Ольга Карпович
Пожалуйста, только живи!
Как бы там ни было, кот исчез. Марат уехал. А ей нужно было как-то жить. И она жила – заканчивала школу, изо всех сил старалась не ввязываться в авантюры – она ведь обещала Марату, и не хотела думать, что будет дальше.
Где сейчас Марат? Его действительно отправили туда? Жив ли он? Если она будет обо всем этом думать, она сойдет с ума. И Рита усилием воли запретила себе строить предположения и догадки. Теперь ее жизнь – вот такая. И значит, нужно соблюдать новые правила игры. Все.
И вдруг откуда ни возьмись, как из-под земли, выскакивает этот сволочной котище. И тут же снова исчезает. Может, она все-таки тронулась умом и Курт ей привиделся?
Рита осмотрела собственную ладонь. Кот цапнул ее сильно – через край ладони и основание мизинца тянулся глубокий след от зубов. Рана кровоточила и зудяще болела. Выругавшись, Рита подставила руку под струи дождя, стараясь смыть кровь, порылась в карманах, вытащила носовой платок, обмотала им руку и двинулась прочь. В конце концов, нужно же было все-таки узнать, что такое срочное потребовалось от нее друзьям.
– Ну? Что тут у вас за аврал? – вопросила Рита, входя в комнату Банана.
Комната была обшарпанная, давно не ремонтированная. Выгоревшие кое-где отставшие от стен обои, облупленный потолок. По подоконнику и остальным поверхностям были разложены какие-то мотоциклетные детали – это Банан и Аниська все еще не теряли надежды собрать из запчастей собственный мотоцикл.
Аниська сидел прямо на стершемся линолеуме. Банан угрюмо бросал об пол маленький резиновый мячик. Рита машинально покосилась на край подоконника, где раньше сидел бы Марат, потом перевела взгляд и требовательно уставилась на друзей.
– Попал я, Марго, – наконец сипло ответил Банан. – Баблосы нужны. Срочняк!
– Мм, какая неожиданность! – съязвила Рита. – Ну давай, колись, че случилось-то?
Оказалось, что Банан по-крупному проигрался в карты и должен был теперь вернуть долг. Кредиторы его были людьми серьезными, взрослые мужики, недавно с зоны.
– Они меня попишут, ты понимаешь? – сипел Банан. – Счетчик включат, а у меня ни рожна нету. Они на ножи меня поставят, сто пудов!
– А хрен ли тебя понесло с ними играть? – наступала на него Рита. – Не, Банан, ну надо же как-то трезво оценивать свои способности. Ты ж в Академию наук работать не идешь, а к этим каталам зачем полез?
– Ну а че теперь говорить-то? – заныл Банан. – Ну да, я ступил. Помоги, а? – он просительно заглянул ей в глаза. – Придумай че-нибудь.
– Я-то тут при чем? – возмутилась Рита. – Ты влетел, а я – придумай? Я же вам говорила, я не хочу сейчас ни во что влезать, мне аттестат через месяц выдадут.
Она сердито отвернулась.
– Может, продать че-нибудь, а? – вяло предложил Аниська.
– Угу, – отозвалась Рита. – Тебя! На органы.
– Ну все, пипец мне, ребята! – подытожил Банан, отшвырнул мячик в угол и уткнулся лицом в обхватившие согнутые колени руки.
Рита мерила шагами комнату, что-то соображая. Машинально потирала саднившую ладонь.
– У тебя йод есть? – бросила она Банану.
– Не знаю! Может, на кухне…
Черт возьми, она ведь честно пыталась стать законопослушной. Она правда не хотела больше ни во что ввязываться. Всякий раз передряги, в которые она влезала, выходили боком кому-то из ее близких, и она обещала Марату, что завяжет со своими криминальными замашками. Да и влетел Банан по-крупному, и, чтобы вытащить его, придется идти на что-то серьезное. Это не билетик в автобусе вытащить и не школьный журнал спереть. Это взять деньги, чужие деньги, у людей, которые ничего плохого ей не сделали. Это страшно и стыдно. Но что же ей теперь делать? Бросить этого придурка, который сидит тут и размазывает сопли? Он ведь ничего не надумает без ее помощи. Он, может, и не самый лучший ее друг, но она отчего-то чувствует свою ответственность за него. Она должна ему помочь, должна…
Ладно, в последний раз. В последний раз она постарается провернуть что-то подобное. Честно, Марат! В последний раз.
– Ладно! – она решительно опустилась на край стола. – Слушайте сюда! Зеленая дача!
Батон поднял голову, непонимающе моргал глазами. Аниська присвистнул:
– Черт! Ты гений, Марго! А там никого еще нет?
– Да никого там нет, апрель же только! – уверенно заявила она. – Туда раньше конца мая не приезжает никто.
Рядом с их городком находился дачный поселок. В основном его составляли разбитые на шести сотках огороды, деревянные кое-как сколоченные домишки, фанерные сортиры и картофельные заросли. Но был на окраине поселка участок, который в народе назывался «Зеленая дача». За аккуратным, ежегодно тщательно подновляемым забором был разбит красивый сад с сучковатыми яблоневыми деревьями и пышными розовыми кустами. Сквозь ветки проглядывал светло-зеленый двухэтажный домик с террасой и ажурным балкончиком на втором этаже. Поговаривали, что дача эта принадлежит какому-то известному композитору, чуть ли там не народному артисту бывшего СССР. Как бы там ни было, но дача поддерживалась в чистоте и порядке. С мая по сентябрь на ней жили хозяева – и тогда из-за забора слышались веселые голоса и звуки рояля. Остальную часть года дача стояла закрытая. Сторож дачного поселка, которому хорошо приплачивали щедрые хозяева, наведывался туда пару раз в неделю, проверял, все ли в порядке. К приезду хозяев жена сторожа делала на даче генеральную уборку, протирала стекла, вешала чистые занавески и скатерти. Но это случалось не раньше мая. А сейчас стоял еще апрель.
– Слушай, точняк! – Глаза Аниськи загорелись. – Я там был однажды – мамка пыталась меня на лето к ним пристроить за садом смотреть. Ну так, бабла подбить чуть-чуть. Только они меня не взяли. Но дом-то я нормально видел. Там сто пудов есть че вынести. Техника всякая, картины-шмартины. Банан, твои возьмут, если не деньгами, а товаром долг вернешь?
– А я знаю? – дернул плечами Банан. – Ну а че, выхода-то все равно нет. Буду договариваться, чтоб вещами взяли.
– Ладно! Времени нет, идти надо сегодня ночью. Слушайте внимательно! – объявила Рита. – Банан, тебя особенно касается, напряги мозги – или что там у тебя в голове? Значит, так…
Луна давно зашла. Апрельская ночь была темной. Различить почти ничего было нельзя – фонарей в дачном поселке не было, а снег, ранее дававший хоть какое-то освещение, стаял. Рита с друзьями тремя бесшумными тенями проскользнули по разъезженной дорожке, мимо дачных участков к стоявшему на отшибе аккуратному дому. Где-то залаяла собака, скрипнуло на ветру рассохшееся старое дерево. И все стихло.
Они перемахнули через забор. Банан зацепился штанами за гвоздь, смешно замахал руками, и Рита, тихо выругавшись, освободила его. Проскочили через сад, поднялись по деревянным ступенькам террасы.
– Банан, ты останешься здесь. На стреме, – коротко приказала Рита. – Аниська, давай газету!
Пацан вытащил из-за пазухи несколько свернутых газетных листов. Рита аккуратно развернула их, приложила к выходившему на веранду занавешенному окну, разгладила бумагу, показала Аниське, где придерживать и, ловко надавив руками, почти бесшумно выдавила стекло.
– Ну! Вперед! – шепотом скомандовала она – и первой проникла в дом.
В темном помещении приятно пахло деревом, старинной лакированной мебелью, глаженым бельем. И лишь чуть-чуть – пылью и затхлостью, как всегда пахнет в доме, где давно не было людей. Подсвечивая себе путь фонариком, Рита обошла комнаты. Действительно – картины на стенах, рояль, накрытый кружевной салфеткой, стулья с витыми спинками, тяжелые медные статуэтки на каминной полке. Оказывается, и так можно жить!
Ей вдруг до боли захотелось остаться тут, в этих отделанных полированным деревом стенах, в просторных комнатах с высокими потолками. Где все так чисто, все предметы на своих местах. Кажется, что и люди, живущие здесь, должны быть какими-то особенными – лучше тех, которых она встречала в своей обыкновенной жизни. Наверное, они не проигрываются в карты, не бухают дешевый портвейн на косогоре, не лазят по ночам в чужие жилища… Ладно. Некогда сейчас предаваться фантазиям!
Рита принялась быстро обшаривать ящики буфета. Все, что находила ценного, совала в рюкзак. Аниська деловито сматывал провод видеомагнитофона.
– Смотри! А это че? – позвал он ее.
Рита обернулась, наткнулась в темноте рукой на какую-то тяжелую статуэтку, которую Аниська совал ей в руки. Укушенная котом ладонь, вроде бы уже зажившая, засаднила с новой силой. Рита, охнув, уцепилась рукой за край застеленного скатертью стола, одернула Аниську:
– Че ты мне это суешь?
– Да прикол же! Зырь, баба голая!
– Придурок! – обругала его Рита. – Давай быстрей, ща Банан там кони двинет от холода.
И, словно услышав ее, из-за выбитого окна подал голос Банан:
– Эй, вы скоро там? Тут че-то возня какая-то на улице. По ходу сваливать надо.
Они даже не успели разобраться, сколько успели взять. Быстро перемахнули через подоконник, проскочили через сад и снова оказались по ту сторону забора. И вовремя. Потому что еще через пару минут около калитки запыхтел милицейский «газик», и поселковый сторож, выскочив откуда-то, затараторил выходившему из машины милиционеру:
– Я тут это, значит, не спалось мне, покурить вышел на крыльцо. Смотрю – а там за окном свет какой-то. Вроде мечется. Я так сразу и понял – фонарик. Ну, я и позвонил «ноль два».
– Что позвонил, это ты правильно, – закивал милиционер, и Рита узнала голос дяди Коли. – Это ты верно рассудил. Ты погоди, Иваныч, не кипешуй, ща разберемся, что к чему.
Дальнейшего она слушать не стала, сделала знак друзьям, и вся троица, забросив на плечи рюкзаки с украденными вещами, припустила через лес к городу.
Содержимое своего рюкзака Рита отдала Банану, настоятельно попросив не утруждать ее подробностями своего объяснения с каталами, которым он задолжал. Собственно говоря, прибыль от афер никогда ее не интересовала. Особенных материальных запросов у нее не было – к шмоткам она была равнодушна, а в случае голода куда проще было стащить в магазине пирожок с яблоком, чем впутываться в какое-то сложное дело. Да и совестно было, честно говоря, перед владельцами дачи, чужими людьми, в жизни не сделавшими ей ничего плохого. Хотелось бы, конечно, думать, что они какие-нибудь подлецы, негодяи и, ограбив их, она восстановила мировую справедливость. Вот только Рита никогда не была любительницей предаваться самообману. И стыдно было за то, что эта афера вернула ей чувство риска, приятную дрожь от гуляющего в крови адреналина. Пообещав Марату обойтись без своих обычных выходок, она почти год жила как будто бы не своей жизнью – в полусне, в реальности, лишенной ярких красок. И только теперь будто бы проснулась.
С другой стороны, Рита понимала, что надо бы все-таки действительно постараться больше не рисковать в ближайшее время. Когда Марат вернется – а он вернется, иначе просто и быть не может, – она встретит его здесь, дома, а не где-нибудь в КПЗ.
Через два дня ладонь, в которую вцепился долбаный Курт, раздулась и покраснела. Ничего не оставалось, кроме как идти в травмпункт. Оказалось, что рана воспалилась. Врач промыл ее, намазал чем-то, наложил повязку и вкатил Рите инъекцию против бешенства, объяснив, что для полного эффекта укол нужно будет повторить еще два раза. По дороге она зашла в аптеку и теперь шла по улице, помахивая зажатым в здоровой руке пакетиком с лекарствами.
Возле подъезда чихал милицейский «газик». Рита замедлила шаг – лишний раз встречаться с родной милицией ей вовсе не хотелось. С другой стороны, рвануть обратно – тоже привлечь к себе излишнее внимание. Может быть, менты сюда совершенно не по ее душу нагрянули. Пройти мимо! Точно! Не сворачивать в подъезд, свернуть за угол дома – и там уже пуститься бегом. Только спокойно.
Ноги словно налились свинцом, мышцы спины напряглись и одеревенели. Рита, усилием воли заставляя себя не прибавлять шаг, медленно прошла мимо собственного подъезда. За спиной хлопнула дверь машины, и знакомый голос дяди Коли окликнул ее:
– Хромова, ты, я гляжу, еще не в колонии?
Шею скрутило спазмом. Рита медленно обернулась, все еще удерживая на лице беспечное выражение. Дядя Коля щурил на нее маленькие водянистые глаза. Рыжие усы его лихо топорщились в стороны. От дыхания несло чесночной колбасой.
– Да вы что, дядь Коля, какая колония? Я же теперь почти отличница. Вы не в курсе?
– Угу-угу, – покивал тот. – А с рукой что? Так усердно уроки учила?
– С рукой… – Рита повертела забинтованной ладонью. – Кошка разодрала. Вернее, кот…
– Раненая, значит. – Дядя Коля вдруг перехватил ее руку и принялся разглядывать повязку. – В травмпункт-то ходила? Вижу, вижу. Это хорошо… А знаешь, почему хорошо, Хромова? Потому что, значит, запись у них в журнале имеется про твою рану. Ты не слыхала? Зеленую дачу-то, ну ту, где профессор Бородин летом отдыхает, какая-то шпана обнесла. Следов почти не оставили, поганцы. Но вот ведь удача какая. У кого-то из них рука была пораненная. Он за что-то схватился, в темноте, и там, прям на скатерти, след-то кровавый и остался.
– Вот теперь – бежать! – сообразила Рита. Теперь уже все равно.
Она рванулась в сторону. Но дядя Коля, так и не выпустивший ее руки, молниеносно сомкнул пальцы вокруг ее запястья, вцепился прямо-таки бульдожьей хваткой.
– Ты куда же это намылилась, Хромова? Я с тобой, значит, беседую, делюсь, можно сказать, наболевшим. А ты – бежать? Нехорошо, Хромова, нехорошо. Придется тебе за такое неуважение в отделение со мной прокатиться.
Из машины, словно по сигналу, выскочил еще один милиционер, молодой и тощий, и ухватил Риту за вторую руку. Из-за угла показалась Эсфирь Леонидовна, как обычно, в мальчиковых ботинках и старом пальто, похожем на шинель. В руках у нее были пакеты из магазина. Увидев, как Риту заталкивают в милицейский «газик», старуха остановилась, пораженная. Нос ее, кажется, вытянулся еще длиннее, пакет в левой руке накренился, и на тротуар посыпались желтые трубочки макарон. Потом Риту впихнули в машину, дверь за ней с лязгом захлопнулась. Дядя Коля со своим напарником заняли места впереди, и «газик», крякнув, рванулся с места.
Все последующие события слились для Риты в один бесконечный зловонный мучительный день. Она не могла потом вспомнить, сколько раз за это время наступала ночь, сколько раз солнце заглядывало в зарешеченное окошко под потолком. Кажется, она временами проваливалась в сон, иногда что-то ела – хлебала вонючую баланду, разговаривала о чем-то, думала, снова спала…
Соседка по камере, Надюха, наркоманка со стажем, каталась по полу и билась головой о стенку, мучаясь от ломки. Другая – пожилая бомжиха с пропитым лицом бесформенной кучей тряпья сидела у стены, раскачиваясь из стороны в сторону и бормоча что-то про себя – не то молитвы, не то какие-то заклинания. Еще с одной сокамерницей – жилистой теткой без половины зубов в провалившемся рту – Рите пришлось подраться в самый первый день. Та, попавшая в камеру далеко не в первый раз, стремилась установить свой авторитет и поставить на место зарвавшуюся ссыкуху. Рита, поднаторевшая в дворовых боях, ловко двинула надоедливой бабе кулаком в челюсть, и та, матерясь и плюясь кровью, отошла на свое место и больше уже к ней не приставала.
Лежа на койке и глядя в облупленный, в грязных потеках, потолок, Рита думала о том, как лучше описать запах камеры. Помои пополам с дерьмом? Нет, тут еще запах немытых тел, слежавшихся матрасов, мышиной сырости, необъяснимой какой-то тоски… Слова складывались в голове в предложения, в отдельные абзацы. Ей хотелось записать все это где-нибудь, пока не забыла, но ни бумаги, ни карандаша у нее не было.
Несколько раз она беседовала с дядей Колей – не в камере, конечно, в узкой комнате, провонявшей какой-то кислятиной, сидя на привинченном к полу стуле.
– Хромова, вот ты мне скажи, тебе мать свою не жалко? – поводил усами дядя Коля. – Нет, ты подумай, ты же одна у нее, единственная дочь, так сказать. И до чего ты ее доводишь?
– Я – дрянь и эгоистка, – легко согласилась Рита. – С этим разобрались. Давайте по существу.
– Да ты хоть знаешь… – Он почему-то вдруг разволновался, вскочил из-за стола, комкая в потной ладони край синей рубахи. – Ты хоть знаешь, что я с Ленкой в одной школе учился?
– Догадываюсь, – пожала плечами Рита. – В нашем городишке вариантов-то немного.
– Она такая была, такая… – Милиционер защелкал пальцами в поисках подходящего эпитета. Так и не найдя его, досадливо махнул рукой. – Вот ты, Хромова, девка видная, конечно. Может, и покрасивше, чем мать была в твои годы. А только глаза у тебя… одним словом, злые глаза, нехорошие, с гнильцой. А она такая была светлая, чистая…
Рита шумно выдохнула. Абсурд какой-то! Мало того что она заперта здесь – ни помыться, ни поесть нормально, ни побыть наедине с собой, так плюс ко всем мучениям еще и слушать сентиментальные воспоминания козла, который ее сюда засадил?
– Угораздило же ее с твоим отцом спутаться! Всю жизнь ей сломал, ублюдок конченый! Да если бы не он, если б она за меня вышла…
– О да! – издевательски закивала Рита. – С вами она была бы куда счастливее. Особенно если бы узнала, как вы всем отделением вокзальных шлюх без регистрации по кругу пускаете.
Дядя Коля побагровел и хищно надул ноздри:
– Да ты… Да ты хоть подумала, малахольная, что с ней будет, если тебя в колонию упрячут? Как она одна останется, она же как дитя малое! И так слабенькая, хрупкая, как этот… как его… как цветок, вот. Она же не переживет этого.
Рита отвела глаза и судорожно сглотнула. Мать действительно было жалко до чертиков. Стоило лишь подумать о том, как она там одна, мечется по пустой квартире, ничего не понимает. Она ведь верит, что ее драгоценная доченька – луч света в темном царстве. А доченька тем временем ходила обчищать чужую дачу, не удосужившись задуматься, что будет с ее больной матерью, если она попадется.
– А я, значит, должен вот так вот Ленку этим по голове, – продолжал разоряться дядя Коля. – Прийти и сказать: «Прости, Елена, но дочку твою я – того, под статью пойдет». Своими руками, можно сказать, ее добить. Да чтоб оно все провалилось к чертям собачьим.
Рита шмыгнула носом и с силой прикусила губу. Нельзя, нельзя расклеиваться! Если она будет думать о том, как мать там одна, если станет предаваться бессмысленному раскаянию, она просто растечется прямо тут, на полу, беспомощной лужицей. Поэтому, постаравшись придать голосу достаточно суровости, она буркнула:
– Дядь Коль, я не пойму, вы чего конкретно от меня хотели?
– Да пошла ты, – отмахнулся милиционер. – Еще базары с тобой разводить, – вызвал конвой и отправил ее обратно в камеру.
Через несколько дней в камеру поместили цыганку – узколицую черноглазую тетку со сломанным, смотревшим куда-то вбок носом, наряженную в давно не стиранные разноцветные тряпки. Голова ее была повязана платком, из-под которого выбивались свалявшиеся черные пряди.
В первый же день, водя по Ритиной ладони заскорузлыми пальцами с черными обломанными ногтями, цыганка объявила ей, что ждет ее долгая дорога, и где-то там, впереди, богатство и слава. Рита невесело засмеялась:
– А казенный дом в недалеком будущем меня не ждет?
Цыганка покачала головой.
– Нет, не вижу такого. Дело твое чистое, скоро выйдешь отсюда. А вот здесь… Короля твоего вижу, светлоглазого… Ой, непросто ему!
И Рита вздрогнула. Только сейчас она почему-то вспомнила об их последнем разговоре с Маратом. «Обещай, что с тобой ничего не случится», – сказал он. И она ответила: «Если ты пообещаешь мне то же самое». С ней – случилось. Значит, и с Маратом может случиться. Она нарушила договор – и теперь Марат в опасности? Он должен, обязан был держать слово – до тех пор, пока слово держала она.
Черт, черт! Рита затрясла тяжело гудящей головой, стиснула ладонями лоб. Бред! Все это бред, суеверие! С Маратом все будет хорошо.
– Он жив? – сглотнув набежавший в горле комок, хрипло спросила она.
Цыганка, наморщив лоб, вглядывалась в ее ладонь. Затем кивнула:
– Жив, жив… Долгую жизнь ему вижу. Только трудную. И тебя рядом с ним вижу, только не вместе.
– Это как? – нахмурилась Рита.
– А так. – Цыганка повела круглыми плечами. – Вроде и вместе, а вроде и врозь. Такая она, судьба ваша, будет.
– Фигня все это, – скептически фыркнула Рита и отвернулась.
Марат вернется, обязательно вернется. Осталось всего чуть больше года – и он будет дома. Только встретятся ли они тогда? Или ее к тому времени уже отправят куда-нибудь валенки валять? Господи, надо ж было так по глупости вляпаться. Она ведь хотела дождаться Марата, уехать отсюда – в Москву, поступить учиться, увидеть какую-то настоящую, яркую и интересную жизнь…
Рита устало прикрыла глаза, стараясь успокоиться. Представляя себе, как Марат, загорелый, мокрый, после купания в реке, наклоняется к ней. На ресницах его повисли капли речной воды, и глаза от этого кажутся еще светлее, еще прозрачнее. Лед и стекло, солнечный свет, преломляющийся в кристалле. У Марата короткий шрам на нижней губе – когда-то в детстве упал с крыльца и рассек. Когда он целует ее, она чувствует губами твердую тонкую ниточку.
Все будет хорошо. Обязательно будет хорошо. Жизнь не смеет поступить с ней иначе!
Все закончилось так же внезапно и нелепо, как и началось. Ее снова вызвали в кабинет к дяде Коле. Толстяк милиционер, не глядя на нее, сунул ей в руки папку с документами и буркнул:
– Все, Хромова, проваливай отсюда!
– Куда проваливать? – не поняла она.
– С глаз моих долой, – гаркнул вдруг он. – Чтоб я тебя не видел! А лучше – мой тебе совет – уезжай из города. Совсем уезжай. Чтоб не всплыли тут отпечатки пальцев какие-нибудь сраные или еще что.
Рита прищурилась, прикусила нижнюю губу, соображая.
– Вы меня отпускаете? А как же… Скатерть? След от укуса?
– Ты совсем дурная, что ли? – в сильнейшем раздражении заорал дядя Коля. – Говорят тебе, не было там никакой скатерти. Не было! А если и была, то сейчас ее нет. Может, злоумышленники с собой утащили, кто их знает. И лучше не зли меня, Хромова, а то я точно тебя упрячу. Дуй отсюда, говорят тебе!
Он отвернулся и принялся шуршать бумагами на столе. Затем, так и не поднимая глаз, буркнул:
– Матери своей спасибо скажи. И смотри мне там, не огорчай ее. Ей и так в жизни, бедной, досталось… Все, давай выметайся, чтоб я тебя не видел.
Рита, помедлив у дверей, несколько секунд смотрела в его мясистую, обтянутую голубой рубашкой с темными пятнами пота спину. Потом коротко прошептала:
– Спасибо! – и вышла за дверь.
На улице стояло уже совсем лето. Теплый, пахнущий цветами ветер ударил в лицо. Рита задохнулась, закашлялась. Потом стояла и ловила воздух открытым ртом. Просто дышала, свободно, легко, всей кожей ощущая аромат чистого высокого неба.
Свободна! Можно идти куда захочешь! Делать что хочешь! Можно подпрыгнуть высоко-высоко, прямо сейчас, не стесняясь людей на улице. Можно заорать во все горло, запеть, пуститься танцевать! Пройтись на руках по тротуару, распугав прохожих.
А уже завтра… или послезавтра… В крайнем случае через неделю, как только получится выбить из школы документы, можно вскочить наконец в громыхающий, пахнущий железным жаром поезд – и нестись далеко-далеко. В Москву.
Оставаться здесь ей нельзя, дядя Коля ясно дал это понять. Кто бы мог подумать, что вся эта история будет иметь такой позитивный итог! Значит, теперь – успокоить мать, переговорить с Эсфирью Леонидовной, чтобы присматривала за ней, собрать вещи и документы, купить билет…
А Марат… Марат потом приедет к ней. И они будут вместе. Теперь уже навсегда.
