Олег Анатольевич Борисенко
Звезды над урманом

Полная версия

От автора

Опираясь на платформу исторических событий, я попытался преподать данные вехи нашего прошлого в более мягком приключенческом, мистическом и фантастическом стиле, рассчитывая на аудиторию юного читателя.

Мой роман не историческая догма. Он предназначен зажечь искорку заинтересованности у старшеклассников для последующего изучения одной из славных страничек истории нашей Родины.

Из рабства, убив хозяина, бая Узун Бека, бегут четыре раба. Надежду на спасение от преследования вселяет товарищам неунывающий вогул Угор, обещая Рай на земле без бояр и князей, если, конечно, они уйдут от погони и доберутся до урмана, что находится в неведомой стране под названием Шыбыр.

Звезды над урманом

Моему прадеду Михаилу Санину, предки которого

пришли в Сибирь с охочими людьми боярина-воеводы

Афанасия Пашкова, я посвятил этот роман

Пролог

Старый шаман подбросил хвороста в чувал. Отблески огня осветили его глубокие морщины. Вытащив уголек и перебросив его с ладони на ладонь, шаман раскурил трубку.

– Совсем прогорела, однако, – посетовал он.

– Дедушка, я шиповник с толстым стволом на берегу Атлымки присмотрел, могу из него тебе новую люльку вырезать, – предложил мальчик лет двенадцати, сидевший на корточках неподалеку.

– Нет, не нужна мне новая трубка. Это, Угорка, память о предках наших, что великими шаманами пребывали, кои испокон веков хранили тайну Золотой Бабы. Придет время, и я уйду в страну духов, а тебе предстоит хранить эту тайну далее. Я научу тебя ведать будущее и возвращаться в прошлое. Ты найдешь верных попутчиков и проживешь долгую трудную, но прекрасную жизнь.

– Расскажи, дедушка, мне еще о ведуне Никите, о Ванюшке, маленьком лекаре, о князе Гостомысле, о прапрадеде моем шамане Угоре. Ты так хорошо рассказываешь, и я верю, что и на самом деле живут многие из них да здравствуют доселе.

Дед, с любовью глянув на подросшего внука, улыбнулся.

– А то как же. Жительствуют и ныне ведуны. Ибо должен же кто-то наставлять народец на путь истинный. Ведь если не будет у нас умного вожака, то превратимся мы в стадо безмозглых оленей. Ну а ежели вожак зазнается, то и его поставить на место надобно, ибо поведет он народ на погибель верную. Вожак-то – от слова «вожжи», а вожжами управлять тоже кто-то должен.

Старый шаман выпустил несколько колечек дыма и продолжил:

– Много-много лет прошло и еще пройдет, сколько воды утечет, никто не ведает. Солнце взойдет и снова зайдет множество раз. Хорошие времена пройдут и наступят тяжелые. Но появляются в самую трудную годину ведуны и пестуют народ наш, направляя на путь истинный. Слушай, внук, сказ про пращуров наших.

Глава 1

БЕГЛЕЦЫ

Волхв бесшумно вошел в опочивальню Узун Бека. Шелковые занавески слегка качнул теплый южный ветерок.

– Как ты прошел сюда? Стража, ко мне!

– Не кричи, не услышат. Ты спишь и зришь меня во сне. Помнишь меня, Узун Бек?

– Да, помню, ты приходил ко мне во сне, когда я был еще маленьким мальчиком.

– Что я тебе сказал в ту ночь?

– Не прыгай через арык¹ и не играй вблизи него.

– Ты послушался меня, Узун Бек?

– Нет. Я прыгнул и сломал ногу.

– Ты остался хромым на всю жизнь. Завтра, Узун Бек, ты прикажешь поставить себе охотничью юрту в степи. Отзовешь всю стражу, оставишь охранять твой покой только двух пастухов. И к тебе снизойдет благодать Всевышнего. Ты станешь вновь здоровым.

– Я сделаю, как ты сказал, уважаемый. Но как тебя звать? И кто ты?

– Имя мое – Гостомысл. Я ведун с Жаман Тау. Хранитель Славянской веры. Князь, дед князя Рюрика.

– Зачем же беспокоишься обо мне?

– Не о тебе гребта моя. Ты мне нужен для славы моей Руси.

– А если я вновь ослушаюсь?

– Ты не поступишь иначе. Это твоя доля, – произнес старец и, сделав два шага назад, растворился.

Узун Бек проснулся. Сидя на шелковых подушках, пытаясь успокоиться, он долго и глубоко вдыхал свежий предгорный воздух, который заходил через террасу дворца в его покои.

***

Исатай привстал в стременах. Угасал закат. Посреди реки вдоль гладкой водной поверхности стелился вечерний туман. Именно здесь находилось самое мелкое место, пригодное для переправы. Тут издавна переправлялись многочисленные купцы и путники. Здесь гнали полон², перегоняли скот и отары овец. Тут, в излучине, крутой правый берег реки отступал от береговой черты, образуя пологий подъем с песчаным плесом, что позволяло без особого труда подняться путникам, тяжело нагруженным арбам, волокушам и повозкам. Но переправа обычно существовала с середины лета до середины осени. Сейчас же, когда весеннее половодье наполнило русло реки по самую кромку правого берега и затопило до горизонта левобережье, только безумец мог отважиться перейти с берега на берег.

Безумцев же и разыскивал со своим десятком нукеров³ Исатай.

Ослушники ушли с предгорья горы Эйргимень, от невысокого горного массива Нияз Тау. Исатай вздохнул. И как только посмели эти четыре безмозглых русских раба поднять руку на своего хозяина, его достойного дядю? Чего им не хватало? Питались они не хуже собак, которые охраняли стада благородного Узун Бека. Прикормили неверные псов пастушьих, ой прикормили. Потому и не подняла лай стая, когда беглецы прошли ночью мимо отар и скрылись на севере бескрайней Киргийс-Кайсайской степи.

Неделю назад, утром, родные нашли в летней охотничьей юрте удавленного Узун Бека, а в поле – зарезанных двух его слуг-пастухов. Пропало и оружие. Два коротких копья, четыре сабли и один лук. Пастушьи копья особой ценности практически не представляли, сабли же, наоборот, были сработаны Самаркандскими мастерами и стоили немало, а лук, изготовленный джунгарским умельцем из слоеного дерева, был особенно дорог. Не каждый степняк мог позволить себе такую роскошь. Он отличался от охотничьих луков особой гибкостью, упругостью и дальностью стрельбы, к нему прилагался и колчан с тяжелыми стрелами, способными пробить доспехи врага на большом расстоянии, что давало большое преимущество хозяину орудия в бою.

За такой лук не жалко было отдать и сотню рабов, которых толпами гнали в плен по степным дорогам. Гнали без пищи и воды. Гнали, надев колодки на шеи или просто накинув петли волосяных веревок. Немногие выдерживали такой путь без воды и пищи, без сна и отдыха. Особенно страдали женщины, которых тащили весь световой день на веревке, привязанной к седлу лошади стражника. А ночью использовали для развлечений. Тех, кого оставляли силы, бросали в степи на съедение корсакам⁴ или продавали местным степнякам за бесценок.

Лет пятнадцать назад в степь пришла плохая весть о падении Казанского ханства. Царь Иван, пользуясь ослабленным влиянием Польши, в третьем походе покорил Казань – вечную угрозу с востока государству Российскому, чем прекратил систематические набеги на пограничные земли, разорение поселений, грабежи и угон русских людей в рабство. Пленников и рабов на степных дорогах становилось все меньше и меньше. И они заметно подорожали. Хозяева, которые раньше относились к своим рабам хуже, чем к блохам в кошме их юрт, были вынуждены улучшить условия содержания невольников. Если раньше первый встречный нукер мог отрубить голову любому невольнику за любую мелкую провинность, то сейчас пошли в ход чаще телесные наказания. Теперь покалечить чужого раба каралось материальным наказанием. А многие мастеровые рабы вообще пользовались льготами и привилегиями. Им разрешали заводить семьи и жить в своих лачугах, только дети их продолжали считаться собственностью хозяина.

Рабы стали вести себя дерзко и иногда поднимали восстания, которые жестоко подавлялись. Побеги стали не редкостью, а обыденным делом. Баи вынуждены были держать поисковые конные разъезды для выслеживания и отлавливания беглецов.

Убив Узун Бека, ушли в степь четверо мастеровых. Один – мастер железа и оружия, огромный двухметровый казак, плененный под Царицыно-волоком, а с ним – два каменотеса, крепкие и жилистые мужчины сорокалетнего возраста, пленники из средней Руси. Да прибился еще к ним вогул-самоед, в пуп им дышащий, проданный недавно в рабство своими угорскими князьками. Он занимался изготовлением украшений из серебра и золота для многочисленных жен и невольниц в гареме Узун Бека.

Беглых рабов, поднявших руку на хозяина, ждала самая ужасная смерть, которую могли только выдумать азиаты, так что сдаваться живыми для них не было смысла. Исатай со своими нукерами упорно шел по пятам беглецов, следы которых периодически терялись, но вновь и вновь отыскивались его опытными воинами, разведчиками-хабарчи.

Беглецы использовали неведомую доселе степнякам тактику запутывания следа. След то терялся в маловодных заводях Акан Бурлука⁵ и других мелких притоках да озерцах, то вновь возвращался к Исил Озен⁶. С поворотом реки на запад русло становилось все шире и шире, по берегам появилась мелкая растительность. Это давало шанс беглецам уйти от погони, на что они и надеялись. Вода в Исиле еще была довольно холодна для того чтобы спасаться от преследования вплавь, да и подручных средств для сооружения плота в степи не было.

Именно это место, где остановил коня Исатай, и являлось переправой на левый берег, где простирались заросли камыша и тала, местами по пояс залитые весенним паводком, что исключало конное преследование беглых рабов. Исатай решил организовать засаду именно здесь.

Вогул упрямо ночами вел беглецов вдоль русла, каким-то чудом обходя стойбища кочевников и конные разъезды нукеров, рыскавших вдоль берегов Исиля. К утру же все четверо, намазав тела жиром, перебирались на левую сторону реки, забивались в сухой овражек и там пережидали световой день. Идти же ночью левым низким берегом было опасно, можно запросто сбиться с пути, попасть в трясину или выйти в открытую степь, где их легко мог заметить первый встречный.

Вести хабар в степи разносятся быстро. Несмотря на то что беглецы, совершив недельный переход, были уже далеко, это не давало им возможности уйти от погони. Но все-таки была надежда на последний шанс, пусть небольшой – один к ста.

В начале первых дней пути беглых рабов пугало и смущало присутствие рядом небольшой стайки степных волков, которые упорно сопровождали спутников на расстоянии видимости. Но Угор, или Игорь, как все путники величали вогула, при приближении стаи к месту дневки, сложив руки ладошкой, тихо издавал звуки, похожие на сопение и чавканье какого-то зверя, и стая, испугавшись, отбегала на безопасное расстояние.

Впрочем, волки нынешней весной и не были голодны. Уже вышли из гнезд утята и прочая водоплавающая живность. Иногда днем, пока путники отдыхали, стая с шумом кидалась в воду Исиля, преследуя птенцов, не вставших еще на крыло. Вечером она рыскала справа от идущих, вынюхивая лежки зайчат и норки сурков. Но Угор внимательно следил за их поведением, ведь при приближении любой опасности волки становились пугливыми и скрывались в степи. А при удалении опасности вновь занимали место в походном строю.

В северной части степи правобережья Исиля в последнее время появились многочисленные чужие вооруженные разъезды. Это были зюнгары, дербеты. Иногда появлялись и более южные племена – хошуты и торгуты. Кочевники Киргийс-Кайсацкой степи называли их «ойраты», «джунгары». Это была уже их территория, и Исатай, преследуя беглецов, осторожничал, не желая встречи с джунгарами. Дома же, если он не найдет убийц своего дяди, его ждали позор и презрение соплеменников. И десять нукеров шли упорно по следам беглых рабов. Их объединяла одна цель.

Догнать. Догнать. Догнать.

Река теперь шла ровно на закат, а значит – на запад. В степи начали чаще попадаться березовые околки⁷, заросшие низкорослыми кустами боярышника и шиповника. Днем можно было в них укрыться, ну а ночью напороться на засаду.

Стая волков, внезапно остановившись, настороженно сбилась в полукруг. Волчица, идущая вслед за вожаком, нырнула к песчаному плесу на переправе и тут же помчалась назад, уводя стаю в правобережную ночную степь.

Впереди на высоком берегу испуганно фыркнула лошадь. Затопала копытами другая. У переправы послышалось еле уловимое бряцание железа о железо.

– Ну, вот и засада басурманская, – одними губами прошептал Никита-каменотес, опускаясь на землю и вынимая из-за пояса саблю.

Но Угор, положив ему руку на спину, кивнул вправо, откуда неслась обратно стайка волков. Она с шумом и плеском кинулась в воду и клином поплыла на ту сторону реки. Послышалось движение, звон сбруи, негромкие вскрики и вскоре – удаляющийся топот копыт. Отряд Исатая, спешно оставив место засады, растворился в темноте степной ночи. А через несколько минут к переправе прибыл разъезд из сотни вооруженных людей. Их хабарчи, спрыгнув с коней, принялись изучать следы. Незнакомая речь резанула уши беглецов. Джунгары?!

Глава 2

– Хрен редьки не слаще, – лежа в ивняке, прошептал Никита Угору.

– Она степь пойдет, погоню наша ловить станет, – ответил сын тайги.

– Кто – она? – не понял Никита.

– Ну, она, джунгара, однако.

И действительно, вскоре прозвучала звонкая властная команда, и сотня всадников, поднявшись на крутой берег, поскакала вслед десятку Исатая.

Топот конских копыт стих. Вновь послышался стрекот сверчков, тявканье степных корсаков, и тысячелетняя степь постепенно зажила тихой ночной жизнью.

– Айда. Ушла джунгара, – поднявшись с земли, прошептал Угор.

– А почай воротятся? – засомневался второй каменотес по имени Аника.

– Поди нет. Куды там. Им теперича другое надобно. Одним споймать тех, кто на ихню землю незвано лукнулся, а другим – унести ноги, – рассмеялся в бороду мастер по железу кузнец Архип.

– А пошто, Архип, волки-то за нами увязались, нешто задумали неладное, серые разбойники? – поинтересовался Аника.

– А ты вон у нашего лешака спроси! Он эту бестию лучше меня знает, – улыбнулся Архип, дружелюбно кивнув на Угора.

– На степь ныне много басурмана пришло, с отарой много собак ходит. Тама-ка костер палят и тута-ка палят, дым волки чуют, нету-ка жизни в степи коскырам, вот и идут за нами новую землю искать, – спускаясь к кромке воды, пояснил Угор.

– Значимо, совсем невмочь жить тут стало, раз даже зверина от этих нехристей бежит, – согласился Архип, следуя за вогулом.

– От басурмана пойдем до урмана, – глядя на сияющую полярную звезду, мечтательно пошутил Угор.

– Басурмана знаю, а про урман покамест не слыхивал, – поинтересовался Архип.

– Урмана – это лес дремучая, совсем непроходимая. Там даже зверь жить не хочет. Там токмо ворон старый живет, сторожит оберег предков наших, Бабу Золотую. А округ урмана озеро без дна, в нем Сорт Лунг плавает. Злой дух, который вселился в большую щуку. Сорт Лунг арбу может проглотить с человеком. Вот такой он большой, Сорт Лунг, – разведя руки в стороны, показал Угорка.

– А Баба Златая большая? – спросил Аника-каменотес.

– Все вместе еле поднимем, однако, – важно ответил внук шамана, – тяжела она шибко, много золота в ней, очень много.

– А урман – это чаща што ль? – поинтересовался Архип.

– Нет, хуже, очень густо, совсем непроходимая чаща.

– А басурман кто же тогды буде?

– Голова мохнатая, нечесаная башка, однако, – разъяснил вогул и для правдоподобности поднял свои седые мохны пальцами обеих рук кверху.

– Поди прав ты нынче, Игореша! Бас – голова, урман – чаща непроходимая, вот те и басурман нечесаный получился. А я ведь в полоне почитай осемнадцать весен пробыл и не догадался, недотепа, по какому случаю их басурманами кличут, – почесав бороду, усмехнулся Архип.

– Скидовай, браты, портки, на ту сторону реки подадимся от греха подалее. Раз серые разбойники не воротились, то и нам тута, на правом берегу, нече засиживаться, – дал команду Архип, снимая одежду и заворачивая ее в узелок…

Вскоре ватага, намазав свои тела жиром, нарубив хворосту и связав его в снопы, пустилась вплавь через речку. Перед ними стояла задача не только переправиться, но и не утопить оружие, не намочить лук и тетиву, торбу с куртом и сушеной кониной, прихваченной у убитых пастухов Узун Бека. Вода спала хорошо, и только на середине пришлось проплыть метров пятнадцать, остальное прошли по воде не выше груди.

Беглецы и не догадывались, каким образом степняк Исатай находил их место очередной водной переправы. Утром, вернувшись к переправе и еле-еле уйдя от погони, главный хабарча⁸ Исатая, Мурзабек, разыскал замаскированные старой листвой срубленные стебли тальника и, показав пальцем на левый берег реки, доложил:

– Там они, собаки!

– Рахмат⁹, Мурзабек, – похвалил своего верного хабарчу Исатай, засыпая.

Глава 3

БОТАГОЗ

Днем, лежа на песчаной отмели левого берега, заросшего ивняком, и наблюдая за небольшим стойбищем из двух юрт, беглецы вполголоса вели разговор.

– Это степняк кочевой стоит. От него вреда не будет, токмо ежели кому не выдаст, что мы проходили. Нам денный переход нужно сделать, браты, чтоб оторваться от наших ворогов. На пяты наступают, нехристи; ежели не уйдем, споймают и на арканах поволокут на смерть лютую, – грызя камышинку, рассуждал вслух Архип.

– Я живым не дамся, лучше пусть тут зарубят, чем там в яму со змеями кинут али по кускам резать и жарить станут, – перевернувшись на спину, проговорил Аника.

– А мне куды, сиволапому, податься? Выйдем с басурман-поля – царева дыба ждет, а не выйдем – пятки подрежут, ироды. Я ведь с Ливонской войны утек, а царь Иван такое не прощает, – горько усмехнулся Никита.

– Урман ходить надо, там ни царя, ни боярина, ни татарина нету-ка. Там рыба есть, зверь есть, ягода есть. Женщина тоже есть, жена покупать буду, – оскалился в улыбке вогул.

Хитро улыбнувшись, он снял через свою косматую голову висевший на шелковой нити кожаный мешочек и, развязав, показал содержимое. В нем находились пар семь серебряных сережек, два золотых колечка и еще несколько игл и булавок.

– Ты дом свой урманный найди сначала, лешак нечесаный, сколь ден уж идем, а степи конца и края не видать. Хоть покажь, куды идти-то, – хмыкнул Архип, выплюнув камышину.

Вогул вытащил стрелу из колчана, ловко привязал к ней шелковую нить, выровнял так, чтоб стрела висела параллельно земле, а острие не перевешивало конец с оперением. Довольно долго и усердно тер наконечник о свои волосы и поднял стрелу за нить. Стрела завертелась на нитке, а через минуту вращение прекратилось.

– Там мой урман! – улыбнулся вогул, кивая на кованый наконечник, который показывал на север.

– Там ляга¹⁰ живет, которая за Иван-Царевича замуж вышла, да Кощей Бессмертный. А ты в задницу татарину не попадешь стрелой энтой, вычуру¹¹ нам всякую кажешь, скоморох нечесаный, – не поверил Никита.

– На, спытай-ка, – протянул ему нить со стрелой вогул.

– Давай, но коли стрела покажет в другую сторону, не пойду за тобой!

Друзья расселись вокруг Никиты, который уже поднял стрелу за нитку. И опять стрела, повертевшись, показала в сторону севера, в том же направлении, что остановилась у вогула.

– Ну-ка, ну-ка, подай-ка, бес лесной, свою забаву, – протянул руку Архип.

– Ишь ты, чудо чудное, – воскликнул он, разглядывая наконечник, который вновь показал на север.

Вдоволь натешившись игрушкой вогула, четверо беглецов вспомнили про две юрты на зеленой поляне у кромки левого берега. Там мирно паслись бараны. Щипала траву стреноженная лошадь. Женщина в безрукавке, разукрашенной медными и серебряными кружками, периодически выходила к большому котлу, снимала крышку и, помешав варево, вновь ныряла в юрту.

– Это не джунгары, браты. Это кочевник – колыбыт. Он платит ясак и мирно живет в степи, имея охранную тамгу. Джунгары – это те же мэнголы, токмо стройней поди будут. Обычно они берут ясак оружием да сбруей разной. Но продовольствие войску тоже надобно, вот и пасет такой кочевник своих и чужих баранов. Иногда сыновей могут забрать служить или дочь забрать. А куды ему деваться-то, у него такой стрелы нету, чтоб к твоему урману податься, – внезапно закончил шуткой Архип.

– А колыбыты, Архипушка, кто таки, пошто их так кличут? – поинтересовался Аника.

– Так они куды кол вобьют, там у них и родина. Помню, до Волги придут, набьют колов где попало, а в зиму в степь уходят. Казачки наши с волока повыдергивают колы да пожгут в печах. А весной опять они колы биты начинают по всему степу, и все по-старому начинается. Они бьют, мы выдергиваем да жжем. Вот така басен. А про джунгаров я слыхивал, когда еще ковалем у басурман робил, народу-то в кузню много приходит, да со сторон разных, земля-то слухами живет, – закончил речь Архип.

– Наведаться што ль к степняку, уж больно скусно тянет шурпой, браты, – сглотнув слюну, предложил Аника.

– Ныне кони басурманские в воду не полезут, степные они. До холодной воды не охотны. Джунгарская сотня в броню одета, да и не к чему им плавать туды-сюды. Ежели прикинуть, то смекаю, что можно и наведаться. Да токмо лаской нужно аль украшением каким взять. А то подымет хай, заголосит нехристь на всю степь. Тогды уж точно не лицезреть нам сказочной стороны урманной, да рыбы и зверя, да ягод и жен дивных, – почесав бороду, рассудил Архип.

***

– Да подь ты, шельма татарская, – замахнулся черенком копья на нечесаную собачонку Никита.

Собачка, взвизгнув, забежала за юрту, из которой вышла женщина в безрукавке. Она испуганно осмотрела незваное войско. С оружием, в длинных грязных серых рубахах, шелковых и цветастых шароварах, бородатые и босые, они вызвали бы смех, появись в наше время на улице. Но в то лихое время апашке было явно не до смеха. Эти вурдалаки могли запросто вырезать кочевье и, наевшись вареной баранины, уйти на все четыре стороны.

– Аман сыз¹², – улыбаясь, подбирая слова, поздоровался с женщиной Архип.

Он напрягал свою память, чтоб хоть что-то вспомнить с языка степняков. Женщина кивнула головой, но по-прежнему стояла как каменный идол в степи.

Вперед вышел Угор. Он снял мешочек, вытащив его из-под рубахи, развязал, протянул хозяйке пару серебряных сережек.

– Кумыс¹³, ет¹⁴, шорпа¹⁵ давай, баба старая, – протягивая ей сережки, улыбаясь, попросил вогул.

– Еркен, – громко позвала хозяйка.

– Козыр, козыр¹⁶, – ответил мужской голос, и из соседней юрты, кряхтя, вышел старик с белой бородой.

Опираясь на посох, он вопросительно взглянул на жену. Та, показав сережки, зашептала что-то ему на ухо.

– Жаксы¹⁷, – кивнул ей дед и позвал: – Ботагоз!

Из женской юрты несмело вышла девчушка лет четырнадцати. Увидев в руках матери сережки, радостно подбежала и, схватив их, забежала в юрту.

Через несколько минут, смотрясь в дно серебряного подноса, она вновь предстала перед родителями.

– Якши, оман, клади на карман! – рассмеялся доселе молчавший Никита, блеснув глубоким познанием тюрского наречия.

Наевшись досыта мяса и напившись кумыса, путники засобирались. Вогул выторговал у деда четыре безрукавки из овчины, курдюк с кумысом и торбу с сушеными кусочками весенней конины. Не забыл он и про младших братьев своих, собрав кости в тряпицу.

Ботагоз носилась по траве с подносом и любовалась серьгами.

– Носи на здоровье, курносая, – отходя от стойбища, крикнул Никита девчушке, помахав на прощание рукой, и добавил: – Аж, гляди, нехристь вроде, а все понимает, стрекоза. Не все басурмане богато-то живут, есть и голытьба как мы. И радости, и горести переживают. Поди, и голодают так же, как мы. И баи их тоже забижают и неволят, как бояре наши.

***

Исатай проснулся от легкого прикосновения. Перед ним на корточках сидел Мурзабек.

– Я на тот берег пойду, погляжу урусов.

– Возьми с собой Аманжола, в бой не вступать, живыми собак неверных брать будем, – кивнул Исатай.

Заехав верхом в воду, осторожно пошли вброд. Кони, фыркая и выпучив глаза, испуганно смотрели на водную гладь. Но Мурзабек и Аманжол были опытными сильными всадниками. В бою они не раз разворачивали коней коленями, умели вовремя заставить их преодолеть чувство страха и подчиниться воле седоков.

Лошади, тихо фыркая, шли к середине. Джигиты направляли их к торчащим вешкам с тряпицами на том берегу. Течение на середине Исиля¹⁸ было сильней, и всадников чуть сносило в сторону, но тут лошади начали выходить на возвышенность и остальное расстояние прошли без осложнений. Всадники замочили только шаровары. Сапоги же воины, предварительно сняв, провезли через шею на бечеве.

– Здесь они спали, – показав кнутом на примятую в ивняке траву, сказал Аманжол.

Мурзабек спрыгнул с коня и тщательно осмотрел следы на месте дневки беглецов.

– Там надо искать, – показал он на две юрты и запрыгнул в седло, – поехали.

Из юрты к ним навстречу вышла женщина в безрукавке. Она налила в пиалу кумыса и подала Мурзабеку. Тот выпил содержимое пиалы и протянул ее женщине. Вторым испил кумыс Аманжол.

– Здравствуй, женщина. Чье это стойбище?

– Еркен, муж мой, и сын Отар его хозяева. У них есть тамга охранная.

– Кто сейчас в юрте?

– Еркен, муж мой. Больной совсем.

– Урус¹⁹ проходил?

– Нет, орыса не было, да и откуда орысу тут быть?

– Бежало четыре раба, ищем их. Если придут, сына пошли за реку. А там кто во второй юрте подглядывает? Ну?

– Дочь моя Ботагоз.

– Ну-ка выйди.

Девушка вышла и остановилась у входа юрты, чтоб при малейшей опасности нырнуть обратно.

– Так не было урусов, женщина? – еще раз переспросил Мурзабек.

– Нет.

– Хорошо, – и, развернув коней, всадники рысью удалились в левобережную степь.

Отъехав от стойбища, Мурзабек повернулся к Аманжолу и, улыбаясь желтыми зубами, смеясь, как счастливый ребенок, сказал:

– Ай, Ботагоз, ай, сережки хороши! Сам мастер вэгул делал! Хороший мастер, молодец, и я его убью без мучений. Были, собаки, тут, но ушли днем. Ночью на том берегу их ждать будем. Берегом пойдут. Степь для них – смерть.