Олег Таругин
Морпех. Ледяной десант
Глава 3
Артналет
Район Южной Озерейки,
утро 4 февраля 1943 года
Степан отреагировал на полном автомате, на рефлексах отрабатывая намертво вбитые боевые навыки: выйти из-под обстрела, найти укрытие, проверить оружие, вступить в бой. Мельком порадовался, что керосинка не погасла: в темноте пришлось бы куда как сложнее. Метнувшись к нарам, ухватил ближайший автомат и подсумок с запасными дисками и, пригнувшись, чтобы не расшибить голову о просевшую подпорную балку, рванул к выходу. Сорвав плащ-палатку, толкнул дверь от себя, краем сознания припомнив, что открываться она вроде бы должна наружу, дабы не внесло внутрь ударной волной близкого взрыва. Или все-таки наоборот, чтобы снегом или землей не привалило? К занятиям по полевой фортификации Степан, как и большинство курсантов, относился без особого пиетета, искренне полагая, что в современной высокоманевренной войне морпехам копать блиндажи уж точно не придется, тем более для подобного имеются инженерные войска, а вот надо же – и запомнилось кое-что, и пригодилось. В том смысле, что дверь послушно распахнулась – именно что наружу…
Левчук с Аникеевым, судя по металлическому лязгу и сдавленному мату за спиной, отреагировали столь же быстро и занимались примерно тем же самым. То есть экстренно «выходили из-под обстрела», не дожидаясь повторного прилета фугасного подарка, который, вполне может статься, на сей раз ляжет с полным накрытием и от которого вряд ли защитит хилый накат немецкого – или кто там его строил? Вроде бы в разговоре еще и румын упоминали? – блиндажа. А в том, что на втором слое бревен вражеские саперы определенно сэкономили, Степан даже не сомневался, уж больно щедро сверху землицей сыпануло.
Снаружи была сизая от дыма морозная ночь, и тухло воняло сгоревшим тротилом.
Алексеев на секунду замешкался, пытаясь сориентироваться и понять, куда, собственно, следует бежать. Нет, понятно, конечно, что вверх по нескольким вырубленным в мерзлой земле ступенькам – и дальше по ходу сообщения, вот только оный ход уходил и вправо, и влево.
– Направо давайте, тарщ лейтенант, – ощутимо пихнул в спину старшина. – Левый ход наверняка завалило, как раз с той стороны и рвануло.
Степан послушно двинулся в указанном направлении, успев пробежать метров пять, прежде чем очередной осколочно-фугасный подарок лег совсем недалеко от траншеи: похоже, фрицы заранее пристрелялись по собственным бывшим позициям. Короткая вспышка, могучее «бу-бумм», выворачивающий внутренности акустический удар – и лупящие по головам и спинам залегших бойцов комья мерзлой земли. Спустя буквально секунду – еще один разрыв, теперь где-то позади, как бы даже не в районе блиндажа, светлая ему память, коли так. Похоже, угадал: в окоп посыпались обломки искромсанных бревен, расщепленные доски, еще какой-то мусор.
– Ух, ё! – прокомментировал происходящее старшина, тряся головой. – Метко садит, сволочь! Держите, тарщ лейтенант, шлем, а то, не ровен час, голову зашибет! А вот автоматик вы бы мне…
Левчук не договорил, одновременно с высверком очередного взрыва утыкаясь в землю. Снова бабахнуло, щедро одарив морских пехотинцев новой порцией земли. Впрочем, Алексеев его прекрасно понял: судя по всему, пистолет-пулемет, который он прихватил, покидая блиндаж, принадлежал старшине. Не оборачиваясь, забрал у бойца каску, напялил на голову. Не успевший просохнуть подшлемник неприятно холодил кожу, и Степан искренне надеялся, что влажный он из-за морской воды.
Еще один взрыв, и еще – немцы лупили залпами, не жалея боеприпасов. Утоптанное дно траншеи ходило ходуном, с оплывающих буквально на глазах стенок сыпалась земля, по затянутой плотным сукном бушлата спине и шлему молотили камни, в ноздри лезла тухлая кислятина сгоревшей взрывчатки.
Взрыв. Снова взрыв. Перерыв в пару-тройку секунд. Взрыв. Взрыв. Пауза. Взрыв. Пауза. Взрыв.
И только сейчас, всем телом вжимаясь в промерзшую наковальню новороссийской земли, по которой с безжалостным постоянством долбил исполинский молот немецкой батареи, впервые оказавшийся под артобстрелом Степан вдруг осознал, что именно он видел во время раскопок. И почему поисковики говорили, что в окрестностях города грунт в буквальном смысле нашпигован металлом. Вот этим самым металлом, который сейчас с нежным журчанием падал на занятые советскими морпехами бывшие фашистские окопы. И еще старший лейтенант неожиданно поймал себя на мысли, что точно не уверен, гаубицы по ним лупят или минометы: слух отшибло после первых же разрывов, так что пойди пойми, журчит оно или воет…
Взрыв. Взрыв. Взрыв. Оглушающая звенящим беззвучием пауза и противный металлический привкус во рту. Взрыв. Взрыв. Короткая передышка. Взрыв. Взрыв. Взрыв.
Аникеев все-таки не выдерживает, что-то иссупленно кричит (сквозь напрочь забитые уши не пробивается не один звук, кроме бесконечного глухого бумканья новых разрывов) и пытается встать. Но опытный старшина вовремя хватает его за поясной ремень, дергая назад и прижимая в земле.
И неожиданно наступает тишина.
Настоящая, а не звенящая в ушах тишина. Нет, противный, проникающий куда-то под самую черепную коробку комариный звон никуда не уходит, лишь меняет тональность. Старлей инстинктивно трясет головой, словно это может помочь. Осторожно приподнимается. С каски и бушлата сыплется земля, рот и нос забиты пылью. Неужели все закончилось? Интересно, сколько времени прошло? Час, два, больше? Нет, понятно, конечно, что глупость, что прошло от силы несколько десятков минут, но подсознание не верит, убеждая в обратном…
Левчук что-то говорит, и Степан неожиданно осознает, что уже начал его слышать:
– Впервой, что ли, говорю, под обстрел попал, лейтенант?
Морпех согласно кивает, судорожно, до рвущего горло кашля отплевываясь. Странно, вроде и земля мерзлая, а во рту – сплошная пыль, словно летом. И слюна вязкая, коричневая такая, будто шоколадный батончик сжевал. Вот только вкус у этого батончика больно уж странный.
– Тогда понятно, когда в первый раз, оно завсегда страшно. Я, тарщ лейтенант, честно вам признаюсь, когда впервые под германскими фугасами полежал, едва того, под себя не сходил. Причем сразу в обоих смыслах. Одно удержало – позориться перед товарищами уж больно не хотелось. А после и вовсе не до того стало, когда немец на наши позиции попер. Он-то, дура, считал, что с земелькой нас качественно перемешал, а мы ему так дали, что еще почти сутки позицию держали. Далеко это было, под самой Москвой. Ну так чего, оклемались? Держите-ка вот фляжечку, рот прополощите да водички глотните. Немного только, когда еще доведется новой набрать.
– Нор… нормально, – наконец отдышался Степан, с благодарностью принимая фляжку. – Спасибо, старшина. Что теперь?
– Так оно понятно что, – добродушно ухмыльнулся старшина. – Сейчас фриц на нас двинет, чтобы обратно из окопов выбить. Ну а мы ему прикурить дадим, чай, не впервой. Вы мне только оружие мое верните, добро? Поскольку штатное, и номерок в соответственном документе прописан. А я вам взамен другой дам, как давеча и обещался, и боеприпасом на первое время поделюсь.
Так до конца и не пришедший в себя Алексеев автоматически протянул старшине пистолет-пулемет, получив взамен точно такой же, разве что с расщепленным пулей или осколком прикладом, впрочем, надежно удерживаемым затыльником. С интересом повертел, изучая, благо света почти хватало: неподалеку что-то достаточно жарко горело. И надеясь при этом, что со стороны это не выглядит достаточно подозрительно – проверяет себе человек оружие, чтобы не подвело в самый ответственный момент, и проверяет. Мало ли что – грязь куда не следует набьется или заклинит чего, автомат-то не новый, недаром приклад расщепило. Не скажешь ведь, что впервые в руках держишь?
Ну да, тот самый знаменитый ППШ-41, знакомый по кинофильмам о войне и музейным экспозициям. Знать бы еще, как именно им пользоваться. Со спусковым крючком все понятно, со шпеньком впереди от него – тоже: ничем иным, кроме переводчика огня, он быть просто не может. Стопор магазина также вопросов не вызвал, хоть и располагался не шибко удобно – зимой да в толстых перчатках фиг сдвинешь. А вот где на этом легендарном раритете расположен предохранитель, еще нужно будет выяснить. Хотя вот же он, ребристый ползунок на рукоятке затворной рамы, входящий в соответствующий паз ствольной коробки. Вот и разобрались… наверное.
– И вот еще держите, тарщ лейтенант, мне чужого не нужно. – Старшина протянул Степану калашниковский штык-нож, о котором он, честно говоря, даже и не вспомнил. – Расскажете потом, от чего такая диковина?
– Обязательно, – машинально кивнул морпех. – Спасибо, старшина!
– Вот и договорились. Ванька, ты как, отошел малость? Поднимайся, да пошли позицию искать, потом, нутром чую, времени не будет. Я первым, вы с товарищем командиром следом. Тарщ командир, еще вопросик разрешите: а по имени-то вас как зовут? А то в блиндаже вы только фамилию назвали да звание.
– Степаном.
– Хорошее имя, правильное, – одобрил Левчук. – А меня Семеном матушка с батяней при рождении нарекли. Ну а товарища нашего Иваном кличут, это, полагаю, вы уж и без меня поняли. Вот и познакомились, стало быть.
Следующие несколько минут они пробирались по засыпанным близкими взрывами ходам сообщения. Бывшей вражеской линии обороны, кое-где полностью разрушенной прямыми попаданиями, досталось всерьез, однако в целом разветвленная сеть окопов все-таки уцелела. Не оттого, понятно, что немцы с румынами столь уж строго придерживались правил полевой фортификации, а благодаря многочисленным промахам собственной же артиллерии.
Пришедшие в себя после получасовой артподготовки морские пехотинцы занимали позиции, обслуживали оружие, оказывали первую помощь раненым, торопливо восстанавливали оплывшие окопы, истово рубя пехотными лопатками мерзлый грунт. Ни малейших признаков паники или даже растерянности не было: бойцы просто занимались привычной работой.
Перебираясь вслед за товарищами через завалы, уступая дорогу тащившим раненых и боеприпасы морпехам, старший лейтенант впервые в жизни увидел погибших в бою солдат – до того как-то не доводилось: в горячих точках Алексеев не служил, а на учениях несчастных случаев не случалось. Вот только выглядели павшие вовсе не так, как представлялось ранее, – изломанные взрывами, со снесенными осколками черепами и оторванными конечностями, с вывороченными из живота парящими на морозе сизо-серыми кишками, перемешанными с землей…
В какой-то момент Степана откровенно замутило, и без того ватные ноги задрожали, и он был вынужден привалиться к стенке окопа. Они как раз проходили мимо сидящего на корточках бойца, чье обезображенное лицо под пробитой крупным осколком каской было залито кровью, в полутьме кажущейся почти черной. Прошив тонкую сталь, осколок отклонился вниз, нелепо выворотив нижнюю челюсть, жутковато отблескивавшую в неверном свете двумя коронками из нержавейки на коренных зубах.
Опытный вояка Левчук, бросив на Алексеева быстрый взгляд, тут же отреагировал:
– Ничего, лейтенант, и так тоже бывает. Ты ж вроде из разведки, неужто раньше мертвяков не видал? – Старлей так и не понял, отчего старшина обращается к нему то на «вы», то на «ты». Да и какая, в принципе, разница?
– Из разведки, – кивнул морпех, потихоньку вживаясь в недавно озвученную самим же старшиной легенду – Но не видел, сразу после учебки сюда направили. Первый бой.
– Тогда понятно, – абсолютно серьезно кивнул тот. – Все мы такими были. Ты смотри, смотри, командир, запоминай. Чтобы потом сомнений ненужных не испытывать и врага не жалеть. Когда с германцем в рукопашной схватишься, злее будешь. И решительнее. – Наклонившись к убитому, старшина что-то сделал, протянув Степану поясной ремень с несколькими брезентовыми подсумками под автоматные магазины. – Держи… да держи, говорю, твою ж мать! Ему уже не нужно, а у тебя всех боеприпасов один диск! Вот еще гранаты возьми и лопатку, полезная вещь.
Шумно сглотнув, старший лейтенант принял скользкий от крови ремень, подпоясал бушлат, чисто автоматически запихнул за пояс две непривычного вида гранаты. Вроде бы РГД-33 подобные назывались. Прицепил рядом ножны со штык-ножом. Малую пехотную лопату после некоторого колебания просто засунул черенком за ремень на пояснице, поскольку чехла к ней отчего-то не прилагалось. Лопатка, к удивлению Степана, оказалась самой обычной МПЛ-50, отличаясь от привычной ему разве что клепаной тулейкой[6] и обжимным кольцом. В остальном же – все то же самое, что и в его время: пятиугольный штык и отполированный ладонями неокрашенный черенок с утолщением на конце.
– Молодцом, – одобрил старшина, надвигая на изувеченное лицо погибшего пробитую каску. – А то, что накричал на вас, тарщ лейтенант, так извиняйте, не со зла, а чтобы в чувство привести. Потом можете соответственным образом в рапорте оформить, мне уж не впервой.
– Какой на… рапорт, совсем, что ли, сдурел? – дернулся Степан, внезапно ощутив, что, похоже, окончательно пришел в себя. – Спасибо…
– Да завсегда пожалуйста, – хмыкнул тот, дернув небритой щекой. – Идемте, Ванька вон позицию подобрал. Сейчас попрут.
– Немцы? – проявляя чудеса догадливости, переспросил морпех.
– Угу. Или румыны. Не беда, нам особо долго-то держаться и не нужно, скоро наши вторую волну высадят, всяко попроще станет. Да и корабельной артиллерией подмогнут, чтобы всяким гадам жизнь медом не казалась. Долбанут главным калибром по разведанным ориентирам, только клочки по закоулочкам полетят, – и добавил с ухмылкой: – Ну ежели не промажут, понятно.
Несколько секунд Алексеев осмысливал услышанное, пытаясь сложить в уме хрестоматийные два и два, затем обратился к товарищу:
– Старшина, а сколько сейчас времени? Часы у тебя есть?
– Имеются, – гордо хмыкнул Левчук, задирая рукав бушлата. – Как младшему комсоставу да без часов? А времени сейчас в аккурат начало седьмого утра. Двадцать три минуты, ежели точно.
– Извини, старшина, но не будет никакой высадки. Ушли корабли, вот прямо сейчас в открытое море и уходят. И артподдержки тоже не будет.
– То есть как это не будет?! – протянул морской пехотинец, мгновенно закаменев лицом. – Это вы чего такое сейчас говорите? Панику с прочим пораженчеством разводите? Нехорошо получается, товарищ старший лейтенант… – последнее прозвучало почти как ругательство. Привлеченный повышенным тоном Аникеев, до того раскладывавший запасные магазины и гранаты в наскоро вырубленной в глине нише, непонимающе обернулся. И, словно бы случайно, перехватил поудобнее свой автомат.
Краем глаза отметив, что кожух ствола пока смотрит в землю, Степан продолжил:
– Ну ты ж уже догадался, что я из разведки, так? – Левчук осторожно кивнул. – Вот и слушай дальше. Раньше никак не мог сказать, права такого не имел. А теперь – могу, поскольку срок вышел. Главный десант изначально планировался именно там, в районе Станички. Сегодня – захват плацдарма, завтра, пятого числа, основная высадка. А здесь, где нас немцы с румынами ждали и к встрече подготовились – ну ты это и сам прекрасно видел, – проводился отвлекающий маневр, понимаешь? Только об этом практически никто не знал. Наша… ну в смысле моя группа должна была… впрочем, уже и неважно, поскольку нету больше моей группы.
– Так вроде бы наоборот все должно было произойти? – сдвинув каску на затылок, потер лоб старшина. – Нам именно так и доводили, на картах показывали…
– А ты еще не понял? – делано ухмыльнулся Степан, подумав при этом, что врать героическим предкам, конечно, очень плохо и стыдно, но иного выхода все равно нет. Сколько их там вышло к Станичке, около двух сотен из почти полутора тысяч? Да, именно так, максимум двести человек вместе с ранеными. А так, глядишь, и удастся кое-что изменить. Заодно и себя залегендирует – или как там подобное у авторов попаданческих романов обзывается? – Вот и фрицы так считали, потому и расколошматили нас в хвост и гриву. Только мы их в конечном итоге обманули, так уж выходит.
– Звучит вроде бы правдоподобно, – переглянувшись с Аникеевым, пробурчал тот, – да и объясняет, пожалуй что, многое. Ребят только жалко, сколько полегло, и сколько еще погибнет, когда эту атаку отобьем и поселок брать станем…
– Извини, старшина, тут мне ответить нечего. Я в Генштаб не вхож, не мой уровень, сам понимаешь. Да и вообще, первый бой, сам видел, как меня колбасило.
– Чего делало? – откровенно захлопал глазами Левчук. – Колбаса-то тут каким-таким боком?
– Да просто выражение такое, – отмахнулся морпех, лихорадочно придумывая подходящую отмазку. А вообще за языком теперь придется следить, тут тебе не родной двадцать первый век и даже не конец двадцатого. Сболтнешь что-то, не подумав, – объяснять придется, что в виду имел, поскольку это тебе не в интернетиках всякую хрень в комментах нести, на теплом диванчике с холодным пивком сидючи…
О, вроде придумал:
– Ну помнишь, немцев во времена Первой мировой колбасниками называли? Мне один мой боец об этом рассказывал, у него то ли батя, то ли дед на той войне воевал. Отсюда и пошло. Одним словом, «колбаситься» – значит, когда тебе сильно плохо. Как фрицам в те времена.
– Было такое, слыхал, – неожиданно легко согласился старшина. – Жаль, не дожали сволочей в империалистическую, и четверти века не прошло, как снова голову подняли да на нас поперли. Ничего, на этот раз в порошок сотрем да по ветру развеем, чтобы в третий раз не повторилось. А словечко смешное, да, надобно запомнить. Добро, тарщ лейтенант, после договорим. Располагайтесь вон там, а мы с Ванькой по сторонам. Коль осветительными ракетами пулять начали, значит, вот-вот в атаку пойдут…
Проверяя оружие, старлей неожиданно поймал себя на мысли, что практически не испытывает страха. Определенное волнение, понятно, ощущалось – щекотало в животе, чего уж там, достаточно ощутимо щекотало, – но вот страха как такового отчего-то не было. Хотя десять минут назад, когда под обстрелом в землю вжимался, казалось, от ужаса с ума сойдет. Или как минимум обос… опозорится, в смысле.
Вместо этого его разумом неожиданно овладело не испытанное раньше чувство абсолютной нереальности происходящего.
С одной стороны, Степан отлично осознавал, что сейчас придется – впервые в жизни, между прочим! – стрелять в живых людей. Не пулять на полигоне по ростовым мишеням ради сдачи зачета по огневой подготовке, а вести прицельный огонь, стараясь гарантированно УБИТЬ, не подпустив к своим окопам. Поскольку, если подпустит, если вон те самые смутно видневшиеся вдали фигурки, в неверном свете очередной вспыхнувшей под низкими тучами осветительной ракеты отбрасывающие на землю изломанные тени, ворвутся сюда, начнется рукопашная. И тогда их тоже придется убивать, но уже как-то иначе – бить прикладом, колоть штыком, рубить лопаткой, если никакого другого оружия уже не останется…
Но, с другой стороны, старший лейтенант никак не мог отогнать навязчивую мысль, что ему придется стрелять в тех, кто и так уже давным-давно мертв. Кого просто не может существовать с точки зрения родившегося спустя пять десятилетий после окончания этой войны человека. Сражаться с теми, чьи пожелтевшие костяки в изъеденных временем касках показывал ему на раскопе Виктор Егорыч – там, на плацдарме, хватало не только останков наших бойцов, но и гитлеровцев.
Морпех потряс головой – не закрепленная подбородочным ремешком каска мотнулась из стороны в сторону, – блин, да что за фигня-то в голову лезет?! Это там, в его времени, они давно мертвы, а здесь – живее всех живых. Так что вовсе никакие они не зомби из тупых амерских фильмов и компьютерных стрелялок, а самый настоящий противник. И идут сюда с единственной целью – убить и его самого, и всех его товарищей, из которых он пока знает лично лишь двоих, старшину Левчука и рядового со смешной фамилией Аникеев. Убить раз и навсегда; так, чтобы это уже их кости через семьдесят лет поднимали из слежавшейся глины пока еще не родившиеся поисковики… и в этот момент старший лейтенант Алексеев неожиданно понял, какая мысль занозой застряла в его памяти за секунду до начала артобстрела.
Ну да, конечно – военные археологи, раскоп, пожелтевшие кости в рыжей глине – и найденный с одним из погибших бойцов перочинный нож. Его собственный нож, недаром же царапина на рукоятке показалась смутно знакомой, хоть в тот момент он и не обратил на это ни малейшего внимания! Значит, сегодня, возможно, вот уже прямо сейчас, он и погибнет?! Нет, чушь, раскопки ведь проходили в районе Мысхако, до которого отсюда еще нужно суметь добраться. Так что время у него пока что имеется, как минимум до того момента, когда он доберется до Малой Земли.
Старлей невесело усмехнулся: вот такая у него, получается, фора образовалась – знать, когда и где погибнет. Жаль, не уточнил у Егорыча, когда именно тех пулеметчиков завалило взрывом немецкой бомбы или снаряда: плацдарм-то обороняли больше семи месяцев, с февраля по сентябрь. Могли и зимой погибнуть, и летом, и в начале осени. Но, как бы то ни было, нужно иметь в виду. Правда, имеется и кое-что обнадеживающее: насколько понял Степан из кратких пояснений поисковиков, кроме перочинного ножика, больше ничего странного среди останков не обнаружилось. Например, штык-ножа к АК-74; того самого, который он буквально только что подвесил на поясной ремень. Плюс у одного из бойцов имелся при себе смертный медальон – даже если предположить, что новороссийские копатели нашли именно его кости, «смертнику» у него уж точно взяться неоткуда. А значит, еще вовсе не факт, что в том окопе лежал именно он…
– Тарщ старший лейтенант, да что с вами такое?! – раздраженный окрик старшины Левчука оторвал Степана от размышлений. – Зову вас, зову, а вы словно оглухели вконец!
Алексеев мотнул головой, возвращаясь в реальность:
– Извини, старшина, задумался. Да и слышу еще хреново, контузило же, забыл? Что случилось?
– Да говорю, приказ по цепочке прошел, до пулеметов огня не открывать, а после – подпускать поближе и бить наверняка. И патроны беречь.
– Поближе – это метров на триста? – припомнив то немногое, что он помнил касательно прицельной дальности ППШ, деловито осведомился морпех.
Старшина ухмыльнулся в прокуренные усы:
– Ну тут уж я не знаю, как вас, разведчиков, учили, может, вы и с трех сотен попадете. Но я бы патроны зазря не жег, метров на сто пятьдесят подпустил. Так, чтобы без промаха. Хотя какое уж там без промаха, при такой-то видимости. Одна надежа на пулеметы да снайперов наших, глядишь, и дрогнет фашист, откатится. Ну а мы следом двинем, на его плечах, так сказать, поселок и возьмем.
– Ладно, я понял, – на всякий случай свернул дискуссию Степан: не хватало только, чтоб старшина заподозрил, что он впервые в жизни держит в руках подобное оружие! Разведчик же, пусть и первый бой. А коль разведчик, значит, на стрельбище должен был кучу патронов спалить, тренируясь. Но стрелять первое время нужно будет короткими очередями, не столько ради экономии боеприпасов, сколько привыкая к незнакомому стволу. Отдача-то у него наверняка поменьше, чем у калаша – и патрон слабее, и сам массивнее, – но вот с забросом ствола еще придется разбираться. А уж дальше как-нибудь разберется, зря, что ли, в училище одним из лучших по огневой подготовке числился? Да и не только он один: учили будущих морпехов, что называется, на ять. Приноровится, ничего…
