ни были.
– Будем считать, что обмен верительными грамотами состоялся. В таком случае, если вы не возражаете, я буду называть вас Романом, а вы, – снова послышался явственный смешок, – обращайтесь ко мне по имени вашего нынешнего избранника – Уинстон.
– Хорошо, Уинстон, – откликнулся Роман. – Мне кажется, вполне можно перейти к сути дела, ради которого вы выбрали столь экстравагантный способ общения.
– Он далеко не так экстравагантен, как вы сейчас предполагаете, – возразил новоявленный Уинстон. – Однако и впрямь пора перейти к делу. Не сомневаюсь, что такие термины, как «золотой миллиард», «теневое мировое правительство», вам хорошо известны. Так вот, вопреки всеобщему мнению, что именно теневое мировое правительство стремится к тому, чтобы на планете Земля имел право жить всего лишь один миллиард элитных избранников, это далеко не так. Скажу больше, между теми, кто на самом деле управляет мировой экономикой и в значительной части мировой политикой, и теми, кто собирается «прореживать» население планеты, наметились не просто расхождения, но и возникла открытая вражда, которая, полагаю, будет от года к году лишь обостряться.
– Признаюсь откровенно, разговоры и конспирологические теории о мировом правительстве, как и о так называемом «золотом миллиарде», казались мне всегда если и не полной выдумкой, то уж во всяком случае достаточно утопическими…
– Что касается «золотого миллиарда», то я, и такие как я, прилагают все усилия, чтобы противостоять этому гигантскому вселенскому злу. А вот по поводу мирового правительства выскажусь определенно: это не утопия, это будущее человечества. Если хотите, единственный вариант, чтобы человечество обрело будущее. И я хочу предложить вам способствовать этой благородной и поистине планетарной миссии. Понимаю, звучит напыщенно, но такова суть.
– Почему именно мне?
– Не только потому, что почитаемый мною генерал Элиэзер Бен-Яаков почитал вас не просто как выдающегося разведчика и блестящего агентуриста, но и столь же выдающегося аналитика, человека умеющего самую разрозненную информацию сложить в единое целое. Мне доподлинно известно, кто на самом деле ликвидировал террориста номер один Усаму Бин-Ладена, кто способствовал предотвращению покушения на президента России и предотвратил ликвидацию президента Сирии. Одни только эти ваши операции, вошедшие в анналы мировой разведки, уже сами по себе отвечают на вопрос, почему мы сегодня обращаемся именно к вам.
– Иными словами, вы открытым текстом даете мне понять, что являетесь одним из тех, кто составляет тайное мировое правительство и управляет миром – ни больше, ни меньше? – Роман полагал, что столь категоричным выводом поставит в тупик своего визави, но ответ прозвучал еще более категорично: «Именно так».
– Теперь о сути нашего предложения, – продолжал Уинстон. – Мы хотим, чтобы вы занялись сбором и аналитикой некоторых фактов и явлений, которые нас тревожат. Эта ваша деятельность в значительной степени поможет предотвратить различные губительные явления мирового масштаба, такие как войны, эпидемии, техногенные катастрофы и даже стихийные бедствия. Да-да, я говорю не только о войнах. Современные технологии позволяют врагам человечества искусственно вызывать землетрясения, наводнения, смерчи, ураганы, эпидемии и все то, что уносит жизни пока еще сотням тысяч, а вскоре, если им не помешать, и миллионам людей. Если вы примите наше предложение, то в самые ближайшие дни вам нужно вылететь в Китай. У вас будет практически неограниченный бюджет для сбора информации, дабы вы могли действовать исключительно по своему усмотрению.
– А если я запрошу миллион? – хмыкнул Лучинский.
– Напомню вам эпизод из романа Дюма «Граф Монте-Кристо». Уверен, что вы его читали. Припомните: напыщенный барон Данглар, хвастаясь капиталами своего банка, заявил: «Даже если бы вы потребовали у нас два миллиона франков наличными, мы на следующий же день предоставили вам эту сумму». «Два миллиона? – притворно удивился Монте-Кристо. А на что мне два миллиона? Такую мелочь я всегда держу при себе», и граф достал из бумажника четыре банкноты по пятьсот тысяч франков каждая. Припоминаете этот эпизод? Так вот, если вы меня хотели смутить расходами в миллион, то вам этого сделать не удалось. Конечно, мы располагаем значительным капиталом, вполне возможно, что выполнение какой-либо вашей миссии потребует и миллиона, и большей суммы, но не будем забегать вперед. И стоит ли мне , раз уж речь зашла о материальной стороне дела, рассматривать это как ваше согласие?
– Вы, Уинстон, говоря терминами борцов, все время норовите перевести схватку в партер, чтобы припечатать соперника к ковру лопатками. Я не могу ответить на ваше предложение прямо сейчас, – твердо заявил Роман. – Как вам, не сомневаюсь, известно, я отошел от дел. К тому же у меня семья…
– Ах, оставьте! – с явной досадой воскликнул Уинстон. – У меня сложилось мнение, что ни в руководстве вашей разведки, ни в правительстве не осталось здравомыслящих людей. Ни одна спецслужба мира не могла бы себе позволить, чтобы разведчик вашего уровня отошел от дел. Был бы жив наш незабвенный друг Элиэзер, он бы сумел им мозги вправить. Что же касается вашей семьи, то и в этом щепетильном вопросе я тоже не собираюсь быть с вами деликатным. Роман, даже из короткого нашего сегодняшнего разговора я, самонадеянно полагаю, понял о вас много. Ну кого вы обманываете, говоря о семье? Сами себя? Если вы живете рядом с этой прекрасной женщиной и хорошо друг к другу относитесь, это вовсе не значит, что вы – семья. Прощения не прошу – на правду не обижаются.
– Как я могу сообщить вам о своем решении? – спросил Лучинский, стремясь как можно скорее закончить этот неприятный для него разговор; чтобы все как следует обдумать и по многолетней привычке проанализировать. Услышанное им было столь необычным, что требовало глубочайшего осмысления.
– Я не сомневаюсь в вашем решении и потому прошу с ответом не затягивать. Как только решите, купите в официальном салоне связи новый мобильный телефон любого производителя. Номер тоже должен быть новым. Как только вы включите аппарат, мы с вами свяжемся и в течении трех минут обеспечим полную конфиденциальность разговора. Возможно, с вами будет говорить другой человек, но в качестве пароля он назовет себя Уинстоном.
– Об этом не может быть и речи, – твердо заявил разведчик. – Говорить буду только с вами. Появление любого третьего лица повлечет за собой немедленное прекращение наших взаимодействий, на каком бы этапе они не находились. Так что, если хотите со мной сотрудничать, живите долго, – и не дав собеседнику возможности вставить в разговор ни единого слова, Роман Лучинский решительно захлопнул крышку компьютера.
Часть первая
Если наступит завтра
Глава первая
– Эля, мне, наверное, придется на несколько дней уехать, – сказал он жене через несколько дней после разговора с тем, кто представился, ни больше, ни меньше, как членом мирового теневого правительства.
– В таком случае я тоже поеду в Испанию, дочку проведаю, с маленьким потютюшкаюсь, а то он скоро бабушку узнавать перестанет, – спокойно, похоже, даже с радостью, откликнулась Эльвира, и Роман про себя отметил, что она даже не поинтересовалась, куда, насколько и зачем он едет. Отметил без горечи, скорее, просто зафиксировал как факт, как данность.
***
Днем, в крупном торговом центре, он приобрел телефон и едва активировал номер, раздался звонок.
– Рад вашему решению, место прибытия – Пекин, инструкции получите на месте, – деловито и кратко прозвучал в трубке уже знакомый ему голос.
Спустя полчаса посыльный вручил ему пиццу, которую он не заказывал. Открыв коробку, Роман обнаружил запаянную в целлофан кредитную карту авторитетного во всем мире банка.
***
Самолетов он не любил, боясь признаться самому себе, попросту боялся. Индульгенцию страха оправдывал самозащитой: я не птица, чтобы летать, предпочитаю по земле ходить. Даже во время многочасовых трансконтинентальных полетов уснуть не удавалось ни разу, разве что вздремнуть на несколько минут. Коротал время – летал всегда только по необходимости – обдумыванием предстоящей операции. Вот и теперь, было о чем поразмыслить, взвесить и обдумать. Но вместо анализа ситуации, заслоняя логику необходимости, хронологически четко, к тому же зримо, будто смотрел фильм, то уныло черно-белый, то ярко цветной, возникали картины никуда не исчезнувшего прошлого.
***
…Шумный, пыльный, всегда разноязыкий город, в котором он родился, был похож как две капли, на архаичный восточный базар, каковым по сути и являлся – приветливым, неприхотливым, в меру лжи¬вым, но чрезвычайно при этом добродушным и госте¬приимным.
Когда-то несостоявшийся вождь мирового пролета-риата сослал сюда весь цвет неугодной ему российской профессуры, цинично обозвав эту акцию «эшелоном науки». Аборигены с удивлением взирали на почтенных седовласых старцев в пенсне, с непривычными здесь бо-родками клинышком, даже в несносную азиатскую жару не позволявших себе выходить из дому без галстука и пид¬жачной пары; с удовольствием слушали в городском саду музыку духового оркестра, а облаченного в белый мундир с золотыми аксельбантами дирижера почитали если уж не царем, то его наместником – точно. Разделенные ши¬роким арыком части города – европейская и азиатская – жили каждая своей жизнью, ничуть друг другу не мешая.
Как от первого попадания фашистской бомбы пере-мешалась земля, так перемешалось все в этом городе. Сюда эшелонами хлынули со всех концов необъятной страны эвакуированные, и было просто непонятно, как нашлось место людям, заводам и даже киностудиям в городе, который уже много лет снискал, а теперь под-тверждал каждодневной своей жизнью славу и благород-нейший статус: Ташкент – город хлебный.
***
Ромкина семья прибыла в этот край с одним из пер¬вых эшелонов. От неминуемой гибели семью спасла будущая Ромкина мать, которой в сорок первом едва ми¬нуло двенадцать. Когда они втроем – две дочери и мать, старший брат девчонок еще в 39-м был призван в Крас-ную армию, возвращались с эвакопункта, двенадцати-летней Соне в туфельку попал камешек и слегка поранил ногу. Она присела на обочину и долго хныкала, жалуясь на боль и не желая идти дальше. Двинулись только после строгого материнского окрика. Их дом, куда они шли, чтобы собрать вещи, уже был виден, когда в него угоди¬ла немецкая бомба. От дома осталась только каменная пыль. Окажись семья возле дома хоть на несколько минут раньше… Словом, обычная для того необычного времени история.
Сначала их отправили в колхоз, где они, все трое, выращивали и собирали хлопок. В сорок третьем пере-брались в Ташкент. Городские власти выделили эвакуи-рованным по делянке земли, помогли кой-какими строй-материалами. Впрочем, основной стройматериал валялся в буквальном смысле под ногами. Из глины, соломы и кизяка местные в огромных деревянных формовочных корытах месили ногами густую смесь, которая потом, обожженная нещадным азиатским солнцем, превраща-лась в довольно прочные кирпичи. На семью из трех че-ловек полагалась девятиметровая комната. Четыре палки, навес из толя или рубероида и керосинка либо керогаз, установленные перед входом, вполне заменяли кухню. Называлась все это красивым претенциозным словом «палисадник». Глинобитные мазанки, построенные эва-куированными, замкнутым прямоугольником образо-вывали коммунальные дворы. С началом весны во двор выносились раскладушки, сборные кровати, сколачива-лись деревянные топчаны. Днем старухи, каждая в своем палисаднике, готовили еду и варили варенье, дети играли на топчанах, делали уроки, ночью здесь же спали. В кино и в баню отправлялись не семьями, а целыми дворами.
Ромкина бабка устроилась на завод, где из семян хлопка отжимали продукт первой необходимости для всех местных жителей – хлопковое масло. Бабка обзаве-лась грелкой и, когда работала в ночную смену, наполня-ла резиновый сосуд еще теплой тягучей жидкостью, пря-тала его под подол широкой юбки и торопилась на базар, где пронырливые перекупщики ждали «товар» до пяти утра – не позже. Бабкино деяние было четко прописано в Уголовном кодексе, статья по военному времени – рас-стрельная. Однако ни страха, ни угрызений совести она не испытывала, а истово осуществляла самую священную для женщины миссию – кормила своих детей.
Тогда же, в сорок третьем, пришло с фронта извеще-ние, в котором матери сообщали, что ее сын – разведчик Роман Лучинский пропал без вести. Баба Сима, как к тому времени эту сорокатрехлетнюю женщину вели¬чал весь двор, внешне на письмо отреагировала весьма стойко. Она перечитывала по многу раз извещение все¬му двору и собственным детям, неизменно добавляя, что материнское сердце знает точно: сын жив, найдется непременно. Вот только согнулась она с тех пор, как от непомерной тяжести, обрушившейся на нее, да так боль-ше никогда, до конца дней своих, и не распрямилась. И фильмы о войне смотреть перестала. Даже когда теле-визоры появились, выходила из комнаты, едва только на экране звучал первый выстрел или появлялся человек в военной форме.
***
Своего сына Рому она просто боготворила. По ее рассказам выходило, что он обладал незаурядным умом, стремился учиться, и, когда у нее уже было трое детей, достаточно молодая вдова перебралась из маленького еврейского местечка в Харьков с единственной целью – дать сыну образование. Роман блестяще закончил раб-фак, поступил в институт, ему, как одаренному юноше, предоставили место в общежитии, назначили стипендию.
Никогда до этого не работавшая женщина закончила недельные курсы продавцов и стала торговать конфетами с лотка. Девчонки росли, требовали кукол и бантов, сын по выходным приходил к маме и сестренкам. Все было прекрасно, не хватало только денег. Тогда она скопила, сколько смогла, пришла к директору торга и по-деловому выложила скопленное на стол. Об этой истории бабка рассказывала так: «Я сказала ему прямо: “Товарищ ди-ректор, у меня трое детей, денег с конфет не хватает. Что же, мне воровать прикажете? Войдите в мое положение, поставьте меня на пиво”. Он был умный человек, он по-ставил меня на пиво».
Слушая этот рассказ, Ромка хохотал от души:
– А ты пиво чем разбавляла, водой из крана или из арыка?
Бабка непритворно сердилась:
– Из какого еще арыка? Не было в Харькове никаких арыков. – Она быстро успокаивалась, хитро щурилась: – Ну, я немножечко не доливала и пены делала побольше… Но ни-ког-да не разбавляла, – добавляла она твердо.
Когда пришло сообщение, что Роман пропал без ве-сти, дочерям она твердо заявила: из Узбекистана мы ни-куда не уедем, так как последние от нас письма Ромочка получил с местными адресами и, когда объявится, искать нас будет здесь, а не в Харькове, тем более он из писем знает, что харьковский дом разбомбили фашисты. Она твердила это, пока не закончилась война, и еще шест-надцать послевоенных лет – похоронка на сына пришла в 1961 году.
***
…У бабы Симы было три заклятых врага – Буденный, Гитлер и Митька. В годы Гражданской войны лихие кон¬ники в серых вислоухих шлемах с криво нашитыми крас¬ными звездами во главе со своим впоследствии легендар¬ным командармом и будущим маршалом дотла разорил их семейное поместье на Украине. Семья была зажиточной, к юной Симочке даже гувернантка приходила, обучала ее различным наукам и языкам – немецкому и французско¬му. Гитлер отнял у нее сына, а Митька – старшую дочь.
Митька был лихим парнем, вернувшимся с фронта с си¬яющими медалями на вылинявшей гимнастерке и тро¬фейным мотоциклом марки «Харлей». Женихом по тем временам он считался завидным, окрестные девчонки ссорились между собой за право прокатиться с ним на его тарахтящем и нещадно дымящем исчадии ада. Митька лишь загадочно улыбался, перекатывая во рту папироску, да газу прибавлял. После того как мотоцикл рухнул в глу¬бокий овраг, не удержавшись на кромке, врачи Митьку кое-как по частям собрали, а вот старшую бабкину дочь им спасти не удалось.
***
Откуда в их городе появился этот юный арабский коммунист, теперь уже точно и не скажешь. Его появле-ние было окутано сплошь тайнами и секретами. Погова-ривали, что у себя на родине его приговорили к расстрелу, но соратникам по партии удалось мальчишку выкрасть, и его, чуть ли не в каком-то контейнере, тайком перепра¬вили в Советский Союз. Джамал Зевар-ага имени свое¬му внешностью соответствовал на все сто – в переводе с арабского «Джамал» означает «красивый». Джамал был высок, широкоплеч и строен, от его серых глаз, опушен¬ных длинными густыми ресницами, исходил ровный те¬плый свет. Одевался Джамал всегда с иголочки – специ¬ально установленной для него стипендии вполне хватало на безбедное существование, а выделенная молодому коммунисту служебная однокомнатная квартира в цен¬тре города делала жизнь вполне комфортной.
Довольно легко он освоил и русский, и узбекский языки, местом обучения ему определили сначала ин-ститут народного хозяйства, а после и самое элитное по тем временам заведение – Высшую партийную школу. Получив второй диплом о высшем образовании, Джамал Зевар-ага немедленно поступил в аспирантуру, заявив о своем стремлении защитить кандидатскую диссерта¬цию. И не потому вовсе, что влекла его наука. Время пре-бывания в СССР арабского коммуниста Зевара-ага было оговорено четко: он живет здесь, пока учится, а овладев знаниями в полном объеме, должен будет употребить их на благо развития компартии на своей исконной родине, о чем Джамалу даже подумать и то страшно было.
С «дюймовочкой» Соней они познакомились в пар¬ке. Девушке так хотелось мороженого в тот душный, без малейшего дуновения ветерка вечер, а очередь к тележке была такой нескончаемой, что галантный молодой че-ловек приобрел две порции и протянул Соне вафельный стаканчик с пломбиром. Открыв крошечный кошелек, Соня выуживала оттуда монетку, когда почувствовала прикосновение прохладной руки. Она подняла глаза и услышала приятный голос с непередаваемо заворажи-вающим акцентом:
– Ну, что вы, не надо никаких денег. Могу я просто угостить девушку мороженым?
Соня отчаянно запротестовала, тогда молодой чело¬век засмеялся и сказал:
– Девушка, это не угощение, это плата.
– Плата? За что?
– За то, что вы покажете мне этот дивный парк, в ко-тором я оказался впервые. Даже не знал, что в этом горо-де есть такое замечательное место. Мне сказали, что здесь можно покататься на лодке. Это так?..
– Да, здесь есть озеро, его называют Комсомольским, потому что котлован под озеро рыли комсомольцы на субботниках, – подтвердила Соня. – Если хотите, могу показать, где находится лодочная станция.
Они двинулись к озеру, и уже вскоре Джамал сильны¬ми гребками весел вывел лодку на середину водоема.
– А ведь мы с вами до сих пор не познакомились, – сказал он и представился: – Меня зовут Джамал, а пол-ностью – Джамал Зевар-ага, хотя для вас я конечно же просто Джамал.
– Соня, – произнесла она едва слышно, все еще сму-щаясь этого необычного, но такого милого человека.
– Соня. Какое чудесное имя! – воскликнул Джамал. – А можно, я буду звать вас Сония, на местный манер?
В ответ она лишь кивнула.
***
Они встречались каждый вечер. Прибежав после работы с фабрики, она помогала матери по хозяйству, наглаживала одно из двух платьиц своего немудрящего гардероба, чистила зубным порош¬ком парусиновые туфельки и убегала. Мать догадыва¬лась, что к дочке пришла любовь, тревожилась, но ни о чем не спрашивала – из Сонечки и в детстве лишнего слова не вытянуть было. Джамал, как сам выразился, практиковался с ней в русском языке, сначала шутя, а по¬том и серьезно стал учить ее арабскому, поражаясь, как на лету усваивает Соня незнакомый язык. Способности у нее были поистине уникальные. Через какое-то время они уже даже спорили, на каком языке им общаться, а потом пытались установить график: день – арабский, другой день – русский. В своей уютной, не по-мужски ухоженной квартире, Джамал угощал ее виртуозно при-готовленными арабскими блюдами, Соня баловала лю-бимого украинскими варениками и узбекским лагманом, а то лепила самсу либо манты – тесто у нее получалось просто воздушным.
Разговоров о будущем молодые с некоторых пор из-бегали. Как-то раз Джамал вернулся домой не в духе. Соня, у которой были ключи, пришла пораньше и зате¬яла крутить фарш на голубцы. Резко и громко хлопнула входная дверь. Она даже не сразу заметила его озлоблен-ность, а когда он заговорил резким тоном, вздрогнула от неожиданности – такого Джамала ей еще видеть не при-ходилось. Выяснилось, что днем он побывал в каком-то важном правительственном учреждении, где молодому коммунисту напомнили, что после защиты диссертации ему необходимо вернуться на родину – таковы требова-ния двусторонних соглашений между странами.
– Они что, не понимают: меня там убьют, как только я сойду с трапа самолета?! – возмущался Джамал и сквозь зубы процедил несколько проклятий на арабском языке.
– Милый, ты, наверное, забыл, что я теперь все по-нимаю, – попыталась разрядить Соня обстановку, но он лишь досадливо отмахнулся. Потом резко развернулся в ее сторону, крепко сжал руку и непререкаемым тоном произнес:
– Ты сегодня останешься здесь и вообще теперь бу-дешь жить у меня.
– Но мне даже переодеться не во что, и вообще как же мама…
Он не дал ей договорить, прервав жестко:
– Тебе придется выбирать: или я, или твоя мать.
Она решительно высвободила руку и твердо, неожи-данно даже для себя, отчеканила: «Никогда я не сделаю такого выбора. Человек, предавший мать, предаст кого угодно». Джамал опешил. Он не ожидал от своей кроткой, безро¬потной и, как казалось ему, во всем покорной Сонии та¬кой решимости. Из оцепенения его вывел тихий щелчок замка закрывшейся за ней двери.
***
Они помирились через неделю. Джамал явился к про-ходной фабрики с огромной пунцовой розой в руках как раз в тот момент, когда закончилась смена. «А женишок- то у тебя, Сонька, жмот, – подняли его на смех фабрич-ные девчата, – мог бы и на букетик разориться, а то, вишь ты, сорвал, небось, в нашем сквере розочку и на тебе – явился, не запылился». Она ничего не ответила, подошла к Джамалу, молча забрала у него цветок и, взяв под руку, пошла рядом…
В тот день, когда Соня узнала, что беременна, Джамал улетал в Москву. Накануне он сказал многозначительно, что от этой поездки зависит его, а значит, и ее будущее. Соня обещалась приехать в аэропорт, но в поликлинике была большая очередь, и когда она добралась до аэропор¬та, пассажиры московского рейса уже находились в самолете. Две недели она прожила в оцепенении. Каждый вечер приезжала в его квартиру, готовила ужин, через два-три дня выбрасывала приготовленное и вновь хлопотала у плиты. Бутылка шампанского, которую она купила, так и осталась стоять в холодильнике нетронутой. В один из вечеров, когда она с наполненной авоськой вошла в подъ¬езд, то увидела на знакомой двери бумажную наклейку с надписью «Опечатано», неразборчивой закорючкой и сургучной печатью.
В их коммунальном дворе каких только людей не было. Жила и одна семья, с которой никогда не ссорились даже самые скандальные соседи. Николай Афанасьевич был художником, его жена Эльвира Александровна, бывшая балерина Большого театра, преподавала в мест¬ном хореографическом училище. Вот к дяде Коле и от-правилась Соня за советом. Он выслушал ее внимательно и переспросил настороженно: «Точно знаешь, что комму-нист? А то ведь у нас, девонька, к дружбе с иностранцами сама знаешь, как относятся.», и он многозначительно замолчал.
– Коммунист, дядя Коля, точно – коммунист, – го-рячо заверила его Соня. – Он даже взносы платил.
– Ну ладно, коли так, – проворчал Николай Афана-сьевич. – Вот что я тебе скажу. Всеми делами иностран-цев ведает МИД – министерство иностранных дел, вот туда тебе и надо обратиться. Зайдешь в приемную для посетителей, это на первом этаже. Не вдаваясь в подроб-ности, объяснишь, так, мол, и так, беспокоюсь за своего друга, все ли с ним в порядке. И поменьше подробностей, там они никому не интересны, а тебе только навредить могут. А еще лучше, если ты вообще никуда не пойдешь, а будешь спокойно ждать, когда твой друг вернется или отдаст о себе знать. Но я вижу, что этот совет тебя никак не устраивает.
На следующий день Соня взяла на фабрике отгул и отправилась по адресу, указанному соседом. Народу в приемной оказалось немного, и уже вскоре она зашла в кабинет, где за огромным столом сидел полный пожи¬лой человек в строгом черном костюме, но очень добры¬ми, как ей показалось, глазами. Он, не перебивая, выслу¬шал посетительницу и, не задав ей ни единого вопроса, попросил обождать в коридоре. Через полчаса – ей по-казалось, что прошла вечность – к ней подошел другой человек и предложил зайти в кабинет на втором этаже.
– Вы интересуетесь человеком по имени Джамал Зевар-ага, – утвердительно произнес хозяин кабинета. – А кем он вам доводится?
– Друг, – коротко ответила Соня, густо покраснев.
– Вообще-то мы даем справки только родственникам и по запросу официальных организаций. Вам мы отвечать не обязаны. Но в порядке исключения скажу. Произошло какое-то недоразумение. Человек с таким именем в на-шем городе никогда не жил, и нам о нем ничего не из-вестно.
– Этого не может быть, – пробормотала ошелом-ленная девушка. – Он же партийную школу закончил и аспирантуру тоже… Скажите, может быть, я могу где-нибудь еще узнать про него?
Ответ последовал резкий: «Подобные вопросы не в моей компетенции».
На следующий день, сразу после обеда, Соню вызва-ли в фабком. В комнате за столом председателя фабкома оказался незнакомый Соне молодой человек.