Ольга Лозицкая
Абхазский серпантин
Какие холопы, какие чубы, какие паны? Признаться, недоумённо пожимая плечами, я вертела в руках письмо из далёкого города Кутаиси.
Это было в мае месяце.
Два месяца спустя, увидев на улице первый танк, я рванулась домой и, судорожно всхлипывая, перечитывала то письмо. Теперь, задним числом, стало ясно, о чём в нём говорилось. Но я читала его другими глазами, с душевным надрывом. Чуть позже, когда синеватое пламя быстро поглощало ровные строчки письма, написанного с орфографическими ошибками, я чувствовала, что горит не письмо. Синим пламенем, горела прошлая жизнь. Пусть со своими неурядицами, пусть суетная, но мирная.
Мы не стояли на пороге войны. Мы ворвались в неё стремительно, на полном ходу споткнулись о безысходность.
Вот тогда-то и почувствовалась острая зависимость от обстоятельств. И жизнь, которая была ценной, в один миг потеряла значимость. И всё-таки, то, что сейчас принято называть грузино-абхазским конфликтом трудно назвать конфликтом. Ещё труднее назвать войной.
Нет определения, которое могло бы с точностью охарактеризовать данный период. Но для нас, обывателей, происходящее казалось тяжким беспросветным сном.
Наше поколение шестидесятых, воспитанных на фильмах о Великой Отечественной войне, выработало своё представление об армии, где дисциплина и порядок стояли на первом месте. Дедовщина, если таковая и имела место быть, была завуалирована, прикрыта надёжным покрывалом молчания руководящего состава.
Но, когда видишь людей в камуфляжной форме с небрежно свисающим ремнём, с расстёгнутой курткой, а то и вовсе с голым торсом, разукрашенным татуировками, обвешанных оружием с ног до головы и при этом беспечно попивающих пиво, становится не по себе.
И что можно ожидать от вооружённого человека, если его глаза бессмысленно впиваются в твоё лицо?
Сравнение с армией подобного подразделения весьма отдалённое. И поэтому город кажется оккупированным не действующей армией, а армией анархистов, где даже Батька залил зоркие глаза изрядным количеством спиртного.
Володя появился поздним августовским вечером.
– Ребята! Что будем делать?
– А что делать?
– Вы своё сокровище, куда девать будете? Я в Адлер перевожу. Если желаете, у меня в машине места хватит, давайте, и ваше добро переправим.
– Ты у кого оставишь?
– У друзей.
– Нет, мы не рискнём.
– А как прятать будете?
– Зачем? – Я соображала туго. – Неужели, всё так серьёзно?
– Вы, что, сами не видите, что происходит? Сегодня ещё спокойно. Но для мародёров замков не существует. Не мне вам рассказывать, сколько это стоит, – Володя ткнул пальцем на полки с раковинами.
– Знаешь, я подумала. Обычно, если вещь прячут, значит, она имеет ценность. Но если оставить на виду, никто и внимания не обратит. Я не думаю, что среди НИХ есть эстеты.
– Глупо! Посмотри, это же целое состояние!
– Кто знает цену этого состояния? Им и в голову не придёт. Вот чего не боюсь, так это того, что раковины растащат. Не чувствую опасности. Вот тут, – я постучала себя кулаком в грудь. – Спокойно тут.
– Ну, как знаете. Стоит ли рисковать? Надеюсь, вы знаете, что делаете.
Знаем, не знаем, стоит ли теперь говорить об этом? Дело было вовсе не в безрассудстве. Просто, в нашем окружении не было никого, кому можно было бы вверить наше сокровище.
В один день мы остались без работы. Оставались считанные дни перед тем, как закрыть двери своего кабинета. Кабинета уютного и просторного.
Я не была хозяйкой этого кабинета. Хозяйкой была стройная женщина, живая и подвижная. Глядя на неё можно было сказать: – Вот это – женщина!
Такими женщинами не становятся, такими рождаются. В работе она была пунктуальна и, можно сказать, педантична. Работалось под её началом спокойно и единственное, что иной раз приносило беспокойство – её молчание, и укоризненный взгляд, если что-то делалось не так. Этот взгляд был гораздо красноречивее слов. Поэтому, чтобы лишний раз не сталкиваться с этим взглядом, приходилось быть более внимательной. Со временем, мы сработались так, что понимали друг друга без слов.
Наш кабинет был расположен таким образом, что врач и медсестра редко встречались – два кабинета разделяла стеклянная дверь и каждый занимался своим делом спокойно и без суеты.
Я её так и называла – мой Доктор. Называю так и теперь. Стоит ли говорить о том, что двадцать лет мы дружим. И не просто дружим, а дружим семьями. Мой сын вырос на её глазах. Её дети выросли на глазах моих.
Поначалу, мы приглядывались друг к другу, и наши отношения сводились к сугубо деловым. Но моё отношение к ней существенно изменилось после одного случая.
Можно себе представить, что ты большую часть времени проводишь с человеком на одной территории, делишь с ним обед, пьёшь чай и даже не подозреваешь о том, что в данное время её ребёнок находится в реанимации. Что скрывается за внешним спокойствием? Одному Господу Богу известно.
Силе воли и крепости нервов можно позавидовать. Но чего это стоит?
Всё личное оставалось за порогом дома и долгое время медленно, шаг за шагом, я шла к этому порогу. Пришло время, и я переступила этот порог.
Надо ли говорить, как трогает душу знак внимания? Лично меня любое внимание трогает.
Казалось бы, незначительный эпизод, но какой теплотой он откликается в душе!
Много было эпизодов, которые остались в памяти. Взять, к примеру, случай с раковиной. Кто мог знать, что человек, воспитанный в строгих правилах и скромный совершит совсем нескромный поступок? Мало кто, находясь в отпуске, будет выпрашивать у знакомых редкую раковину, которой нет ни в одном каталоге. Но мой Доктор способен на подобные жесты и надо видеть, как горят глаза дарителя в торжественный момент вручения подарка.
Доктор – человек, счастливый на находки.
Случалось, мы семьями проводили время на пикниках. Места у нас, слава Богу, замечательные. Обычно мы проводим время на излюбленном и обжитом месте в ущелье на берегу реки.
Что может быть прекраснее равномерного шума водопада, в брызгах которого, яркими бликами играет солнце. Или дороги, змейкой ведущей через густые заросли самшита, дерева, тяжесть которого не выдерживает вода – оно тонет. Что может быть лучше скал, холодных и молчаливо строгих? Только дым костра и дурманящий аромат шашлыка, щекочущий ноздри.
Случаются исключения из правил. Порою требуется смена обстановки и никому не ведомо, какой сюрприз может преподнести природа туристам, впервые решившим изменить правилам.
Обычно, находка попадается на глаза и сердце трепетно замирает – неужели это я нашёл? Та знаменитая находка не попалась на глаза.
Мы поднялись на высоту почти в тысячу метров над уровнем моря. Естественно, передвигались мы не пешком, а на машинах.
Гора встретила неприветливо. Облака и без того низкие, казалось, касаются головы. Но это были не облака, а густой туман, спустившийся неожиданно и вдруг. Так же неожиданно он и рассеялся.
Шашлыки находились на такой стадии готовности, когда все мысли поглощены одним – скорее взять в руки шампуры и насладиться изысканным вкусом. Это наслаждение лучше воспринимать сидя.
Мы расположились подальше от костра, и каждый нашёл себе место по душе – кто сел прямо на землю, кто нашёл полено – благо, валёжника вокруг предостаточно. Доктор хотела примоститься на большом камне и никак не могла занять удобного положения.
– Да что это такое! – Голос прозвучал чуть резко, возможно потому, что шампур был уже в руках, но сидеть на неровном камне было неудобно.
Чтобы освободить себе посадочное место, она отшвырнула ногой камень, и тот, неожиданно для всех, раскололся.
– Ребята, вы только посмотрите! – забыв про своё любимое блюдо, она указывала на камень.
Не знаю, как другие, но мы с мужем забыли обо всём на свете – и о шашлыках, и о беспечно играющих детях. Я чувствовала, что сердце моё сейчас остановится. Нет, нашему взору не открылись сокровища природы. Это не был самородок. Это был аммонит.
Аммонитами принято считать окаменелости, или камни, со следами давно умерших организмов. Но никаких следов на камне не было. Это была окаменелая раковина, вернее, её сегмент, длинной около двадцати сантиметров. Об истинных размерах данного экземпляра стоило лишь догадываться. Самая, что ни на есть, раковина. Настоящая!
Все мысли крутились вокруг находки. Можно спокойно воспринимать то, о чем пишут в учебниках и иных печатных изданиях о том, где, предположительно плескались воды океана.
Но, держа в руках немое свидетельство течения времени и устойчивости мироздания, трудно осознать, что именно в эту минуту ты стоишь вовсе не на горе, почти на тысячу метров выше уровня моря, а на дне того самого моря.
Море отошло назад, подобно ослабленному воину, уступающему свои позиции великому могущественному Времени, или обмельчало? Может, просто испарилось? И сколько лет назад эта гора являлась морским дном? Трудно осознать, что речь шла не о тысячелетиях, а о миллионах лет. Сколько было тех самых миллионов? Два? Три? Десять?
Раковина молчала. И теперь молчит, служа немым свидетельством таинства Времени.
Я помню взгляд Доктора, радостно-удивлённый и помню взгляд, когда, протягивая мне находку, она сказала коротко:
– Это вам, ребята. Подарок.
Но я не удивилась, несмотря на ценность подарка, потому что знала, что испытывает человек, делая подарок, в который вкладывает душу.
Он испытывает счастье.
Помнится, когда-то я подарила Доктору маленькую раковину с таинственным названием ципрея Арабика. Небольшая, овальной формы, напоминающая по ощущениям фарфор, она удобно умещалась в ладони.
– Ты не представляешь, какая она уютная и тёплая. Душу греет. Возьмёшь её в ладошку и успокаиваешься, – делилась Доктор своими впечатлениями.
Я в ответ понимающе кивала головой – мне ли не знать? В душе я теперь посмеиваюсь. Что же, мне удалось передать эстафету, принятую от Володи.
Доктор не избежала печальной участи жертвы конхиломании. И теперь, когда я разглядываю её, пусть небольшую, но со вкусом подобранную коллекцию, испытываю чувство горделивой радости.
Кто мог предположить, что именно Доктор станет причиной появления моих первых седых волос. Я никогда не рассказывала ей о том случае, когда два дня неведения казались вечностью и страх потери стал остёр. Эти дни стали первыми и потом таких дней стало гораздо больше – они растянулись на месяцы.
Первый опыт был страшен.
Случилось это в самый первый день, когда страшное слово "война" материализовалось и постепенно, час за часом, её фантом стал проявляться, показывая своё истинное, зловещее лицо.
Доктор с семьёй отправились в отпуск. Начало лета ещё не предвещало беды. Их семья находилась на Украине и 15 -го августа они должны были вернуться.
На своей машине, они возвращались домой в полном неведении, что над мирной маленькой страной сгустились тучи и грозились пролиться тяжёлым свинцовым дождём. Первые капли того дождя уже окропили землю.
За кого переживать, если не за близких и друзей? Границы ещё не было. Вернее, уже была, но, так скажем, прозрачная, потому что из Абхазии в Россию можно было пройти и проехать беспрепятственно. По дороге уже тянулись люди. Здесь были и отдыхающие, спешно покидающие город. Были и те, кто не решился лишний раз, испытывая судьбу, играть в Грузино-Абхазскую рулетку. Уезжающих было гораздо больше, чем приезжающих. Сюда ехали те, кто возвращался домой. Тогда они ещё не знали, куда возвращаются.
Первая кровь только стала проливаться. Всё ничего, если бы не первые слухи. Испорченный телефон заработал в полную силу. Существует служба – ОБС. Перевод данной абравиатуры означает – Одна Баба Сказала. Одна-то сказала, другая, не разобравшись, понесла дальше. Слухи разрастались снежным комом. И надо же было такому случиться, что я повстречала знакомую женщину, которая, боязливо оглядываясь, склонившись к самому моему уху, шептала:
– Ты не представляешь! Ты просто не представляешь, что случилось! Бежать отсюда надо, пока всех нас не поубивали!
– Толком говори, что случилось?
– Неужели ты не слышала? Сейчас одна женщина рассказывала, что неподалёку от Гантиади семью расстреляли. Они на своей машине из отпуска возвращались. Муж с женой и двое детей. Никого не пожалели. Это кошмар!
– Местных расстреляли?
– Наших, гагринских. Девочки, говорят, такие хорошие были.
– Погоди-ка, девочки, говоришь? А машина какая?
– Жигули, красного цвета. Всё понимаю, грузины с абхазами разбираются, но русских зачем расстреливать?
Она что-то ещё говорила, но её голос вибрировал в ушах ровным фоном. Слов я не слышала, потому что перед глазами прорисовывалась ужасная картина. Красного цвета "Жигули", именно такая машина у Доктора, и две девочки.
Принять сплетню, как истинное утверждение и нести её дальше или забыть об этой информации? Но куда нести? Готовить мать Доктора, прошедшую Великую Отечественную Войну к страшному известию или переждать пару дней?
Решив, что с подобными вестями торопиться не следует, я направилась домой. Первый стакан водки, выпитый залпом, не принёс ожидаемого результата. Я была трезвой, как стёклышко. Второй стакан тоже пошёл, как вода. Стоит ли переводить продукт, если он не приносит желаемого эффекта? Что называется, не забрало.
Два дня прошли в тягостном ожидании. Ни о какой работе не могло быть и речи, разве что сотрудники дружно отбывали рабочие часы, бестолково слоняясь по опустевшим коридорам санатория.
Долгожданный звонок раздался к вечеру следующего дня. К счастью, семья Доктора не пострадала. А из головы не выходили четыре человека, чья жизнь оборвалась так трагично и нелепо.
А в эти дни по городу носились машины со снятыми крышками багажников, потому что перевозимый груз был негабаритный. В багажниках, весело смеясь от беззаконного и безнаказанного разгула, сидели вооруженные до зубов бандиты.
Подобная картина была не нова.
Два дня назад, весёлая компания проводила досуг в ущелье. Ещё утром город жил обычной, размеренной жизнью. Ярко светило солнце. На пляжах нежились отдыхающие, регулярно сновали машины и рейсовые автобусы. Ничего не предвещало беды.
Выйдя из ущелья, нашим глазам предстала несколько иная картина. Час прошёл в томительном ожидании автобуса. Ни одной машины за это время не появилось в поле зрения. Не было ни таксистов, ни частников, желающих подзаработать. На улице не было даже случайных прохожих. Оставалось недоумевать, что же могло произойти такого, отчего вымер весь город? Не пели птицы, и замершая вдруг природа, своим тягостным безмолвием наполняла душу тревогой.
Оставалось одно – идти пешком. Путь был неблизкий, километров пять. Впрочем, по большому счёту, это не много. Но когда путь пролегает через безмолвный город, создаётся впечатление, что находишься в потустороннем мире, где всё привычное кажется искажённым и тоскливым.
Первое, что мы увидели, мчащуюся на большой скорости машину со снятыми дверцами, битком набитую людьми. Машина напоминала дикобраза, потому что из неё подобием иголок торчали то ли палки, то ли ружья.
Оставалось недоумённо пожать плечами и прибавить шагу.
Дома нас встретили гробовым молчанием, и отец, бледный, как сама хозяйка преисподней, выдавил из себя страшное слово:
– Война.
Конечно, не было вины отца в том, что кто-то по каким-то причинам решил развязать кровавую бойню. У каждого своя правда. Но на память невольно пришли слова отца, когда он, наблюдая за шалостями детей, беззлобно твердил:
– Избаловали вас, паразиты. Второй Сталинград нужен, чтобы почувствовали.
Вот уж поистине, дошли слова до Бога. Нет, война началась вовсе не потому, что пожилому, но не старому ещё человеку, хотелось пожелать своим избалованным детям лихой годины. Это пророчество началось гораздо раньше. Даже в Великой Книге всех времён и народов, говорится, о том, что " сын на отца, брат на брата".
Кажется, такое уже было. Причём, по меркам истории совсем недавно, году, эдак, в семнадцатом. История сделала небольшой виток и вновь завела свою шарманку. И если в семнадцатом году была одна большая бойня, то в конце двадцатого века возникали небольшие мелкоочаговые заморочки. Перечислять немного: Карабах, Приднестровье, теперь дошла очередь и до Грузии. Впрочем, Чечня тоже не осталась в стороне. Одним словом, в конце столетия Смерть решила позабавиться и подкорректировать чёрные списки. К ней присоединился и сам Сатана решил воспользоваться моментом и посмотреть сколько падших душ прибавится в его чертогах. Подозреваю, что таковых было немало.
Смешалось всё – сон и явь, ночь и день. Время то неумолимо неслось на полной скорости, то, замирая, останавливалось.
Одно дело – Карабах. Это далеко и лично ни к тебе, ни к твоим переживаниям не относится. Да, можно посетовать на несправедливость, подумать над двумя правдами братских азербайджанского и армянского народов, но всё это проходит вскользь, поверхностно. Потому что одно дело слышать выстрелы за надёжной ширмой кинескопа, другое дело, когда пули противно посвистывают у тебя над ухом.
Мы помним про красных комиссаров и белых офицерах. Здесь нового ничего не было придумано, разве что в городе появились "повязочники". Единственное различие – белые повязки на головах грузинских военных, а позже появились повязки зелёные – именно в этом и состояло различие между двумя противоборствующими сторонами. Без повязок и не разберёшь, кто есть кто. Да и как тут понять, когда большинство браков смешанные и грузины прекрасно владеют абхазским языком, а абхазы – грузинским.
Сарафанное радио, не разобравшись, вещало.
– Девочки, вы не представляете! Оказывается, раненых сортируют. Сейчас полный автобус с раненными проезжал, и у всех, как у одного – ранение в голову! Все перебинтованные. Это ужас, что творится!
Пока город был наводнён "гастролёрами", мы собирали личные вещи и забирали трудовые книжки, где чёрным по белому было написано – уволен в связи с сокращением штатов. Штаты сокращались стремительно. Но за штатным расписанием стояли люди. Обычные люди обычного курортного города, которым предстояло хлебнуть необычной каши, замешанной кем-то на политической кухне.
Это там, наверху, делаются большие дела, но как обидно, что делаются эти дела руками маленьких людей. И кто считается с ними, с их жизнью, с их исковерканными судьбами?
Оставалось одно – придерживаться традиций и держаться вместе. Почему? Потому что сказки идут из народа. Народная мудрость имеет отношение к самой жизни, а не к национальной принадлежности. Есть грузинская сказка. Суть её сводится к следующему.
Старик, умирая, призывает своих сыновей, и просит разломать веник. Никто не смог этого сделать, хоть юноши были крепкие и сильные. Тогда старик развязал веник и по одной веточке легко справился с поставленной задачей. Вот и получается, что старый, немощный старик одолел, если не в силе, то в мудрости, троих здоровых и крепких парней. Мораль такова – если держаться вместе и дружно, не страшен никакой враг.
А пока я еду в служебном автобусе, крепко прижимая к себе корпус большой акустической гитары.
Я не умею играть на гитаре, хотя всегда мечтала у костра, возле туристической палатки перебирать струны гитары. Вот где веет романтикой! Но в моём окружении никто не умеет играть, вот и приходится перебирать струны методом тыка – здесь звучит, здесь не звучит.
Это инструмент попал ко мне странным образом. Отправляя Доктора в отпуск именно в тот злосчастный год, я решила зря времени не терять. Гитара – инструмент тихий, скромный. Не беда, если я в обеденный перерыв немного поупражняюсь. Тем более, что мне её одолжили, в аккурат, на время отпуска моего непосредственного шефа.
Сколько себя помню, всю дорогу пыталась за кем-то угнаться. В истории с гитарой я пыталась угнаться за своей первой любовью.
Невысокий, худощавый парнишка с именем Есенина прекрасно владел инструментом. Причём, мальчик был так начитан, что наизусть декламировал большие отрывки из поэм. Я читала то, что читал он, потому что надо было почувствовать, чем дышит человек, при виде которого сердце начинало замирать. Надо было разговаривать с ним на его языке – на языке Пушкина и Лермонтова. Нет, я не буду ограничиваться коротенькими отрывками, я выучу всю поэму, целиком. Ах, молодой человек, вы предпочитаете Маяковского? У вас сегодня настроение не лирическое? Пожалуйста, будет вам Маяковский. Вы играете на гитаре!
Да, это не Маяковский. Здесь тоже требуется глина для обработки – если не томик стихотворений именитых поэтов, то гитара.
Кстати, вы не покажете мне пару аккордов? Ничего, если я немного попользуюсь вашим инструментом? Спасибо. Я верну по первому требованию.
Как я страдала, набивая мозоли на нежной коже подушечек пальцев, но инструмент не поддавался. Я не могла понять – почему? Ведь у меня хороший музыкальный слух и я три года справлялась со скрипкой. И фортепиано меня не пугало, а тут… Наверное, я слишком усердствовала.
Моя любовь смотрела на меня снисходительно и понимающе, но любила не меня. Классический треугольник – он был влюблён в мою подругу, а мне оставалось стремиться быть для него интересной, если и не быть рядом, то, хотя бы, приблизиться.
На гитаре я так и не научилась играть. Тогда не научилась.
После окончания школы он женился на интересной женщине, старшей его на тринадцать лет. Женщина с высшим гуманитарным образованием гораздо привлекательней малолетки. Но что-то у них не сложилось – то ли он не справился с ролью мужчины, присущей любому главе семейства в плане материального обеспечения семьи, то ли она растоптала его своим гуманитарным образованием.
Мальчик женился во второй раз. Вторая попытка не увенчалась успехом. Третья тоже не принесла покоя его романтической душе. Как теперь понимаю, философствовать на диване гораздо проще, чем обеспечивать семью. Но, возможно, я слишком тороплюсь с выводами.
Через пять лет он, наконец-то, вспомнил обо мне, но ласковые слова, перемешанные со стихами, мой слух уже не радовали и душа больше не трепетала.
А почему? Потому что случается, что жизнь готовит нам большие разочарования. И хорошо, что это случается, пусть и болезненно, но раньше.
Та встреча оказалась случайной. Вернее, не встреча. Я увидела предмет своего обожания на рынке, в толпе у лохотрона. Никто не знает, откуда появились первые напёрсточники.
Одно время была модной такая игра. Вокруг стола, на котором размещалась какая-то непонятная таблица, толпились люди. При удачном стечении обстоятельств можно выиграть неплохую сумму. Одним везло меньше, другим – больше. Он и работал тем "другим", то есть, помогал желающим легко расстаться с трудом добытым капиталом. Мир не нов. Жажда быстрой и лёгкой наживы притупляет бдительность. Конечно, эта история выглядела неприглядной, но, усыпляя бдительность других, он, невольно пробудил бдительность мою.
Единственное, что меня удивило, так это лёгкость, с которой я пошла дальше. Любовь улетела так стремительно, что я не успела ощутить ни сердечной маеты, ни душевного смятения. Я разрубила этот узел легко и радостно. Может быть потому, что это была не любовь, а обычная юношеская влюблённость.
Мы встретились на улице через много лет, совершенно случайно. Сама не знаю почему, но я попросила одолжить гитару на месяц. Он принёс инструмент незамедлительно. А через несколько дней мир окунулся в военную горячку. С тех пор гитара находится у меня, потому что её хозяина я больше так и не видела.
С любым предметом связана какая-нибудь история. С этой гитарой была история, которая едва не обернулась трагедией.
Кстати, эта гитара была не единственной в моём распоряжении. Давным-давно, когда я ещё была молода, весела и беззаботна, подвернулся случай обзавестись старенькой гитарой. Мне её подарила кума за ненадобностью. Но для меня это был царский подарок. Идя к трапу самолёта, прижимая к груди гитару, я мечтала о том, как буду перебирать струны на очередном пикнике. Вокруг ничего не существовало – ни ветра, подгоняющего в спину, ни виднеющегося вдали лайнера. Я неслась в заоблачные выси мечтаний. Но мечты не вечны. Я вынуждена была приземлиться. И приземлиться на гитару всем своим весом. Кто виноват, что надо смотреть под ноги, даже если идёшь по взлётному полю? На ровном месте может споткнуться любой конь, что о четырёх ногах. Но у меня было две ноги, и непонятно что пред глазами. И вот гитара оказалась подо мной. Нет, ей неведомо ничего из того, о чём мечтала незадачливая хозяйка. Гитара – вещь неодушевлённая до тех пор, пока её струн не коснутся пальцы. Моя пышная грудь коснулась хрупкого корпуса, и на этом закончилось всё – дека гитары оказалась раздроблена. С тех пор она не звучала. Склеенная кое-как, она висела на стене, как напоминание о мечте, которой не суждено было сбыться. С тех пор я знала одно – если идёшь по взлётному полю, нечего взлетать к облакам раньше самолёта.
Но я не об этом. Я хотела рассказать, как подарок бывшего возлюбленного едва не сыграл в моей жизни роковую роль.
Тот день можно забыть только при полной амнезии. Но я его помню так, словно всё происходило не со мной, а с каким-то другим, вовсе незнакомым человеком. Рассудок не взял на себя миссию стороннего наблюдателя, он отсорбировался полностью и существовал в параллели со мной.
Я не помню, какая была погода в тот день. Помню, что мне надо было узнать, как чувствуют себя родители. Да и судьба собственного сына, оставленного так некстати в гостях у бабушки с дедушкой, беспокоила основательно. Тогда у нас ещё не было телефона и звонить приходилось с позволения соседей. На лестничной площадке был лишь один телефон. Впрочем, в то утро он был свободен так же, как и квартира, потому что хозяева, оставив двери открытыми, скрылись в неизвестном направлении.
Будь я на их месте, тоже бы не осталась в родных стенах, но у меня была защита серьезная. Она зарегистрирована в паспортных данных в графе национальность. Но зайти в чужой дом в отсутствии хозяев нереально. Мало ли что пропадёт, потом долго и нудно придётся доказывать, что ты зашёл в дом просто позвонить, а не прихватить с собой предмет кухонной утвари. Учитывая это обстоятельство, я попросила соседку составить мне компанию.
Пройти десять шагов было не так-то просто – свист пуль доносился с улицы и парализовывал страхом. Казалось, они пролетают прямо над ухом. Я боялась представить, что же творится на улице. Конечно, можно было и проверить, но на улицу никого не выпускали во избежание несчастного случая. На первом этаже стоял парнишка, совсем ребёнок, и со слезами в голосе просил:
– Я прошу, не выходите, вдруг случайно зацепит. Пуля – дура.
Очень скоро я в этом убедилась. Причём, не один раз. Но об этом – чуть позже.
Соседка, женщина строгая, согласилась составить мне компанию. Надо ли говорить, с каким чувством мы переступили порог пустой квартиры? Я не успела набрать номер, как дверь с шумом распахнулась и на пороге возникли два вооружённых парня. Один был с автоматом, другой держал в руках незнакомый предмет. Мы внимательно изучали друг друга – они не ожидали увидеть двух женщин славянской внешности. Мы, в свою очередь, о национальности нежданных гостей не думали.
Они оба были чернявы и заросшие щетиной по самые брови и от этого казались страшными до умопомрачения. У одного на руке красовался кусок зелёной тряпки. У второго такая же тряпка была повязана на голове. Как я упустила из вида, что соседка училась в Тбилиси? Долгое время, находясь среди грузин, она впитала в себя специфический акцент, который, как известно, не исчезает полностью, а в период душевного волнения лезет наружу. Этот акцент теперь и вылез.
Она произнесла только одно слово, но с ярким, специфическим акцентом:
– Наши?
Этого оказалось достаточно. Молодые люди кинулись к нам, и принялись автоматами оттеснять в спальню.
– Ваши мужья наших жён и матерей… – Говорили они горячо и быстро, но когда я почувствовала на себе тяжесть чужого тела, невольно вырвалось:
– Я так не могу. Может, познакомимся? Или мужа пригласим?
Упоминание о муже мигом отрезвило напавшего.
– Где он?
– Дома, где же ещё?
Парень рванулся по комнатам, опрокидывая стулья. Он казался совершенно обезумевшим.
– Где он?
– В соседней квартире. Мы соседи, позвонить зашли.
– Вы не хозяева?
– Нет. Говорю же – соседи.
– А хозяева где?
В ответ оставалось только пожать плечами.
– Документы!
Он сказал это таким тоном, что я, казалось, слышала голос фашиста, требующего аусвайс.
– Документы дома. Пойдём, покажу.
Конечно же, выбегая на минутку, я не закрыла дверь. Даже не заметила, каким образом в квартире оказался второй парнишка. Но поразило меня не это. Поразили звуки, которые доносились из зала. Звуки звонкой акустической гитары казались прекрасны на фоне звука свистящих снаружи пуль и в то же время, нелепы. Я оглянулась. Старшого не было – он пошёл проверять документы соседки. Удобно устроившись в кресле, я слушала музыку. Это было не просто бряцание дилетанта. Он действительно играл и играл хорошо.
– Документы! – Раздалось над самым ухом.
– Да подожди ты, дай послушать!
– Я сказал – документы, – я почувствовала, как в мою грудь упёрлось твёрдое дуло автомата. – Учти, я нервный. Мы семерых потеряли!
Парнишка перестал играть.
– Ты документы проверил?
– Нет, я гитару увидел.
– Гитару увидел? Дурак! Дом осмотрел?
– Нет.
Второй долго и горячо выражал свои соображения по этому поводу на незнакомом языке. Это оказались чеченцы.
И тогда мне стало страшно. Только вчера, перед самым наступлением, нам по сарафанному радио передали, что первыми будут чеченцы, и рассказывали, какие бесчинства чинили наёмники. Богатое воображение рисовало и отрубленные головы, отрезанные уши и носы, выколотые глаза. Взгляд невольно скользнул по поясу, на котором красовался большой нож. Хорошо ещё, что он был в кожаном чехле. Следов крови не наблюдалось, но сглотнуть слюну пришлось – во рту пересохло.
– Кушать будете? – Вырвалось у меня помимо воли.
Чеченец внимательно посмотрел на меня. В разговор вмешалась свекровь, забирая из его рук свой паспорт.
– Может быть – чаю?
– Чаю можно.
Это казалось поразительным. Они расслабились так, словно за окном не свистели пули, словно в это утро они не потеряли семерых товарищей, словно не врывались с дикими безумными глазами в соседнюю квартиру, и несколько минут назад не упирали дуло автомата в грудь невооружённого человека.
Два парня сидели за столом и пили тёплый чай. Обыденная картина, вполне мирный разговор и только соседка, зашедшая следом за чеченцем, утирала невольные слёзы.
– Как здесь оказались? – Спрашивала моя свекровь, заботливо подставляя ближе к ним тарелку с сухарями.
– Смотри, а они богатые! – Молоденький парнишка смотрел на стену лоджии широко раскрытыми, восхищёнными глазами.
