Олег Гура
Убрать президента
004
После православного Рождества юг Сибири обволокла непривычно теплая зима. Снега выпало немало, он был нежен и пушист. Охотничьи лыжи, хотя и были широки, проваливались в снегу, как в перине. Идти было непросто, но достаточно тёплая для января погода была на руку путешествующей по тайге троице. Олег Гура, которого все знали больше как Викентьича, Митя Шевченко (для своих – Шевчена) и их провожатый охотник Топой направлялись в Град Сварога. Хода до него, по словам Топоя, по такому снегу – двое суток. Ночёвка была запланирована в таёжной охотничьей избушке на берегу Саяно-Шушенского водохранилища. Она хотя и находилась несколько в стороне от их намеченного пути, но всё-таки давала крышу над головой и тепло. А ночевать зимой в тайге у костра не рискнул даже опытный охотник и знаток этих мест Топой. Это как в берлогу к медведю на постой проситься, говаривал он. Митя и Викентьич не сопротивлялись. Тем более что в зимний поход на лыжах с ночёвкой они выходили в первый раз.
Викентьич находился в Хакасии по делам. Он работал в московском информационном агентстве «Постфактум» и прибыл сюда в составе столичной журналисткой делегации на Саянский алюминиевый завод. С Митей, журналистом местной телекомпании, познакомился на экскурсии по заводу, Потом знакомство закрепилось крепкими напитками в саяногорском ресторане «Меридиан», И, наконец, переросло в дружбу на заимке президента финансово-промышленной группы «Сибирский алюминий». Именно там, на заимке хозяина местного алюминиевого завода, и прослышал Викентьич от собратьев по перу о таинственном Граде Сварога, затерянном в глухой саянской тайге. Город этот, естественно, не был отмечен ни на одной общедоступной карте. А жили там уставшие от современного общества и ушедшие от него люди разной веры и разных профессий. Все они добровольно отреклись от прежней жизни, стали язычниками и вверили судьбу своему новому отцу Варфоломею. Никто из гостей заимки в Граде Сварога не бывал, о жизни его жителей знали только понаслышке. Поэтому разговор о нём быстро свернулся, но прочно закрепился в мозгах Викентьича. Как потом оказалось, не просто закрепился, а растёкся по всем нервам, кровеносным сосудам и лёгким, ныл в печени и зудел в поджелудочной железе. Для себя уже он решил, что нужно обязательно побывать в этом таинственном месте. Он уже представил даже репортаж о визите к затворникам, но на беду была зима. И добраться до сварожан, наверное, было совсем непросто. К счастью, помогла тёплая погода. И Митя смог уговорить своего знакомого хакаса Топоя сходить вместе с ними в Град Сварога проводником.
Лыжный поход складывался как в стихотворении Пушкина. Было солнечно, безветренно и тепло. Бриллиантами на солнце искрился снег, не очень густой лес после обеда уже начинал синеть, ели под снегом зеленели и ручей, наверное, где-то подо льдом блестел. Викентьичу повезло. Он двигался в колонне третьим. Получалось, что шёл уже как по проторенной лыжне. Ближе к пяти вечера Викентьич, Митя и Топой подошли к небольшой избушке. С отвесной скалы внизу длинным рукавом разлёгся водохранилищем Енисей.
Дверь избушки была с замком, но он был открыт. Топой жестом пригласил спутников в избу. Внутри было темновато, маленькое окошко, выходившее на водохранилище, света пропускало мало, и с внешней стороны было зарешечено скобами. Топой, разыскав у печки большую свечу, зажёг её. Стало немного светлее. В избушке стоял стол, несколько добротных широких скамеек, полки с жестяными банками по всей левой стене, полати над печкой. Оглядев избу, Викентьич с радостью присел. Оказалось, что он очень устал. Ноги гудели. Хотелось развалиться. Но Топой по-хозяйски стал отдавать приказы:
– Викентьич, ты наберешь дров. Много. Чтобы хватило до утра. Я спущусь вниз и наберу воды. А ты, – обратился он к Шевчене, – разведай, что есть в избе съестного и разожги печь. Справишься?
Викентьич усердно занимался заготовкой хвороста и валяющихся в снегу деревьев. Далеко заходить не хотел. Уже хорошо стемнело. Но дров было не достаточно. Двигаясь вглубь тайги, он вышел на небольшую полянку, в центре которой разглядел громадный высохший ствол и уже собирался рубить его на дрова. Но тут же замер. Это было не высохшее или обгоревшее дерево. Это был громадный черный истукан, невероятным образом оказавшийся здесь. Он был выше Викентьича раза в два, по всему телу этого каменного изваяния шли непонятные нездешние узоры, а в центре этого чудовища на него изучающее смотрели три странных глаза, которые он не видел никогда. Они не были человеческими. Но они не могли принадлежать и зверям. И эти глаза вдруг загорелись лунным светом.
Они ослепили неярким, но жгучим светом и прожгли холодом всё внутри. От возникшего страха захотелось кричать, но всё тело сковало колючим хрупким льдом и из горла Викентьича по тайге начали выстреливать непонятные и громкотрескучие шлепки. Это было ужасно, и Викентьич не понимал, что происходит сейчас с ним. Викентьич бы и дальше продолжал нелепо кричать, но рядом очень кстати оказался Топой. Он с размаха ударил Викентьича ладонью по голове, уложил его в снег и усиленно стал растирать его уже замолчавшее лицо мохнатым свежим снегом и только потом тихо сказал:
– Спокойно, дружище, это я. Перед нами не леший. Это старый лесной менгир. Я тебе про него потом расскажу. А сейчас уже пора – нас Митя давно ждёт.
Викентьич послушно кивнул головой, и они вместе пошли в избу.
Три часа спустя в натопленной и, как показалось Викентьичу, уютной избе троица путешественников неспешно откушала разогретую тушёнку с хлебом, запив обильно её горячим чаем с таёжной травой. И со смехом вспоминала встречу Викентьича с таежным менгиром. Спиртное Топой категорически брать в дорогу запретил: «Чтоб ни грамма, ни запаха, ни-ни. Иначе затворники нас не примут, отправят обратно. На это дело у них разговор крутой».
Делать было нечего. В печи трещали поленья. На столе горела большая, несколько раз плавленая и заново отлитая, свеча. За окном давно стемнело, ветер завывал и запевал. Постанывал лес, кряхтел и вздыхал. В тайге кто-то охал, ухал, сипел и мычал. В избе молчали. Каждый задумался о своём. И вдруг Топой произнёс:
– Давно это было, совсем давно…
Викентьич и Митя удивлённо переглянулись, но не стали перебивать. Топой заметил удивление друзей. Их реакция ему понравилась, и он продолжал:
– Жил здесь злой и вредный старый шаман. Его сила была настолько велика, что подчинялись ему и птицы, и звери, и рыбы, и всякая мелкая лесная, небесная и водная тварь. Когда он шаманил, замолкали все живые, даже лес не шумел, и речка переставала бежать. Богат был и жаден тот шаман. Ни с кем не хотел делиться. И хотел, чтобы кроме него никто больше не слышал сладкое пенье птиц, никто не видел акробатические трюки рыб, скачки коз, бои оленей и шелест деревьев. А чтобы не разбежалось зверьё, не улетели птицы и не уплыли рыбы, воздвиг он вокруг царства своего высокие-превысокие горы. Саяны. Возвышались они почти до неба, из-за гор этих не было даже солнца видать, и не мог сквозь эти горы просочиться даже ни один ручеёк. Обрадовался этому злой шаман. Но время шло. И от того, что не было здесь солнца и не было свежей воды, озеро вскоре высохло, лес стал сохнуть, живность всякая гибнуть. Царство старого шамана стало вымирать. И разрушил тогда шаман волшебным посохом большую скалу, чтоб лучи солнца иногда попадали в его царство. Свернул большой камень, чтобы пробился и заструился небольшой ручей. И ожили звери, запели птицы, и лес снова зашумел. Скоро у свернутого камня озеро образовалось. И назвали его Енисеем. А вода всё прибавлялась и прибавлялась. И тесно стало Енисею между исполинских гор, начал он себе выход искать. Камни стал подтачивать, волны о скалы разбивать. Пытался горы раздвинуть, но сил не хватало. Да и боялся, что шаман увидит, разгневается и перекроет живительный ручей. Призадумался тогда Енисей, что делать дальше не знает. А шаман заметил всё-таки старания Енисея и, шипя, угрожает ему: «Не уйти тебе от меня. На вечную муку я обрёк тебя, смирись и останься навеки со мной в моём царстве. А попробуешь прорваться, я тебя изгублю, под землёй схороню, чтоб во веки веков тебя никто не видел, чтоб и ты белого света больше не знал».
Не выдержал тогда Енисей, взбунтовался. Поднялся волнами большущими и могучими, ударился о скалы, окружающие его, с такой мощною силой, что с грохотом разрушились горы, стали сразу меньше, и через них Енисей спокойно уже перескочил. Разрушил все преграды и потёк широкой шумной рекой по Сибири, радуя всех своей могучей красотой и живительной водой. А царство злого шамана покрылось вечными льдами и снегами. И обходят это царство с тех пор стороной зверье, облетает птица и не плавает туда рыба. А старый шаман от злости ушёл во льды и замерз там до лучших для него времён…
Рассказчик замолк. Снова в избе установилась тишина, и стал слышен за окном шум тайги. Первым отреагировал на рассказ Митя:
– Слушай, давно здесь живу. Но в первый раз слышу эту легенду. Скажи честно, Топой, ты сам её придумал или вычитал где-нибудь?
– И в чём смысл этой легенды? – вступил уже Викентьич в разговор.
– Тот менгир, что встретил сегодня Викентьич, и есть злой шаман. Так старые люди говорят. Учёные смеются над этим. Говорят, что это памятник окуневской культуры. Викентьич вот обратил внимание, что лицо этого истукана странное, неземное. Да и глаз у него три. Про это и учёные говорят, только они это лицо личиной называют. Да пусть как угодно называют, пусть сочиняют свои докторские и кандидатские, а и им всё равно не верю. А верю дедам и прадедам своим, которые друг дружке передавали, что оживёт вскоре тот шаман. Что превратился он в черный камень временно, и ждёт, когда придёт его время – тогда возродится его царство, и снова будет подвластен ему Енисей, и снова будут служить ему зверье и птица, и люд человеческий будет ему свою дань отдавать. Дед мой говорил, что менгир этот злой и под ним заключена очень большая черная энергия, которая до поры в земле таится, но ждёт своего времени. И что обходить его надо стороной. И уж ни в коем случае к нему не притрагиваться. Добрый человек от него пострадает сильно. А злой человек эту затаённую энергию разбудит во вред всем нам.
– А что за злой человек?– не выдержал Шевчена?
– А вот этого, наверное, пока не знает никто. Я же вам подобру советую – держитесь от этого менгира подальше. Энергия у него плохая. А нам еще завтра целый день идти. И всё на этом, закончили разговоры. Поутру рано вставать, – подытожил моментально Топой и тут же задул свечу.
005
В рабочем кабинете шефа Пентагона в удобных креслах за круглым журнальным столиком разместились трое. Это были помощник президента США по национальной безопасности Джим Тенет, директор ЦРУ Генри Грант и, собственно, сам хозяин кабинета Джон Харли.
Видно было, что беседа началась даже не пять минут назад. Джим Тенет напористо продолжал:
– Так вот, я повторюсь, Билл уже не тот парень, что был раньше. Скандал с Моникой и серьёзная встряска, которую ему устроила Хилари, очень сильно подорвали его. Он стал нерешителен. Думаю, даже труслив. Поэтому всё, что я сейчас скажу, должно остаться в этом кабинете и ни в коем случае не выйти из него. Я ясно выразился?
Харли и Грант кивнули почти одновременно головой.
– Хорошо. Но прежде чем обсудить то, для чего мы здесь сегодня собрались, послушайте одну историю, – окинув взглядом собравшихся, начал Тенет. – Мне недавно рассказали об одном забавном месте в Сибири, жители которого именуют его Град Сварога. У древних славян был такой бог, он считался родоначальником всех славянских языческих богов. Так вот, жители этого города отказались от удобств современной жизни. Там нет автомобилей, электричества, сотовой связи и интернета. Они не признают никаких российских и местных законов, кроме своих. Этот Град находится в тайге у подножия Саянских гор. Добираются до него либо пешком, либо на лошади. В настоящее время там проживают свыше одной тысячи человек. По сути – это религиозная община, во главе которой стоит отец Варфоломей. Его авторитет настолько высок, что его самого почитают как бога. Наши источники говорят, что авторитет Варфоломея – это результат его гипнотического воздействия на жителей этой сибирской общины.
Тенет сделал театральную паузу. Открыл полную бутылку «Джим Бим», плеснул себе в стакан, сделал глоток. Снова оглядел всех присутствующих, продолжил:
– А теперь внимание. По данным моего источника, в рисунках жителей Сварога встречаются очертания Саяно-Шушенской гидроэлектростанции, находящейся примерно милях в пятидесяти от них. Они говорят, что Саяно-Шушенская гидроэлектростанция – это то, благодаря чему они приобретут спасение. Но главное, что говорит мой источник, заключается вот в чём. Они ждут землетрясения. И готовятся к смерти от молнии и воды.
– Слушайте, Джим, это, может быть, интересная история для Голливуда, но причём тут мы? – не выдержал Джон Харли. – Ранее я не замечал за тобой любви к историям, да ещё и на голливудский лад. Может быть, тебе стоит уйти от дел и заняться написанием текстов для блокбастеров. Мне говорили, что теперь это неплохой бизнес?
– Джон прав, – вошёл в разговор Грант. – Ты же не развлекать нас пришёл. Давай уже перейдем к делу.
– О, Генри, конечно, всё так. И, Джон, я воспользуюсь Вашим советом, когда, как Вы выразились, отойду от дел. Тем более, что историй из моего жизненного опыта мне хватит на несколько десятков картин, – спокойно и хладнокровно отреагировал Тенет. – Но я всё-таки прошу дослушать меня до конца. Уверяю вас, эта история про Град Сварога рассказана мною не просто так.
– Хорошо, продолжайте. Но говорите короче. Имейте в виду, что это всё-таки не «Коламбия Пикчерз», – Харли обвёл взглядом свой кабинет, – а Пентагон.
– Да. Итак, короче, – Джим Тенет поставил стакан с виски на журнальный стол. Достал из небольшого кожаного портфеля кипу фотографий и карт, раздал их присутствующим. – Это юг Сибири. Мой советник говорит, что это словосочетание само по себе не сочетаемо. То есть оксюморон. Но у русских возможно всё. У вас на картах и фотоснимках не просто юг Сибири. Перед вами – горная система Саяны. Считается, что она самая неизведанная в мире. Эти горы достаточно новые и до сих пор растут. Да, друзья, они растут примерно до 1 сантиметра в год. И это говорит о высокой сейсмической активности в этом горном районе. В том самом районе, где находится крупнейшая в России Саяно-Шушенская ГЭС. Рост Саянских гор вызван тем, что они находятся в зоне Саянского тектонического разлома. Видите, он указан красными линиями. Российские и американские учёные считают этот разлом одним из самых опасных в сейсмическом отношении. Это может быть сильнее, чем разлом Сан-Андреас в Калифорнии. Потому что оба эти разлома постоянно движутся и достаточно быстро. Если, конечно, сравнивать их скорость со скоростью движения земных плит со времён существования Пангеи. Да-да, это мегаконтинент, который существовал в конце палеозойской эры, и который впоследствии разделился на Америку, Евразию, Африку, Антарктиду и Австралию. А разделение произошло как раз по причине движения громаднейших тектонических плит. Собственно, это движение происходит по всей земле до сих пор. Но в районе Саянских гор это происходит быстрее всего. Главной границей Саянского разлома некоторые учёные считают крупнейшую сибирскую реку Енисей. И именно на Енисее в Саянских горах построена самая крупная в России Саяно-Шушенская гидроэлектростанция. Русские заявляют, что она очень прочная и может выдержать сильнейшее землетрясение любой мощности. Но…
Тенет выдержал паузу. Взял «Джек Дениэлс». Круговыми движениями медленно потряс перед всеми бутылку, чтобы хорошо было видно, как происходит волнение коричнево-золотистого напитка в ёмкости, и произнёс:
– … готова ли выдержать Саяно-Шушенская землетрясение такой мощности, которую устроим мы?
– Мы – это кто? – подозрительно спросил Джон Харли.
– Мы – это наши доблестные вооруженные силы!
– Это как?
– А вот это уже правильный вопрос! И ответ его в том, что в марте в предгорье Саянских гор, на побережье большой сибирской реки Енисей, недалеко от Саяно-Шушенской гидроэлектростанции состоится международный экологический форум. Планируется, что участвовать в нём будет исполняющий обязанности президента России Владимир Путин, – Тенет изучающее смотрел на хозяина кабинета. – И надо сделать так, чтобы он не стал президентом. Никогда им не стал.
– А причём здесь я? – казалось, ни один нерв не дрогнул у Джона Харли. Он ответно посмотрел в глаза Тенету и минуту спустя перевёл взгляд на Генри Гранта. – Ликвидация политиков – это прерогатива его ведомства. И потом, как, вы говорите, называется эта река в Сибири? Енисей? То есть именно в эту реку вы предлагаете мне ввести подводный флот США?
Харли ехидно усмехнулся, наблюдая за реакцией собеседников. Первым не выдержал Генри Грант.
– Послушайте, Джон. Прекратите дурачиться. Вы хорошо понимаете, что мы говорим не о подводном или надводном флоте США. И даже не о доблестной авиации. Я говорю о тектоническом оружии. И не надо нам рассказывать, что его у нас не существует. Вам напомнить крупнейшее землетрясение в Мексике в октябре 1998 года? Или сейсмический удар по Тайваню в сентябре 1999 года? Моё агентство, хочу Вам напомнить, не спит никогда. И то, что об этом не знает любовник Моники Левински, не означает, что этого не было. Мы с Тенетом очень рискуем, разговаривая сейчас об этом. Но знайте, что и на Вас у нас есть крепкое досье. Скажите, Джон, Вы с нами? Нам продолжать дальше разговор?
Джон Харли вскочил. «Это плохо, – подумал он тут же. – Нельзя так реагировать в присутствии Гранта. Выдержка уже совсем не та, как раньше». Отвернулся. Прикусил до боли губы. Развернулся, и усиленно пытаясь сдержаться, произнёс:
– Генри, не кажется ли мне, что Вы блефуете? Про джокера заговорили уже в начале игры. Да и что мне ваше досье?! Как будто в нём есть что-то такое, чего не знаю я. Но довольно эмоций! Перейдём к делу. – Харли подошёл к большой карте мира. – Всё, что вы тут рассказали мне про Мексику и про Тайвань – это правда. Эти землетрясения произошли в результате внешнего воздействия. Крупнейшее землетрясение в Мексике – это остаточные явления в земной коре, произошедшие через несколько недель после ядерного испытания французов в районе атолла Муруроа. Но тот ядерный взрыв вызвал колебания в земной коре также в Японии и в Китае. Цунами на Тайване – также результат ядерных испытаний. В отличие от Вас, Генри, таких примеров я могу привести свыше двух десятков. И ни одно из них, я обращаю ваше внимание, не происходило в результате использования тектонического оружия. Вы можете меня спросить, почему? И я вам отвечу: потому что такого оружия в армии США пока ещё нет. Это первое, что я вам хотел сказать. Второе: армия США не занимается политикой. И тем более не занимается устранением неугодных политиков. Это Ваша прерогатива, Генри. И главное: я служу президенту Соединённых Штатов Америки. И без его приказа никаких серьёзных действий я предпринимать не собираюсь.
Возникла тяжёлая пауза. В шахматах такое положение называется цугцванг. Это когда любой следующий шаг игрока ведёт к ухудшению его ситуации на шахматной доске. Тенет жалел, что раскрыл все карты перед генералом. Грант боялся, что об этом разговоре узнает президент. Харли – что дал повод этим выскочкам вообще втянуть его в этот разговор.
Спасительным для всех оказался телефонный звонок. Джон Харли подошёл к аппарату, и выражением своего лица показал присутствующим, что разговор окончен. Тенет и Грант встали и вышли из кабинета. Последних мучила сейчас единственная мысль: будет ли доложено об этом разговоре в Белый дом…
006
На вторые сутки лыжного похода в груди нервно защекотало. Поднявшись на перевал, Викентьич невольно воскликнул: «Лепота-то какая»! Внизу у подножия горы раскинулся Град Сварога. Солнце начинало прятаться за гребнем горы и последние его лучи освещали жилые постройки. Возникала оптическая иллюзия, казалось, что Град Сварога светится неземным ярким светом. Весь. Изнутри.
Убежище затворников покорило сразу. Рубленные добротные деревянные избы были выстроены лучами от большой площади, в центре которой находился языческий храм. Храм Сварога. Он был высоким и круглым, а крыша его – остроконечной, состоявшей из шестнадцати по радиусу углов. На ней разместились девять небольших куполов. Внутри храма стояла вырубленная топором из крупного дуба шестиметровая статуя Сварога. Он был в кольчуге, в правой руке его находился огромный меч, опущенный в землю. Крупная ладонь левой руки была прижата к солнечному сплетению на груди. На голове Сварога был шлем с изображением взлетающего орла. Причём идол не был вкопан, он был вырублен из живого дерева, и укрепился в земле уже высохшими, но до сих пор ещё крепко державшими его корнями. Именно здесь трижды в день собирались жители таёжного городка для того, чтобы молиться своему языческому богу.
– Слава Сварогу! Слава Сварогу! Слава Сварогу! – эхом разлеталось из храма, когда Викентьич, Митя и Топой спускались в долину.
Путешественники дошли до крайнего дома и Топой велел остановиться:
– Варфоломей не любит, когда приходят незвано. А предупредить его не удалось. Здесь подождём. Кто-нибудь да объявится.
И тут же из-за угла вынырнул странный персонаж в очень потрёпанном полушубке, и непонятно в каком уборе на голове. Топой вместе с ним отошли в сторонку и долго шептались. Викентьич не слышал о чём, но заметил, что абориген, как его он для себя окрестил, был недоволен и постоянно тыкал варежкой Топою в грудь. Потом переговоры резко прекратились, и незнакомец исчез также неожиданно, как будто растворился в наступающей темноте.
Топой вернулся к Мите с Викентьичем. Видимо выругался на хакасском и, как отрубив, произнёс:
– Надо ждать немного. Ничо, всё будет путём.
Викентьич и Митя молчали. Они уже убедились, что если Топой не хочет говорить, то и разговорить его не получится. Примерно через полчаса к ним подошёл высокий крепкий мужчина лет шестидесяти. Осмотрел их внимательно, словно изучал, затем улыбнулся в шикарные волнистые усы и с хорошо знакомым московским акцентом заговорил:
– Ну, здравствуйте, москвичи и хакасы. Надеюсь, не замёрзли? Все разговоры и вопросы – не сейчас. Сначала я вас накормлю, напою, да и спать потом уложу. Тогда уж и поговорим. Громов меня зовут. Жить будете у меня. Ну что, идём?
И не ожидая ответа, Громов развернулся и пошёл. Викентьич, Митя и Топой спешно захватив стоявшие в снегу лыжи, почти побежали за ним бегом. Они шли за новым знакомым и продолжали восхищаться таёжным городком. Избы были не похожи друг на друга, но сложены из крупных брёвен в одном стиле. Возникало ощущение, будто модный архитектор потрудился в глуши.
Громов оглянулся и, словно читая мысли, произнёс:
– Музей деревянного зодчества. И не только. Мы ещё и заповедник истинно славянского уклада жизни. Вот мы и пришли.
Изба Громова также находилась на окраине городка, только с другой стороны поселения. Она была не очень большой, метра четыре на четыре. В избе стояла небольшая русская печь, сложенная из камня и глины. От неё по всей избе растекалось тепло. Комнат в избе не было. В центре стоял большой деревянный стол. Накрытый уже. Викентьич заметил в чугунке отварную в мундире картошку, рядом в большой тарелке развалился судя по всему отварной петух, стояли также большие тарелки с квашеной капустой, соленые огурцы в рассоле, а на вышитом полотенце лежал большой каравай черного хлеба с большим шматом сала. Викентьич сглотнул слюну, заметил широкую улыбку Мити, который уже потирал ладони, внимательно осматривая деревенский стол.
– Ну что, гости, раздевайтесь. Умывальник вот слева. И прошу всех к столу, – добродушно сказал Громов и, скинув шубу, повесил её на прикрепленный к стене лосиный рог.
Было очень вкусно. Давно уже Викентьич так не наслаждался от обычной деревенской пищи. Московские «Ёлки-палки» с их псевдокрестьянской русской едой, как говорится, и рядом не валялись. Капуста и огурчики хрустели на зубах, сало плавилось на языке, грибочки с лучком на густой сметане заглатывались как во французском поцелуе, бодрящий клюквенно-брусничный морс придавал всему этому наслаждению новый акцент. А вкус и аромат обычного ржаного хлеба возвращали воспоминаниями в деревню к бабушке. Словом, никакой мишленовский ресторан не котировался в этот вечер так, как блюда в этой таёжной деревянной избе. Викентьич и Митя разомлели. Топой сидел немного в сторонке, слушал разговор и молчал. А Громов рассказывал о себе:
– Я раньше на почтовом ящике служил. В конструкторском бюро. Занимался оружием, вам не обязательно знать каким. Я очень люблю свою родину и всегда считал, что наше оружие помогает нам защищаться от врага. А потом вдруг понял, что это совсем не так. Что любое оружие – это зло. Очень большое зло. К этому по-разному все приходят. Кто-то через трагедию, через семейное горе, кто-то в результате конфликта с руководством или властью. Как тот же Сахаров, наверное. Я же пришёл через попытки понять этот мир, через осознание себя в нём. Я был состоявшимся конструктором. И в семье у меня было всё нормально. Взрослая дочь, красавица жена, большой дом, несколько квартир, дача, машины, положение, приёмы в Кремле… За границу, правда, не разрешалось выезжать, но меня это не огорчало совсем. А потом как прорвало, как молнией – по сердцу и по мозгам. Что я делаю? Что творю? Моё же оружие убивает людей!!! Это осознание пришло так внезапно, что я испугался. Испугался за себя, за жену, за детей, за друзей. Понял, что жить так больше не могу. И не смогу. Я понял даже больше. Я понял, что любой прорыв в технологии, в конечном счёте – это зло. Любая технология – это только на первый взгляд облегчение жизни человека. А на самом деле – это ограничение его свободы, это неосознанное рабство, в которое человек загонят себя сам.
– А как же новое в медицине? – не выдержал Митя Шевченко. – Ведь это не оружие. Эти технологии спасают человечество от смерти и болезней сотни миллионов людей?!
– Всё верно. Мы спасаем живущих сегодня. Но мы даже представить не можем, какую мину замедленного действия закладываем в генофонд будущих поколений?! Вы хотите поразмышлять на эту тему?
– Нет, не хотим, – уверенно заявил Викентьич. – Расскажите лучше, как Вы оказались здесь.
– После того, как ко мне пришло осознание того, что моё место не в том мире, в котором я живу, я занялся поисками своего мира. К тому времени я уже неплохо изучил традиционные религии – православие, католицизм, иудейство, ислам и буддизм. Как когда-то князь Владимир я выискивал в них плюсы и минусы. И самое главное, искал в них ответы на множество моих вопросов. Но ни одна религия, заметьте, не давала мне этих ответов. Тогда я стал посещать сектантов. Их у нас достаточно, и найти их штаб-квартиры для меня не составляло особого труда. Но и у них я не нашёл ответы. Тогда мне один друг рассказал о Варфоломее. Три года назад я приехал сюда. Потом уже написал жене письмо, чтоб не искала, попросил прощения и… остался здесь, думаю, навсегда.
– Вы хотите сказать, что именно здесь, в Граде Сварога, Вы нашли ответы на все свои вопросы и нашли свой мир? – удивлялся Викентьич. – Но это же выдуманный мир? Вы сбежали от реальности, но, может быть, попали под влияние как раз самого реального и самого продуманного лица?!
– Вы спрашиваете о Варфоломее, не так ли?
Викентьич кивнул головой.
– Знаете, а я с вами соглашусь. Варфоломей, действительно, реальный и очень продуманный, очень умный человек. Он помог мне начать жить по-новому. И наш мир, в отличие от вашего, лживого и с придуманными ценностями, как раз реальный. Настоящий. Правдивый. Я очень надеюсь, что вам удастся нас понять. Одна только просьба: отбросьте все предубеждения и не спешите делать выводы.
– А все-таки, зачем Вас, Громов, занесло так далеко в Сибирь? Неужели где-нибудь в центральной России не нашлось, – Викентьич замялся, стараясь подобрать слово, чтобы не обидеть собеседника, – похожей общины?
– Секты хотели сказать? – улыбнулся Громов. – Нет, не нашлось. Да и не разрешили бы там такое селение. Чтоб ни на одной карте. Чтоб без прописки. Без налогоплательщиков. И чтоб не подчинялись бы мы никому… Такое возможно только в таёжной глуши. Да и то мы все как под дамокловым мечом ходим. В любой момент нас могут разогнать, распределить по психосанаториям, а Варфоломея – вообще посадить. Сейчас ему удаётся каким-то образом – не знаю, правда, каким – уладить все эти вопросы с местными властями. Поэтому им до нас никакого дела нет. Надолго ли это? Повторюсь, не знаю. Да и не в наших всё это руках. Один только Сварог знает.
Громов замолк, очевидно, вспоминая свой прежний мир. Та жизнь ему казалась уже далёкой и забытой. Жена, с которой прожили почти сорок лет, не вспоминалась ему совсем. И не снилась. Он даже пытался как-то представить её улыбку, её лицо. Не получилось. Всплывало какое-то размытое, казалось бы, знакомое очертание, но не лицо. Часто вспоминалась дочка. Но вспоминались ещё школьницей. Может быть, уже замуж вышла? Громов, с тех пор как сюда приехал, ничего о них не знал. Иногда его это тяготило. Но лишь иногда. Он был убеждён, что всё у них хорошо. Он допускал, что, может быть, они иногда обижаются на своего отца за то, что бросил их, ничего не объяснив. Но он верил, что они умные, (они же – в него!), и они простят, они его поймут. Работу Громов не вспоминал вообще. Ни коллег, ни конструкторское бюро. Он понимал, что если понадобится, он вспомнит всё. Особенно – оружие, которое изобрёл. Но не хотел об этом думать. Мысли об этом поначалу сознательно отгонял. Получалось успешно. Потому что впоследствии о нём даже не вспоминал. Но что-то тяготило его в последние дни, что-то мучило, ныло в солнечном сплетении и под левым нижним ребром. Громов ощутил, что это непонятное предчувствие как-то связано с его нынешними постояльцами. Но вот каким образом?
– Я вот только одно понять не могу? – словно в тумане раздался голос Мити.
– Чего? – автоматически произнёс Громов, моментально вернувшись из прошлого. – Что вы хотели спросить?
– Ведь вы язычники, – куражился Митя. – А мне сказали, что не пьёте совсем. Это правда?
– Да, мы не употребляем спиртное. Совсем.
– Но ведь это не правильно. Славяне-язычники любили выпить. Помнится, князь Владимир именно поэтому отказался от принятия ислама. «Питие есть веселие Руси» – так он ответил магометанам, когда они пытались обратить его в свою веру. А у вас, почему под запретом «веселие Руси»? – Митя радовался думая, что Громов загнан в угол, торжествовал и ждал ответа.