Ольга Баскова
Сокровища баронессы фон Шейн
Глава 11
Санкт-Петербург, 1889
Оленька проснулась рано, когда за окном едва забрезжил рассвет, спрыгнула с кровати, сунула ноги в мягкие тапочки и подбежала к окну. Снег уже не шел, переменчивая петербургская погода опять капризничала. Моросил мелкий серый дождик, превращая белоснежное покрывало в серую склизкую массу. Ранние прохожие шлепали калошами по лужам, кутались в пальто.
Плохая погода не испортила настроения Оленьки. Разумеется, на каток они сегодня не пойдут, но это не беда. Можно чинно, подобающе княжеской паре, пройтись по Невскому, погулять по набережной.
Девушка, прислушавшись к тишине, царившей в доме, решила еще немного поваляться, но не смогла оставаться в бездействии. Ей хотелось кричать, прыгать, радоваться всему… И пусть другие радуются вместе с ней. Она вспомнила, с каким удивлением ее родители встретили вчера новость о том, что семья Раховских приняла ее. Мама недоверчиво смотрела на дочку своими большими печальными черными глазами, а бедный отец, страшно переживавший свое разорение, мерил шагами комнату.
– Мария Павловна была очень добра. – Оленька говорила с придыханием. – Она показала мне фамильные драгоценности, намекнув, что когда-нибудь они станут моими. Вы можете себе представить? Да нет, не можете. – Она хихикнула. – Не обижайся, папочка, но в твоем магазине никогда не было ничего подобного.
Зельд не возразил:
– Наверное, это старинные бриллианты, – предположил он. – Раньше умели делать уникальные вещи. Что же ты видела?
– Диадему, браслет, кольца, серьги… – Оленька прижала руки к пылавшим щекам. – Ой, всего не расскажешь. Княгиня была настолько добра, что разрешила мне примерить ожерелье. Папочка, видел бы ты, как оно мне идет!
Марта взглянула на мужа печальными глазами и ничего не сказала. Девушка видела, что мать что-то беспокоит, но не понимала причины. Ее приняли в богатом доме, скоро о помолвке молодые люди объявят официально. Что же еще нужно для счастья?
Она снова вскочила с кровати, закуталась в шелковый халатик и собиралась сбежать вниз, когда в прихожей раздался звонок. Это был какой-то чужой звонок, громкий, требовательный, и Оленька, приоткрыв дверь, услышала голос горничной и другой, грубый мужской, требовавший, чтобы хозяева немедленно открыли. Потом Рина впустила кого-то в прихожую, побежала за господами, и бледный растрепанный отец в домашних брюках и незастегнутой рубахе торопливо сбежал вниз.
Оленька перегнулась через перила и увидела толстого краснолицего полицейского, бесцеремонно стряхивавшего капли с серой невзрачной шинели.
– Вы Зельд Сегалович? – осведомился он не очень любезно.
Отец кивнул, приглаживая волосы:
– Да. А что случилось?
– Скажите, некая девица Ольга Зельдовна Сегалович – это ваша дочь? – гремел офицер. Оленька увидела, как побледнел бедный папа.
– Да, но…
– Она проживает вместе с вами? – перебил его полицейский.
– Да, она проживает со мной. – Глаза отца засверкали за стеклами очков. – Вы скажете нам наконец, в чем дело?
– У меня предписание немедленно арестовать ее, – ответил полицейский. – Прикажите своей дочери собираться и следовать за мной в участок.
Оленька похолодела. Полицейский явился сюда, чтобы ее арестовать? Но за что? Это какая-то ошибка.
– Это какая-то ошибка, – словно прочитав ее мысли, вставил ювелир. – Моя дочь не совершила ничего такого. В чем ее обвиняют?
– Я еще раз повторяю: прикажите своей дочери собираться. – Полицейский побагровел от гнева. – Она обвиняется в краже драгоценностей. Вчера в доме Раховских пропали фамильные бриллианты.
Девушка увидела, что отец пошатнулся и сел на ступеньку, потом, задыхаясь, провел рукой по горлу:
– Я повторяю вам, это ошибка.
– А я прошу, чтобы вы пригласили ее сюда, – настаивал жандарм. Запахнув халатик, Оленька сбежала по лестнице и кинулась к отцу:
– Папочка, я умоляю тебя, никому не верь. Я не брала драгоценности. Княгиня не оставляла меня одну в своей комнате. – Она повернулась к толстому полицейскому. – Господин жандарм, это какое-то недоразумение. Давайте все вместе отправимся в дом Раховских, и я все объясню. А может, они уже все нашли?
Офицер покачал головой:
– Мне приказано доставить вас в полицейское управление к господину Разумову, судебному следователю. Милости прошу одеваться.
Оля прислонилась к стене и закрыла глаза. До нее начало доходить, что все это очень серьезно и связано с тем, что Раховские только сделали вид, что смирились с выбором своего сына. На самом деле княжеская чета решила раз и навсегда разлучить их, опорочив ее доброе имя. Что ж, это им не удастся. Девушка гордо вскинула голову, взглянула на мать, притаившуюся в уголке и раздавленную неожиданным известием, и произнесла:
– Я никогда в жизни не брала чужую вещь. Меня оклеветали. И я докажу господину следователю, что говорю правду. Одну минуту, я оденусь.
Она, не торопясь, пошла наверх, всем своим видом показывая, что не боится ни полиции, ни тех страшных обвинений, которые ей предъявляли. Марта двинулась было за ней, но дочь остановила ее:
– Не надо, мама.
Она спустилась минут через пять, одетая в строгий черный костюм, с маленьким ридикюлем под мышкой. В прихожей жандарм любезно предложил подержать сумочку, пока отец помогал дочери надеть пальто.
– Поверьте, я не задержусь, – твердо сказала Оленька. – Мишель не позволит наказать меня за то, чего я не совершала.
Она вышла из дома в сопровождении краснолицего жандарма, и родители, прильнув к окнам, проводили их глазами.
В коридоре полицейского управления сидело много народу. Тут были и крестьяне, от которых пахло потом и квашеной капустой, и женщины легкого поведения, выделявшиеся из толпы ярко накрашенными щеками и губами, что являлось первейшим признаком представительниц древнейшей профессии. На удивление Ольги, ее никто не заставил ждать. Краснолицый проводник постучал в какую-то дверь, небрежно сообщил, что подозреваемая Ольга Сегалович доставлена, и толкнул девушку в кабинет. Следователь, маленький тщедушный человек с остатками мышиных волос на лысом желтом черепе, курил сигарету, выпуская в приоткрытое окно едкий дым. Увидев девушку, он обнажил редкие, потемневшие от табака зубы, что, наверное, должно было означать улыбку. Девушку затошнило и от запаха, и от вида его гнилых зубов.
– Присаживайтесь, барышня. – Он придвинул к ней стул с засаленным сиденьем, но Ольга оставалась неподвижной, как статуя. – Что ж, не хотите садиться – дело ваше. Может, разговор и не будет долгим. Вы признаете себя виновной в хищении драгоценностей из особняка Раховских?
Оля покачала головой:
– Господин следователь, это обвинение просто смехотворно. В доме Раховских, кроме хозяев, находились также и горничные, и служанки, которые могут подтвердить, что я не поднималась в покои княгини тогда, когда ее там не было.
Фиолетовая верхняя губа снова приподнялась, обнажив лошадиные зубы.
– Вы так считаете, мадемуазель? А вот слуги считают иначе. – Он достал несколько исписанных листков бумаги и потряс ими перед лицом девушки. – Все, как одна, они дали против вас показания, утверждая, что, предоставленная сама себе в ожидании своего кавалера, вы поднялись из передней на второй этаж и пробыли там минут пять. Чем занимались – этого никто не видел.
Оля побелела и закрыла лицо руками.
– Ложь, – прошептала она. – Наглая ложь. Никогда не думала, что благородные люди могут опуститься до такого… И у вас, конечно, есть показания этих горничных, подписанные ими?
– Я не зря показал вам эти листки. – Следователь постучал по бумаге узловатым пальцем. – Впрочем, мое чутье подсказывает мне, что это не все. Дайте, пожалуйста, мне свою сумочку.
Девушка без колебаний протянула ридикюль. Разумов позвонил в колокольчик, и через секунду вместе с жандармом перед ним предстала пожилая, плохо одетая пара – мужчина и женщина. Следователь сунул подчиненному листок чистой бумаги и бросил:
– Составляем протокол. Итак, сумочка подозреваемой. – Оля зажмурилась, видя, как содержимое ее ридикюля падает на грязный стол. – Пиши: «Обнаружена пудра, духи и…» – Он торжественно извлек не что иное, как бриллиантовое ожерелье княгини Раховской, – и вот эта занятная штучка. Понятые, вы видели?
Пожилая чета закивала слишком быстро и усердно, и у Оли закрались сомнения в их честности.
– Подпишите здесь. – Разумов подождал, пока супруги черканут на бумаге, и, отпустив их, повернулся к Ольге:
– Ну, мадемуазель, что вы скажете теперь?
– И теперь скажу то же самое, – девушка упрямо сжала пухлые губы. – Я ничего не брала. А Раховским, пожалуйста, передайте, что это подло, низко. Если бы они поговорили со мной, я никогда бы не переступила порог их дома. Но… Разрешите увидеться с Мишелем, – она умоляюще сложила руки. – Он не должен поверить… Я ничего не брала, клянусь.
Лицо следователя не выражало никаких эмоций, тусклые глаза гипнотизировали желтое пятно на бумажной скатерти.
– Что они хотят? – вырвалось у девушки. – Что им от меня нужно?
– Садитесь, – властно приказал мужчина, и она подчинилась, раздавленная обстоятельствами. – Вы умная и образованная и не можете не понимать, чем это вам грозит. В свете представленных доказательств вас осудят и могут отправить на каторгу. У князей большие связи. Вы, несомненно, когда-нибудь вернетесь назад, но подумайте, какая вы вернетесь. Все лучшие годы останутся там, а в родной Санкт-Петербург возвратится никому не нужная старуха, притом нищая. Даже не представляю, что станет с вашими родителями и братом, – он развел руками, демонстрируя сожаление. – Мало того, что после вашего осуждения на них повесят клеймо и вашему отцу никогда уже не подняться… Но он-то хотя бы пожил на этом свете. Подумайте о брате.
Оля всхлипнула:
– Это несправедливо. Это низко. Я ничего не делала.
– Если вы будете настаивать, я приглашу конвоира и отведу вас в камеру, – пригрозил Разумов. – Но хочется надеяться на ваше благоразумие, – он изобразил подобие улыбки. – Я дам вам совет, который дал бы своей дочери. От Мишеля так или иначе придется отказаться. А так или иначе – зависит только от вас. Вы признаете себя виновной в краже, мы находим смягчающие обстоятельства… Как-нибудь приукрашиваем эту историю, чтобы общество не отвернулось от вас окончательно и бесповоротно. От вас отвернется Мишель – и другого князьям не нужно. Вас никто не станет судить, мало того, вы получите деньги. Отец сможет открыть дело, брат – доучиться в гимназии. Вам даже не придется покидать родной город. Подумайте, Ольга Зельдовна, Раховские предлагают хорошую, даже очень хорошую сумму.
– За которую я должна буду продать любовь и честь, – прошептала девушка, размазывая слезы.
– Что касается чести, это спорный вопрос, – вставил Разумов. – Что станет с вашей честью, если… Ну, вы и сами понимаете, о чем я, – он мягко придвинул к ней лист бумаги. – Подпишите это, даже не читая. Поверьте, здесь – ваше спасение.
Оля взяла в руки листки, буквы расплывались перед глазами. На нижнюю строчку капнула слеза.
– Подпишите, не раздумывайте, – вкрадчиво шептал следователь. – Поверьте, Мишель не станет с вами разговаривать. Только я могу вам помочь.
Оленька всхлипнула и взяла ручку, помедлила несколько секунд, прежде чем поставить размашистую подпись.
– Когда меня выпустят? – прошептала девушка. Следователь погладил протокол, как карту, на которой был обозначен путь к сокровищам, и улыбнулся:
– Можете быть свободны. Я пообещал, что мы замнем дело. Как – вас это уже не касается. Драгоценности возвращены, суда не будет.
Оленька, размазывая слезы, на негнущихся ногах вышла из кабинета. Бледные, пережившие за одно утро столько, сколько не переживали в жизни, у ворот здания ее ожидали отец с матерью. Марта, сильно исхудавшая, с еще больше заострившимися чертами лица, кинулась к дочери.
– Я знала, что тебя выпустят. – Она рыдала на худенькой груди девушки. – Мы ни минуты не сомневались, что это проделки князей Раховских.
Отец внимательно посмотрел в черные глаза дочери:
– Надеюсь, ты ничего не подписала?
– Подписала, папа, – твердо ответила девушка. – Поверь, у меня не осталось выбора. Подписала – и поэтому я здесь. Раховские обещали дать деньги. Ты снова сможешь открыть ювелирный магазин.
– А тебя признают виновной в том, чего ты не совершала, – грустно и взволнованно ответил он. Оленька ничего не сказала. С помощью родителей она села в экипаж, который понес ее по заснеженным улицам Петербурга. Красавица уже не любовалась городом. Она понимала, что с сегодняшнего дня стала изгоем и мечтам о чудесной жизни никогда не суждено сбыться.
Глава 12
Санкт-Петербург, 1889
Раховские оказались верны своему слову. Они дали Сегаловичам довольно крупную сумму, и Зельд, не хотевший сначала брать ни копейки, все же поддался уговорам жены и дочери. Нужно было подумать о судьбе семьи, и деньги сыграли в этом не последнюю роль. Сегалович стал совладельцем маленького ювелирного магазина, далеко не такого роскошного, какой имел когда-то. Марк продолжал учиться в гимназии. Самым страшным оказалось то, что Оленьке не удалось выйти из здания полиции совершенно очищенной от обвинений. Наверное, и тут постарались Раховские. Слухи о том, что она украла фамильные драгоценности матери своего жениха, распространялись по городу, как грибы после дождя. Все знакомые отвернулись от семьи, не кланялись девушке, хотя еще недавно восхищались ее умом и красотой. Разумеется, Мишель тоже не появлялся. По слухам, он уехал служить в другой город, кажется, в Москву, и, опять же по слухам, отыскал себе богатую невесту. Оленька, старавшаяся забыть все как страшный сон и начать жить заново, неожиданно для себя поняла, что есть вещи, которые вот так, просто, забыть невозможно. Да и как забыть, если она оказалась опозоренной на весь город? Вероятно, такая оценка своего положения и была несколько преувеличена, но несчастная сначала слегла с горячкой, а потом, немного оправившись, худая и бледная, с зловещим блеском в огромных черных глазах, заявила матери, что никогда не выйдет из своей комнаты. Ходить по улицам Петербурга, где каждый ребенок считает ее воровкой, – выше ее сил!
Родителям показалось странным такое состояние дочери, они решили, что девушка потеряла рассудок, и вызвали лучших психиатров. Те наперебой предлагали прогрессивные методы лечения, и лишь один, самый старый и заслуженный, посоветовал оставить Оленьку в покое. Девочка получила колоссальную психологическую травму, ей нужно время, чтобы все пережить. Пусть пока посидит в одиночестве у себя в комнате, а там, глядишь, и все пройдет, – и, нагнувшись к уху ювелира, добавил:
– У вашей дочери андрофобия. Если вы не знаете, как это переводится с греческого, подскажу: андрос – мужчина, фобос – страх. Мне удалось выяснить, что неприятное происшествие, к которому – я уверен – ваша дочь имеет лишь косвенное отношение, – этот страх и породило. Повторяю, нужно терпение и время, чтобы все встало на свои места.
Отец и мать покорились такому вердикту. Впрочем, что же им оставалось делать? Никто и подумать не мог, что хорошенькая, образованная, веселая Оленька заточит себя в комнате, как в монастыре, на восемь лет. Она мало ела, почти не спала, разговаривала нехотя, но перестала плакать и часто, садясь у окна, брала толстую тетрадку в клеточку и поверяла ей свои тайны.
«Глупое, милое счастье, – писала девушка круглым ученическим почерком, – много солнечного света, розы… Где оно сейчас? Ненавижу мужчин, ненавижу этих грязных похотливых животных. Когда-нибудь я выйду из этой комнаты и спрошу с них за каждую свою слезу. Они ответят за все, за все…»
Родители, украдкой наблюдая за дочерью, уже смирились с тем, что она никогда не выйдет из своей комнаты (и что светила психиатрии ошибаются), навсегда останется старой девой. Но ошибались они.
Глава 13
Южноморск, наши дни
– В общем, такие дела, дети мои. – Андрей посмотрел на Сергея и Колю, с неподдельным интересом слушавших запутанную историю. – Я заказываю билет до Питера и постараюсь завтра вылететь. Оттуда до Ломоносова рукой подать. Ваша задача скромнее. Вы никуда не летите, а орудуете здесь. Перво-наперво наведайтесь в дом Илларионова еще раз и постарайтесь отыскать проклятый дневник.
– Но в прошлый раз мы все прошерстили и ничего не нашли, – вставил Сергей.
– Значит, прошерстите еще, – приказал Андрей более суровым тоном. – В прошлый раз, дорогой Сережа, мы не искали тайник. Что, если предположить, что для ценной вещи Илларионов его соорудил?
– Может, так соорудил, что и не найдешь, – процедил Николай недовольно. – Он ведь в музее долгое время работал. Знал, наверное, где богатеи добро прятали.
– У богатеев в распоряжении были имения и огромные особняки, – парировал следователь. – А у нашего краеведа – старый домишко да участок в три сотки. Я бы на вашем месте пошуршал в сарае. Что, если наш потерпевший без фантазии? Многие свои ценности там прячут, ну и он не оказался исключением.
Морозов выдавил из себя улыбку, думая, что очередное свидание с девушкой придется отложить. Кто знает, сколько они там провозятся?
– Ладно, будут еще какие-нибудь указания?
– Ну разумеется, – спокойно отозвался Андрей. – Потом кто-нибудь из вас слетает к Федору Ивановичу Макарову, бывшему следователю. Вы его, может, и не помните, а я неоднократно к нему наведывался. Старику около девяноста лет, в добром здравии, и рассудок не помутился. Дело в том, что сейчас таким инструментом – уистити – мало кто пользуется. – Потапов взглянул на оперативников. – Сдается мне, что его изготовил кто-то из старых умельцев. Мы с ним не встречались, но Макаров должен помочь его вычислить. Все понятно? Адрес Макарова возьмете в дежурке.
– Слушаемся, – лениво ответил Николай и поковырял в правом ухе. Он давно жаловался на шум в ушах и повышенное давление, ругая работу, на которой приходилось не только бегать, но и оформлять пачки документов.
– Опять шумит, свистит, хрустит, – заканючил он.
– Остеохондроз, – сразу поставил диагноз Андрей. – Он меня тоже задолбал. В отпуске первым делом отправлюсь к неврологу.
Морозов посмотрел на печальное лицо друга и произнес:
– Вот и хорошо, дорогой, ты сбегаешь к Макарову, а я покопаюсь в нашей документации. Свежий воздух лечит все болезни.
Ротов не стал спорить, только с безнадежностью махнул рукой:
– Черт с тобой.
– Ладно, ребята, вы тут разбирайтесь, а я к начальству за командировочными. – Андрей взглянул в старое зеркало, висевшее на стене, наверное, со всемирного потопа, пригладил волосы, придавая себе серьезный вид, и, улыбнувшись коллегам, побрел в кабинет начальства.
– Как он? – поинтересовался следователь у пожилой секретарши Раисы Михайловны, служившей начальнику верой и правдой уже несколько лет. Та пожала плечами:
– Как всегда, Андрюшенька. – Она посмотрела на Потапова, подмигнула ему подведенным глазом и добавила: – Во всяком случае, сегодня без крика. Мне кажется, можешь идти смело.
– А мне отступать некуда, как говорится, позади Москва, – усмехнулся Андрей и постучал для приличия.
– Войдите, – послышался знакомый хриплый голос, и Потапов, быстро перекрестившись, вошел в «кабинет психологической разгрузки» – так, смеясь, они иногда называли апартаменты начальства. Котельников уставился на него, и Андрею показалось, что полковник ждет команды «фас», чтобы наброситься на беззащитного подчиненного.
– Ну, – начал Алексей Петрович, не здороваясь, – что поведаешь? Только не говори, что у тебя две новости – и обе плохие.
– Не скажу, – ответил майор довольно уверенно. – Когда я пришел к вам в первый раз докладывать об этом деле, у нас не было ни единой зацепки. Теперь зацепки есть, а вот подозреваемого до сих пор нет.
– Что ж, плохо. – Начальник с шумом выдохнул, и его отвисшие бульдожьи щеки заколыхались. – Ладно, что вы там нарыли?
Потапов толково изложил все, что им удалось накопать по делу, и обрадовался, заметив интерес в болотных глазах полковника.
– Это уже кое-что. – Он наклонил голову и задумался. – Значит, собираешься в Ломоносов? О чем будешь говорить со старушкой?
– Я хочу спросить, кто еще знал о дневнике и кладе, – отозвался Андрей. – Может быть, кроме Илларионова, были и другие желающие его купить? Может быть, ниточка тянется из Ломоносова? Кроме того, хотелось бы узнать, сколько на данный момент потомков у этой Ольги фон Шейн. Согласитесь, товарищ полковник, из них любой вправе считать себя наследником этой шкатулки.
– Не спорю. – Алексей Петрович выпрямился. – Что ж, есть в твоих словах логика, хотя и не очень сильная. Почему все думают, что никто не пытался найти этот проклятый клад?
– Во всяком случае, если кто-то это и сделал и даже что-то нашел, он явно этим не хвастался, – заключил Потапов, – и лишь подогрел интерес остальных к документу.
Полковник дернул себя за бульдожью щеку:
– Поскольку другого пути у нас нет, иди и оформляй командировку. Только одно условие – деньги получишь по приезде.
Потапов был к этому готов.
– Не проблема, – ответил подчиненный.
– Тогда вперед, – напутствовал его Котельников, изобразив подобие улыбки.
Поблагодарив шефа, Потапов помчался оформлять документы, поручив дежурному заказать билеты в Санкт-Петербург.
– Желательно на утро, – попросил он, – мне еще до Ломоносова добираться. Очень хочется все успеть за один день.
– Ну, это как получится, – развел руками капитан с большой лысиной в обрамлении венчика рыжеватых волос и принялся копаться в Интернете. – Слушай, повезло тебе. Есть на завтра, на восемь утра. Заказываем?
– Давай, – обрадовался майор. Восемь утра – самое подходящее время. К двум он будет в Питере, постарается сесть на автобус до Ломоносова, зайдет к старушке, а потом поищет гостиницу для ночлега.
– Заказал, – выдохнул дежурный с облегчением. – Иди выкупай.
– Спасибо, друг, – поблагодарил Потапов и помчался к билетным кассам.
