bannerbannerbanner
Проект «Мессия»

Олег Кравцов
Проект «Мессия»

Полная версия

– А вот и сюрприз, – взгляд Миши излучал спокойное самодовольство. – Сегодня наш вечер, бро! Пойдем скорей, – Миша под ярким лучом софита двинулся к сцене, увлекая за собой товарища. Эндрю заметил, что в зале прибавилось и гостей, и музыкантов. – Смотри, сколько музыкантов – это специально, чтобы качество звука повысить, – шепнул Миша, словно угадав мысли друга.

Ребята вышли на сцену, и Миша обратился к публике:

– Леди и джентльмены, разрешите представиться, меня зовут Миша, и я рад приветствовать всех в моем скромном уютном уголке. А это мой друг Эндрю. Я Миша, – Миша указал на себя. – Это Эндрю. Миша – Эндрю, – он переводил руку с себя на Эндрю. – Мы с Эндрю хотели бы спеть для вас песню. Но мой друг немного стесняется, ему необходима ваша поддержка, вы поддержите его?

Зал издал какие-то неопределенные звуки, кто-то похлопал в ладоши. Оркестр начал негромкое вступление скрипками.

– Это песня о борьбе и надежде, о важности первых шагов, о верности и победе света над тьмой. Но самое главное – это песня обо мне и моем друге Эндрю.

В этот момент вступили ударные, и оркестр заиграл в полную силу. Одновременно с этим изменилось выражение Мишиного лица. Оно стало пронзительным и суровым, взгляд устремился вдаль. Такая перемена не укрылась от зрителя и привлекла дополнительный интерес. Мелодия была ритмичной и величественной одновременно. Наконец после очередного боя барабанов Миша запел:

– Неба у-утреннего стяг, в жизни ва-жен первый шаг

Слышишь ре-ют над страно-ою ветры я-ростных атак!

Миша картинно положил руку на плечо другу.

– И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди-и

И Эндрю-ю такой молодой, и Миша идет впереди!

В момент произнесения имен Миша выразительно указывал то на себя, то на Эндрю. Некоторые в зале догадались, чего от них хотят, и начали подпевать. В этом сильно помогли девушки-танцовщицы, которые теперь находились в зале в качестве отдыхающих и помогали создавать атмосферу. На втором припеве подключился практически весь зал, выкрикивая «Эндрю» и «Мишья» в нужных местах. Никто не понимал русских слов, но в целом все выглядело довольно зрелищно. Голос у Миши был не очень сильным, но вполне приятным, и в ноты он попадал. Основной эффект, конечно же производила музыка в исполнении оркестра и эпатажный вид солистов. Некоторые присутствующие снимали происходящее на мобильные телефоны. Потом были аплодисменты и селфи.

Наконец парни ушли за свой столик, расположенный в отдельной секции, любезно пригласив с собой тех самых девушек из танцевальной труппы. Весь вечер в клубе играла российская музыка различных жанров. Ребята веселились и танцевали, швыряя в воздух шапки. Периодически Миша залезал на сцену, вытаскивая с собой Эндрю, и они пели песни. Эндрю больше не стеснялся. Он с удовольствием подпевал, смешно имитируя русские слова.

– Спасибо тебе, Майкл, за вечер, – говорил Эндрю, – Ты не представляешь, как я тебя люблю!

– Знаю. Я тоже тебя люблю, брат, – отвечал ему Миша, – только ты так говоришь, будто жизнь у нас с тобой заканчивается, а она, хочу заметить, только-только начинается. И кстати, сюрпризы на сегодня еще не закончились. Ша-ашку! – замахал Миша руками, обращаясь к официанту, стоящему неподалеку. – Принесите мне ша-ашку!

– Чего? – глаза Эндрю округлились.

– Спокойно, товарищ, не ссать! Я собираюсь кое-кому сегодня отрубить голову.

– Миша, не надо, – произнес Эндрю, картинно воздев руки. Он уже был изрядно подшофе, и ему ужасно хотелось посмотреть, что за номер собирается выкинуть его друг на этот раз.

– Надо, Эндрю, надо, – не менее картинно ответил Миша и двинулся к сцене.

– Дамы и господа! Товарищи! – начал он, обращаясь к залу. – В нашем мире много несправедливости! А с помощью чего испокон веков добивались справедливости благородные люди? Правильно! С помощью оружия!

В этот момент галантный гарсон поднес Мише длинный деревянный футляр. Крышка футляра была открыта. В нем на бархатной подложке лежала блестящая сабля. Миша взял ее в руки и поднял над головой.

– Это шашка Будённого – великого русского маршала. Таких в мире всего две. Одна здесь с нами, вторая в Москве в музее воинской славы.

Зал с любопытством наблюдал за очередным чудачеством хозяина заведения.

– А этот сосуд называется «Мельхиседек», что на библейском означает «справедливость». И в нем тридцать литров прекрасного французского шампанского!

Через весь зал по направлению к сцене официанты катили украшенную бенгальскими огнями конструкцию, напоминающую танк. Башней у танка была уложенная на бок гигантская бутылка характерной формы, а дулом – длинное вытянутое горлышко. Зал заметно оживился.

– Тридцать литров справедливости, друзья! И я собираюсь сейчас добыть ее для вас с помощью этой сабли.

Оркестр заиграл тушь. Многие встали со своих мест, чтобы получше разглядеть происходящее.

Миша подошел к тележке и неторопливо приставил острие сабли к горлышку. Несколько раз он плавно, словно поглаживая, провел клинком по стволу туда-сюда, после чего резким размашистым движением снес бутылочное горлышко аккурат в том месте, где была пробка («Херак!»). Из отверстия ударила струя шипучей жидкости. Зал аплодировал и шумел от восторга. Мало кто был готов к такому исходу. Миша первым налил бокал.

– Преисполнимся же справедливости, друзья! До дна! Пусть каждый отведает вкус справедливости! И однажды мы добьемся ее для всего мира!

Потом были песни и танцы. Под мелодию «Кэптан Джек» Миша пел свои собственные слова. В русском переводе они звучали примерно так:

Губочки, сисечки, попочки, писечки

Э-ё коммунизм (э-ё коммунизм!) – берегись капитализм

Любим девушек мы разных: черных, белых, синих, красных

Ручки вверх, ручки вниз – будем строить коммунизм

Ручки вниз, ручки вверх – любим девушек мы всех

Все танцуют вместе с нами – коммунизм не за горами

Три-четыре, три два раз – веселись рабочий класс…

Сложно было понять, выдумывал он эти фразы на ходу или заготовил заранее. Слова, конечно, были полной белибердой, но публике они заходили нормально, некоторые даже подпевали.

«Как же напился сегодня этот забавный русский паренек», – думали отдыхающие, благодушно посматривая на сцену. И только Эндрю знал, что Миша в этот вечер выпил совсем немного. Буквально через несколько часов ему предстояло совершить непростое и, возможно, самое главное путешествие в своей жизни.

Вскоре ребята покинули заведение, они решили провести остаток вечера у Миши на яхте, в более уютной и спокойной обстановке. Несколько девушек из подтанцовки охотно согласились составить ребятам компанию.

– Время прошло, следы испарились! – шутил Миша, подмигивая другу, когда компания спускалась в зону отдыха. – Теперь ни одному буржую даже с самым тонким обонянием не разнюхать Великой тайны революции!

Ребята общались, слушали музыку, дегустировали напитки из бара. Миша был и весел, и грустен одновременно. Он понимал, что сегодня он, возможно, в последний раз отдыхает на борту своей любимой яхты.

Глава 8. Гоблины

Пожилой мужчина с цепким умным взглядом вышел из подземного перехода и направился вниз по Тверской. Марк Антонович любил проехаться на метро, пройтись пешком любимым маршрутом. Это помогало настроиться на нужный ритм, почувствовать внутренний пульс столицы. Мужчина всматривался в лица людей, прислушивался к разговорам. Оперативки и аналитические отчеты о социальном самочувствии страны – это хорошо, но ничто не заменит личных впечатлений.

Марк Антонович был реалистом и скептически относился к результатам всевозможных соцопросов и институциональных исследований общественного мнения. Он слишком хорошо знал, как и для чего они делаются. Практика жизни убедительно доказала, что самые правильные, самые достоверные данные об умонастроениях – это те, что удается добыть непосредственно из тела общества, когда само «тело» при этом ни о чем не догадывается. Потому-то Марк Антонович всячески поощрял в своем ведомстве «хождение в народ» или «выход в поле» – так обычно называли непосредственные вылазки подчиненных в общественные места. Особенно он ценил разработанный им самим метод социального погружения, когда сотрудник вживался в иную роль, осваивал какое-либо необычное ремесло, становился своим в каком-нибудь сообществе. Причем совершенно неважно, что это было за сообщество: байкеры, наркодилеры или профессиональный союз писателей. Это помогало не терять связь с почвой и защититься от профессиональных деформаций.

Мужчина остановился возле вагончика фастфуда «Русский кебаб» и заказал себе кофе с шавермой. Кофе был так себе (чего ожидать от уличной кафешки), а вот шаверма была очень даже ничего. Плакат социальной рекламы на торце дома напротив агитировал поступать на военную службу. Внезапно внимание мужчины привлек бомж, который лениво тащил за собой какую-то коричневую штуку на колесиках. Бомж остановился неподалеку и апатично копался в мусорном контейнере. Марк Антонович некоторое время всматривался в его лицо со вспухшей щекой, потом отставил в сторону кофе и направился к бедолаге.

– Любименко, ты что ли?

Оборванец поднял глаза на подошедшего.

– Так точно, товарищ генерал, – ответил бомж полушепотом, опасливо осматриваясь по сторонам.

Марку Антоновичу нравилось вычислять особистов, замаскированных под случайных людей.

– Отличная работа, Любименко. Еле узнал тебя. Уф-ф, даже вонища от тебя бомжатская.

– Стараемся, товарищ генерал.

– А зубы как такими черными сделал? Неужели свои?

– Никак нет. Накладные.

– А чего щека распухла?

– Шемки, товарищ генерал.

– Чего? – не понял Марк Антонович.

– Шемки, – повторил бомж и сплюнул в грязную ладонь, на которой в луже вязкой слюны виднелись вспухшие от влаги тыквенные семечки.

– Отлично придумано, Любименко. Молодец. Давно в погружении?

 

– Два месяца, товарищ генерал.

– Хорошо. Очень хорошо. Как жена, дети?

– Нормально, товарищ генерал. Скучают.

– Это правильно. Чем дольше расставание, тем слаще будет встреча. Ты когда из погружения будешь выходить, не забудь дератизацию с дезинсекцией провести, чтобы вшей каких с клопами в семью не принести.

– Непременно, товарищ генерал.

– Подготовь потом отчет и передай мне через Серегина.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

– Ну все, бывай, – Марк Антонович хотел было развернуться, но остановился. – Погоди, на-ка вот, подкрепись. Голодный, небось, – мужчина протянул бомжу недоеденную шаверму.

– Спасибо, товарищ генерал.

«Какой все-таки хороший, душевный человек наш Марк Антонович», – думал про себя майор Любименко, глядя вслед удаляющейся фигуре.

*

Марк Антонович был задумчив. Он заслушивал доклад по результатам закрытых исследований. Доклад касался текущей ситуации в стране. «Онтологический кризис», «цивилизационный тупик», «ловушка уникальности», «дефицит прогрессивного смыслообразования», «темпоральный пессимизм». Выводы были сформулированы по-разному, но сводились к одному: страна в глубокой идейной жопе.

– Соревнуетесь вы там что ли в своих институтах, кто позабористей терминов нахуевертит? – Марк Антонович стрельнул глазами на интеллигентного мужчину в очках с характерной бородкой.

На неудобные выводы кабинетных умников можно было бы, конечно, наплевать. Но эти выводы, во-первых, совпадали с результатами глубинных замеров, а во-вторых, и это самое главное, с личными ощущениями Марка Антоновича. Три совпадения сразу – это, знаете ли, аргумент.

– Диагнозы вы ставите грамотно – этого не отнять (диагносты хреновы), – продолжал Марк Антонович. – То, что безнадега в стране и народ дезориентирован, с этим не поспоришь. Вопрос, как из этого состояния выбираться?

И не то, чтобы в отчетах не было предложений – были. Но были они либо абстрактно-теоретическими, типа «генерация позитивного образа будущего», «формирование прогрессивной цивилизационной парадигмы». Либо совсем одиозными вроде «всенародное освоение Арктики», «объявление войны НАТО», «инициация революции и гражданской войны», «возврат к репрессиям и массовым расстрелам».

«Нет. Не то, все не то!» – ни одна из идей не цепляла и не казалась Марку Антоновичу уместной.

– И с чем мне, по-вашему, на совет выходить? – взгляд хозяина кабинета снова обратился на очкарика.

Докладчик молчал. Вопрос был риторическим.

– М-да, но не Мессию же нам с неба вызывать, чтобы он нам тут все разрулил. Или позовем, а, Модест Михалыч? Давайте вместе подымем голову в небо и покричим, чтобы нам оттуда Мессию прислали: «А-у, Мессия, приди, порядок наведи!»

На последних словах генерал приложил к губам ладонь в форме рупора.

– Чего же Вы не подхватываете, Модест Михайлович? Меня одного не услышат.

Докладчик хлопал глазами и отводил взгляд. Ему было неприятно выслушивать то, что говорил ему хозяин кабинета.

– «Одним из вариантов решения данной дилеммы мог бы стать уход из мировоззренческой прогрессивистской парадигмы Запада в иное аксиологическое измерение», – зачитал вслух Марк Антонович. – Как Вы себе это представляете, Модест Михайлович? Потрудитесь объяснить. Смирнов, ты понимаешь, чего надо делать? А ты, Мариев? – обратился он к двум неуловимо похожим друг на друга мужчинам со спокойными внимательными глазами. – Как же мы все раньше до этого не додумались? Всего делов-то – уйти в иное аксиологическое измерение, – лицо Марка Антоновича было вполне серьезным. – Продемонстрируйте-ка нам, Модест Михалыч, вот прям здесь и сейчас, как это сделать. Зайдите-ка в иное это ваше измерение, научите, не стесняйтесь. А теперь представьте, дает мне слово академик Семённый, а я ему отвечаю: «Надо нам всем просто в иное аксиологическое измерение уйти. И будет нам всем счастье».

– Это была теоретизация, Марк Антонович. Проблема рассматривалась нами на философско-теоретическом уровне осмысления. Для перехода в практико-методологическую плоскость потребуется время и дополнительные исследования.

– Ясно. Ну что ж, исследуйте, товарищи ученые. Родина ждет от вас результатов.

**

Основная часть совещания закончилась. Мужчины в очках в кабинете больше не было. Марк Антонович остался в узком кругу со своими птенцами-орлятами. Так он про себя называл двух непосредственных подчиненных, с которыми работал уже много лет и на которых имел далеко идущие планы.

Кабинет Марка Антоновича выглядел предельно аскетично: два стола с венскими креслами, несколько шкафов с книгами, вешалка для одежды, круглый журнальный столик. В шкафу за стеклом стояли бронзовые бюсты советской эпохи, графин с водой, бутылка водки и несколько граненых стаканов. На стене висел портрет Дзержинского с цитатой:

«Любовь – творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого»

Те, кому доводилось бывать в этом кабинете, знали, что цитаты под портретом периодически менялись. Выбор цитат, по-видимому, был как-то связан с настроением хозяина.

В кабинете находилась зона отдыха, которую отгораживала складная ширма. Обычно ширма была наполовину сложена, и посетители могли видеть за ней кушетку с подушкой и простеньким клетчатым одеялом, похожим на те, что выдавали когда-то в поездах. Марк Антонович спал там, когда уставал (он в принципе любил поспать). Возле кушетки на прикроватной тумбе иногда можно было увидеть открытую стеклянную банку с домашними соленьями или блюдце с куском сала на краюшке черного хлеба. Там же, в зоне отдыха, виднелась почти незаметная дверь в «подсобку».

Марк Антонович неторопливо достал папиросу из пачки «Беломора» и вставил ее в деревянный мундштук. Почти все из имевшегося в кабинете было для атрибутики и создания правильной атмосферы, но для особых случаев в кабинете всегда находился хороший коньяк, виски и коробка душистых сигар («от кубинских товарищей»). В общем-то и курил хозяин кабинета не в затяг, а просто дымил папиросой для красоты.

– Что скажете? Как вам доклад Уточкина? – наконец спросил Марк Антонович, выпустив в воздух кольцо папиросного дыма. Запах табака был неприятным, но никто из присутствующих не обращал на это внимания.

– Ну что сказать. Умных слов много, а конкретики ноль, – произнес тот, что был потемнее.

– По текущей ситуации все вроде по делу. Но мы и без них все это знали. А предложения – либо полная дичь, либо ни о чем, – отозвался следом тот, что был посветлее.

– Зачем мы вообще с ними сюсюкаемся, Марк Антонович? Мы ведь в итоге всегда делаем по-своему.

– Согласен. Закрепощенность и душевный бюрократизм сделал наших ученых идейно бесплодными. Но иной науки у нас нет, а без нее в современном мире никак. Так что сюсюкаться с ними мы будем, это хороший тон. В общем-то эти люди не виноваты, что не соответствуют нашим ожиданиям. Именно поэтому не их, а наша функция создавать смыслы и творить историю.

– «Если не мы, то кто же – кто же, если не мы!?» – в один голос произнесли двое мужчин. Эта фраза, по-видимому, имела для присутствующих какое-то значение, потому что Марк Антонович при этом посмотрел на подопечных очень одобрительно.

– Почетная миссия науки – быть нашим интеллектуальным эскортом (в хорошем смысле этого слова) и держать свой фронт. А с этим они справляются. Попробуй сегодня Карл Маркс просочиться в их ряды – он бы провалил все собеседования и экзамены. В лучшем случае всю жизнь просидел бы в должности лаборанта в каком-нибудь Усть-Пендюйском сельско-педагогическом. В общем, труд наших ученых мы должны уважать, как любой иной честный труд. И язык их птичий должны знать, чтобы понимать, о чем они там между собой чирикают.

Марк Антонович говорил, как бы размышляя вслух.

– Уточкин наш – редкостный прохвост, но башковитый и очень многообещающий. Умеет подгрузить умными фразами. Под фразами этими обычно скрывается пшик либо вполне банальные вещи. Но говорить ему такое напрямую нельзя – обидится. Вся его научная деятельность заключается в передирании и переносе на отечественную почву всего, что делает Гарвард. Получается слабенько, но что делать. Иначе у нас вообще гуманитарная мысль загнется. Так что Уточкин наш – молодец. Гордость отечественной науки. За что мы все его любим и ценим. И будем защищать от любых клеветнических обвинений в домогательствах к студенткам.

В кабинет вошел секретарь и поставил на стол поднос с тремя стаканами крепкого золотисто-коричневого чая и блюдце, на котором лежали кубики сахара и три ржаных печеньки. Марк Антонович поблагодарил и продолжил:

– Начать войну с НАТО, загнать народ на Севера́, вернуть репрессии. Когда я слышу эти страшные слова, у меня по коже бегут мурашки, – старик поежился. – Откуда столько кровожадности и злобы у этих с виду безобидных интеллигентных людей?

Он бросил в стакан два кубика сахара и помешал алюминиевой ложечкой.

– И это, хочу заметить, цвет отечественной гуманитарной мысли. Хочется спросить, где же гуманизм у наших гуманитариев?

Хозяин кабинета посмотрел на собеседников, словно ожидая, что они ответят на риторический вопрос.

– Выдвигая свои предложения, они прикрываются тезисом академика Семённого «об управляемом социальном потрясении». На мой взгляд, слова великого классика поняты ими слишком однобоко. Будён Будёнович нигде не писал, что «социальные потрясения» – это непременно война или репрессии. А главное, с чего товарищи ученые взяли, что такого типа «потрясениями» получится управлять? Они сами не понимают, с какой стихией придется иметь дело.

Шеф взглянул на сидящих за столом, как бы проверяя, проникаются ли они глубиной его мысли.

– Я как человек высоких гуманистических идеалов, – на этих словах его лицо слегка приподнялось, – считаю такие предложения неуместными ни с моральной, ни с функциональной точки зрения. Кроме того, вам не кажется, что все эти варианты эстетически и интеллектуально примитивны. Никакого изящества, глубины, креатива. Все толсто и мрачно.

Шеф взял с блюдца печеньку, обмакнул ее в чай и откусил влажный краешек.

– Раньше социальная хирургия была болезненной, но необходимой частью общего плана. Старые, отжившие элементы искоренялись, чтобы дать дорогу всему новому, прогрессивному. Делать такое сегодня – это значит бессмысленно исполнять ритуал в надежде, что заработает. Аборигены Меланезии строят на заброшенных американских аэродромах самолеты из пальм и соломы. Они думают, что приманят таким образом настоящие самолеты, и летчики угостят их кока-колой с булками. Эти аборигены тоже пытаются вернуть добрые времена. Они тоже надеются, что ритуал сработает… – Марк Антонович постучал папиросой, сбивая пепел. – Но мы ведь с вами не аборигены и знаем, чем обернется этот ритуал. В нашем случае результатом станет национальная, а возможно, планетарная катастрофа.

– За Вами, Марк Антонович, записывать нужно, чтобы не потерять жемчужины мысли, – аккуратно заметил один из подчиненных.

– М-да. С хорошими мыслями нынче проблема. Вырождаются мыслители. Мельчают. Последний из великих – мой учитель и старший товарищ академик Семённый, последователь и идейный воспитанник Феликса Эдмундовича.

На этих словах взгляды обоих гостей скользнули на портрет над головой генерала.

– А как же Вы, Марк Антонович? Вы ведь тоже… – вставил ремарку второй подчиненный.

– Куда мне, – отмахнулся генерал. – Я его бледная тень. Хотя, как знать, может придет время, и мои труды оценят потомки или даже современники. После снятия секретности, конечно.

Взгляд Марка Антоновича на несколько секунд стал задумчивым и грустным. Возможно, он сожалел, что из-за грифа секретности его труды не смогут оценить современники. Он снова затянулся, выпустил облако дыма и продолжил:

– Желать войны сегодня – значит сознательно идти на планетарный суицид. Обычная война по щелчку перерастет в ядерную, и тогда кирдык всему. В бункере места на всех не хватит. А на земле никто не выживет, кроме, возможно, Любименко.

Марк Антонович взглянул на собеседников. Их лица были спокойны и сосредоточенны.

– Любименко наш – молодец. Настоящий боец, чекист. Два месяца с бомжами в погружении. Без семьи, без детей. Понимает, что государство должно контролировать все, даже самые темные закоулки общественной жизни: криминал, ученых, проституток – всех. Тут не до эстетики. И Захарьянц наш тоже молодец. Сколько сил потратил, чтобы к гомосекам в секту внедриться. Сам вызвался. Говорит, что мерзко, противно, каждый раз через себя переступает, но идет. Потому что ответственность чувствует перед страной и народом. Понимает: упустим инициативу, проявим пассивность, и непонятно какими потрясениями для общества вся эта гомосятина обернется.

Генерал многозначительно покачал головой. С полминуты молчали.

– Погодите-ка, совсем забыл. Я вас сейчас чудесным вареньем угощу – вишневое, из деревни передали, – Марк Антонович пошарил под столом и достал небольшую стеклянную банку, накрытую пластиковой крышкой. – Сережа, открой, пожалуйста, а то у меня пальцы уже не те.

 

«Сережа» откупорил банку и поставил в центр стола.

– Результаты глубинных замеров говорят, что все эти суицидальные идеи, которые с таким пафосом выдали нам товарищи ученые, давно гуляют в дебрях народных масс. А это значит, что градус безысходности близок к критическому, и народ готов к катастрофе, как единственно возможному выходу. И его можно понять. У народа нет мечты, нет надежды, нет цели. А что же за жизнь без мечты? И никто, кроме нас, чекистов, не в состоянии помочь нашему народу обрести мечту. Кстати, у вас есть идеи по поводу мечты для народа?

– Нет, товарищ генерал… – вопрос был неожиданным и, по всей видимости, ставил сидящих в тупик.

– Плохо. Вот и у меня пока нет. И это меня очень, знаете ли, удручает. Понимаете, товарищи, если мы в какой-то разумный срок не придумаем для народа мечту, он пойдет на суицид и устроит самому себе такие социальные потрясения, от которых нам всем мало не покажется. Так что вам задание: к следующему четвергу представить по два-три рецепта народного счастья. Вопросы есть?

Мужчины молчали. Вопросов, по-видимому, у них не было.

– Ладно, хватит лирики. Давайте-ка вернемся от абстрактного к конкретному. Сергей, что у тебя там за активность в Штатах? – обратился он к тому, что был потемнее.

Подчиненный в общих чертах доложил о зафиксированном в США нетипичном поведении отпрыска видного представителя российской финансово-промышленной олигархии. Слова он подкреплял фото- и видеоматериалами. Марк Антонович слушал с интересом.

– М-да. Поведение довольно неординарное. А что конкретно тебя в нем зацепило, Сережа? – спросил он, когда докладчик наконец закончил.

– Проявление аномальной поведенческой активности на территории основного геополитического противника, в среде соотечественников с высокой степенью экономической значимости. По причине ярко выраженной идейно-идеологической составляющей случай идентифицирован как потенциальная угроза, относящаяся к сфере ответственности центра экзистенциальной безопасности…

– Стоп-стоп. Давай без казенщины, а как есть, от души.

– Да ничего особенно не зацепило. Охреневший сынок богатого папы со скуки или под воздействием чего посильнее находится в состоянии измененного сознания. В смысле – кукухой поплыл от хорошей жизни. И все это с опорой на марксизм. Не хотелось бы, чтобы этот клоун своими действиями интересам страны напортачил. Мало ли как это американцы обыграют. Все-таки отец у него не рядовой гражданин.

Марк Антонович удовлетворенно кивал головой.

– Дмитрий, а ты что скажешь? Без казенщины.

– Присоединяюсь. Из той фактуры, что есть, – идиот.

Марк Антонович снова удовлетворенно кивнул.

– То, что ты, Сергей, увидел в этом парне угрозу – это хорошо. Молодец. Но наша задача видеть мир не только с позиции угроз, но и с позиции возможностей.

Шеф поднял вверх указательный палец и, убедившись, что оба взгляда сфокусированы правильно, продолжил:

– Дмитрий назвал парня идиотом, сам не понимая, что продвинулся в своих оценках намного дальше.

«Дмитрий» оставался невозмутимым, однако чувствовалось, что похвала ему приятна.

– Но, называя парня идиотом, ты вложил в это слово совершенно неправильный, негативный смысл. Кто такой идиот? – это человек, живущий на своей волне, по своим законам, не особо считаясь с реальностью. Заметьте, не умник, а именно дурак – герой наших сказок, потому что живет как бы в ином измерении и по итогу уделывает умников. Так что не все так однозначно в этом словце для русского человека. А какие бывают идиоты?

По вопросительному взгляду и паузе стало понятно, что на вопрос нужно отвечать.

– Полные?

– Так.

– Круглые?

– Так, – в глазах генерала блуждал лукавый огонек.

– Абсолютные?

– Еще.

Подчиненные пытались угадать, чего от них хочет начальник, и по принципу мозгового штурма называли характеристики, которые приходили в голову.

– Редкостные?

– Ближе.

– Клинические?

– Красиво, но не то.

– Полезные?

– Бинго! – генерал слегка щелкнул пальцами в воздухе. – Когда-то нам говорили, что в России две беды, – Марк Антонович взглянул на подчиненных, словно желая убедиться, понимают ли они, о каких бедах идет речь. – Так вот, информация устарела. В России дураков сейчас днем с огнем не сыщешь. Целая страна умников. В том и беда. От того и несчастен наш народ.

– Горе от ума, – покивали головами подчиненные, демонстрируя, что следят за ходом мысли шефа.

– Умников много, а вот с дураками проблема, – продолжал генерал. – Особенно с идиотами. Идиоты – это вообще соль земли русской, на них все держится. Идиоты – наше все. Если бы не они, пропала бы давно Россия-матушка. Качественные, отборные идиоты на дорогах не валяются. В естественных условиях их уже почти не сыскать. Их теперь в закрытых вольерах как племенных бычков выращивать надо. Ухаживать, условия создавать. Чуть не уследил – поминай как звали: пропал идиот, в умника превратился. А оттуда дороги назад нет.

Генерал сделал паузу. Его взгляд стал задумчивым, лицо слегка расслабилось. Это означало, что его мысли от конкретного переходят к абстрактному.

– Там, на Западе, наш коммунизм считают идиотизмом. А мы в свою очередь считаем идиотизмом их либерализм. Получается, что вся наша жизнь – борьба враждебных идиотизмов. Чей идиотизм сильнее, тот и рулит, тот и правила свои устанавливает. Вот сейчас на земле процветает либеральный идиотизм. Но только мы с вами знаем, что наш русский идиотизм самый лучший и сильный. Тот, что принес нам Карл Маркс и развил великий Ленин со своими соратниками. И он, наш идиотизм, жив, он не сломлен, он живет в наших душах, копит силы и ждет своего часа для решающего боя. И нет ничего мощнее и прекраснее нашего русского идиотизма. Да, Дима, – в глазах одного из орлят шеф увидел недоумение.

– Но ведь Маркс не русский, как он мог принести нам русский идиотизм? – осторожно задал вопрос птенец.

– Резонно, – похвалил Марк Антонович. Он вообще любил вопросы. Это позволяло ему оценивать степень понимания и уровень развитости оппонента. – Русский идиотизм у нас и без Маркса был испокон веку. Маркс предложил слова, которые выразили наши идеи наилучшим образом. Именно поэтому мы его так любим и чтим.

Помолчали.

– Присмотреться нужно к этому парню, – наконец нарушил паузу хозяин кабинета. – Интересный персонаж. Есть у меня на его счет кое-какие соображения. Пока озвучивать не буду, чтобы не спугнуть. Мариев, бери его в разработку плотненько и держи меня в курсе событий, а ты, Смирнов, подготовь подноготную о родителях, прежде всего о папаше нашего героя. Ну все, идите. А я прилягу, отдохну немного. Устал я что-то. Вообще часто стал уставать – возраст. Как варенье, кстати? Понравилось? Кому больше понравилось?

По реакции мужчин было абсолютно непонятно, кому варенье понравилось больше.

– Держи, Сережа, – генерал захлопнул крышку на банке варенья и протянул ее одному из мужчин. – Так, и тебе, Дима, чего-нибудь дам, а то как-то неловко отпускать тебя с пустыми руками. На вот, по-моему, крыжовник, – Марк Антонович извлек из стола банку, накрытую целлофаном, зафиксированным резинкой.

Мужчины встали из-за стола, пожали руки хозяину кабинета. Марк Антонович проводил их до двери.

– Геннадий, – обратился он к секретарю. – никого ко мне не впускай. Все, честь имею. Работайте, – бросил на прощание генерал и захлопнул дверь.

***

Спал Марк Антонович недолго – часик-полтора. После чего пошел по кабинетам подчиненных. На внутреннем сленге это называлось «докторский обход». Он любил подойти к каждому, лично узнать, как дела, нет ли у кого в чем-либо нужды. Ему льстило, что заглаза подчиненные называли его «отцом». Все об этом знали и именно так и называли между собой своего шефа.

Чтобы не нагружать отца, подчиненные на вопрос о проблемах говорили о какой-нибудь мелочи: нет кофе в кофемашине, закончилась бумага для принтера, сломался ксерокс. Любую просьбу отец тут же приказывал исполнить, часто выдавая деньги из собственного кармана. Он ходил от работника к работнику и для каждого у него находилось доброе слово, теплая улыбка, приветливое «здравствуйте». Этому всему он научился у своего шефа, а тот у самого Феликса Эдмундовича.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35 
Рейтинг@Mail.ru