Ольга Баскова
Бриллианты с царской иконы
Глава 5
Варшава, 1873 г.
– Пан офицер, клянусь вам, это самая дорогая краска, которая была в Варшаве. – Маленький черномазый, похожий на грача, еврей Ицхак склонился перед корнетом в три погибели, держа руку на сильно бьющемся сердце.
Как в эту минуту он проклинал себя за то, что жажда наживы оказалась сильнее благоразумия. И ведь предупреждали же: с Савиным шутки плохи. Он сам способен так пошутить, что позабудешь обо всем на свете.
– Самая дорогая, говоришь? – Николай провел рукой по стене конюшни, которую недавно купил на крупный выигрыш и поручил Ицке, считавшемуся лучшим мастером, привести ее в порядок, прежде всего покрасить.
Еврею были даны немалые деньги, а он, по-видимому, присвоил себе добрую часть, потому что купил краску, которая не сохла. Стоило провести по стене рукой – и краска оставалась на коже, желтела, зеленела – словом, сияла всеми цветами радуги.
– Тогда что это? – Корнет поднес ладонь к испуганному лицу Ицки. – Это что?
Худые плечи мастера задергались.
– На базаре мне сказали, что это лучшая краска, – мямлил он. – Уверяю вас, пан офицер.
– Значит, лучшая. – Николай вошел в стойло к любимому коню Вихрю.
Тот, узнав хозяина, призывно заржал и положил морду ему на плечо.
Поручик, пришедший с Савиным и еще двумя офицерами, чтобы посмотреть на конюшню, дотронулся до рукава мундира:
– Смотрите, господин Савин, похоже, конь вас испачкал.
На лице корнета появился знакомый его приятелям звериный оскал. Он увидел, что гнедые бока любимого коня были вымазаны желтой краской.
– Дорогая, говоришь? – Этот оскал никогда не предвещал ничего хорошего. – Друзья, – обратился Николай к офицерам, ожидавшим веселой расправы над обнаглевшим мастером. – Вы все свидетели: этот человек взял у меня большие деньги, на которые должен был купить хорошую краску. Мне кажется, он прикарманил себе по меньшей мере половину, а за оставшиеся гроши приобрел самую что ни на есть дешевую. Я считаю, что за обман и воровство мастер должен быть наказан.
– Точно, точно, – заговорили офицеры, потирая руки. – Наказать его.
– И наказание будет справедливым, – провозгласил Николай. – Вешайте его на крюк на фонарном столбе.
Ицку, дергавшегося, как марионетка, и кричавшего, вынесли из конюшни и подвесили на столб. Он извивался, как уж на сковородке, но шутники зорко следили, чтобы Николай, аккуратно обмазывавший его краской со всех сторон, закончил работу.
– Ты сам виноват, – сказал он, отбросив кисть и любуясь размалеванной жертвой – так, наверное, да Винчи любовался «Джокондой».
Несчастный еврей напоминал желтого клоуна. Он громко зарыдал, понимая, что от этой краски, действительно самой дешевой, долго придется отмываться.
– Это вам даром не пройдет, – говорил он сквозь слезы. – Я пожалуюсь вашему начальству.
– Ах, он еще и угрожает! – Савин хотел добавить синего цвета на птичий нос Ицки, но его приятели решили, что с мастера хватит, и сняли несчастного с крюка.
Разрисованный Ицка побежал к командиру полка и полицмейстеру.
Николая посадили на гауптвахту, а когда он явился на службу, командир объявил ему, что, по его мнению, корнет должен покинуть его полк.
– Такой офицер мне не нужен, – твердо сказал он. – Вы позорите честь вверенного мне полка. Про вас постоянно ходят какие-то слухи, недостойные офицера. То вы шалите так, как не шалит и несмышленый ребенок, то не отдаете карточные долги, что необходимо для всякого порядочного человека. Пишите рапорт о переводе вас в другое место.
Он отвернулся, всем видом давая понять, что решение окончательное.
Николай вздохнул, вышел из кабинета полковника, немного подумал – и перевелся в Петербург.
Столица обещала, как казалось корнету, много приятных мгновений.
Глава 6
Санкт-Петербург, 1874 г.
Николай сидел в театре Берга, считавшемся самым модным в столице. Здесь постоянно давали оперетки – любимый жанр Савина еще с лицея. Хорошенькие француженки и не менее хорошенькие русские актрисы пели тоненькими слабыми голосками, зато щедро показывали другие достоинства – пышные груди и стройные ноги.
Савин наводил лорнет то на одну, то на другую, присматривая для себя подружку на короткое время, но сидевший рядом его новый приятель Александр Свешников толкнул его локтем:
– На этих глазеть бесполезно. Все они на содержании богатеньких старичков. Вот когда пройдет слух, что театр пополняется новенькими, у вас будет шанс.
– Зачем им старички? – удивился Николай, всегда считавший себя красивым. Впрочем, и другие говорили ему об этом. – А если найдется молодой, готовый тратить на них свои деньги?
– Если вы имеете в виду себя, то не надейтесь на взаимность с их стороны, – усмехнулся Свешников. – У старичков такие капиталы, которые нам с вами и не снились. Они покупают актрисам дома, экипажи, меховые манто и бриллианты. Порой эти певички с воробьиными голосишками сколачивают неплохой капиталец и переходят из разряда актрисулек в разряд директрис театров. Согласитесь, такой рост вы не в состоянии обеспечить ни одной из них.
Савин кивнул и дотронулся до ниточки пшеничных усов.
– Ну и черт с ними. Если им охота продавать свое молодое роскошное тело старым развратникам – милости прошу. А сейчас давай пройдем в буфет, промочим чем-нибудь горло.
Они подождали, пока опустится занавес, возвещая о конце первого действия, и неторопливо пошли в буфет.
– Николай! Савин! Ты ли это? – раздался оглушительный рев на весь коридор, и какой-то толстяк, круглый, как земной шар, подбежал к корнету и сгреб его в объятия. – Откуда, друг?
Савин поморщился от боли – объятия толстяка оказались довольно крепкими – и смог разглядеть его только тогда, когда тот оторвал Николая от своей широкой груди.
– Яшка? Хвостов? – Он узнал в необъятном толстяке старого приятеля Якова. – А ты здесь?
– Здесь, голубчик, – подтвердил Яков, – и мне неплохо, как видишь. Родители помогли купить собственный дом, так что я не жил и не живу на съемной квартире. Ты должен непременно прийти ко мне в гости. У меня огромная конюшня и манеж, ненамного меньше царского.
Николай почувствовал, как его охватывает радость. Из всех друзей-офицеров Яков подходил ему по темпераменту, любил проказничать так же лихо, как это делал Савин.
– А помнишь нашего поручика? – спросил Хвостов, смахивая пот с жирного лица. – Ну, того, кто не одобрял наши шутки? Вольский, кажется.
Савин вспомнил высокую стройную фигуру поручика, не раз бранившего его, еще юнкера, за неуместные проказы.
– Да, припоминаю. Он тоже здесь?
– Сгинул, бедняга, – притворно грустно вздохнул Яков. – Месяц как похоронили. Но не будем о грустном. Как я счастлив, что ты приехал в Петербург.
Хвостов взял Савина под руку и прошел в буфет.
Свешников, которому сразу не понравился этот толстяк, счел нужным вернуться на свое место в партере.
– Бутылку шампанского, – крикнул Хвостов официанту и хлопнул Николая по плечу. – Скажи, друг, ты по-прежнему любишь шутки? – Он раскатисто захохотал. – Знаешь, что я придумал? Взял в Думе несколько извозчичьих ярлыков и навесил на свои экипажи. У меня есть приятель, такой же выдумщик, как мы с тобой, юнкер, князь Боротянский. Мы хотим сажать людей в такие экипажи, везти их на окраину города и там оставлять. Представляешь? Смеху-то будет.
Савин улыбнулся.
– А ты не боишься, что среди них могут оказаться солидные люди, которые пожалуются куда следует? – поинтересовался он, помня о своей последней выходке с евреем Ицкой и о том, что последовало дальше.
Яков замотал круглой головой:
– Представь себе, не боюсь. У меня денег навалом, подмажу, кого следует, – и снова кутить. Кстати, и князь не из бедных. Ну что, пополнишь нашу компанию? Ты всегда славился своими прекрасными выдумками.
Николай обещал подумать, но на следующий день уже сидел в гостях у Якова на Пантелеймоновской, восхищаясь огромными комнатами и штатом лакеев и гайдуков. А конюшня и манеж действительно были выше всяких похвал.
Хвостов, расхаживавший по дому в генеральской форме смеха ради, тут же познакомил Савина с князем Боротянским, коренастым юношей с некрасивым смуглым лицом, и еще с двумя приятелями – молодыми графами.
– У нас тут общество что надо, – похвастался он, с шумом открывая бутылку шампанского. – Знаешь, кто иногда ко мне захаживает? Ни за что не угадаешь, и не пытайся. Отпрыск царской семьи, князь Николай Константинович.
Савину довелось видеть в театре этого красивого стройного молодого человека с узким интеллигентным задумчивым лицом и прекрасными голубыми глазами. По Петербургу ходили слухи, что он влюблен в какую-то то ли актрису, то ли балерину и готов осыпать ее золотом с ног до головы.
– Я с ним познакомлю и тебя, – пообещал Яков, наливая пенящийся напиток в хрустальные бокалы. – Друзья, берите бисквиты, не стесняйтесь. Я предлагаю тост за встречу со старым другом, Николаем Савиным. Вы не знаете, какой это мастер на выдумки. В нашей веселой компании прибыло. Ура!!!
– Ура!!! – подхватили корнеты и юнкера, и бокалы, звякнув, схлестнулись.
Когда пять бутылок лучшего шампанского опустели, Хвостов, красный, разгоряченный, не потерявший задора, поднялся и заорал:
– А теперь, друзья, по коням. Мы просто обязаны запустить нашу извозчичью проделку сегодня. Господа, вперед.
Господа, словно по команде, вышли во двор и расселись по экипажам на места извозчиков.
– Это еще не все, эдак к вам никто не сядет. – Хвостов сделал слугам знак, и те вынесли костюмы извозчиков. – Облачайтесь, господа.
Все схватили кафтаны, и Савин последовал их примеру.
Яков, выбравший самый огромный кафтан, который еле натянул на расплывшуюся фигуру, оглядел всех критическим взглядом и остался доволен:
– Вот теперь вперед.
Сам он сел на облучок и помахал рукой:
– В полночь прошу ко мне. Ох, и весело будет сегодня!
Хвостов хлестнул лошадей, и они умчали его в сумерки.
– Поезжайте на Морскую, – предложил Николаю Боротянский. – На этой улице бывает много господ. – Он лихо надвинул на глаза картуз. – До встречи на Пантелеймоновской.
Савин последовал примеру своих приятелей и тоже прошелся кнутом по спине откормленного вороного. Конь послушно повез его на Морскую.
Экипаж Николая перехватили у первых домов улицы. Хорошо одетый господин в котелке махнул рукой, и Савин придержал вороного.
– На Гороховую, – буркнул мужчина и быстро забрался в экипаж. – Холодно на улице, хоть и август. Гони быстрее.
– Будет сделано. – Николай надвинул картуз на лоб и сильно хлестнул коня.
Тот чуть не взвился на дыбы, но послушно помчался по улицам не в направлении Гороховой.
Следуя советам Якова, корнет гнал вороного в противоположную сторону. Он удивлялся, почему хорошо одетый пассажир не беспокоился, не выражал удивления, но, обернувшись, увидел, что тот дремлет, прислонившись к стене экипажа.
– Все, приехали, – Савин придержал вороного, когда они оказались на окраине города, – приехали, господин хороший.
Мужчина открыл глаза, поежился, улыбнулся и принялся медленно вылезать из экипажа.
Ступив на землю, он вздрогнул и посмотрел по сторонам, удивленно приподняв брови:
– Куда ты меня привез, мерзавец? Это же… это же не Гороховая.
Савин оскалился, показав тридцать два белых острых зуба.
– Точно так, не Гороховая, уж до нее сами добирайтесь. – Захохотав, он махнул на прощание и погнал на Пантелеевскую.
Дворянин посылал вдогонку проклятия, топал ногами, но Николай ничего не слышал. Такая шутка пришлась ему по душе. Как несчастный доберется домой, его совсем не волновало.
Савин торопился к другу что есть мочи, не жалея взмыленного коня. Ему до смерти хотелось послушать рассказы приятелей. Наверное, у них получилось не хуже, чем у него. То-то они посмеются!
Глава 7
Пригорск, наши дни
Анна Петровна, немного поупиравшись для вида, все же подписала необходимые бумаги, и ночью Горбатов в сопровождении двух оперативников поехал на кладбище.
Свежий холмик быстро разворошили, работники кладбища, поднаторевшие в рытье могил, достали простой гроб и сняли крышку.
Молодую покойницу едва тронуло тление, и в тусклом свете фонарей она выглядела не мертвой, а спящей.
Сергей поймал себя на мысли о том, что она если не Марина Заломова, то, во всяком случае, очень на нее похожа, и кивнул санитарам:
– Забирайте тело.
Пока два дюжих парня аккуратно перекладывали труп на носилки, Сергей представил себе хмурое и недовольное лицо эксперта, который подобного рода тела терпеть не мог.
– Ничего, товарищ Бублик, все взывают к справедливости, – проговорил он, смахнув каплю неожиданного дождя с кончика носа. – Вот и дождик пошел. Не иначе, к удаче.
– Сергей, ты идешь? – Маленький, остриженный наголо оперативник Паша Буков махал ему рукой.
Следователь кивнул:
– Сейчас, ребята.
Он залез на заднее сиденье и уместился рядом с Громовым.
– Ну, что думаешь? – поинтересовался оперативник. – Кто у нас в гробу?
– Спроси что-нибудь полегче, – неохотно отозвался майор и дернул себя за нос. – Могу сказать только одно: труп очень похож на фотографию. Может, Заломова, а может, и нет.
– Руку даю на отсечение, что нет, – встрял Паша. – Если бы это была Заломова, на кой черт кому-то бить нашу свидетельницу? Даже не бить, а пытаться убить, если быть предельно точным. Врач говорил, удар был очень сильным. Девушке повезло, что она выжила.
– Так-то оно так, да только окончательную точку поставит эксперт. – Горбатов постучал по плечу водителя: – Саня, вези на Горького, дом пять. В этом доме Заломова и проживала. Нужно наведаться к ней в гости, чтобы взять образцы ДНК, иначе как будем доказывать, что это она?
– Точно, – отозвался Дима, и машина, свернув в одном из переулков, рванула к центру города.
Глава 8
Санкт-Петербург, 1875 г.
В течение нескольких месяцев ватага дворян под предводительством Якова Хвостова и Николая Савина, который быстро занял главенствующие позиции в этой «шайке», бесчинствовала в городе, никого и ничего не боясь.
Кроме извозчичьей забавы они били фонари камнями, брали в аренду лошадей, а потом дарили их купцам, стучали в окна приличных домов, чтобы вымазать грязью высунувшегося в окно хозяина.
Рапорты о бесчинствах этих лихачей каждый день ложились на стол начальника Третьего отделения, шефа жандармов, генерал-адъютанта Петра Андреевича Шувалова.
Тот, читая донесения, думал, как наказать обнаглевших богатых молодчиков. Со связями их родителей сделать это было чрезвычайно трудно.
Петр Андреевич знал о них абсолютно все, вплоть до мелочей, но лишь одна личность привлекала его – корнет Савин. Этот молодой человек легко входил в доверие, безумно нравился женщинам, обольщал и бросал несчастных, имел привычку не отдавать долги. И при этом все отзывались о нем с восхищением. Может быть, корнет обладал какими-то гипнотическими способностями?
Шувалов в который раз рассматривал его фотографию: обычное русское лицо без особых примет, светлые волосы, усы, – когда в дверь постучали.
– Войдите! – крикнул генерал-адъютант, и в кабинет шагнул один из жандармов.
– Господин генерал, – торжественно произнес он. – Тут письмо для монаршей особы.
Он протянул конверт, пахнувший духами, и Шувалов, взяв письмо, поблагодарил кивком головы.
Опасаясь неприятностей для царской семьи, он давно приказал своим подчиненным всю подозрительную корреспонденцию августейших особ сначала приносить ему – мало ли что!
Дождавшись ухода жандарма, Петр Андреевич аккуратно открыл конверт, достал коротенькую записку, тоже благоухавшую духами, причем дорогими, насколько он мог судить, и начал читать.
Круглый почерк с заметным наклоном вправо, явно женский, и страсть в каждой строчке…
«Дорогой Николя! Я считаю дни до нашей встречи…»
И дальше все в том же духе.
Генерал-адъютант отшвырнул письмо, с презрением взглянув на подпись: «Твоя Фанни».
Он прекрасно знал и адресата, и отправительницу, своей любовью шокировавших царскую семью.
Молодому красивому князю Николаю Константиновичу, с серебряной медалью окончившему Академию Генерального штаба, все прочили блестящее военное будущее. Однако страсть к балам и красивым женщинам его погубила. Он погрузился в вихрь удовольствий, менял красавиц как перчатки – словом, вел себя не как подобает члену монаршей семьи, пустившись во все тяжкие, пока однажды не встретил балерину Фанни Лир.
Весь Петербург бегал за этой женщиной, богатейшие люди были готовы бросить к ее ногам деньги и драгоценности. И она действительно блистала красотой: белокурые локоны, полные губы, зовущие к поцелуям, соблазнительные округлые формы.
Ее воздыхатели говорили: «Вся Фанни – сплошной соблазн».
Балерина заставляла мужчин думать только об одном…
Николая она зацепила окончательно и бесповоротно. Красавец из августейшей семьи покорно терпел ее выходки, впрочем, как и балерина терпела его выкрутасы. Они во многом были похожи, вроде бы такие разные. Она жутко ревновала его к каждой даме, ругала своего «милого мальчика» на чем свет стоит, могла влепить пару пощечин… и тут же изменить.
Он тоже устраивал ей скандалы, попрекал рублем, но потом осыпал деньгами и драгоценностями. Часто после ссоры, пряча в воротник горевшее от пощечин лицо, Николай бежал к цыганам, плясал вместе с ними, а потом уединялся с самой некрасивой и грязной, получая наслаждение не от любви, а от мысли, что изменил своей Фанни. Цыганка просила его остаться, но князь, презрительно швырнув ей пятак, бежал к своей женушке, как он называл балерину, чтобы уткнуться в ее колени и просить прощения. Он не мог прожить без нее и часа.
Мать Николая, Александра Иосифовна, прочила ему в жены высокородных женщин, но влюбленный по уши сын и слышать о них не хотел. Он поклялся жениться только на Фанни и со дня на день собирался настоять на свадьбе.
Нужно ли говорить, что все были в ужасе! По просьбе царской семьи шеф жандармов Шувалов собрал о балерине много интересного.
Фанни Лир – эти звучные имя и фамилия были, конечно, псевдонимом. Женщину звали Хетти Эйли, и она происходила из небогатой семьи. Впрочем, отец, пресвитерианский священник, учил ее скромности, но Хетти, не выдержав его наставлений, порой очень назойливых, сбежала с парнем по фамилии Блекфорд, который умер от пьянства довольно скоро после побега.
Девушка не очень и горевала. Один умер – появился другой, потом третий, четвертый, все они уверяли, что любят красавицу, обещали, что женятся, но… оставляли ее, так и не взяв в жены.
Она перебралась в Европу, где стала выступать в низкоразрядных кабачках под псевдонимом Фанни Лир. Теперь танцовщица подпускала к себе только богатых мужчин, готовых оплатить все ее прихоти. А потом женщина уехала в Россию, приняв предложение какого-то русского богача, однако с ним не осталась. Наверное, потому, что появились новые господа, предлагавшие ей гораздо больше.
Но Николай Романов в конце концов оказался вне конкуренции, увидев красавицу на маскараде и привязавшись к ней.
Все эти сведения сообщил матери цесаревича Петр Андреевич Шувалов, добавив, что, по донесениям доверенных людей, она еще и немецкая шпионка.
Александра Иосифовна была в ужасе. Впервые в их семье назревал скандал. Нужно было срочно что-то решать.
И жена великого князя Константина, ломая руки, умоляла шефа жандармов:
– Ох, прошу вас, господин генерал, придумайте что-нибудь.
Шувалов думал долго, но ничего хорошего на ум не приходило. И вот сегодня, когда он в очередной раз получил донесение о бесчинствах компании, возглавляемой Савиным и Хвостовым, его словно осенило.
Николай Савин, красавец корнет, статный, стройный аферист с пшеничными усами и взглядом, казалось, раздевавшим женщин! Вот кто мог помочь оторвать Фанни от великого князя!
Но по силам ли ему такое сложное задание? Одно дело – измазать грязью лицо хозяина квартиры или отвезти дворянина на другой конец Петербурга, и совсем другое – обольстить женщину, мечтавшую породниться с царской семьей.
Да, безусловно, он излучал обаяние, но во многом проигрывал Николаю Константиновичу. И стоит ли все это затевать? Фанни не слыла глупой, она могла в два счета разгадать замысел Шувалова и пожаловаться Николаю.
Как же поступить? Быть или не быть – как сказал когда-то Гамлет?
Шувалов нервно обмакнул в чернильницу перо и бросил его на бумагу, оставив жирную кляксу. Его всегда считали человеком действия, Александра Иосифовна умоляла помочь. Пусть задуманное не получится, но, во всяком случае, он попробует сделать хоть что-нибудь, чтобы разлучить эту пару и не дать танцовщице опозорить царскую семью.
Решено. Завтра он поговорит с этим Савиным. Возможно, тот оправдает оказанное ему высокое доверие. А если нет… Что ж, придется думать дальше.
Шувалов позвонил в колокольчик, и перед ним предстал его адъютант.
– Отыщите мне господина Николая Савина, – буркнул Петр Андреевич, рассеянно посмотрев на кляксу, – и передайте, что я приказываю ему явиться в наше отделение завтра к девяти часам.
Жандарм щелкнул каблуками и развернулся к двери.
– Да, и передайте ему, что, если он вздумает не явиться, его ждут огромные неприятности, – напутствовал адъютанта Шувалов и усмехнулся. – У нас достаточно сведений, чтобы упрятать этого молодца в тюрьму.
Подчиненный кивнул и скрылся за дверью.
Шувалов скомкал испачканный листок, бросил его в корзину для бумаг и снова открыл папку с донесениями на компанию Хвостова.
