Ольга Тишина
Ноготки
1
Судьба.
Говорят, от нее не убежишь. У судьбы много имен, много названий: доля, удел, рок, планида. Но, как не назови, смысл от этого не изменится.
Много раз я размышляла, что было бы, если в тот злополучный день мы не поехали к Левандовским, а остались дома. Что, если бы у нас сломалась эта чертова машина, или Антона срочно вызвали на работу, или внезапно, как это бывало, у Киры поднялась температура. И что изменилось бы в моей жизни, не случись той страшной аварии. Ничего? Я не знаю. Боюсь представить, что все могло быть еще хуже. Хотя, что может быть хуже предательства самых близких тебе людей.
Не буду спорить, в том, что случилось, есть моя непосредственная вина. Не хочу искать себе оправданий, но я любила и думала, что любима. Наивная и доверчивая дурочка! Моя любовь и преданность были растоптаны.
Гудок мобильного отрывает меня от тяжелых и грустных мыслей. Это Матвей!
– Да, – отвечаю я торопливо, слыша в собственном голосе волнение. Оно связано не только с новостями, которые я жду от этого человека, но и с ним самим.
– Привет, – мой собеседник, в отличие от меня, совершенно спокоен.
– Привет.
– Заседание состоится через три дня. Ты готова?
– Да.
– Хорошо, – он замолкает, будто не знает, что еще сказать, и я машинально отмечаю, что это на него совсем не похоже. – Сегодня увидимся? – наконец слышу я, и к сердцу приливает жар. Киваю головой в знак согласия.
– Госпожа Серебрянская, ты меня слышишь? – в его голосе легкое недоумение и я запоздало понимаю, что так и не дала ответ.
– Прости, – смеюсь сама над собой.
– Что-то не так? – кажется, он озабочен моей странной реакцией.
– Нет. Все хорошо. Конечно, приезжай.
– Буду в семь.
Смотрю на часы. Сейчас полдень. До назначенной встречи еще уйма времени, и я решаю, чем себя занять.
Жаль, что так и не удалось забрать старенький нетбук у мужа. Там хранились все мои черновики и почти дописанный роман. Странно, – вдруг приходит мне в голову мысль. – Прошло пять лет, а я помню его почти наизусть. Каждую главу. Это было моим душевным спасением, моей соломинкой, за которую я цеплялась, чтобы не упасть в бездну отчаяния. Каждый день, все эти годы я «переписывала» его в голове, вновь и вновь возвращаясь к началу и мечтая закончить, написав счастливый конец. И вот это время настало.
– Ну, что же, – бодро говорю я себе, – рукописи не горят!
Новый компьютер и мягкий диван ждут, не дождутся меня. Открываю файл и смотрю на белый чистый прямоугольник. Пальцы сами скользят по черным клавишам, выбивая привычный ритм. Вот и первая строчка. Глаза пробегают по ней:
«Теплый луч заскользил по ее обнаженной бархатной коже. Вверх, все выше. Осветил розовый сосок и вдруг застыл, словно целуя этот соблазнительный бутон. Рука Леона ревниво легла на женскую грудь».
Боже, что это! Это писала я? Мой хохот разрывает тишину комнаты.
– Как там? Соблазнительный бутон? – спрашиваю сама у себя и вновь хохочу, пока этот смех не сменяют рыдания. Мне еще очень больно. Мне еще не забыть. И эти строчки были не началом той самой любовно-наивной истории, они были последними, что я записала в тот день.
Москва. Пять лет назад.
– Белочка, вы дома, – голос Антона вырывает меня из плена моей фантазии. Осталось еще чуть-чуть, книга будет закончена, и тогда я расскажу мужу свой маленький секрет. Он относится к моему писательству с пренебрежением, а зря. Мои истории в тренде, их читают. А скоро выйдет первый роман на бумаге. И следом еще три. Контракт уже подписан. Но пока, ни гу-гу! Пусть это будет сюрпризом.
Привычно подставляю губы для поцелуя. От мужа пахнет кофе и «The One Sport». Антон обожает Дольче и Габбана.
– Как дела, милый. Ты рано.
Муж действительно вернулся раньше, чем обычно.
– Мы едем к Левандовским, – сообщает он неожиданную новость. – Ты будешь переодеваться, или так, в домашнем поедешь?
Оглядываю себя. Конечно, заявиться к лучшим друзьям, можно было бы и в пижаме, или даже в халате, но боюсь, там могут оказаться и другие гости. Антон и Макс сейчас расширяют свой бизнес, так что общаться, возможно, придется с важными шишками и с их, не менее важными, вторыми половинками.
Муж снимает темно-синий рабочий пиджак, и вешает его на спинку стула. Следом, на стул, летит галстук, сорочка и брюки.
– Я быстро в душ, а ты пока реши, куда пристроить Киру до утра.
Легко сказать «реши», – думаю я, провожая глазами обнаженную фигуру мужа и запоздало кричу ему в след, – Прикройся, Кира увидит! – Но он уже скрылся за дверью. Зашумела вода.
Улыбаюсь. Моя бурная фантазия рисует сцены сегодняшней ночи. Может мне нырнуть к нему в душ? Соблазнительно. Но не сейчас.
Мне достаточно полчаса чтобы собраться. Новый брючный костюм, волосы в тугой хвост, в уши бриллианты, подаренные Антоном к нашей годовщине. С Кирой все сложнее. И все-таки у меня есть один вариант. Набираю номер. Волнуюсь, что долго никто не берет трубку. Наконец слышу знакомое «але».
– Снежанка, выручай! – сразу беру быка за рога. – Посиди с Кирой.
– К вам не поеду, – упрямится она, а я укрощаю свою, вдруг ниоткуда возникшую злость. Сейчас не то положение, чтобы нам разругаться.
– Снежаночка, ну пожалуйста, – умоляю я свою давнюю подругу. – Позарез нужно!
В трубке молчат.
– Снежан?
– Хорошо, – сдается она. – Привозите.
На даче у Левандовских много гостей. Алка, жена Макса знает всех. Это я, вечно сидящая за компьютером, в моих книжках, не вижу никого и ничего, кроме своей семьи. Но мне действительно интересно, вдруг, кто-то из этих людей станет прототипом моего будущего героя. Ну, или героини.
– Если наши получат этот заказ, – шепчет мне Алка, прикрываясь бокалом с вином, – можешь точно рассчитывать на новую шубу.
– Нафига мне шуба, у меня их две.
Наверно, если бы взглядом можно было убить, я была бы уже мертва.
– Милая, две шубы иметь – не роскошь, – меняет, наконец, она гнев на милость, после очередного глотка вина. – Ну не хочешь шубу, купишь новую машину.
Я вздыхаю. Мне ее не понять.
Перевожу взгляд на мужскую компанию, сидящую поодаль, и вижу в руке мужа бокал. Мне это не нравится, сегодня он за рулем.
– Антон, – можно тебя на минуту.
Моя очаровательная улыбка, предназначенная его коллегам лишь маска, под которой я пытаюсь скрыть свое недовольство.
– Ты что делаешь? – говорю тихо, чтобы никто не услышал. – Нам еще возвращаться.
– Всего лишь один глоток, – Антон улыбается. – В крайнем случае, у меня есть ты, -
и горячий поцелуй обжигает мою шею.
– Сегодня я тебе не помощник. Мы с Алкой выпили уже по два бокала, – объявляю я ему.
– Все хорошо, – запах дорогого виски щекочет ноздри. – Не волнуйся.
Он наклоняется к клумбе, срывает несколько ярко-оранжевых цветов и протягивает мне букетик:
– Это тебе.
– Антон! Я не шучу!
– Все, иди, – муж мягко, но настойчиво, подталкивает меня в сторону столика, где сидит Алка, увлеченно болтающая с Анастасией Андреевной, чопорной дамой средних лет и супругой одного из приглашенных на этот вечер гостей Левандовских.
– Милые цветочки, – констатирует женщина, глядя, как я наливаю в бокал минералку и ставлю туда рыжий букетик.
Не нравится мне подобный тон. И подобные женщины тоже не нравятся. Слишком все в них сложно. Но только на первый взгляд. На самом деле, под всем этим «лоском», под глянцевой оберткой скрывается одна сплошная фальшь. «Черт с ней», – думаю я. В конце концов, не так и часто нам предстоит видеться с этой расфуфыренной фифой, изображающей английские манеры.
– Кстати, – продолжила Анастасия, будто услышав мои мысли, – по-английски Календула звучит «marigold», и считается названной в честь Девы Марии. В Англии эти цветочки часто встречаются в свадебных букетах, и символизируют постоянство и долгую любовь.
– Как интересно…. – Алка явно решила польстить своей новой знакомой.
– А мы называем их Ноготки, – съязвила я, тут же укорив себя за несдержанность. Но несколько бокалов шампанского размягчили моих собеседниц, они уже потеряли интерес к цветам и принялись увлеченно обсуждать свадебную церемонию английской королевской семьи, состоявшуюся накануне в Виндзорском Замке.
Вечер окончился и все стали разъезжаться.
– Вы на своей? – задает Алка вполне трезвый вопрос чуть заплетающимся языком.
– Угу, – качаю головой в знак согласия.
– Может, все-таки такси?
– Нет, Антон в порядке, – глядя на мужа, успокаиваю подругу.
– Смотрите, мне, – она грозит пальцем, и идет провожать остальных гостей.
На плечо упала мокрая, теплая капля.
– Кажется, хочет пойти дождь, – я пристегнула ремень безопасности. – Может, действительно, вызовем такси?
Антон наклоняется, целует меня в щеку.
– Все нормально, Белка. Скоро будем дома.
Дождь разошелся. Мокрый асфальт блестел в свете ночных фар, отражал свет редких фонарей и «бегущих» неоновых реклам. Антон включил музыку – любимый рок. Я видела, он кайфовал. Этот вечер, явно принес ему удовольствие. Теперь он решил продолжить его за рулем.
– Милый, потише, – прошу я, но он не понимает о чем, и убавляет музыку, а не скорость.
Она появилась внезапно, будто ночной призрак, из ниоткуда. Резкий удар и визг тормозов. Полная прострация. Мы выходим из машины и бежим туда, где на асфальте виднеется тело.
Дождь льет, как из ведра, но я не чувствую его. В голове бьется лишь одна мысль «только бы не человек». Но Бог не слышит меня. В этот день он не забрал жизнь лисы или собаки. Я вижу женское тело. Оно лежит лицом вниз, с неестественно вывернутой рукой. Рядом валяется сумочка и почему-то одна туфелька. Ноги женщины босы. «Где же вторая туфля?» – в этот момент, почему-то именно этот вопрос не дает мне покоя.
В ужасе я смотрю на Антона, склонившегося над распростертым телом. Его пальцы пытаются нащупать пульс на женской шее.
– Она мертва, – приглушенно говорит он.
И я зажимаю рот ладонью, пытаясь не выпустить из себя истошный крик.
Антон падает на колени:
– Это конец! – рыдает он. – Конец!
Я бросаюсь к нему.
– Антон! – мне кажется, что он сходит с ума. Его руки сжимают виски, лицо искажено. По щекам стекают крупные прозрачные капли. Слезы или дождь? Это слезы или дождь!? – колоколом бьется в моей голове. Какой глупый, неуместный вопрос. Наверно это я схожу с ума. Никогда! Никогда я не видела мужа таким.
Звук остановившейся машины и чьи-то торопливые вопросы. Я отвечаю. Потом, все как в тумане.
2
– Встать, суд идет, – строгая судья в черной мантии проходит за стол и кладет на него папку.
– Оглашается приговор по делу….
Мне кажется, или все это происходит не со мной? Нет. Вон адвокат, худощавый молодой человек в очках. Рядом муж, с потерянным, осунувшимся лицом. «Господи, – думаю я. – Как он похудел». Мы смотрим друг другу в глаза, и оба понимаем, что теперь нас связывают невидимые цепи вины. Антон не выдерживает, опускает взгляд. Внутри что-то, будто, кольнуло. Но мои ощущения прерывают слова:
– Руководствуясь статьей двести шестьдесят четыре УК РФ, признать, Беллу Аркадьевну Серебрянскую, виновной в совершении преступления предусмотренного частью первой настоящей статьи, повлекшее по неосторожности смерть человека и совершенное лицом, находящимся в состоянии опьянения и назначить ей наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет.
Муж поднимает взгляд. В глазах растерянность и недоумение. Только мы двое знаем, кто должен сейчас сидеть на скамье подсудимых, за железной решеткой, охраняемый конвоем, будто какая-то матерая преступница. Я знаю, адвокат старался, но я полностью признала вину. Только лишь сейчас на меня вдруг нахлынула вся страшная правда и осознание того, что я так долго не увижу свою девочку. Слезы сами собой покатились из глаз, и я автоматически вытираю их, размазывая соленую влагу по щекам.
Судья продолжает:
– Учитывая то, что подсудимая полностью признала вину, содействовала следствию и, принимая во внимание наличие у нее малолетнего ребенка, назначить наказание в виде принудительных работ в колонии поселений. Срок наказания оставить неизменным.
***
Последний вечер проведенный дома я не отходила от Киры. Антон, с несчастным лицом, тихонько заглядывал в детскую. «Чего он ждет от меня?» – накатила непонятно откуда взявшаяся злость на мужа.
Дочка уже давно спала, а я все смотрела и смотрела на ее нежное прекрасное личико не в силах встать и уйти.
– Утром приедет Снежанка, – сообщила я мужу. – Не хочу, что бы Кира увидела, как я уезжаю. Не хочу видеть ее слезы. Я просто не выдержу…
Циферблат на часах показывал уже два ночи.
– Белка, надо поспать.
– В поезде высплюсь. Ехать почти трое суток.
Он тяжело вздохнул, дотронулся до моей руки, провел по коже горячей ладонью.
– Я тоже убила ее, – говорю я и чувствую, как дрогнула рука на моем плече.
– Это была случайность, – почти шепчет он.
– Обещай, что позаботишься о Кире, – в тоне моего голоса не просьба, а требование.
– Обещаю.
– Обещай привозить ее ко мне. Хоть иногда.
– Обещаю.
Кажется, слова исчерпаны, и я закрываю усталые веки.
– Зачем ты сделала это?
Зачем – это вопрос, на который он хорошо знает ответ. Затем, что я одна, с ребенком, ни за что не потяну ипотеку и два кредита. И сидящий в тюрьме муж не заработает нам на жизнь и не закроет долги. Нет, мне не жалко ни денег, ни нажитого добра, и я бы все отдала за то, чтобы вернуть назад тот вечер. Но чудес не бывает, и лишь мы сами можем хоть как-то повлиять на судьбу.
Поэтому я просто молчу, притворяясь уснувшей. Он наклоняется надо мной и долго смотрит, прислушиваясь к моему дыханию. Под веками щиплет. Хорошо, что темно и он не увидит предательской слезы, расплывшейся крохотным, невидимым пятнышком на подушке.
***
– Лето, нынче у нас выдалось, ох и жарким! – одна из моих попутчиц, круглолицая, говорливая тетка лет пятидесяти с хвостиком, уже битый час рассказывала о своей деревенской жизни и работе. Еще одна соседка, дама, с удивительно неприятным, всегда недовольным выражением лица, поджав губы, отмалчивалась, лишь изредка прикрикивая на малолетнего внука, любопытного и подвижного мальчишку возраста моей дочери. Двое молодых людей, устроившихся на боковых местах, были заняты своими телефонами. Мне, в отличие от остальных, занимавших наше плацкартное купе, был интересно.
– Дарья Петровна, у вас просто талант. Вы книжки писать не пробовали?
– Да, какие книжки? Ей богу, Беллочка, – она нисколько не смутилась. – Так на хозяйстве напашешься, что и пальцем больше пошевелить не хочется. Кстати, – женщина наклонилась вперед, оперевшись своей пышной грудью о столик, – ты к нам приезжай. У нас, знаешь, какие места? Закачаешься! А что? – отреагировала она на хмыканье соседки. – Между прочим, к нам художники постоянно приезжают, картины рисуют.
– Но, я же не художница, – улыбаясь, возражаю я доброй и словоохотливой тетке.
– Какая разница, – машет она рукой, – художник, писатель, музыкант. Всем вдохновение нужно. А что лучше всего дает вдохновение? А? – Дарья Петровна вопросительно оглядывает присутствующих. – Правильно. Природа!
Каждую ночь мне снилась та самая женщина, лежащая на асфальте. Во сне я не видела ее лица, только огромные глаза, смотрящие почему-то не осуждающе, а вопросительно недоуменно. На следствии стало известно, что она страдала Альцгеймера. Близких у нее не было, лишь какая-то дальняя родня, которая мало интересовалась ее судьбой.
Потом она пропадала из сна, мне становилось чуть легче, и пронизывающее все мое естество раскаяние отступало.
Кира тоже мне снилась. Она тянула ко мне свои ручки и звала, звала. А я кричала ей, что я здесь, но она почему-то не слышала. И снова подо мною оказывалась мокрая, от слез, подушка и душу разрывала тоска по моей малышке, и до рассвета, не смыкая глаз, я смотрела на сполохи встречных огней, пробегающих по стенам и полкам вагона.
Что ждет там меня, в другой, непривычной жизни? Смогу ли я вынести все? И понимаю – должна. Обязана. Ради дочки. Ради мужа. Ради нас всех.
***
– Белла Аркадьевна Серебрянская, – начальник колонии отрывает взгляд от документа и смотрит мне прямо в глаза. Через десять секунд я опускаю веки. Губы подполковника трогает еле заметная ухмылка, но не злая. Покачивая головой, он вновь возвращается к моему «делу».
– Ну что же, осужденная Серебрянская, будем, что называется, замаливать грех. А лучше всего он замаливается работой. А работы у нас, что называется, не бей лежачего.
Странно, но мне начинал нравиться этот худощавый мужик, с проседью в волосах и проницательным взглядом серо-голубых глаз. Он не производил впечатление тех беспринципных начальников, что, бывало, показывали в фильмах про Зону, и мои первые страхи стали рассеиваться.
– Чем занимались там, – он в характерном жесте махнул головой, – за периметром. В деле написано были домохозяйкой?
– Да.
– Что же, больше никаких увлечений?
– Зачем вам….
– Андрей Петрович, – пригладив пальцами седые виски, назвался он. И продолжил:
– Работа у меня такая, Белла Аркадьевна.
Почему-то он упорно называл меня по имени-отчеству. Видимо, так ему просто нравилось.
– Пишу книги, – я решила не упираться.
Он хмыкнул:
– Творческий человек, значит? Это хорошо. В работе, что называется, пригодится.
Говорил он это серьезно или шутил, было не понятно, однако, совсем скоро, мне представилась возможность об этом узнать.
– Жди в коридоре, – неожиданно с имени-отчества он перешел на «ты», и, потеряв к моей персоне интерес, крикнул:
– Следующий.
В дверях появилась девушка. На вид ей можно было дать лет шестнадцать. Тонкая и хрупкая, со светлыми волосами и нежными веснушками на испуганном лице. Мы проводили друг друга взглядами, и я вышла из комнаты, оставив начальника колонии знакомиться с новой «жиличкой».
Приземистое здание местной администрации, недавно отремонтированное, внутри и снаружи, о чем свидетельствовали: чистая, еще не затертая бело-голубая обшивка фасада, новые, пластиковые двери и окна, а так же не выветрившийся запах масляной краски, остались позади.
Молчаливая, судя по лычкам, майор полиции сопроводила нас в общежитие. На территории их было два, но женская половина колонии обитала лишь в одном из них, в отдельном крыле, с отдельным входом. Мы поднялись на второй этаж.
– Алевтина, принимай новеньких, – как-то устало, без намека на приказной тон, сказала заместитель начальника, пропуская нас в комнату.
Навстречу поднялась женщина, одетая в спортивные трикотажные брюки темно-зеленого цвета и серую майку-боксерку.
Комната оказалась чистой и светлой: стены выкрашены в холодный голубой тон, на полу выстлан коричневый, под «дерево», линолеум, потолок со встроенными светильниками сверкал белизной. Так же, имело место одно большое пластиковое окно, без решеток; шесть, выкрашенных в тон стенам кроватей, две из которых, оказались, застелены, а так же несколько сдвоенных тумбочек между ними. У окна стоял небольшой стол с задвинутыми под него тяжелыми табуретами, а у входа, по разные стороны, два шкафа. Вся обстановка, была какая-то нежилая и видом напоминала казарму, где совсем недавно произвели ремонт.
– Кидайте шмотки сюда, – Алевтина показала на не застеленные койки, – и помогите шторы повесить. А то живем, как на вокзале!
***
Свинарник, являлся личным подсобным хозяйством колонии, и был построен еще в начале восьмидесятых, прошлого века. С тех пор, здесь мало что изменилось и в отличие от условий, в которых сейчас существовали отбывающие здесь наказание преступники и преступницы, которые хоть и с натяжкой, но можно было назвать приемлемыми, свинкам приходилось жить иначе. Но животные не люди – жалобы писать в Прокуратуру не умеют. Побелили стены – и то хорошо. А запах? Ну что запах. Свое, оно, как говорится, не пахнет.
Уже неделю я и Марина, та самая девчонка, что прибыла в колонию в один день со мной, работали здесь, и мне уже казалось, что запах навоза пропитал не только всю мою одежду, но и волосы, въелся в кожу.
Огромный ангар, где размещалась свиноферма, находился на территории поселения и на работу мы добирались пешком. Охраны, сопровождавшей заключенных на каждом шагу, здесь не было и иногда мне думалось, что вот шагни за периметр, и ты на свободе. Но это были обманчивые чувства. Побег карался строго.
Основная масса «жильцов» колонии была мужского пола и почти все они трудились на лесозаготовке. Несколько человек, как мне рассказала наша «старшая» – Алевтина, работало в теплице, на полях, и в коровнике. В последнем работали почти все женщины, которых здесь насчитывалось меньше четверти от всех отбывающих наказание. Но сейчас было лето, и коров перегнали на летний выгул, в десяти километрах от поселения.
Наша работа заключалась в уборке свинарника. Помещение свинофермы было разделено на две части проходом, застеленным деревянным настилом. По обе стороны прохода находились клети со свинками. В клетях уборкой занимался здоровый мужик с неприятным взглядом. Все что он выгребал из клетей, скапливалось в специальных желобах, а потом смывалось куда-то наружу. Когда желоба переполнялись, эта «ароматная» масса вываливалась на деревянный настил, и нам приходилось подгребать ее лопатами. У Степана, как звали этого заключенного, был напарник, но сейчас тот находился на лечении в местной районной больнице и в помощь ему, по уборке свинарника, направили нас.
Степан сразу положил глаз на Марину. Несколько раз он пытался с ней заговорить, но она, лишь испуганно опускала взгляд, боясь даже смотреть в его сторону. И отмалчивалась. Мне казалось, что это злило мужчину. Не получив ответа от девушки, он склабился, обнажая подгнившие и почерневшие от табака и чифира зубы.
– Я боюсь его, – пожаловалась мне Марина. – Он страшный, и похож на…. Чудовище.
– Мы все тут чудовища, – ответила я ей. – Белых и пушистых здесь нет.
Крыть на это было нечем. Марина отбывала наказание по той же статье, что и я. Богатый любовник подарил девушке на День рождения ключи от белоснежного Fiata, а через неделю объявил, что они расстаются, оставив машину ей, как маленькую компенсацию, за ее разбитые надежды.
Бедная студентка академии искусств, привыкшая к заботе и вниманию, и что говорить, к благополучной жизни на деньги состоятельного «папика», в этот же день «накачалась с горя» в одном из баров. Дальше она не помнила, как села за руль, и как наехала на пешехода.
– Потерпи немного, – глядя на несчастное лицо Марины, успокаивала я девушку. – Алевтина говорит, что его напарника скоро выпишут из больницы и нас переведут куда-нибудь, подальше от свинарника, – я похрюкала, изобразив поросенка, чем насмешила Марину, и страх из ее глаз исчез.
Но у Степана, видимо, были свои планы на девушку.