Олег Яковлев
Мистер Вечный Канун. Уэлихолн
Один из бродяг пел хриплым пропитым голосом. Виктор встрепенулся, когда услышал собственное имя.
…Виктор и его демоны ищут тебя…
В Лондонском смоге я встретил его,
Пропивал свою жизнь и не знал он того,
Что хоть пей, хоть не пей, а сгинешь, как все:
Скорбя о любви. …Вот я и рядом присел.
Он все скулит: «Что за черт? Как же быть?
Эй, друг, посоветуй, как мне поступить!»
«Вот, выпей, дружище», – налил я ему.
И вместе в тот вечер пошли мы ко дну.
Виктор болтал – он был навеселе.
Уверял, что сбежала она на метле,
Что компас его сломан и карт не достать,
Что не может невесту нигде отыскать.
Сбоку вдруг раздался скрип, и Виктор, вздрогнув, поглядел на сестру.
Кристина закусила губу и скрючилась, наклонившись всем телом к лобовому стеклу, напоминая в этот миг какого-то жуткого горбуна. При этом она сжимала руль с такой силой, что он, казалось, вот-вот треснет. Сестра испепеляла взглядом старушку, переходившую улицу. А старушка все шла и шла. Дюйм за дюймом…
Бродяги меж тем запели нестройным хором. Судя по всему, это был припев:
…Виктор и его демоны заявились в город,
Уж поздно сбегать – им дай только повод,
За пинтой не спрячешься, душу скребя.
Виктор и его демоны ищут тебя…
Сказал он: «Прости мне, друг, это нытье,
Мне б в Темзы объятья, чтоб не помнить ее,
Но за каждым углом и в каждом окне
Ее вижу лицо, ее слышится смех.
И зачем обвенчался я с ведьмой?! Вот черт!
Уже третий по счету этот город и порт…»
Виктору сказал я, чтоб впредь меньше пил.
А сам ему виски до края налил.
«Драндулет» фыркал и трясся.
Кристина зашипела. В ее понимании старушка была самым нерасторопным существом во вселенной и волочилась так медленно ей назло. В силу своей энергичности и непоседливости Кристина не могла выносить подобное спокойно. Она явно воспринимала каждое едва заметное движение старушки как личное оскорбление.
Музыканты тем временем продолжали свою заунывную историю:
И вот мы сидим: он говорит, а я пью.
Изливает он душу мне, ему я – свою.
Не слышу, что наши истории схожи,
Что жалобы те же. Эх, две пьяные рожи!
Трактирщик кричит вдруг: «Плати-ка за виски!»
Я глянул: приятель мой ушел по-английски.
Я хотел объясниться, ничего не тая,
Но хмуро трактирщик глядит… на меня?..
И виски закончился, и хмель отпустил.
Дурно мне – видимо, лишку хватил.
И за столом никого, кроме разве меня,
Как будто я – это Виктор, а он – это я.
И они снова затянули угрюмый припев про этого Виктора, который то ли существовал, то ли не существовал, и про шайку его демонов.
– Давай… давай… – шептала Кристина. – Еще дюйм… еще полдюйма… Да!
Старушка с покупками наконец сдвинулась на указанные полдюйма, и Кристина вдавила педаль в пол. «Драндулет» рыкнул, фыркнул, чихнул дымом из выхлопов и сорвался с места.
Фигуры бродячих музыкантов в круглом треснутом зеркале заднего вида все уменьшались. А музыка и слова песни постепенно становились тише, поедаемые воем осеннего ветра.
Виктора вдруг посетила тревожная мысль о совпадении…
«Виктор и его демоны заявились в город…»
Конечно же, он слышал раньше эту старую ирландскую песню, но то, что он ее услышал сейчас, когда вернулся домой… когда он вернулся в… город…
А каких демонов он, словно герой песни, мог привезти с собой? Тоску? Свою извечную спутницу – меланхолию? Мрачные воспоминания? Страхи перед возвращением в родной дом? Да, демонов набралось на маленький карманный ад.
«Виктор и его демоны заявились в город…»
О, если бы он только мог знать…
Виктор и до того чувствовал себя неуютно в старой семейной машине, сидя возле родной сестры, которой сейчас он был чужим ровно настолько, насколько был близок в детстве. Но теперь с ними в «Драндулете» присутствовал еще кое-кто. Или, вернее – некто. А уж если учесть его самолюбие, то и вовсе – Некто.
Весьма вальяжный и эксцентричный джентльмен сидел сзади и молчал всю дорогу. Виктор буквально спиной ощущал его многозначительно невысказанное недовольство, презрение ко всему сущему и к этим людишкам спереди.
Кот Коннелли возлежал на мягкой подушке с его же вышитым изображением на наволочке и, несмотря на то что «Драндулет» постоянно подпрыгивал на неровной мостовой, умудрялся не шевелиться. На его шее красовался алый галстук-бабочка, а на глазах – что выглядело весьма странно – была белая повязка.
– Это временно, – пояснила Кристина и свернула возле городской библиотеки. Она помахала какому-то пешеходу – знакомый ответил на приветствие.
– А что с ним?
– Я не разбираюсь во всей этой кошачьей медицине, но кажется, у него появился… эм-м… негативный взгляд.
– Кот-пессимист? – удивился Виктор.
– Нет! – фыркнула сестра. – Просто Кренделек видит все в обращенных тонах – кругом для него, как… ну… негатив фотографии.
Кот раздраженно повернулся к Кристине. Механически медленный и отточенный поворот головы мог значить лишь одно: «Не называй меня этим глупым прозвищем при нем».
– Только представь, – восторженно продолжала Кристина, – белое стало черным, а черное – белым! Ужас! Поэтому с повязкой ему лучше.
Коту, очевидно, вся эта тема была не слишком приятна, и выражалось это в его недовольном выражении видимой части морды. Виктор решил не продолжать расспросы.
«Драндулет» нырнул под ржавую арку, на которой неровными бронзовыми буквами было выведено: «На холм Ковентли».
Туман отступил, будто кто-то разом стянул чехольную ткань со старой мебели, открывая гидранты, почтовые ящики, проволочные линии телеграфа, а еще двух- и трехэтажные дома с черепичными крышами, которыми, точно деревьями, порос холм.
А затем – Виктор даже вздрогнул от неожиданности – показались знакомые очертания их дома.
Это место было старым, морщинистым, от него веяло чем-то нездоровым. Подобные дома обычно обходят стороной, но только не этот. О, только не этот. Здесь всегда ошивалось множество народа: дальние родственники, различные неприятные знакомые родителей и совсем уж странные личности, заявляющиеся порой без приглашения и чувствующие себя как дома.
Крик-Холл был большим особняком: три этажа и чердак в придачу. Стены сплошь поросли плющом, и дом казался одетым в зелень, как огромный зверь в шкуру. Зеленоватая черепичная крыша требовала ремонта, но у хозяев уже примерно с полвека все никак не доходили руки. Как, впрочем, и до окружавшего дом неухоженного, поросшего бурьяном сада.
«Подумать только… семь лет прошло, а здесь ничего не изменилось», – хмуро отметил Виктор.
Он бросил взгляд на свое окно. Чернеет… Значит ли это, что Она никого не поселила в его комнате?
Возле садовой ограды сидел старый соседский пес. Завидев «Драндулет», он вскочил на все четыре лапы и радостно завилял хвостом. Судя по всему, Кристина его подкармливала.
– Слушай, Вик, – сестра прервала молчание, когда они заехали на вымощенную камнем подъездную дорожку, – я поставлю «Драндулет» в гараж, а ты пока иди в дом.
– Хитрая какая. Хочешь избежать бури?
– А что если и так? – с вызовом бросила Кристина и, повернувшись к заднему сиденью, стряхнула с подушки явно осуждающего ее поведение кота. Под подушкой обнаружилась небольшая сумочка.
– Хорошо-хорошо, – поспешил успокоить ее Виктор. – Буду выдерживать напор грозы в одиночку.
– Ты заслужил, – безжалостно добавила сестра.
– Гм… еще бы…
«Драндулет», пыхтя и фыркая, исчез за домом, а Виктор направился к крыльцу.
Поднявшись по ступеням, он оказался в полутьме, созданной нависающим эркером. Со стороны могло показаться, будто нервно сжимающий саквояж человек в пальто и шляпе, который только что был тут, вдруг перешагнул куда-то в совершенно другой мир и исчез. Что ж, в каком-то смысле так оно и было…
Виктор нервно сжимал ручку саквояжа, глядя на дверь. Вишневого цвета, в некоторых местах с облупившейся краской, на уровне груди – дверной молоток: бронзовый треугольник, каждая сторона которого выполнена в виде символической свечи как дань семейной традиции.
Виктор кое-что вспомнил и, опустив взгляд, сглотнул вставший в горле ком: он по-прежнему был там, на своем месте.
Порог Крик-Холла возвышался над площадкой крыльца всего лишь на полтора дюйма или около того. С левой стороны он, будто нижняя губа, искривленная в усмешке, был чуть выше – покосился за то время, что здесь жили Кэндлы.
Дедушка рассказывал, что их дом, как дерево, вырос именно из этого порога и почти за четыреста лет, что Крик-Холл стоит на холме Ковентли, он много чего повидал. Этот порог видел и чумные шествия, и костры, на которых сжигали ведьм, и даже битву под холмом Ковентли, когда, по легенде, мечи скрещивались с ведьмовскими веретенами, а благочестивые рыцарские сердца оплавлялись под воздействием колдовских чар.
Кто только не переступал через порог Крик-Холла! Виктор не помнил имен, которые называл ему дед, но в его памяти четко отпечаталось, что эти имена были грозными и величественными. Дедушка напугал Виктора своими мрачными и жестокими сказками, в которых всегда проливалась кровь, полыхали пожары, звенели кандалы и неизменно упоминался покосившийся порог Крик-Холла. Виктор никогда не любил эту кривую деревяшку. В детстве он даже старался не наступать на нее лишний раз.
Сейчас же и порог чуть постарел, и сам дедушка отбыл на тот свет с котомкой, полной грехов и благостей, да и Виктор стал старше и, как он надеялся, умнее. Он больше не верил в суеверия и стариковские россказни, доверяя лишь типографской краске на газетной бумаге, но…
Виктор вдруг будто бы вновь вернулся в свои двенадцать лет. Он словно пришел из школы и боится зайти внутрь, ожидая наказания за какую-то оплошность. Да уж, сейчас его «оплошность» заключалась ни много ни мало в побеге из дома…
Дрожащими пальцами Виктор достал из внутреннего кармана пальто связку ключей. Найдя нужный, он просунул его в замочную скважину.
Неизвестно, на что он рассчитывал: должно быть, собирался распахнуть дверь, ворваться в дом, как стремительный порыв ветра, и как можно скорее пережить ожидающий его миг встречи с Ней, но все его планы рухнули в одночасье. Ключ и не думал поворачиваться.
– Что за черт? – Виктор шлепнул саквояж на крыльцо, двумя руками схватился за головку ключа и принялся с силой на нее давить. Пальцам было больно, лоб под шляпой покрылся потом, от напряжения даже скрипнули зубы. И все же ключ не подавался ни на волосинку.
«Постучать? – подумал Виктор и тут же испугался собственной мысли: – А что если Она откроет дверь? И тут же захлопнет ее перед моим носом… Что же делать?»
– Вам помочь, сэр? – раздался вдруг за спиной хриплый голос.
Виктор даже подпрыгнул от неожиданности и обернулся.
Снизу вверх на него глядел неопрятный старик в ветхом черном пальто с заплатами на локтях; красно-синий выцветший шарф висел на тощей шее. Старик был почти полностью лыс, хотя несколько длинных сальных прядей свисали по сторонам его покрытого щетиной лица. Глаза в прожилках из лопнувших кровеносных сосудов выглядывали из разношенных мешков век – они пытливо взирали на Виктора.
– Вам помочь, сэр? – повторил незнакомец и склонил голову набок, подставляя свое большое вислое ухо под будущий ответ.
– Вы кто такой? – не совсем вежливо или, если точнее, совсем невежливо спросил Виктор.
– Я здесь служу, – старик кивнул на дверь. – У Кэндлов, сэр. У вас не получится открыть дверь.
– Вы садовник? Она наняла садовника? – Виктор с сомнением поглядел на неухоженный сад. – Это на Нее не похоже… И что же с дверью?
– Дело не в двери, сэр.
– А в чем тогда?
– В замке и ключе.
– И что садовник может понимать в замках и ключах?
Старик покачал головой.
– Я не садовник, сэр. И не говорил, что я садовник. Да и цветы я не слишком-то жалую. Разве что чертополох, когда он цветет. На моем окне сейчас цветет чертополох. Полезное растение, смею заметить, сэр, и очень красивое… Вам нравится чертополох?
«Никому не нравится чертополох», – подумал Виктор, но вместо этого спросил:
– Тогда кто же вы такой, если не садовник?
– Мое имя Стюарт Биггль, я хранитель ключей.
– Кто-кто? – недоуменно проговорил Виктор.
– Хранитель ключей – служу у Кэндлов в Крик-Холле.
– Да, я услышал. Просто не знал, что в этом доме развелось столько дверей, что без ключника не обойтись.
– Не смею судить об этом, сэр, – пробормотал Биггль. – Вам помочь открыть дверь?
– Если вас не затруднит.
Виктор вытащил – почти выдрал – ключ из замочной скважины.
– О, меня не затруднит – это ведь моя работа.
Старик полез под пальто и достал оттуда большую связку ключей; их на кованом кольце было столько, что сам собой напрашивался вывод: либо этот Биггль служит хранителем ключей не только в Крик-Холле, но и еще в доброй дюжине домов, либо в родовом гнезде за время отсутствия непутевого Кэндла действительно развелось множество незнакомых ему дверей.
Что-то бормоча, Биггль начал ощупывать ключ за ключом, глядя не на связку, а прямо перед собой, полностью доверяя кривым узловатым пальцам. Наконец он довольно хмыкнул и шагнул к двери. С виду ключ, который держал в руке старик, был точь-в-точь таким, как и у Виктора, только несоизмеримо древнее.
– И вы даже не спросите, кто я? – поинтересовался Виктор. – Вам что, разрешается впускать в дом кого угодно?
– Я знаю, кто вы, мастер Кэндл.
Глядя в глаза Виктору с нескрываемой усмешкой, старик с завидной легкостью повернул ключ в замочной скважине.
– Добро пожаловать домой, сэр.
Мистер Биггль вытащил ключ и толкнул дверь. После чего отошел за спину Виктора, давая ему пройти, но тот замер, точно восковая статуя, не в силах отвести взгляд от дверного проема. Из дома на него дыхнуло жаром, как из печки с открытой заслонкой. В прихожей было темно и тихо.
– Биггль, а вы случайно не знаете, где…
Виктор обернулся к старику и замолчал, не закончив вопрос. На крыльце «мастер Кэндл» был в полном одиночестве. Хранителя ключей и след простыл – должно быть, незаметно удалился, пока хозяйский сын всматривался в темноту и топтался на месте в нерешительности.
– Что ж…
Виктор поднял саквояж. Набрав в грудь побольше воздуха, он сделал широкий шаг, чтобы невзначай не зацепить порог, и оказался в доме.
Дверь закрылась за его спиной…
Дом встретил его тишиной, лишь старые напольные часы тикали в прихожей.
Виктор снял шляпу, пальто и шарф – повесил все на знакомую с детства вешалку-стойку. Надо же, вот и отцовское клетчатое пальто! Рядом – дядюшкино пальто с отсутствующей третьей пуговицей, а немного в стороне висит Ее строгое темно-зеленое пальто.
Виктор огляделся. Не только вешалка и вещи на ней остались прежними – в прихожей будто бы даже все тени располагались на своих старых местах. Зеркало у двери, узкий коридорчик, ведущий в библиотеку, чернеющие проходы в прочие помещения дома. Широкая лестница напротив входной двери соединяла этажи, словно ломаный хребет. Где-то там, наверху, стоит пустой и холодной его старая комната…
Виктор пересек прихожую, направляясь к лестнице, и уже собрался было подняться к себе, когда услышал приглушенные голоса из-за двери справа. Кухня…
«Ну еще бы! – подумал Виктор. – Время ведь близится к полудню – готовка обеда, должно быть, в самом разгаре. И что делать? Пойти сразу в комнату или сперва?..»
Победив последние сомнения, Виктор направился на кухню, открыл дверь и остановился в проходе.
Он не ошибся: как раз готовился обед. По полу густым туманом стелился пар, вытекающий из кипящих кастрюль и казанков. На плите ярко горел огонь, а в углу сонно урчал и порой вздрагивал огромный бурый холодильник. Из-под потолка свисали гирлянды сковородок и котелков, половников и ножей; с ними соседствовали связки сухих грибов, пучки трав и кореньев. В кухне стоял сильный запах пряностей – Виктору захотелось чихнуть…
Голоса, которые он услышал из-за двери, вырывались из большого радиоприемника. Тот едва проглядывал среди банок, полных чего-то столь отвратительного, что желудок Виктора мгновенно рухнул куда-то вниз. Он заставил себя отвести взгляд, который тут же натолкнулся на то, что его обладатель поначалу принял за очередной клуб пара.
Виктор затаил дыхание, его сердце забилось сильнее.
Это была Она. Конечно же, он мгновенно узнал Ее. Как будто и не прошло столько лет.
Ловко управляясь с ножом, спиной к нему стояла худощавая женщина с пышной копной рыжих, слегка прихваченных сединой волос, собранных в узел на затылке.
Мама… На ней было то же самое платье, что и тогда – в последний раз, как он ее видел: вязаное зеленое платье с цветочным узором; на месте был даже передник.
На глазах у Виктора выступили слезы. Правда, выступили они оттого, что она как раз нарезала лук: нож, словно клацающий клык, стучал по дощечке.
Странный необъяснимый порыв толкнул Виктора вперед. Он быстро подошел к маме, поставил саквояж на пол и, не подумав, что она может порезаться, закрыл ей глаза руками: «Угадай кто?»
Нож завис в воздухе – она прекратила резать.
– Иероним? – спросила мама. – Что, уже начинается? Так скоро, но я ведь не готова, и ты знаешь…
Она оторвала ладони Виктора от глаз и с улыбкой обернулась.
Мама, казалось, совсем не постарела, лишь несколько морщинок появилось на ее высоком лбу и в уголках глаз, да и щеки чуть впали. Все остальное было прежним: острый нос, тонкие губы, пронзительный взгляд.
Улыбка мамы мгновенно потускнела, стоило ей понять, кого она видит перед собой.
– А, это ты…
Как будто ничего не случилось. Как будто он не покидал родной дом, а всего лишь вышел на минутку за газетой.
Виктор стоял, словно пыльным мешком прихлопнутый, – настолько его обескуражила реакция матери. Лучше бы она начала ругать его, проклинать, плакать… Он ожидал чего угодно, надеясь на объятия, боясь ее гнева, но эта холодность, это равнодушие… И еще ее слова…
Иероним, о котором говорилось в письме! Она полагала, что это он стоит у нее за спиной? Очевидно, что так. Но что же должно начаться?! К чему именно она пока не готова?..
– Ты еще долго будешь стоять, как тролль, обращенный в камень рассветными лучами? – спросила мама, после чего отвернулась и продолжила нарезать лук как ни в чем не бывало. – Я бы на твоем месте пошла и разложила вещи. Твоя комната готова. Обед будет в три часа, как обычно.
Виктор машинально кивнул, подхватил саквояж и быстро пошагал прочь.
В дверях кухни он замер и обернулся – мама по-прежнему стояла к нему спиной. Она тонула в волнах пара, и казалось, вот-вот растает, растворится в нем без следа.
Нож стучал по доске, радио продолжало бубнить, огонь шипел на плите, а вода бурлила в кастрюлях.
Все это происходило и до его возвращения, до того, как он вошел в кухню. Его приход ничего не изменил.
Томми Кэндл знал, что тайны и секреты когда-нибудь сыграют с ним злую шутку. И все равно не мог с собой бороться.
Если кого-то судьба и обделила любопытством, то на нем отыгралась в полной мере: стоило ему только подсмотреть что-то вполглаза, услышать что-то вполуха, а то и просто почуять витающий в воздухе запах чего-нибудь загадочного, таинственного или же непонятного, как все его мысли с этого момента начинали работать лишь в одном направлении.
Томми всегда заранее знал, что ему подарят на день рождения, Рождество, Хэллоуин и другие праздники… праздники, которые были в мамином календаре и которые, как Томми однажды понял, отмечаются далеко не всеми.
Любопытство мальчика не ограничивалось одними лишь подарками. Он наравне со взрослыми знал всю подноготную внутрисемейных дрязг и мог, к примеру, в подробностях рассказать, отчего на самом деле тошнит дядюшку Джозефа, какую очередную пакость задумала тетушка Рэммора или куда ходит папа, когда говорит маме, что отправляется в библиотеку.
Все, что творилось в доме, и все, что скрывали от детей, для Томми никогда не было секретом. И тем не менее он понимал, что взрослые хранят тайны не просто так, ведь не зря же их злит, когда кто-то сует в их дела свой праздный детский нос. А еще он понимал, что именно шатание по чужим комнатам и любовь к замочным скважинам и ящичкам комодов приводят к наказаниям.
Наказания он терпеть не мог. Его не лишали сладкого и даже не запирали в чулан, как других детей. Мама просто глядела на него, говорила ледяным тоном: «Ты наказан, Томас Кэндл», и все – уходила, возвращаясь к своим, маминым, делам. А Томми застывал посреди холла, или своей комнаты, или на лестнице, не в силах пошевелиться. Он был так испуган, что горло сводило судорогой, а глаза не могли моргнуть – казалось, даже сердце переставало биться. И так он стоял час, два, три, пока кругом, не замечая его, ходили люди, где-то раздавались смех и разговоры, повсюду витали запахи, доносящиеся с кухни. Нет уж, пусть лучше некоторые (особенно мамины) тайны бродят себе стороной, чем такое…
После очередного наказания Томми Кэндл всегда обещал себе больше ни во что не ввязываться, не бродить, где не положено, и не лезть в тайны взрослых, но всякий раз ему снова попадалось нечто такое, что будто нарочно испытывало его любопытство, и он мгновенно забывал обо всем на свете.
Сегодня же его ждал как раз такой, загадочный до колики в боку, случай. Случаю этому предстояло произойти в самом конце последнего перед каникулами урока. Но предшествовало ему еще одно довольно странное событие: лучший друг убегал от него вниз по главной школьной лестнице…
– Чарли, стой! – крикнул Томми, но тот будто бы не услышал.
Съехав по перилам, Чарли спрыгнул на пол у основания лестницы и, нырнув в толпу учеников, исчез в ней.
Томми бросился за другом.
Перепрыгивая ступени, он обогнул старого учителя географии мистера Клуда, заснувшего прямо на лестнице, миновал парочку девочек, игравших в «колыбель для кошки», и едва не натолкнулся на учителя математики мистера Эдвуда, который на миг потерял равновесие и подбросил вверх голову мумии из папье-маше.
– Не бегать, мистер Кэндл! – прикрикнул мистер Эдвуд, поймав самодельную голову.
– Да, мистер Эдвуд! – ответил Томми, даже не думая останавливаться.
Оказавшись на первом этаже, он встал на носочки, высматривая друга.
Отыскать Чарли оказалось не таким уж простым делом: в холле школы имени Губерта Мола царила предпраздничная суматоха.
Здесь сейчас было не протолкнуться. Помимо учителей и учеников, по холлу расхаживали скелеты, то и дело приветственно снимающие шляпы и скрежещущие зубами. В разросшейся на стенах паутине ползали пауки, повизгивали летучие мыши в клетках.
Школьные музыканты под присмотром мистера Дреббина, занудного учителя музыки, играли медленный тягучий вальс, но всякий раз, лишь стоило ему отвлечься, они тут же, посмеиваясь и перемигиваясь, начинали играть веселый «Танец тыквоголовых».
Библиотекарь мистер Блум и учительница английского языка мисс Полсон развешивали под сводами на первом этаже свечи, с которых время от времени на пол, головы учеников и шляпы учителей капал горячий воск. Двое старшеклассников волочили куда-то огромную тыкву, в которой уже были вырезаны глаза, нос и рот. От тыквы исходил сладкий запах, как будто в холле взорвалась пирожная бомба.
– Куда же ты подевался? – пробормотал Томми, озираясь кругом. Здесь сейчас был кто угодно, но только не Чарли – друг будто взял и просто превратился в кого-то другого.
Томми влез в толпу, как в густой кисель, и… тут же случайно наступил кому-то на ногу.
– Осторожнее, мистер Кэндл! – раздался резкий скрежещущий голос.
Томми глянул на того, кто его окликнул, и обомлел.
– Простите, мисс Саметри! Я не заметил…
– Тогда пусть ваша мама купит вам очки! – последовал ответ, и Томми предпочел уже сам спрятаться в толпе учеников.
Девочки из младших классов выстраивались парами под суровым взглядом мисс Саметри, самой злой и безжалостной учительницы в школе.
– Быстрее, мисс Блейкли! – строго проговорила она. – Мы все будем ждать вас одну?
– Простите, мисс, – всхлипнула одна из девочек и резво застегнула пальто.
– Все готовы? Следуйте за мной!
Учительница развернулась на каблуках и зашагала к выходу. Ее подопечные поплелись следом.
Стоило мисс Саметри скрыться за дверью, как Томми позволил себе вздох облегчения. И тут возле раздевалки он заметил знакомую лохматую голову.
Чарли Уиллинг торопливо натягивал темно-синее вельветовое пальто, одновременно пытаясь вывернуть наружу вязаную шапку с кисточкой. Портфель, закрытый всего лишь на одну из двух защелок, он при этом сжимал коленками.
Было ясно, что Чарли задумал: он собирался сбежать с занятий. Снова. И снова перед ее уроком. Притом что он не был на истории уже два месяца, постоянно находя какой-то предлог, чтобы улизнуть домой.
Чарли Уиллинг любил историю, когда ее преподавала старая миссис Кирчен, но миссис Кирчен вышла на пенсию, ее заменила новая молодая учительница, и Чарли совсем перестал посещать класс на третьем этаже северной башенки школы.
– Думал сбежать и ничего не сказать? – обиженно спросил Томми, подойдя к другу.
Чарли с досадой глянул на него – было видно, что именно так он и думал.
– Мне надо идти. У меня срочное дело.
– Кому ты врешь? Ты просто решил пропустить последний урок…
– И когда это ты стал таким занудой? – спросил Чарли.
Занудой Томми стал, когда мама пообещала сварить его в котле, если он принесет домой перед праздником плохие отметки.
Чарли наконец застегнул пальто и натянул шапку. Схватив портфель, он притаился за дверью, украдкой высматривая через пробитое в ней окно что-то на улице.
– Сделай доброе дело, – сказал он. – Если увидишь мистера Грокха, свистни. Вдруг он решил сегодня не пойти за школу. Не хочу, чтоб этот старый хрыч подкрался со своей тростью.
Школьный смотритель мистер Грокх вечно сидел на своем стуле у входа и зорко следил за тем, чтобы ученики не сбегали с занятий – Томми и Чарли нередко от него доставалось. Сейчас старик куда-то отлучился – должно быть, отправился перекинуться парой слов и фляжкой бренди со своим приятелем, мистером Тёрнером, школьным садовником.
Томми сделал последнюю попытку образумить друга:
– Ты не можешь уйти прямо сейчас! Самый последний урок!
– Не пойду, и все! – упрямо бросил Чарли.
Он как-то сказал, что мама якобы запретила ему посещать уроки мисс Мэри. Томми знал, как его друг боится свою маму. Говорили, что миссис Уиллинг злющая как ведьма и что она бьет Чарли за любую провинность. Нет, Томми тоже дважды подумал бы перед тем, как перечить своей маме, но в сравнении с миссис Уиллинг его мама могла бы показаться очень даже доброй.
– Но мисс Мэри… – начал было Томми.
– Ну ты правда не понимаешь! Стоит ей меня увидеть – и все! Мне точно конец!
Вдалеке показался сгорбленный ковыляющий старик с тростью. Еще дюжина ярдов, и мистер Грокх остановится раскурить свою зловонную трубку возле колодца, как он это всегда и делает. Вот тогда можно будет и прошмыгнуть…
– Чего ты ее боишься, Чарли? – все никак не мог взять в толк Томми. – Мисс Мэри очень добрая, не то что мисс Саметри! Когда вела миссис Кирчен, можно было умереть со скуки, а мисс Мэри все так интересно рассказывает! Ты бы сразу полюбил ее уроки и ее саму, и… – Томми вдруг замолчал. Он сделал это так неожиданно, что Чарли даже отвлекся от неспешно бредущего через парк мистера Грокха. – А может… Может, ты в самом деле в нее того… э-э-э…
Чарли глянул на него волком.
– Заткнись, Кэндл! – рявкнул он.
Томми усмехнулся – как ему казалось, он с легкостью вывел друга на чистую воду. Тот вновь бросил взгляд в окно: мистер Грокх приставил свою трость к колодцу и принялся раскуривать трубку. Вот оно, самое время!
Чарли подхватил портфель, уже собрался было толкнуть тяжелую дверь и выбраться наружу, как вдруг обернулся.
– Я же тебе уже сто раз говорил! – раздраженно бросил он. – Она ведь моя двоюродная тетка, а не просто какая-то там мисс Мэри! Они с мамой на дух друг друга не переносят и… и… Да что ты понимаешь!
Томми и правда не понимал. И что такого, если двоюродная тетка при этом еще и твоя учительница? Вот его родных теток хлебом не корми – дай понаставлять да позанудничать.
– Ладно-ладно, – сказал Томми. – Можешь не признаваться. Я и так все понял. Не бойся, я – могила. Но вам с Уилли Паттоном придется сразиться – он ведь тоже тайно влюблен в мисс Мэри.
Чарли хотел что-то ответить, но передумал, решив, вероятно, что на это совсем нет времени, и исчез, хлопнув дверью.
– Эй, не забудь, что у нас дело! – крикнул ему вслед Томми.
Чарли уже не слышал, и Томми лишь оставалось надеяться, что друг не забудет об их общей тайне.
Колокол на Часовой башне зазвонил, и мисс Мэри влетела в класс, как обычно, с самым последним ударом.
Ученики уже заняли свои места, и пустота рядом с Томми прямо-таки вопила о том, что кое-кого не хватает. К несчастью, их парта была еще и в первом ряду.
По мнению Томми, не заметить отсутствие его друга было в принципе невозможно, но мисс Мэри, кажется, забыла, что в ее классе должен быть еще кто-то, и с удивлением разглядывала небольшую тыкву, неизвестно откуда появившуюся в кабинете. В тыковке горела свеча: огоньки в прорезях рожицы отбрасывали забавные тени на стол учительницы.
Так и не догадавшись, кто из учеников ее туда поставил, мисс Мэри поправила изящные круглые очки и промурлыкала свое привычное:
– Здравствуйте, мои дорогие. Никто не опоздал?
Само собой, опоздавшие и отсутствующие и не подумали признаваться.
Сидевший позади Томми зубрила Бобби Тэммин, известный любитель ябедничать, как-то подозрительно заерзал на стуле. Томми, спиной почуяв крамольные мысли, обернулся и так красноречиво на него зыркнул, что у бедняги рот хоть и остался открытым, но вот слова застряли где-то на полпути.
– Только попробуй, – на всякий случай предупредил Томми, продемонстрировав Бобби кулак.
Соседка Бобби Тэммина, легкомысленная Сьюзи Кларк, тут же прыснула со смеху. Томми давно подозревал, что девчонка без ума от некоего мистера Томаса Кэндла и только и норовит, что обратить на себя его внимание, посему показал кулак и ей тоже.
Сьюзи в ответ насупилась, а Томми подумал, что это к лучшему, – еще не хватало попасть в девчоночьи сети, а после уроков таскать чей-то там набитый битком портфель.
– Мистер Кэндл, перестаньте наконец вертеться, – сделала ему замечание мисс Мэри.
Томми сел ровно и посмотрел на учительницу.
Если бы его спросили, сколько мисс Мэри лет, он бы не смог ответить. Он знал, что она намного младше его мамы, но точно старше Кристины, его сестры. У нее были неимоверно путаные каштановые волосы, слегка заостренное лицо, тонкий нос и живые, подвижные губы, которые редко оставались без улыбки.
Мисс Мэри всегда носила одно и то же платье, словно других у нее попросту не было. Богатенькая Констанция Уайли говорила, что, мол, мисс Мэри – нищенка, но высокомерную задаваку в этом никто не поддерживал: все любили добрую и приветливую учительницу. Тем более ее фиолетовое платье из шотландки ей очень шло.
