Ольга Игоревна Черных
Абдоминально
Я глубоко вдохнула и вошла, снова наивно полагая, что попаду в стерильное помещение с кучей аппаратуры, которая мониторит витальные показатели пациентов. Сплошное заблуждение. Ни одного экрана. С потолка падает штукатурка. Кровати с больными не отделены даже прозрачными шторами друг от друга, стоят рандомно по периметру. Медсестра проводила меня к маме. Я больше не смотрела по сторонам и не посчитала количество людей. Старалась не думать, что нахожусь в палате реанимации и что здесь люди, как возвращаются к жизни, так и умирают.
Мама встретила меня улыбкой и вопросом: «Что за паника? Не надо было бросать дела и приезжать, всё нормально». Если руководствоваться логикой врача, то всё идёт по плану, но в моём понимании, когда человек пятый день подряд лежит в реанимации, это не является нормой. Я впервые вижу маму в таком состоянии. У меня задрожал голос, и я не знала, что сказать, как подбодрить, боялась подойти ближе, чтобы ничего не испортить, не навредить ей.
Мама предложила мне сесть на краешек кровати, застеленной зелёной простынкой с мультяшными паровозиками, а сама приподнялась на локтях и попросила взбить ей подушку. Когда маме стало поудобнее, она вытащила из-под одеяла записку на половине листочка в клетку. Не знаю, как она умудрилась так много написать. Из всего текста она выделила жирным пин-код от своей банковской карточки и слово «тебе» в месте, где речь шла о подарке в виде серебряной цепочки на шею. Она часто покупала мне украшения и вручала их, когда я приезжала домой из Москвы. Я привезла ей браслет из красной нити с подвеской в форме дерева. Мама сказала, что наденет его позже.
Под текстом в записке нарисована полка с телевизором и рядом указано стрелочкой, где лежат бабушкины таблетки. Мама написала названия всех недостающих лекарств, которые нужно купить, вместе с ценами. Она всегда всё помнит. Без телефона. Держит информацию в голове.
– Ты как? – спросила я, перебирая в руке мамин листочек в клетку.
– Уже получше. Хочешь, шрам покажу?
Я засмеялась и кивнула. Мама подняла одеяло и обнажила живот. Она напомнила мне Фриду Кало, изображённую на автопортрете «Сломанная колонна» из-за длинной полоски белого бинта, криво приклеенного к коже короткими кусочками пластыря. Страшно подумать, что под ними. Мама сказала, что во время перевязки видела шрам и что он похож на вареник с торчащими нитками. Не знаю, что меня впечатлило больше – разрезанный живот или четыре трубки с мешками на конце. Впервые вижу всё это. Достаточно на сегодня потрясений.
– Живот болит? – поинтересовалась я, вздрагивая от мысли, сколько у мамы неудобств от инородных предметов в носу и в теле.
– Меня постоянно обезболивают, поэтому не чувствую, – ответила она и опустилась с локтей обратно на спину.
Я хотела расспросить подробнее про операцию, но мама, наверное, устала, и к тому же медсестра попросила нас закругляться. На первом этаже мы с крёстной встретили оперирующего врача. Он по совместительству заведующий хирургическим отделением. После слов крёстной: «Это дочь Лены Черных» он осмотрел меня с ног до головы, и я уже готова была сбежать. Впервые общаюсь с врачом. Обычно в кино, когда всё плохо, доктор опускает голову и говорит: «Мне жаль, но…» Наш же врач глубоко вздохнул и нарисовал в своём блокноте желудок и обвёл место с опухолью на поджелудочной железе, о важности которой я узнала благодаря маминой болезни.
– Это всё надо удалять, – сказал он, показывая на опухоль и поджелудочную.
– Откуда такое образование? Мама же недавно обследовалась в платной клинике, всё было в порядке…
– Да, она что-то делала, но не то. Не туда обращалась.
– А куда надо было? – спросила я, но вопрос остался неотвеченным.
Врач отвлёкся на другого пациента со сломанной ногой и сказал мне подойти потом. В кино тоже так? Надо вытаскивать слова клещами?
Домой я приехала разбитая, но не сломленная, и стала изучать результаты анализов, которые мама сдавала в марте и в апреле. На УЗИ действительно ничего не обнаружили. После обследования её направили к психиатру за рецептом на транквилизаторы со словами, что это психосоматика. Так себя накрутила, что оказалась в реанимации? Платная клиника, называется.
Вечером я стала читать про поджелудочную железу на сайте фонда «Не напрасно», и вся информация оказалась для меня новой. «Поджелудочная железа – орган пищеварительной системы, который отвечает за выработку пищеварительных ферментов и гормонов, участвующих в обмене веществ. Это дольчатый орган продолговатой формы. Он расположен позади желудка, больше слева, на уровне первого поясничного позвонка. Спереди граничит с задней стенкой желудка, снизу – с петлями тонкой кишки и поперечной ободочной кишкой, слева – с левой почкой и селезенкой, сзади – с почечными артерией и веной, нижней полой веной, аортой. Изгиб двенадцатиперстной кишки охватывает головку в виде подковы.
Поджелудочная железа выполняет экзокринную (пищеварительную) и эндокринную (гормональную) функции. Экзокринная функция – это выделение пищеварительных ферментов. Они участвуют в переваривании съеденной пищи, расщепляя углеводы, жиры и белки в двенадцатиперстной кишке. Эндокринная функция – это выработка гормонов (активных веществ, которые регулируют различные процессы в организме). Эндокринные функции выполняют разные типы клеток, которые расположены преимущественно в хвосте железы. Каждый тип клеток вырабатывает свой гормон. Основные гормоны поджелудочной железы – это инсулин и глюкагон. Они регулируют уровень глюкозы в крови. Также поджелудочная железа вырабатывает соматостатин, который препятствует высвобождению инсулина и глюкагона4».
После знакомства с органом я стала читать про заболевания и ужаснулась. Спектр широк: от панкреатита до рака. Существует более двадцати видов злокачественных образований поджелудочной. «В зависимости от расположения опухоли она может вызывать разные симптомы, поскольку поджелудочная железа в разных местах граничит с разными органами. Из экзокринных клеток развиваются аденокарциномы, из эндокринных – нейроэндокринные опухоли. Диагностика и подходы к лечению этих опухолей сильно различаются. Вокруг поджелудочной железы, как и вокруг других органов, много лимфатических узлов. От расположения опухоли зависит, в какие узлы могут распространиться опухолевые клетки. Например, от головки поджелудочной отток идет в лимфоузлы, расположенные рядом с желудком и печенью, от тела и хвоста – в лимфоузлы возле печеночной и селезеночной артерий, аорты».
Прогнозы неутешительные. Если у мамы и правда злокачественная опухоль, то предстоит удаление всего органа и нескольких ближайших. Загвоздка в том, что верифицировать диагноз можно лишь по результатам гистологического исследования, а врач не взял биоматериал во время операции. И что теперь делать?
18 мая, четверг
Утром от начальницы я узнала, что маму перевели в хирургическое отделение, и мы с Никитой поехали к ней в палату, прихватив её сумку с телефоном и косметичкой. В два часа дня охранник нас не пустил, сославшись на то, что у больных тихий час. Я подумала, что он у них регулярно, но промолчала. Спасибо и на том, что мужчина разрешил нам оставить под столом банку с бульоном, который я часом ранее сварила. Мы пошли в психдиспансер за рецептом на снотворное для бабушки. Я, как всегда, перепутала адрес. Вместо шестьдесят второго дома мы ломились в пятьдесят второй и требовали психиатра по фамилии, которую мама указала в записке. Стресс не щадит никого. Зато в туалет в этом здании сходила.
Я думала, меня подводит карта на телефоне, а в итоге подвела собственная память. Дурная привычка – думать, что всегда права. После неудачи я посмотрела верный адрес, и мы нашли психдиспансер. Здание вижу впервые за годы проживания в городе. Внутри тем более не была. Атмосфера даже в регистратуре весьма престранная. Персонал такой нервный, что страшно под руку попадаться. После долгих объяснений, что моя мама, которая приходила за рецептами для моей бабушки, сейчас лежит в больнице, поэтому пришла я, мне выдали медкарту и сказали, в какой кабинет обратиться. Просидели с Никитой под дверью около часа, получили заветную бумажку и свалили с облегчением обратно к маме.
Палату мы нашли по наводке медсестры, а номер мне утром сообщила мамина начальница, потому что она поддерживает связь с врачом. Здесь оказалось ещё менее комфортно, а обстановка ещё более удручающая, чем в реанимации. Шесть женщин, четыре из которых переговариваются между собой, смеются и охают от боли. Одна старушка и наша мама – единственные лежачие пациентки.
Я налила маме в стакан тёплый бульон из литровой банки. Неделю она пила только воду и чай из столовой. Чтобы узнать, чем ей сейчас можно питаться, я пошла в ординаторскую к лечащему врачу. Оперирующий по сравнению с этим – душка. Когда я постучала и открыла дверь, он сидел, запрокинув ногу на ногу и залипая в телефон.
– Ближе к делу! – перебил он, когда я стала вкратце пересказывать мамину историю болезни. – Я не справочное бюро.
Вот же какая болтушка! Подумаешь, ввела в курс дела, назвала имя и фамилию, сказала, что маму утром перевели из реанимации после оперативного вмешательства…
– Так чем кормить можно? – сократила я.
Он ответил, не поднимая глаз от телефона, что любой жидкостью через рот и сухой смесью, разведённой в воде, через шприц в назальный зонд. Спасибо, до свидания. Вернулась к маме, обрадовала её жёсткими ограничениями в еде и отправила Никиту в аптеку за шприцем для энтерального питания, трубочками и одноразовыми стаканами.
– Ма, у тебя будет строгая диета, знаешь? – спросила я.
Она вообще в курсе предполагаемого диагноза? Тяжёлое бремя – не озвучивать матери правду. Врачи всегда так делают? Всегда оставляют объяснения на откуп близким?
– Врач пока назначил пятый стол, но когда-нибудь же можно будет кушать борщик, шашлык, селёдочку?
– Не в ближайший месяц точно.
– Хотя бы через год-два.
Я улыбаюсь, чуть ли не плача, киваю и тихонечко отгоняю вопрос: «А осталось ли у нас столько времени?»
– Ты знаешь, какую тебе операцию сделали? – не унималась я, впившись в маму взглядом. Сегодня она выглядит не такой бледной, как вчера, но сильно похудевшей в сравнении с прошлым летом, когда я её видела.
– Подшили какую-то кишку к желудку, чтобы опухоль на поджелудочной не сдавливала проход, – будничным тоном ответила мама, как будто отчитывается по рабочим вопросам.
Впервые слышу про кишку с желудком! Зато про опухоль мама хотя бы знает. Я сказала ей, что пойду к врачу уточнить детали операции, и беспардонно зашла к нему в кабинет. Заведующий хирургическим отделением с фамилией, созвучной со словом «трындец», курил, восседая на кожаном кресле. Я поздоровалась, и он отвернулся, чтобы глядеть в открытое окно, а не мне в глаза. Может себе позволить, чё. У них же тут не справочное бюро.
Я спросила про выполненную операцию, он озвучил только название «гастроэнтероанастомоз с брауновским соустьем» и не дал пояснений. Сказал, чтобы я подробнее почитала в интернете, а то бы я не догадалась.
– Сколько дней маме потребуется на восстановление? Не теряем ли мы здесь время?
– Вы видели, в каком состоянии она сюда попала? – ответил вопросом на вопрос врач, наконец докурив и взглянув на меня. – Она даже мочиться не могла. Довела себя до обезвоживания.
– А вы в курсе, что мама в терапии сутки без лечения пролежала? Я не знаю, как такое вообще возможно.
– Минимум неделю она проведёт в палате, потом поедет в Ростов для биопсии, – сказал он, проигнорировав моё возмущение халатностью его коллег. – Там будут удалять головку поджелудочной вместе с опухолью.
Худшее из того, что я читала, он озвучил – панкреатодуоденальная резекция. Вчерашнее чтение про мамину болезнь дало мне более чёткое понимание, о чём он говорит, но от знания легче не стало. По запросу «Какой самый ужасный рак?» ответ всплывает неприятный: «Среди онкологических заболеваний рак поджелудочной железы считается самым опасным, потому что он мало изучен и почти не имеет симптомов. Его обычно обнаруживают на поздних стадиях, когда лечение уже малоэффективно». Маме сделали паллиативную операцию, и я пока не понимаю, что это значит…
На этаже хирургического отделения есть уголок с иконами и горящей свечой в центре. Наверное, родные пациентов здесь молятся, но я, сколько раз проходила мимо, ещё никого там не видела. Уже пора обращаться к Богу?
После маминой истории про то, как в реанимации рядом с ней умерли сначала дедушка, потом бабушка, мне поплохело ещё сильнее.
– Открываю глаза ночью, а он мёртвый. В палате светло всегда было. Я даже не испугалась. После наркоза уже ничего не страшно.
– Боюсь, тебе придётся перенести ещё один, – ляпнула я, думая, что мама не знает.
– Дежурный врач в реанимационной сказал, что мне в Ростове будут переделывать операцию. Это шутка, что ли? Оль, я не хочу. Знаешь, как плохо в отключке? – спросила мама и смахнула слезу.
Наша драма превратилась в ситком, когда я поняла, что сижу на трубке мочеприёмника. Я привстала, катетер отошёл от мешка, и содержимое мочевого пузыря пролилось на постель.
– А я думаю, почему так тёпленько, – засмеялась мама.
– Упс-пс-пс, – поддержала я и позвала санитарку, чтобы она помогла нам поменять простынь, пелёнку и памперсы. То, чего боялась сильнее всего, не произвело на меня особого впечатления. Я за собакой больше убираю. – У тебя, если пелёнки останутся, можешь их Оливеру отдать.
Мама развеселилась ещё больше, когда Никита принёс трубочки для питья с бумажными зонтиками сверху. Она вставила одну в картонный стаканчик с праздничным принтом и сказала: «Будто попала на курорт, не хватает только шезлонга». Так мы просидели вместе три часа, а потом поехали с братом кормить бабушку и давать ей таблетки на ночь.
– Нам нужно переехать в подвальное помещение, – сказала она, видимо, насмотревшись новостей по телевизору. В её глазах виднелись слёзы.
Я вздрогнула, подумав, что мама сейчас примерно в подвале и проживает, кивнула, улыбнулась, и бабушка успокоилась.
19 мая, пятница
Утром в торговом центре я встретила свою школьную учительницу английского языка, когда пришла купить маме спортивные штаны для палаты. Она уже собирается вставать. Вот это сила духа! На выходе из магазина я встретила брата. Он прогуливал английский и не ожидал меня увидеть. Времени отчитывать Никиту не было. Я поехала в больницу с двумя пакетами вещей и впервые дала взятку, положив бумажную купюру медсестре в карман. Мамина начальница порекомендовала эту девушку, сказала, что она «присмотрит за Леной». Признаться, взятку я уже давала однажды, но через одногруппника – преподу английского на первом курсе универа. Круговорот англичан в природе.
Ещё я сегодня впервые кормила через шприц. Мама руководила процессом, говорила, сколько ложек питательной смеси надо размешать в стакане с водой. Я дрожащими руками набирала шестьдесят миллилитров жидкости и закачивала её в зонд, который через нос установлен в желудок. Благо в палате есть раковина с холодной водой, где можно помыть посуду. Проделывать эту процедуру нужно несколько раз в день. Мамина соседка по палате обещала помочь. Оказалось, что лежачая женщина напротив – бабушка моей подруги детства. За ней ухаживают её дочери, одна из которых мама той самой подруги. Раньше мы все жили в одном доме.
В обеденный перерыв маму навестили её коллеги – начальница и заместительница, которая даже всплакнула. Мужчина, что подорвался на гранате в районе моей бывшей школы, оказался мужем маминой сотрудницы, с которой они вместе ездили на работу. Его разорвало на части, в результате чего он погиб мгновенно. Не лучшие истории для больничных стен.
Боюсь, как бы мама не отказалась ехать в Ростов на вторую операцию. Она надеется, что скоро выпишется и начнёт нормально питаться, но вряд ли осознаёт, что как раньше уже не будет. Пятый диетический стол полон ограничений в продуктах. Мне так жаль, что это случилось с ней. Самое страшное ещё впереди, но я не говорю маме об этом. За годы наших отношений я научилась скрывать печаль, чтобы её не расстраивать.
20 мая, суббота
Пять дней пролетели как один нескончаемый и как множество одинаковых одновременно. Декорации остаются практически неизменными. Я прохожу одни и те же места. Некоторые быстро пробегаю, некоторые разглядываю и ностальгирую. Дом, где жила мама до рождения моего младшего брата, не изменился и вызывает у меня смешанные чувства. Фонтан возле кинотеатра «Космос», который уже не работает, закрыт на ремонт. Мы часто сидели там с подругой и мечтали о будущем. Огромный бюст Гагарина остался нетронутым и возвышается над стройкой. Я иду по обочине, потому что пешеходная дорожка вскопана и перекрыта, и катаю мысль: «Юра, мы всё просрали». Прохожу мимо Кадастровой палаты, которая сейчас называется Роскадастром, где я работала до февраля, но не здесь, а в Москве, и понимаю, что это место, в каком бы городе ни находилось, никогда не было моим. Зато художественная школа, в которой я училась четыре года, навсегда осталась в сердечке. Раньше мне нравилось возвращаться домой, а теперь на каждом шагу мне больно и тоскливо. Город ассоциируется с хтонью, а может, просто я изменилась и не хочу жить в укрытии.
Каждый день я варю бульон и мчусь в больницу. Маму навещают коллеги и её мужчина. Кто-то из подруг принёс книгу Сэнди Джонс «Другая женщина», и мама прочитала роман за два дня. В палате всегда движуха и разговоры, в которые я стараюсь не вслушиваться. Мама немного ожила и стала со всеми общаться. Показала соседкам фотографию моего щенка, чтобы спросить, действительно ли у них с Оливером похожи глаза. Они умилялись.
– У меня тоже такие большие уши? – спросила мама и подёргала две трубки, торчащие из носа. – Ещё у меня есть усы.
Когда я пришла, с мамой сидела тётя Лара. Её привезли ночью по «скорой» с болями в кишечнике. Она по случайности узнала, что подруга лежит на том же этаже, и стала её навещать. В юности они были соседками, а теперь судьба свела их в хирургическом отделении. На этом совпадения не кончились. Сегодня к своей бабушке в палату приходила моя подруга детства, но я ещё была дома. Её мама помогает по ночам моей вставать в туалет и кормит из шприца. Я не ожидала такого отклика. Добрейшей души женщины нас окружают.
21 мая, воскресенье
– Такой пациентки нет, – сказал охранник на входе в БСМП, когда я назвала номер палаты и фамилию мамы.
Внутри всё сжалось, в глазах помутнело. Как это нет? А где? Мужчина не ответил, но пропустил меня через турникет. Может, я и не спросила. На автомате дошла до двести восемнадцатой и выдохнула, когда увидела маму на месте, справа от входа. Табличка с таким же номером висела на двери кабинета, где я работала ещё несколько месяцев назад.
Чуть не сказала, что испугалась, но прикрыла рот, чтобы не кормить страх. Пока я поднималась на лифте на второй этаж, подумала, что маму снова перевели в реанимацию, и за эти секунды, от входа в адское заведение до порога палаты, чуть с ума не сошла. При таком раскладе скоро мне потребуются антидепрессанты. С трудом вывожу. Сегодня мама плохо себя чувствует. Давление упало, живот болит. Она уже тринадцать дней лежит в больнице. Я посидела у неё часик, подстелила ей домашний плед под простынку и, чтобы не отвлекать ото сна, пошла домой. Нужно снять стресс, а движение – один из действенных способов. Сорок минут шагала под музыку, заглушая гнетущие мысли.
Вечером мы с Никитой зашли к бабушке. У неё закружилась голова после приёма таблеток. Позвали соседку, чтобы та померила давление. Оно оказалось низким, как я и подумала. Ещё у бабушки стал заплетаться язык, она говорила про хутор, огород и домики.
– Я пойду тяпать грядки, – сказала она и встала. – Меня матрасы за ноги хватают…
Я поняла, что дела плохи. Психиатр прописал ей две таблетки снотворного на ночь. Хорошо, что я давала по одной. Теперь надо делить ещё пополам.
– Ба, пойдём в твою комнату, – попросила я дрожащим голосом.
Когда мучения закончатся? Когда люди перестанут болеть? Недавно прочитала трилогию Нила Шустермана5, своего любимого писателя, о мире, где побеждены болезни, войны и преступность. Единственный способ умереть – это подвергнуться «прополке» от руки профессионального убийцы, именуемого серпом. Такой подход позволяет контролировать численность населения Земли. Зато бонусом люди получили возможность бесконечного омоложения. Если умираешь не от руки серпа, то становишься квазимёртвым, и тебя безболезненно восстанавливают от смертельных травм.
В своей книге «Безвечность» я тоже поднимала тему бессмертия, но совершенно под другим углом. Возможно, так писатели ведут молчаливые литературные диалоги между собой. В реальности же всё иначе. Никто мёртвых воскрешать не научился. Ни с помощью магии, ни с помощью веры, ни с помощью медицины.
22 мая, понедельник
Днём я несколько часов просидела в парикмахерской, чтобы сделать стрижку и мелирование. Всё это время слушала разговоры про онкологические заболевания, химиотерапию, пересадку костного мозга, результаты анализов и осложнения после эпидемии коронавируса6. Раньше клиентки обсуждали косметику и парней. Времена меняются.
К вечеру поехала в больницу с куриным бульоном в бутылке и заваренным чаем в термосе. Хотела принести маме парочку бумажных сборников «Куриный бульон для души» с мотивирующими историями, но она пока не хочет начинать читать следующую книгу, а ведь менталочке тоже нужны питание и забота.
– Как дела у мамы? – спросила я у заведующего хирургическим отделением, когда чудом поймала его в коридоре.
– Всё идёт по плану, – ответил он.
Ничего нового. В падлу объяснить, что ли?
– Когда выписка?
– Пока не будем загадывать.
Немногословно, как всегда. Бубнит под нос, что ей уже лучше, и смотрит в сторону. Ради таких коротких диалогов я жду его часами возле кабинета. Неужели так сложно рассказать о ходе восстановления пациентки? Ладно мне, но маме врачи тоже ничего не говорят – ни оперирующий, ни лечащий.
После общения с заведующим приходится надевать маску спокойствия перед входом в палату, чтобы не травмировать маму. Лишние переживания ей ни к чему. Я подготовила нутритивную смесь и ввела её в зонд через шприц, а потом отвела маму в туалет. Она уже встаёт сама, но ей требуется опора. Утром сняли две трубки из четырёх: дренаж из брюшной полости и мочевой приёмник. Остались два зонда в носу, наспех пришитых нитками. Интересно, к пациентам везде такое отношение?
В семь часов вечера я поехала кормить бабушку и давать ей таблетки на ночь.
– Это что, суп? Я это есть не буду. Мясо какое-то плавает, и всё, – запротивилась она при виде тарелки бульона с мелко рубленной куриной грудкой.
Из-за похода в парикмахерскую я не успела сварить бабушке привычный для неё суп, а отлила в контейнер мамин бульон, который в итоге пришлось вылить. От спагетти с сыром и сосисками она не отказалась. После ужина бабушка снова завредничала: «Ты посуду мой, а я посмотрю». Обычно она просит оставить ей грязные тарелки, чтобы чем-то заняться, но сегодня что-то пошло не так. Она стала часто капризничать, как ребёнок, но могло быть и хуже, учитывая диагноз.
23 мая, вторник
Для меня поездки – это всегда стресс, даже если в родной город. Особенно в родной город! Семью в Новочеркасске я обычно навещаю летом, чтобы заодно сходить в аквапарк под открытым небом и поесть ягод. В мае нарисовалось незапланированное путешествие. Без плескания в воде и поедания малины, но с ежедневными походами к маме в больницу. Худшее место, где я когда-либо была.
В Новочеке много зелени и бездомных собак. За высокими деревьями, кустами и травой сложно разглядеть здания, что непривычно после вылизанной Москвы. Псы лежат пузом кверху в каждом дворе. Они преспокойно спят, а я постоянно вздрагиваю от неожиданности. В Подмосковье встретить четырёхлапых дворняг – большая редкость. Как они отреагируют на малыша Оливера?
В Новочеке недостаточно освещения и ещё меньше общественного транспорта. Вечером по дороге из магазина домой иногда приходится включать фонарик на телефоне, потому что на улицах темнее тёмного. В центре города, возможно, такого безобразия нет, но в районе Черёмушек, где живут мама с Никитой, – адок. Одной ходить опасно. Или я снова нагнетаю? Королева драмы во мне заговорит громче, когда дело коснётся автобусов. Не знаю, как люди здесь перемещаются. Без своей машины проблематично. Можно проторчать полчаса на остановке, не дождаться и в итоге уехать на такси. Я даже иногда из больницы пешком иду сорок минут, лишь бы не трястись в духоте.
От тоски в моём драматическом городе спасают только книги, которые пишу и читаю, а ещё пироженки из кондитерской «Золотой колос», в которую мы ходили с мамой, когда я была малышкой и просила чипсы после сладкого.
Ей сегодня сняли две трубки. Свобода! Мама начала вставать без посторонней помощи и есть через рот, соблюдая строгую диету. Вовремя она пошла на поправку, потому что вчера выписали тётю Лару, а сегодня бабушку моей подруги детства. Теперь некому поменять маме подгузник, но ей сейчас это и не требуется.
– Сходить в туалет – большое счастье, – сказала дочь бабульки, когда та на ходунках дошла до уборной за стенкой палаты. – А мы, здоровые, это не ценим!
24 мая, среда
С двенадцати до шести я сидела в больнице. Вышла попить кофе с круассаном в центре города незадолго до тихого часа. Ждала заведующего отделением весь день, чтобы спросить, какие наши дальнейшие действия. Сегодня ростовские врачи должны были озвучить решение, но в итоге перенесли на завтра, а завтра я уезжаю и опять буду получать информацию через третьих лиц – начальницу мамы или её коллег. В больнице почему-то не отлажен канал общения напрямую с пациентами. Приходится вырывать клешнями. Мамины соседки по палате говорят, что врачи ждут денег, иначе и разговаривать не станут. Похоже на правду.
Единственная приятная новость за день – моя первая учительница Ирина Владимировна передала мне привет через брата, когда он сдавал экзамен по биологии. Мама отдала меня в первый класс в марте, после моего седьмого дня рождения в феврале, и я не отставала от остальных детей, которых зачислили в сентябре. Дедушка с пяти лет учил меня читать и писать, а мама хотела отдать в школу после шести, чтобы продлить детство, а потом поняла, что мне будет скучно сидеть в первом классе целый год.
Я не стала прощаться с мамой, а она не обиделась, что я так быстро уезжаю. Не попросила меня остаться до выписки, зная, что в Королёве меня ждут парень, попугай и щенок. Я верила, что мы ещё встретимся, и стала звонить ей дважды в день.
Из больницы я поехала к бабушке. Она впервые назвала меня Олечкой. Чокнулись с ней кружками во время чаепития. Она запивала таблетки, а я – остатки торта. Когда бабуля спросила, как выглядит моя мама, я показала ей фото на телефоне.
– Лицо что-то знакомое, – сказала она прищурившись.
Я давно не видела её в очках. Ещё полтора года назад она читала газеты, состав продуктов и сообщения от меня. Я писала ей, когда не могла позвонить. Сейчас бабушка ни к чему не проявляет интерес. Весь день смотрит телевизор, если не забывает его включить.
– Это твоя дочь, ба! Лена, – терпеливо ответила я.
– Так ты моя внучка, получается?
– Получается.
– Моя заечка! Дай поцелую щёчки. Ты же завтра придёшь? И мамочка твоя пусть приходит.
– Придём, – солгала я. Всё равно забудет.
Завтра я уезжаю, а когда мама сможет навещать бабушку – неизвестно. Я шла домой, смахивая слёзы. Все эти дни я на автомате выполняла задачи и только сейчас дала волю эмоциям. Я сохраняла спокойствие и разум, чтобы не чокнуться в этой суете, но меня накрыло волной, когда я расслабилась, не в силах сопротивляться. Больно находиться здесь, больно оставаться и больно покидать семью. Сердце крошится, как съеденный «Наполеон».
25 мая, четверг
Вместо меня сегодня к маме ходила крёстная, отнесла ей настойку шиповника. Я уже чувствую свою вину, ругаю себя за то, что рано уезжаю, что здесь ещё нужна моя помощь, но билет куплен, чемодан собран. Вернусь сюда чуть позже.
Оказалось, что у крёстной в больнице есть знакомая, и она спросила у заведующего хирургическим отделением, когда выпишут маму. Он по-прежнему ждёт решения из Ростова, а я так и не дождалась. Буду в пути с плохим интернетом, поэтому узнаю позже. Сказал, что нужно делать биопсию, а в Новочеркасске нет лаборатории. Процесс опять затягивается. Надолго? Сколько это стоит? Когда операция? Вопросов больше, чем ответов. Остаётся ждать, а ждать не-вы-но-си-мо.
Мы с мамой говорили по телефону до моего отъезда, и меня порадовало, что голос у неё звучал бодро. Она справится со всеми сложностями, а вот я часто сдаюсь раньше времени. Утром чуть не опоздала на поезд и по дороге в такси готовилась сдавать билет. Водитель собрал все пробки и красные светофоры. Я подумала, что если не успею, то останусь подольше. Маму выпишут не раньше понедельника.
Новочеркасску (или мне) не повезло ни с больницами, ни с вокзалами. Мы с братом приехали за пятнадцать минут до отправления, но бежали на поезд, который как бы следует из Ставрополя, но в билете у меня указана Ингушетия. И приехал он немного раньше, чем заявлено. Надеюсь, я не погорячилась, когда выбрала место в купе. У меня скопились бонусы на сайте РЖД, но ими нельзя расплатиться за места в плацкарте, поэтому я впервые купила билет в купе. В Новочеркасск я ехала на боковой нижней полке, что показалось мне удобным. Никто не задалбливает офигительными историями и дурацкими вопросами. Сидишь себе молча и смотришь в окно. Поездато.
Полпути в Москву мы ехали в купе с незнакомым парнем вдвоём. До вечера я пила чаёк с ароматом бергамота из пластмассового стакана и слушала лекции по писательскому мастерству на ноуте. Это спасало от тревожности, пока в Воронеже не присоединились ещё двое мужчин. Я уже хотела не спать и читать всю ночь или простоять в тамбуре в наушниках, но усталость меня свалила. Ненавижу поезда. Замкнутые пространства заставляют меня просить время поторапливаться. В пять утра я без приключений добралась до Казанского вокзала и мысленно поблагодарила попутчиков за адекватность.
26 мая, пятница
Максим встретил меня в шесть утра. Я быстро адаптировалась к смене обстановки, но совершенно не представляла, что теперь делать и как жить. Я радуюсь воссоединению с Тишкой и Оливером, а маму продолжает пожирать опухоль.
За полторы недели, проведённые (вне) дома, обнаружила, что моя психика не так слаба, как раньше казалось. Я всю жизнь избегала больниц и вида крови. Страх исчезает, когда дело касается близкого человека. Ты просто приходишь в палату и помогаешь, привыкая к запахам чистящих средств, медикаментов, столовой и туалетов, мечтая вывести наружу пациентов, где пахнет домом, вкусной едой и свежестью после дождя. Хочется, чтобы все были здоровы.
