Олег Кот
MARIUPOL. Слезы на ветру. Книга-реквием
1994 Господни поминки
Тогда мне и в голову не могло прийти, что моему выдвиженцу сделали точно такое же предложение. Система со всеми претендентами поступает одинаково. ПЯТЬ ЛЕТ КРОВИ (1991–1996). Ведь в нем должны были быть уверены. Найти слабину у Путина не составило особого труда. В это трудно поверить, но кристально честный кагэбэшник до этого никогда и ничего не крал. Поэтому ему приказали делать то, чего он никогда в жизни не делал – воровать без остановки (в сентябре 1991 года Путин был переведен в внешнеэкономический отдел мэрии). Наворованного за годы работы в Питерской мэрии хватило на сотни томов уголовного дела. Это на тот случай, если карманный черт вдруг усовестится. По этому поводу много чего написано, а затем снято. Одно из них журналистское расследование Анастасии Кириленко и Александра Иванидзе. Фильм «Хуизмистерпутин». Но побудительной причины, по которой подполковник Путин стал вором, в фильме и близко нет. Как и нет подлинного анализа всех правил Системы.
Пока тот, за кого с меня сдирали шкуру, воровал, умерла моя бабка Зинаида. Не только у нас, у всех жителей бывшего СССР сгорели личные сбережения. Ее долгая болезнь забрала последние деньги в доме. Хоронить ее было не на что. Когда я сказал об этом духовнику, лицо его приняло возвышенное выражение.
– Бог никогда не оставляет своих детей! Поезжайте. Все управится!
Ему было бесполезно говорить, что сам третий год живу в полной нищете и придется делать новые долги, которые нечем отдать. Пришлось ехать.
Рассказ моей матери. Все дни перед смертью мама мучила меня только одним вопросом.
– Вера! Скажи, как ты будешь меня хоронить? Ну как?
И еще просила.
– Вера! Только в полиэтилен меня не заворачивай, – зная, что денег нет даже на гроб.
Вот в один из таких тягостных дней возвращаюсь с суток домой. За ночь не присела ни разу, ноги ватные. Дома умирающая. Отчаяние и безысходность. Рядом со мной поравнялась женщина лет сорока в тунике. Одета она как-то не современно, без польской синтетики черного цвета и босоножек на босу ногу.
Вдруг чувствую, эта женщина мне говорит мысленно: «Ты только веруй! Веруй»! Мама посмотрела на нее. В глазах незнакомки жила твердая уверенность, что все будет хорошо.
Приехав, я расспросил маму, как выглядела та необычная женщина и по ее описаниям вышла мать троих девочек, замученных на ее глазах, София римская. Она часто помогает верующим, таким, кто не в состоянии найти средства на похороны.
Где-то в это время мать позвонила мне в Колобово и говорит:
– Бабка наша зависла. Ни туда ни сюда. Позвоночник распался, поворачиваю ее сама, сил уже нет.
– Мам, так убей ее! – говорю в ответ.
Она давно привыкла к моей «своеобразной» лексике, как впоследствии ее назовет мой мариупольский духовник. Не удивившись, спрашивает.
– Как?
– Очень просто. Поговори с ней. Если она согласится, пригласи священника, которому ты доверяешь. Скажи ей, что когда она будет исповедоваться, ты выйдешь на улицу. Дома тебя не будет. Иначе она так и будет лежать и лежать.
– А причастить?
– Если у нее постоянная рвота, ты должна просто сказать от этом священнику. Он все будет решать сам. Ей не нужно поститься, она умирает, должна быть натощак и не пить воды.
– Да она уже рвет водой!
– Скажи ему об этом.
Приехал священник. Мать ушла на улицу. Выходя после исповеди, отец Олег сказал.
– Очень хорошо исповедовалась. Она просто порадовала меня своей исповедью. Я ее причастил. Если вырвет, рвоту не выливайте в унитаз. Ее сжигают за алтарем, молитва покаянная читается, а мне крупно влетит.
Рвота началась только в час ночи. Мать собрала все и поехала к батюшке. Услышав «новость», тот побелел.
– Во сколько была рвота?
– В час ночи.
– А, так это уже другой день. Слава Богу! Грех, если в этот день до полуночи. Все нормально, выливайте ее.
Через сорок часов после причастия бабка умерла. Наш добрый знакомый, Анатолий, сразу приехал и сделал мерку. Ко дню похорон гроб был готов. Муж сотрудницы заказал автобус и помог с овощами. Сестра Нины Марковны помогла с памятником и его установкой.
Роддом словно ждал команды. И друзья и «враги», равнодушные и неравнодушные нанесли столько денег, что после поминок еще осталось снеди «двенадцать полных коробов». Дальше это поветрие пошло по центральному рынку. И продавцы мяса отдавали самые лучшие куски за бесценок. Причем уступать их никто не просил. Завидев черные косынки, они твердили одну и ту же фразу.
– Надо значит надо.
Повариха Екатерина, которая тоже готовила на поминках бесплатно, удивилась.
– Мы хорошо скупились. Нам все уступали и отдавали за полцены самое лучшее. Я никогда такого не видела, хотя скупалась на поминки десятки раз!
На отпевании я столкнулся лицом к лицу с человеком, который навсегда войдет в мою жизнь и будет моим первым настоящим духовником тринадцать лет.
Вернувшись в Колобово, к моему удивлению получил материальную помощь. Она была равна сумме моего долга. Так Господь хоронил мою бабку, но и это еще не все.
Прошло пятнадцать лет. По благословению духовника я перешел на другой приход. В том году день ее смерти пришелся на понедельник. Пришел утром заказать панихиду, литургии в храме не было.
– Вера, напишите панихиду, – говорю женщине в свечном.
– Олег, ты где вчера был? Священник же на весь храм объявил, панихиды в понедельник не будет, владыка вызвал в Донецк.
Стою как убитый, не знаю, что сказать.
– Давай я позвоню своим в Никольскую церковь, там через десять минут начнется панихида.
– Нет, это не то. Меня там нет. И куда это теперь? – достаю из пакета свежую икру.
– Давай сюда, мы ее сами помянем.
– Лучше строителям. Бабка после заключения на мариупольских стройках работала, – возражаю Вере Васильевне.
Она еще уговаривала меня заказать поминание в другом храме, но я окончательно расстроился.
– Бог не принял моей милостыни, не принял, – только и твердил, уходя из церкви.
Возвращаюсь домой по улице. Помянул, называется. Вдруг слышу и чувствую, Господь коротко приказывает.
– Облачение, – и встает с престола.
Я уже входил в дом, как Сам Господь наш Иисус Христос, «иерей вовек по чину Мельхиседекову» (Пс. 109: 4) начал служить панихиду по рабе Божьей Зинаиде. Разогрев завтрак и заварив чай, ел, сидел и слушал, как Господь заканчивает панихиду по полному чину. Это состояние тихо звучащей над головой службы «со властью» не передать словами. От ужаса не знал куда деться. Почему-то достал семейный альбом и посмотрел на бабку.
Ее глаза выражали точно такой же ужас.
– Бог! – только и произнесла она.
Патриаршие благословения
Не прошло и двух недель после возвращения с похорон, как мой духовник отец Варфоломей (Коновалов) на отпусте12 сказал, чтобы я подождал его в библиотеке. Минут через десять входит Варфоломей и молча закрывает за собой дверь на ключ. Садится за круглый стол и вынимает из своего зашарпанного дипломата две книжки и кладет их передо мной. Беру в руки. Двухтомник «Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале» генерала Дитерихса Михаила Константиновича, автора Тобольского прорыва (1919), последней успешной наступательной операции белых в Сибири.
Книги, это чувствуется, далеко не простые. Издан сей опус в Женеве, 1956 год. Суперобложка. Эмиграция. «Э, да это книжечки покойного митрополита Никодима (Ротова). Того самого, который представился в приемной Папы Римского. О чем долго скарбезничали московские батюшки, называя Никодима экуменистом и отступником», – подумалось при виде двухтомника. Но вслух не слова. Я не понимал, зачем, или правильнее, к чему, эта эмигрантская монография, да еще бесстыдно спертая у следователя Соколова?
– Внимательно прочитайте. Вам надо заняться этой темой. Это благословение Святейшего. И, самое главное – обо всем этом нельзя говорить. Никому и никогда.
– Время? На сколько вы даете?
– Время не ограничиваю, читайте не торопясь. Книгу никому не показывать, в руки не давать. Читать, запираясь на ключ. Все. С Богом.
Конспирация. Книгу я прочитал. Она мне не понравилась. Не моя специализация, причем устоявшаяся. Двадцатый век и средний палеолит, генезис возникновения тотемических верований и расстрел царской семьи – почувствуйте разницу. Любой историк, учившийся, а не купивший свой диплом, скажет: «Это абсурд, в двадцать восемь лет менять профиль научных исследований, да еще с таким временным разрывом».
Вернул книгу Варфоломею и очень недовольный таким насилием, забыл обо всем. Но с этого дня все, что относилось к Романовым, стало само идти в руки, появляясь неизвестно откуда. Книги, газетные заметки, журнальные статьи, словно их кто-то заказывал для меня. Монархии, современные и уже ставшие историей, где главными героями были родственники Ники и Алекс, оставались лежать забытым глянцем на подоконнике в моей аудитории. Очень скоро я знал наизусть, кто и в какой стране правит как монарх. Генеалогия и современная история жизни королевских семей стали фоном моего погружения в тему.
Потом станут появляться люди: внуки, внучки, правнучки тех, кто конвоировал и убивал несчастную царскую семью. Многих я узнавал по фотографиям и фамилиям. Их невозможно было спутать с обычными людьми. Все они, даже через несколько поколений, несли невидимую, но осязаемую печать цареубийц. Однажды они почувствуют меня и сами придут на встречу.
И посреди томящегося от летнего зноя Мариуполя я наяву услышу револьверные выстрелы и слова Янкеля Юровского: «Его величества больше нет». Его настоящие слова в момент расстрела. Эту минуту в подвале Ипатьевского дома, в клубах совершенно реального, настоящего пороха, когда плечом к плечу соприкасался с черным фельдшером, видел мельчайшие морщинки на его лице, прищур его глаз, забыть весьма трудно.
Екатеринбург вошел ко мне в дом тяжелой поступью разбитых солдатских сапог. И все это помимо моей воли, силой благословения Святейшего. Материалы, которые днем с огнем не сыщешь в архивах, стали накапливаться в папках мариупольской квартиры. Криминальный материал по убийству царской семьи.
Очень странно все это выглядело. Я никогда не принимал всерьез это правление, даже и не знаю, как сказать – кого? Недальновидного полковника? Безвольного царя? Опустившего руки фаталиста? Примерного семьянина? Просто невезучего интеллигента, преданного и обманутого всеми, кроме своей семьи и десятка любивших его слуг? Все вместе взятое плюс миллион фобий и безразличие ко всему, кроме своей семьи?
В университетах заучивались, прежде всего, клише, необходимые для сдачи экзамена. Единственным правдивым источником информации в те годы можно было считать фильм в дешевой постановке Элема Климова «Агония» (1974). И только. До сих пор у меня в глазах стоит сцена отравления Григория Распутина.
На столике в подвале дворца князя Юсупова пирожные «Домино» с повидлом внутри по десять советских копеек, крашеная грузинским чаем № 36 вода вместо вина, квадратные рожи советских актеров с диагнозом алкогольной интоксикации, часы советских марок на руках – незабываемые впечатления.
Через две недели после книг Патриарха я не смог встать утром с постели. Внезапная слабость сковала меня до вечера. Через месяц меня срочно госпитализировали. Язва. Так началось мое расслабление через предание священством Московской Патриархии сатане во измождение плоти. Под расслаблением в православии понимается полная или частичная инвалидность, вызванная бесами и неизлечимая по своему характеру. Первым об расслаблении написал апостол Павел. Он и ввел это в практику христианства. Калечить людей бесами. Причем любых. Хороших и плохих. Во укрепление позиций христианства. Это одна из его сущностей, о которой прихожанам никогда не говорят. Вот его подлинные слова из первого послания к Коринфянам. «5.1 Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего. Лев 18, 8. 5.2 И вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вас сделавший такое дело. 5.3 А я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом, уже решил, как бы находясь у вас: сделавшего такое дело, Кол 2, 5. 5.4 в собрании вашем во имя Господа нашего Иисуса Христа, обще с моим духом, силою Господа нашего Иисуса Христа, 5.5 предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа. Пс 108, 6. 1 Тим 1, 20».13 Так на основании доноса безумного психиатра мое тело незаметно для меня стали уродовать бесы. Пройдет двадцать семь лет и священномученик Иларион (Троицкий) скажет: «Как я тебе завидую! Лишили здоровья, лишили работы и гоняют бесами! А мы на Соловках грибы и ягоды собирали, рыбу ловили и литургию на пнях служили. Разве это тюрьма? Вот это настоящая тюрьма»!
1995
Второе благословение расслабленному последовало в январе 1995 года. К этому времени Варфоломей тихо свалил в Иваново. Он не выдержал криминальной прозы июня девяносто четвертого. Двух детей, воспитанников Шартомского монастыря, за попытку побега с монастырскими деньгами забили кирзой. Один мальчик скончался на месте, второй стал калекой. Тогда из монастыря побежали многие. И мой второй духовник, тишайший отец Феодосий. Духовный надзор за мной они передали дублеру, иеромонаху Савватию. Тот, исполняя волю вышестоящего начальства, гнал меня к Науму просить благословение на монашество. А я лежал пластом в предъязвенном состоянии в колобовской больнице.
Но монахам-аристократам, живущих на всем готовом, было плевать, есть ли у духовного чада деньги на билет в два конца, силы и здоровье, чтобы подняться и доехать до лавры преподобного Сергия. В итоге Савватий добился своего.
С пустыми карманами, в совершенно пустом вагоне поехал в лавру. Только так, не показывая никому учительского дна на Новый год, не покупая хоть какую-то снедь, можно было доехать к Науму. Кроме белых сухарей и вареной телятины, подаренной сердобольной учительницей, за душой у меня не было ничего.
Наум, как всегда, не принял. Спросил, что делать? Сказал в полголоса – к игумену Борису. Это Гефсиманский скит, где когда-то старчествовал отец Варнава Гефсиманский (Василий Меркулов 1831–1906). Мне пришлось там остаться на четыре полных дня.
– Очень высокие люди нашей церкви предлагают вам два варианта на выбор. Первый. Без пятилетнего искуса постричься в мантию. Второй. В три дня рукоположение в лавре – чтец, диакон, иерей. А как вы на это смотрите?
Молчу. Наконец, не выдерживаю и смеюсь в открытую. Нелепица.
– Мне смешно. Ну какой я монах или священник.
– Вы подумайте хорошенько Русская церковь очень редко кому-либо что-то предлагает. Скорее наоборот.
Собравшись, делаю решительный шаг и говорю:
– Можете хоть сейчас постригать или в батюшку рукополагать, если скажете, что на это есть прямая Божья воля.
– А причем тут воля Божья. Ты смотри на свое сердце, что оно хочет.
Тут я почувствовал какую-то странность во всем происходящем. Воля Божья и сердце человека – очень далеко отстоящие друг от друга понятия. Сам Господь сказал своим ученикам: «Из сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство, – все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека» (Марк. 7: 21–23).
С изумлением отметил, батюшка, без всякого перехода, лгал. Лгал напропалую.
– А причем тут мое сердце?
Батюшка удивленно остановился.
– Если вы не согласитесь, вас ждет очень тяжелая жизнь. Очень. Тогда для вас остается только Матрона.
Молча гляжу на него. Я вмиг понял, что меня ждет. О Матроне же никогда не слышал. Молчу.
– Знаете ее? На Даниловском кладбище, метро Тульская, могилка блаженной. Ее вот-вот канонизируют. Когда будет плохо, поезжайте к ней. Там песочек дают, свечи. Она ваша до конца дней. Тут игумен остановился и продолжил.
– Вы должны приехать сюда до пятнадцатого марта и дать свой окончательный ответ – монашество или священство (15 марта дата отречения государя; она родилась из доноса отца Варфоломея наместнику о моем выпускном вечере).
Я чуть не поперхнулся от странности этой даты и понимая, что этим людям на меня наплевать, задаю еще один вопрос.
– Батюшка, – говорю я ему. – Моя мама и я хочу жить в России, а здесь у нас ничего нет. Жить нам негде. Я в общежитии. Квартиру продавать, денег все равно не хватит даже на развалину за городом. Что скажете?
– Квартиру продавать не благословляю. Там продадите, здесь получите бумаги вместо дома. Будете стоять на улице и на ночь глядя некуда будет идти. Прольете море слез и некому будет помочь. А если хотите, в России живите. Купите себе домик в деревне и живите.
– Батюшка! Да у нас нет ни копейки, на что мы купим этот дом?
– Что? Совсем нет?
– Совсем, батюшка. Я сюда чудом Божиим доехал, монахи трясут – езжай и все тут. И если бы мать поездом не передала деньги с посылкой – обратно иди пешком.
– Это плохо.
Вижу, батюшка расстроился. Голову опустил низко и стал рыться в котомочке, стоявшей под ногами. А там книжки в переплетах роскошных, золотых, что-то еще заманчивое. Ух, дух захватило, так захотелось чего-нибудь оттуда. Детства. Сказки. Счастья. Словом, запрещенное для православного. Наконец вынул. Огромных размеров апельсин.14 Подает. А меня от боли тотчас скривило.
– Батюшка! Куда он мне. Я ведь после язвы. Вон, со мною только вареная телятина, подаренная сердобольной женщиной. Ем черствый белый хлеб и пресную телятину без соли. Больше ничего не могу.
Лицо добрейшего монаха в одну секунду стало несчастным.
– Прости. Я ведь не знал. Что же тебе подать? Вот, погоди.
И снова в котомку. «Ну, – думаю. – Сейчас мне что-нибудь хорошее, желанное подарит». А он вынимает маленькую, тонюсенькую брошюрку в десять листов на ржавой, неряшливой скрепке. «Неупиваемая чаша». Акафист в честь одноименной иконы. Бесы, убогость, нищета.
– На. Это тебе. С Рождеством.
Моему разочарованию не было предела. Мне хотелось совсем не этого. Аж передернуло. Знал бы я тогда, что мне подал игумен Борис – проклял бы и жизнь свою. Такую свинью он мне подложил. «Расслабление и немощь до конца дней» называется та свинья.
– Спаси Бог.
А сам от расстройства чуть не плачу. Деваться некуда, от державы-апельсина под контролем Московской Патриархии отказался, книгу не получил – бери, что дают – расслабление и бесов.
Уезжать из России, несмотря на третью, самую тяжелую за год госпитализацию, не хотелось. Но дальше произошло то, чего я меньше всего ожидал. Вызвав меня на осмотр, главный районный уролог города Шуи сделал мне решительное предупреждение.
– Если инфекция не будет подавлена, температура не спадет, возьму вас к себе, в свою палату. Это что же за извращение, не спать совсем с женщинами. Что это за дурь, отказывать себе в удовольствии. Это ненормальность. Я вас от этого вылечу. Навсегда. У меня есть две чистенькие, хорошенькие сестрички. Оля и Лена. С первого июля они займутся вашим лечением. Оля будет спать с вами днем, а Лена ночью. Я эту дурь из вас вышибу. Будете пахать на них, как вол в колхозном стаде. Вся инфекция выйдет за десять дней.
Выслушав молча маститого эскулапа, ждать «урологической трахалки» по-шуйски не стал. Первого июля поезд «Москва—Мариуполь» привез меня домой. Ловушка захлопнулась.
В поезде мне пришлось ехать с профессиональной тувинской гадалкой. Она, глядя на мою крайнюю нищету, все хотела меня покормить. Но, получив отказ, предложила кинуть карты. Когда я и от этого отказался, сказала, что деньги с меня не возьмет.
Мотаю головой, мол, нет, не нужно. Помолчав, сказала, что едет в Мариуполь хорошо заработать. Пригласили жены директоров металлургических заводов. Очень хорошо платят, на деньги не смотрят, хотят знать все свое будущее. Вдали показались трубы двух главных кочегарок, мариупольских «Ильича» и «Азовстали». Теперь, в двадцать третьем, они все разрушены. Не знаю, что она им напророчила. Но все боссы вывезли немало денег на Запад. А. В. Савчук, владелец Тяжмаша (ОАО «Азовмаш») вывез все в Париж. И семью свою. Там и умер от рака горла. А его рабочие работали на него без получки. Чтобы не убегали, их приковывали к станкам. Мой свояк был охранником на Тяжмаше. Ему не заплатили за три или четыре года. Он ждал лет десять. Теперь уже никто не заплатит. Беззакония сменили развалины. Рабы мертвы, как и их хозяева. От вида десятков труб кочегарок сжалось сердце. Россия кончилась, начиналась Украина.
Так, с двумя нереализованными благословениями, украденным здоровьем, запретом продавать нашу крошечную квартиру в Мариуполе и акафистом в честь иконы «Неупиваемая чаша» я вернулся в Мариуполь.
Если бы не тот решительный запрет, мы бы с мамой не познали в полной мере участь приживалок на ее же Родине. А сейчас из-за военных действий за нее не дают и гроша ломаного. Плати огромные счета за пустую квартиру и молись об упокоении игумена Бориса. А в двадцать втором квартиру и вовсе забрали неизвестно кто. Посредник, моя кума, звонила шесть раз, просила отдать все документы на квартиру ей. Мы не отдали. Живите так в разворованном доме.
Почти на три года болезнь заснула. Словно кто-то невидимый управлял немощью, которую я впоследствии назову «болезнью Дарвина», полученной только для того, чтобы разгадать научную головоломку, не разгаданную великим ученым.
– Мам! Где в этом городе можно найти хорошего, опытного батюшку? – возвратившись в Мариуполь, спросил маму.
– На Левом. Там Поживанов (мэр города) собор строит, а в вагончике служит батюшка Николай.
– И как его фамилия?
– Щелочков. Он по пятницам молебен о болящих служит. Там ему все и скажешь.
Но поговорить после молебна не получилось. Толпа людей окружила уже немолодого и порядком умученного священника. Каждый хотел обязательно задать свой вопрос. Рядом со мной стояла немолодая пара и наблюдала за происходящим.
– Хотел подойти. Да, видно, не судьба.
– Почему так? К нему домой съездите. Называют улицу и дом. В Зитцевой балке, что в порту, рядом кладбище небольшое. Он в будние дни по вечерам дома.
Поблагодарил. Адрес, такой простой, запомнил. А приехал к нему в гости только осенью, отчаявшись найти подходящую работу. Звоню. Выходит дочь и говорит:
– Батюшка нездоров, лихорадит. Приедете в другой день.
– Жалко. Может, вы ему все-таки скажете обо мне, а уж если воля Божья есть, он меня в любом случае примет.
Прошло минут семь. Открывается дверь и выходит батюшка. В индийской спальном белье с начесом внутри. Поверх накинуто зимнее пальто.
Здороваюсь. Прошу благословения. Извиняюсь И уже через десять минут забыл обо всем. Просто, понятно и мудро отвечал мне этот пожилой, много чего повидавший, человек. Еще через полчаса он стал мне как родной.
– Знаешь, я ведь одиннадцать приходов сменил. Везде гонят.
– Почему, батюшка?
– Видно, ко двору не пришелся.
– А кто же вас гонит?
– Марковский. Он, как только сюда приехал, меня невзлюбил.
– За что?
– Я оказался старше по возрасту, да и хиротония у меня почти как у него. Потом пошла зависть, что люди ко мне идут. Он все подкапывать под меня начал. А как стал благочинным, поставил цель – сжить со свету. В восьмидесятые он великую власть имел в городе.
– Да откуда ей-то взяться у него? Церковь была гонима.
– КГБ дал. Он на них работал, своих собратьев сдавал без зазрения совести. Таких, как я или отец Лев (Финляндский).
– А это кто?
– Он умер в семьдесят втором. Отсидел, кажется, лет двадцать по сталинским лагерям. Марковский с ним начинал служить на приходе, когда его в Жданов (Мариуполь) перевели. Только от одного вида отца Льва того трясло. Не переносил его на дух. Отец Лев был подвижник и молитвенник. Да и с властями на сговор не шел. Таких сейчас нет.
Спустя много лет Екатерина Григорьевна, духовная дочь отца Льва расскажет, как при отпевании и погребении засияет гроб покойного. Потому, добавит, что им очень соблазнялся Марковский. Тогда старушек очень развеселил факт безумного недоверия к коллеге протоиерея Николая Марковского. До такой степени, что мертвое дерево засияло.
– Я все равно никак не пойму, как он мог вам всем пакостить?
– Кляузами и доносами. Мол, мы все антисоветчики, ведем подрывную деятельность против советского строя, людей разлагаем на проповедях. Грязь лил тоннами без остановки, пока весь СССР не развалился.
– Ну и ну! Ужас какой. И чего ему не хватало? – я сразу вспомнил Кишинев восемьдесят пятого.
– Его злоба душит, что я еще жив, что люди ко мне идут…
Тут батюшка Николай не выдержал и заплакал.
– Он всю душу из меня вытряс. Скоро выгонит меня и из Михайловского собора. Этот приход у него костью в горле застрял. Хотя Поживанов (тогдашний мэр города) только из-за меня и затеял эту стройку. А поставит кого-нибудь из своих (впоследствии так и вышло).
Слезы лились из глаз беззащитного старика, хотя ему было всего лет шестьдесят. По своей редкостной доброте он терпел эти муки больше четверти века. На моих глазах священник сживал со света священника и правды искать было негде. От исповеди гонимого батюшки стало не по себе. Пожилой пастырь жалуется на своего собрата первому встречному, которого никогда не видал. А вдруг я такой же или еще хуже?
Именно в храм Святого Николая, где служил гонитель Щелочкова, мне и приходилось ходить, поскольку никаких других церквей поблизости не было. Из-за статуса кафедрального собора службы шли ежедневно по уставу и без сокращений. Это очень напоминало мне монастырскую службу подворья монастыря. И в храме святителя Николая была благодать.
К этому времени мой новый духовник выгонит в очередной раз с прихода Святого архангела Михаила батюшку Николая. За город, в старый дом без стекол в поселке Ялта, где поблизости строился храм Усекновения честной главы Иоанна Предтечи – февраль 1996 года. Затем, видя, как быстро строится церковь (помогал грек-предприниматель из Москвы), выгонит вновь. Теперь уже на совершенно голое поле, в поселок Агробаза.
Там, на рву, где расстреливали тысячами евреев, будет поставлен вагончик и в газете «Приазовский Рабочий» появится объявление. «Прошу помочь стройматериалами, особенно кирпичом, для постройки храма в честь равноапостольной Марии Магдалины. Деньги не нужны. Протоиерей Николай (Щелочков)».
Деньги, конечно, были нужны. Но батюшка жил в состоянии подследственного. Попроси он помощь деньгами, Марковский тут же вызовет отряд проверяющих из экономической милиции. Мол, старый стяжатель вновь начал обирать бедных бабушек и дедушек. И вместо стройки из старика сердечника вытрясли бы последние капли жизни.
Это будет последний приход гонимого священника. Здесь, на Троицу 27 мая 2007 года, прямо в алтаре, отойдет ко Господу митрофорный протоиерей Николай Щелочков. К этому времени я был практически умирающим от голодных приступов, вызванных неизлечимой болезнью. На похороны, знал точно, мне ехать нельзя. Задавят в давке до смерти. Проститься с настоящим, любимым мариупольцами пастырем съехался весь город, а металлургический комбинат им. Ильича оплатил грандиозный поминальный обед.