Олег Терехов
Люди нелюди
Обычная жизнь
«Здравствуйте, я Федор. Я посещаю ваш клуб анонимных алкоголиков не потому, что я пью, сюда меня привели все вы, неудачники. Мне срать на вас и ваши проблемы, я просто хотел взглянуть на вас и послушать ваш бред. Спасибо, что поделились своими бедами, а то я думал, что я говно, увы, мне до вас расти и расти или пить и пить. Вам просто себя жаль. Знайте, жалость унижает человека. Вы все тут жалуетесь, ноете, как девки за айфон, так себе людишки, бед-то и не знаете».
Сказав это, я встал и вышел прочь. Дверь за собой не стал закрывать на случай, если вдруг кто-то захочет догнать и сказать «спасибо». Мало ли, кому помог, хотя сильно сомневаюсь. Люди так устроены – стадо. А теперь все дружно будут обсуждать меня вместо того, чтобы менять свою жизнь. Это намного проще, да и появилась еще одна общая тема для разговора, это я и моя дерзость, за которую не раз был в крови. Хотя там и были колоритные персонажи – разновозрастные, но были.
По коридору полетело жужжание тех, чьи чувства я задел. Слышались порывы догнать и сломать мне ноги, разбить наглое лицо и вся подобная ложь. Но никто из них даже не пытался и жопу свою поднять со стула. Чья-то жена либо подруга, ждавшая за дверью, прикрывая рот, засмеялась. Ей все это показалось забавным, как и мне, именно так я развлекаюсь.
Там не было тех, кто сам все осознал и просил помощи, всех притащили. Кого-то жена заставила, кто-то, держа за руку друга, сам прозрел, что нужна помощь. На самом деле это жалкие людишки, которые просят жалости и утешения. По сути, те же бомжи с района, с которыми я здороваюсь по утрам и знаю, как их зовут, и иногда бухаю. С ними легко, не нужно говорить о работе, о политике и про СССР они не вспоминают. Им просто все равно, налили и ладно. Так вот, бомжи намного порядочнее этих «проституток жалости», которые спекулируют чувствами других сердобольных граждан. Мне так-то плевать на этот сброд, хотя посещать таких персонажей мне всегда нравилось. Вы бы их видели! Такие стеснительные, а эти вздохи, всхлипы только ржач вызывают, да и только. Они сидят, как дети в школе, смотрят в пол, трут потные ладошки и отводят взгляд. «Только бы меня не спросили» – читается в этих пустых глазах. Забавно. Актеры, да и только.
Я с детства окружен всякими чудаками, с которыми не дружили ни в школе, ни в институте, они сидели одни и в углу. У этих отщепенцев своя логика, свои мысли, мне с ними комфортно. Мы на одной волне, но я, чтобы не палиться, общался и с нормальными людьми. Их как-никак больше. Наверное, по этой причине я и посещаю такие заведения, с этими пассажирами мы все же в одном вагоне и в вагоне без дверей.
Так вот, за мной никто так и не вышел. Впрочем, я не был удивлен. Не было речей благодарности, объятий, слез радости. Я спокойно отправился домой, я и мое поднятое до потолка самолюбие. Сел в машину, включил музыку. Играл русский рэп «Slim», донося до меня жесткую правду Москвы, всю грязь, в которой мы топчемся. Сидел и думал, куда податься завтра: к наркам или извращенцам? Вот такие затеи в 31 год.
В Москве ночью можно только тусить, а найти такие места, как «клуб по несчастью», очень трудно. Мы же не в Америке живем. Да, бессонница, она такая, напоминает сюжет «бойцовского клуба», только я ничего не основывал и не боролся с системой. Хотя моя фантазия меня заносила аж на другие планеты. К счастью, я в Москве простой человек, как и остальные жители столицы. Изо всех возможных развлечений я выбирал это, неудачники меня толкали жить дальше. С этой бессонницей даже учился вязать крючком по видеоурокам, а теперь я коллекционирую чужие боли и глупости.
Москва – город, который не спит, и я принимаю его правила. Сейчас, когда мне чуть за 30 и я постоянно в суете, все, что меня окружает – это бессонница, чужие люди, пробки и реклама. Шикарный город, стелы, лайтбоксы, хамы и среди этого всего я и другие социофобы сходим с ума от вечных депрессий. Город – прогресс, а людям помогать так и не научились. Прячемся по офисам, барам и за слоем тонировки. Таблеток не придумали, как с этим жить не научили, а чуть что, сразу в дурку, шизофрению ищут и деньги в твоем кармане. Все проходит в режиме online, где тогда служба поддержки, помощь при бессоннице, спасение от одиночества? А ее нет и не будет, вся жизнь так устроена: сначала проблемы с детства транслируют, и мы не привыкаем, а становимся. Становимся проблемой. Хеппи-энд бывает только в кино, а в реальной жизни либо дурка, либо лагерь, и он не пионерский.
В 20 лет я не спал из-за фена, травы и прочей гадости. Жил в маленьком спокойном городе, где не хватало веселья, и я сам устраивал его себе. Трое, четверо суток на марафоне и пьяные телки, друзья и эти разговоры «о вечном». Обсудить весь мир и все идеи, высказать фантазии, нарисовать картину и все, что в голове хранится. Вся эта молодая жизнь, вперемешку с алкоголем и наркотиками, ни к чему хорошему нас не привела, оставив только отпечаток на нашей психике. Это скорее не отпечаток, а воронки после ковровой бомбардировки. Кто-то замкнулся в себе, у кого-то вообще крыша съехала. От прежних друзей ничего и не осталось, кто-то спился и сидит дома трясётся, а от кого-то и того хуже – крест с табличкой за оградкой и два свободных места. А я в 22 года за 5 дней до дня рождения получил подарок – передоз, третий за два месяца. Как сейчас помню то 8 марта 2008 года, в тонированной машине на парковке возле ночного клуба прощался с этим миром. Под фонарем стоял наряд ППС с автоматами наперевес и не догадывался о происходящем. Смотрел на них сквозь эпилептический приступ, прежде чем потерял сознание. Кто привел меня в чувство не помню, помню только гаражный сектор, снег, а я лежу на спине на заднем сиденье. Куча друзей в панике, топчутся замерзшие и кому-то звонят. Смерть отступила, мне показалась ее надменная ухмылка в лице знакомой девушки, медсестры. Окончательно пришел в себя уже в дурке, мать и врачи о чем-то говорят, а я ничего не понимаю, знаю только то, что мать денег сунет, и я без палева пролечусь. Выйду здоровым, с чистой кровью, без всяких плохих записей в карточке.
Так оно и было, 21 день в палате, изолированный от всех и всего, кровать и решетка на окне. Капельницы кровь гоняли, и психолог рассказывал, как это плохо и вредно. Такие проповеди нам толкали в актовом зале школы и института.
«Вы что, не понимаете? Вы все передохните!!!» – говорил он нам каждое утро. У меня вопрос: эти врачи кому-нибудь помогли? Или есть должность и положено, чтобы он был, и он есть? Это «чудо» ходит с перегаром и важным видом, его самого кодировать надо от пьянки. Удачно устроился, нарколог всегда рядом. Сам себе перед зеркалом говорил бы это с утра, может что-то и поменялось бы.
Я не был жестким торчком, как мои соседи, и в этих лекциях не нуждался. Мы с ними виделись редко, но они действовали на меня продуктивнее психолога. Их полудохлый вид вгонял меня в панику, все какие-то побитые, в шрамах, с гниющим телом, перемазанные зеленкой и заштопанные в разных местах. С таким видом даже Франкенштейн был бы красавцем. Вся болтовня психолога пользы мне не приносила, скорее раздражала.
Среди всей массы выделялся Саня, парень старше меня лет на пять. Он прятался тут так же, как и я, ему надоела эта зависимая жизнь, хотелось обычной, с чистой биографией. Клубы и подельники привели его на скамью подсудимых, с которой он слез не в барак, а в жизнь. Там, в Питере все началось сначала. «Замкнутый круг, Федь, раз за разом одно и то же. Здесь не найдут. Тысяча километров от них, да никто и искать не будет. Меняй город и друзей, а то, как я, будешь». Так я и поступил, когда вышел.
Димедрол меня укладывал на лопатки в 22:00 и до 7 утра. Самые светлые объятия сна и подушки. Мечты о сне сбывались, я получал удовольствие от сна и одиночества. Ни друзей, ни телефона, чисто мечта социофоба, кем я и являлся. Мама, милая моя мама, приносила мне книги, какие я хотел, и навещала один раз в неделю. С таким плотным графиком скучно мне не было. Мне было, чем заняться. Строил планы на дальнейшую свою жизнь и боролся с совестью. Мерзкие ощущения – видеть слезы матери и осознавать свою причастность к ним. Совесть меня грызла, как могла, загоняя в депрессию и ненависть к самому себе. При выписке я уже знал, что буду скучать по палате, как ни крути, там нет проблем и забот. Так и получилось, неделя депрессии и тоски по покою, и я в порядке. Торчать я бросил сам, без помощи врачей и чудо-психолога. Взял и бросил, как будто никогда и не пробовал, а дома покинуло желание видеть всех прежних друзей. Так я и попал в Москву на ПМЖ.
Помню свой переезд почти поминутно, с перрона Павелецкого вокзала. Когда я вышел из вагона, меня встречал белый-пребелый снег, большими хлопьями падая на землю. Я остановился и поднял глаза наверх, как меня почти сшиб с ног мужик и вместо извинений сказал: «Что ты замер? Или снег первый раз видишь?». Я и вправду замер, смотрел, как снежинки кружатся, падая на перрон, и превращаются в грязное месиво. Со всей толпой я не спустился в метро, а вышел на улицу, мне хотелось потрогать снег. За спиной полупустой рюкзак и полпачки сигарет не создавали мне дискомфорта. Навстречу шли люди и не обращали внимания на красоту, они поголовно торопились и подгоняли детей, которые, как и я, наслаждались моментом. Эти псевдовзрослые больше раздражались, люди-нелюди в общем. Я шел не торопясь, рукой собирая снег со скамеек, лепил снежки и встречал новую жизнь. Это уже потом, где-то через пару лет я стал, как все: быстро в метро, потом бегом домой, снег-грязь, солнце-жара и вонь пота в метро.
В Москве я не употреблял ничего запрещенного и не поддерживал связи с прежними знакомыми. Привыкать не пришлось, бессонница не покидала меня и тут, видимо, по привычке. Вспомнил Эдварда Нортона и бойцовский клуб. Хороший город – серый, суетной, где всем все до фонаря.
Повспоминав немного прошлое, я двинул домой, в надежде, что усну. Дома, как всегда, холодно, темно и одиноко до одури. Когда я включил свет, меня встретила моя кошка, Сандра, вислоухая шотландка. Вальяжно, с присущей ей наглостью, она шла к миске. Это не та кошка, которая ждет и трется о ноги хозяина, мурча, как трактор. Этой на меня все равно, не я ее завел, а она меня. Каждый раз я чувствовал ее превосходство, когда она, поев, проходила мимо, не издавая ни звука благодарности. Войдя в свою единственную комнату, я был в очередной раз унижен этим зверем. Она лежала на моей подушке, растянувшись во всю свою кошачью длину.
«Хорошо, Сандра, я тогда на полу спать буду, если ты не против» – сказал я ей. Но она никак не отреагировала на мои слова. Я вернулся на кухню и, сев на подоконник, курил, глядя на фонарь. С ним мы не раз провожали последний автобус, а иногда и встречали первый. Так, глядя на него, я замечал, как сменялись время года.
Живу я один из-за своей внутренней замкнутости, долго не могу с кем-то жить, кроме Сандры, она моя спутница даже в отпуске. Есть еще Юлька, но мы больше старые знакомые, хотя порой мне кажется, что это мое мнение, а не ее. Внутренняя замкнутость – это хорошо только в фильмах о гениях, а в жизни все не так. Ты раздражителен, вечные депрессии, угнетенные чувства – это только начало. Бывает, неделю сидишь в углу комнаты, потеряв всю связь с миром, не ешь, не пьешь (я не про алкоголь), только одно желание – сдохнуть. Я бы даже сказал, ты ждешь этого как спасения и, если есть хоть один человек, с кем можно помолчать вслух, то это счастье. В один из таких дней я и застрелился.
Ах, да, я – суицидник. Как так получилось, не знаю. Видимо, что-то накатило. Как обычно грусть-тоска съедала изнутри, а снаружи – осень. Подвел итог жизни, да там и подводить нечего: Сандра, два мелких кредита и тачка за 500 тысяч – вот как бы и все. Честно говоря, стреляться я не хотел, все случилось спонтанно и непонятно.
Так вот, за месяц до мы ехали с работы с другом и подрезали, а может и нет, какого-то «бойца из GTA». Он нас начал прижимать к бордюру, мы остановились. Вышел из машины и что-то орал, махал рукой, мы с Деном тоже вышли. Тут и началось шоу с угрозами пистолетом. Он был из тех людей, которые думают, что пистолет делает их смелее. В трясущихся руках это смотрится еще веселее. Мы не испугались, а стрелять он побоялся, только орал на все Третье транспортное кольцо. Ден аккуратно положил его на асфальт, я пытался забрать травмат, а он, в общем-то, был и не против. «Да отдай ты его от греха» – сказал Ден, продолжая прижимать его к дороге. Грязный и испуганный боец сел в свою машину и рванул, прикрикивая в след, что нас посадят или вывезут в лес. Мы поржали. Это так легко: угрожать, когда уже тронулся и орешь в открытое окно. Храбрость приходит за высоким забором или закрытой дверью.
Так у меня и появился пистолет. Мысли о суициде у меня не было, скорее желание заглянуть по ту сторону жизни, в неизведанное, о котором так много говорят все эти практики по гаданию, экстрасенсы и прочая чушь. Захотелось проверить на себе. Сижу я в уголочке, как всегда, с бутылкой черного рома и думаю о своей никчёмной жизни, фантазирую на тему собственной смерти. Соберутся все, будут звонить друг другу в слезах и рассказывать страшную новость, а потом все те, с кем не общаюсь по разным причинам, будут реветь и придут на вынос. Вот так и публику соберу, бенефис, мать его. Сидел, бухал и, погруженный в свои фантазии, не заметил, как все произошло. Как будто кто-то вложил этот чертов пистолет мне в руку. 75 джоулей и височная кость впилась в кору головного мозга. Оказалось, не такая сложная цель – покинуть этот мир. Боль, хруст и потеря сознания, в которое я так не пришел.
Душа оторвалась от тела и повисла в комнате. Я смотрел сам на себя, только трезвый, на пьяное тело со слюнями и кровью из носа и уха. Жалкое худое тельце с голым торсом так и осталось сидеть на полу. Бутылка откатилась к ноге, остался мокрый след. Пистолет выпал из руки, а буйная головушка повисла, прикапывая кровью. Сандра испугалась звука выстрела и убежала на кухню. Поборов страх, вскоре вернулась и начала меня лизать и царапать. Чуть погодя заскулила, видимо, все поняла, прикусив мой палец, тянула меня, пытаясь поднять. Когда поняла, что я не встану, легла мне на колени, свернувшись калачиком. Итак, первый плюс, я всё-таки ей нужен, я победил тебя, махровая ты моя.
Когда же все начнут меня искать? Но в субботу я никому не нужен. Спасибо, что соседи услышали ночью выстрел, а утром, посовещавшись меж собой, пришли к выводу, что у меня стреляли, но ментов вызывать не спешили. Сходили к соседу надо мной спросить про выстрел. И, вуаля, в обед вызвали участкового, он МЧС, и жизнь покатила, ну их жизнь, не моя.
Новость разлетелась по всему двору. «Молодой такой. Жалко его, жалко, он с девушкой расстался пару месяцев назад, всегда здоровался, как же так? Не наркоман вроде?!». Поистине, только Егорычу было меня жалко, его я периодически подкармливал и набухивал. Он местный бомж, бывший военный. Стране, как и обществу, он не нужен, а я с ним дружил. Он в душе добрее и справедливее всего нашего дома. Когда тело выносили, у него блестели слезы на щеках. После этого он съехал из нашего подвала.
Дальше было неинтересно, все, кого я собрал в своих фантазиях при жизни, никак не отреагировали. Получается, все напрасно. Да как так-то? У них, походу, души нет и сердца тоже. Хотя, была одна особа, когда-то подкатывал к ней и пропал, а она, оказывается, все это время меня любила и переживала всегда за меня, начиная с дурки. Вот оно как!? А мы даже не спали, просто гуляли с ней полгода, да я к ней и не приставал, она недотрога, а я… Ревела не хуже матери, а потом еще месяц не могла в себя прийти. Ее муж не понимал в чем дело, да и не стремился. Она украдкой приходила на могилку и сидела по 45 минут вместо обеда, строго по четвергам, когда наш родной городок кипел на рынке. Сначала разговаривала со мной, как с живым, спрашивала, как дела, зачем я так поступил, потом просто молчала. Я и представить не мог, а, что хуже, не вспоминал о ней. Может, пару раз за все время.
Похоронили меня дома. Мать сразу постарела, я ее сделал морщинистой старухой, а брат за это пьяный орал на меня на все поле за кладбищем. Самоубийц не хоронят на кладбище. Скромная могилка была последняя в ряду, таких, как я, мало, десятка два.
Если кто-то в этом видит романтику или некий кайф и тешится, что может так решить свои проблемы, то, увы, кайфа в этом точно нет, как и романтики. Больше скажу, страдать по вам никто не будет. Я проверил.
Дальше началось все самое интересное. Я душа. Душу надо пять лет отмаливать от греха. И кто этим будет заниматься? Если всем на меня…? У живых разное представление ада и рая, среди них никто не был там, чтобы рассказывать. 40 дней душа находится между небом и землей. Так что началась неприкаянность, в которой я осознал, что случилось. Реветь мне по себе точно поздно. Для себя я уже все сделал. И так путешествовал все 40 дней по местам, где был когда-либо, по друзьям и товарищам. У всех хотелось что-то увидеть, услышать, шпионил за ними и днем и ночью. Это один из кошмаров, который меня уже не покидал. Я не сплю ни минуту, в голове лишь постоянная боль, которая, как и бессонница, обняла меня стальной хваткой. Стабильность, мать ее. Я все думал, что все те люди обо мне говорят, охают и ахают, а им по хер, для них ничего не произошло, они же деньги не потеряли. Вот, например, вам диалог близкого друга с женой.
– Жалко Федьку, зачем он так? Вроде ж все было, работа, деньги.
– Да что ты дружка своего глупого жалеешь, обожрался и застрелился. Живи ты без меня, тоже бы спился с ним. Нас лучше пожалей, у нас ипотека, дочь. А ты за него все думаешь.
– Он мой друг был, мы с ним таких дел натворили…
– Каких на хер дел, деловые? Бухали и телок по баням таскали!
– Ну чего ты начинаешь? Мы с ним друзья.
– Ага, мы как женились, он и в гости ходить перестал и звонить тебе стал реже, да вообще, вся его движуха вон его к чему привела. Даже, может, и хорошо, что пропал, сейчас лежит себе спокойно отсыпается, хорошо хоть детей после себя не оставил. Он чудной был и бабы у него, честно, были какие-то странные. То художница, то балерина, интересно, а она на похоронах была?
– Была. На крутой тачке приезжала. Говорит, он ей покупал.
– О-о-о, да ты с ней и поговорить успел! Скорбящие! Ну да, она худая и на тачке, только у нее ни сисек, ни жопы.
– Да не неси херни, иди спать что ль или в инстаграме комменты почитай.
– Ну я так и знала, что вы с ним кобели. Что, трахнул ее?
– Да иди ж ты, дура!
Тут она демонстративно заревела и пошла в комнату, виляя толстой жопой. Он вслух для себя проговорил: «…у нее мозги есть и у Феди были, а у меня по ходу нет, раз на это все подписался. Да, Федь, порой твой поступок не такой уж и глупый. Как бы и мне не застрелиться…».
Да, как друг он был отличный, пока не женился, я из-за его жены и перестал с ним чаще видеться. Боялся, что при жизни земле придаст. А так она как баба неплохая: моет, готовит, у нее нет творческих кризисов, да и вообще никаких, кроме кризиса ума, точнее, его дефицита.
Примерно такая атмосфера царила везде, где я появлялся. Я алкаш, который ходит по бабам, но это со слов самих баб. Им, наверное, просто завидно, что не могут жить свободно и бухать со мной. При этом я никогда не нажирался и не страдал запоями, как и кучи баб не было. Они боялись за своих мужей, что я их в блуд введу, вот и выставляли меня не пойми кем.
Единственное место, куда я приходил каждый день, это домой к матери. Сандру она себе забрала, и они горевали вдвоем. Сандра спала на моих вещах или с мамой. Когда мать начинала плакать ночью, кошка бежала к ней, и та успокаивалась и засыпала. Каждая слеза матери отдавалась головной болью еще сильней. Я не знал, как ей сказать, что хватит, хватит по мне горевать. Вот она – материнская любовь, тоска и печаль. Спасибо Сандре, вечная боль от пули усиливалась мамиными слезами, а она эту боль делала тише. Я стоял в ее комнате и смотрел, как она слабеет и стареет. Седина росла поминутно, поквадратно. Вспомнилась алгебра, когда степени проходили, так и с ее сединой – один в нереальной степени.
Я все вижу и ничего сделать не могу. Она сильно похудела, и эти морщины на лице стали целыми рвами, причина которых я. Эта картина рвала меня на куски, а я и так уже только дух, даже тела нет. Когда приходил к себе самому на могилу, хотел откопать себя и избить, а потом отмотать назад до дня, где мы отняли у терпилы ствол. Ден еще говорил: «Братан, давай выкинем, а то вдруг тебе херня всякая в голову полезет!». Так бы и сказал ему сейчас: «Ты серьезно? Прямо в голову? Именно туда и залезла резиновая херня с ускорением 110 метров в секунду, как достать теперь не знаю».
Мама, как тебе плохо, только ты знаешь. А все косятся и за спиной обсуждают: «О, как она постарела, прямо старуха стала, так это ее сын застрелился? Лучше б дочку родила. А что он так? Молодой, дурачок». Еще, суки, так говорят тихо, почти на ухо ей, как будто она забыла.
Брат тихо прибухивал один, на людях вида не подавал. И на все язвительные вопросы был один ответ: «Ему так надо было». Мы редко общались, но любили друг друга, по-мужски, по-братски. Никогда не ныли на жизнь, нас дед так воспитал: «У мужчины нет проблем, есть временные трудности». Так мы и жили. Отца у нас не было, а дед был тот мужик в семье, который нас делал сильными и крепкими, как и он сам, но в моей программе случился сбой. Он вообще для нас был кем-то больше, чем дед, скорее объект подражания, про него надо было фильмы снимать. Он был мужчиной с большой буквы, не то, что все эти трусливые дядьки с пузом наперевес. У деда была сила, ум и характер. Местами даже казалось, что он из стали, и смерть его не согнет. Согнула, но вида он не подал, умирал тихо, никого не обременяя собой, осознавая остаток дней. Лежал без страха, встречая свой конец.
Девочка, которая меня навещала, по воле случая часто пересекалась с матерью. Они не знали друг друга и их заплаканные глаза не имели связи для окружающих. Конечно, мать была в топе местных сплетен, сейчас ее популярность на местном «радио сплетен» просто зашкаливала. Ее знали все, мы с братом ее всегда поднимали в рейтинге своими выходами в свет. Драки, аварии по пьяни (тут младший мой старался, как мог) и вот я в последнем своем шоу собираю лайки.
О мертвых хорошо или ничего, но столько грязи я не ожидал, хотя и веселило. Я же уже теперь ничего не узнаю и не предъявлю им, думали они, и как тут удержаться. Я даже составил свой хит-парад цитат.
Начну с лучших.
«Я точно знаю, почему он застрелился» (я сам не понял, почему и как это случилось и хотел бы узнать).
«Ленка сказала, из-за денег».
«Любовь к бывшей» (да я только сейчас понял, что вообще хоть кого-то в этом мире люблю… свою мать и Сандру).
(и, конечно же) «Добухался, он же бывший наркоман, докололся, наверное» (а то я уж стал переживать, что не вспомнят про молодость).
«Убийство» (ну… это уже скучно).
Так себе фантазия у людей, могли бы там шпионаж, инопланетян приписать, ИГИЛ или всемирный заговор. А тут… скукота.
К сорока дням все забыли про меня. Все, что я себе нафантазировал, все не так. Все, кого представлял, что вспомнят, будут оплакивать, все не так. Половина тех людей так и не узнали страшной новости. А те, кто узнал, никак не отреагировали, им не то чтобы совсем все равно, скорее нейтрально. От них не было ни слез, ни вздохов, как будто я не умер, а в отпуск уехал. Мне показалось, что для них это было очевидно, как снег в декабре. Остатки людской жалости закончились быстро, а у меня все только начиналось.
Сразу на рассвете 41-го дня мое одиночество нарушил пожилой человек. Я подумал, что в нашем полку прибыло. Может, кто-то из знакомых решил навестить? Он появился из ниоткуда, да еще и эффектно так. В один миг моя привычная за 40 дней реальность исчезла. Я переместился из всего этого то ли в поле, то ли в коридор, точно сказать не могу, какое-то пространство, очень непонятное. Свет приглушенный и ощущение земли стерлось, невесомость.
Как бы вы себе представили Аида? Не думали, кто вас там встретит? Апостол или дьявол? Нет, пожилой мужчина приятной внешности (без трезубца, рогов и хвоста). Спросил меня, как моя голова, и положил руку на плечо. Боль тут же прошла, впервые за 40 дней. Я обрадовался и спросил, как его зовут.
– Да у меня много имен, называй, как хочешь.
– Ну я же должен как-то к вам обращаться?
– В своем представлении не нуждаюсь. Ты правильно подумал.
– Значит, вы не ангел? И я опять останусь один?
– Да, но мы найдем, чем тебя занять.
– Мы? То есть у вас есть помощники?
– Ну а как же, вас, грешников, полно, один я не справлюсь.
– Все-таки не рай…
– Пойдем, Федор.
И тут меня охватила паника, эти девять кругов ада Данте всплыли моментом в памяти. Я стал вспоминать свои грехи, нет ли там чего-то жесткого.
– Успокойся, их уже все посчитали и посмотрели.
– Как? Уже?
– 40 дней хватило, да и с момента рождения идет учет.
– И что же меня ждет?
– Не буду пугать, все сам увидишь, а вот и новое твое пристанище.
Фантазия пропала, я стоял и не понимал, что происходит. Попытался закрыть глаза, но видел все и не понимал почему. В голове засел вопрос, что со мной будет. Данте, что ты творишь со мной!?
– Тела же нет, зачем моргать? – спросил он у меня.
– Я не пробовал закрыть глаза все эти дни, почему?
– Так ты не боялся и был везде, где хочешь, абсолютно спокоен. Все, что ты испытывал – это жалость, да и только. Она унижает, не правда ли?
– Вы и фразы мои знаете? Так что же меня ждет?
– Все, абсолютно. Успокойся, зачем так паниковать, это уже неизбежно.
– Хорошо – смиренно и грустно прошептал я.
Молча смотрел вокруг и осознавал неизбежность, не было котлов, пещер, ледяных глыб, как в рассказах, только люди. Это была просто комната, очень большая, все вокруг вели себя так, будто они одни, моего появления никто не заметил. Обезображенных людей не было, все целые, кандалы, цепи и прочая атрибутика отсутствовала. Тихо, очень тихо, ни стонов, ни криков, обычные люди из обычной жизни. Кто-то стоял как каменный, кто-то просто ходил, не совсем естественны были позы, я вспомнил дурку, даже страх прошел, увиденное больше не вгоняло меня в панику. Телевизор и все описания загробной жизни нас больше пугают, делая из этого шоу. Все намного проще.
– Привыкай к одиночеству и боли, и, да, тут не разговаривают друг с другом – сказал он мне.
– А почему я не могу говорить?
– А у тебя есть язык?
– Тогда как мы общаемся?
– Я читаю твои мысли, а ты мои.
– А они так могут?
– Могут, но только когда я к ним подхожу.
– А почему привыкать к боли?
– Ты же стрелялся. Вот и терпи выстрел, головная боль будет усиливаться. Разберешься со временем. Ах, да, время тут неизмеримо. Это на земле есть часы, времена года, здесь же этого нет.
– И сколько продлится мое нахождение здесь?
– Не знаю, как только все грехи будут искуплены. Каждому греху – свой срок искупления. Амнистии нет, так что все по полной.
– Вы говорили, что все посчитано, значит знаете?
– Не хочу тебя расстраивать, молитва близких людей может сократить твой срок. Ты будешь слышать и чувствовать слезы кровных родственников, их слезы отразятся болью. Еще вопросы есть?
– Да, мне все непонятно. Причем их слезы и я? Какая боль, да и вообще, что тут буду делать я?
– У меня нет времени все заново объяснять, так что осваивайся.
И он исчез. Я сразу почувствовал нарастание и сдавливание в виске. Там что-то есть, и я хочу это достать, оно мне мешает, но, увы, тела нет, а боль есть. Как это понять я не знал, начал метаться, не понимая, что меня окружает. Комната или поле, как в играх с нечистью, в которых невозможно понять, где ты есть. Я бегал или летал, пытаясь во что-то врезаться, но все расступалось предо мной. И вот я чудом зацепил такого же бедолагу, как и я, боль тут же усилилась. Решил проверить, что это, попытался снова столкнуться с кем-то, а они от меня бегут. Видимо, не мне одному больно. Я начал гоняться за ними, даже закричал: «Стой! Я только проверю!». Но это был не крик, а просто мысль… Боль ударила во все несуществующее тело. Меня сковало, я оцепенел. Как только стало чуть легче, я продолжил свой эксперимент. Я стал слышать всхлипы… Мать…! Значит на земле ночь, ведь боль усиливалась, а она плачет только по ночам. «Сандра, где ты…?» – подумал я. Никогда еще я так не любил свою кошку, как сейчас.
Боль утихла, и я продолжил свою затею, других развлечений тут нет. Так продолжалось неимоверно долго, а может и мало. Ориентировался по боли, думая, какой я хитрый, ведь я знаю, что дни меняются, хотя здесь нет времени, и день не сменяет ночь. «Пять лет отмаливают самоубийц» – эта мысль засела в голове, как и пуля. А если они там, живые, так не поступят, если забудут про меня, эти мучения будут вечными?! Да как так-то? Только бы с мамой все было хорошо, она одна этим будет заниматься, а если умрет, то все, я тут навсегда… Я же не знаю, когда все кончится, и поговорить об амнистии не с кем. Я ждал этого мужика, ждал и верил, что он мне что-то разъяснит. Была одна надежда, я слышал, как ревут близкие, и понимал, что они еще живы. Может хоть кто-то свечку поставит или в церковь за меня сходит. Я уже не мог вернуться ни домой, ни на могилу. Я пленник одиночества и боли. А когда я смирюсь, что дальше? И каков вообще весь срок этой головной боли? Ни дней, ни ночей, вечность какая-то…
И вот настал этот миг, когда этот мужик снова пришел ко мне.
– Еще и года не прошло. Дальше будет хуже.
И он пропал.
«И это весь диалог?!» – подумал я. «Ничего даже спросить не дал, вот тебе и друг. Хуже… да куда хуже?!» …
Тут же все потемнело и к боли добавилось удушье, стало темно… вечная темнота.
Одно успокаивало, время идет медленно, но идет. Только удушье мне вот совсем некстати. Такое мерзкое чувство, как будто в петле, и ее то разжимают, то затягивают. Я стрелялся, а не вешался, мне эти подарки ни к чему!!
Временами я пытался хитрить и метался из угла в угол, но боль усиливалась… Может, натыкался на кого-то, не видно ни хрена. От этой вечной темноты боль казалась сильнее, хотелось сдохнуть еще раз… но уже не получится. Родных стал слышать реже, то ли они там успокоились, то ли здесь все остановилось. «Ну и где же ты, Гудвин?» – думал я с опаской, волнуясь, что принесет еще новых подарков.
И вот появился мой волшебник! Он, как всегда, с хорошими новостями! Сразу стало светло, а боль и удушье прошли. Телесное ощущение, как будто выдохнул и распрямился. Чувство свободы и легкости пришло ко мне.