Ольга Савельева
ПроЖИВАЯ. Как оставаться счастливым, проживая самые сложные моменты жизни
Невкусный торт
Я купила торт. Дорогой. На заказ. На картинке он выглядел отлично, а на деле – ну так. Странно. На вкус – вообще приторно сладкий, невозможно есть. Все поковыряли в тарелках и отложили. Никому не понравилось.
Я заплатила деньги молча. Восемь тысяч рублей. Ну честно – недешево.
Со стороны кондитера не было запроса на критику, поэтому я не давала обратную связь. Он спросил только:
– Торт привезли вовремя? Не помяли?
– Вовремя, – ответила я. – Не помяли.
Вот и все. Поговорили.
За восемь тысяч я купила себе знание, что к этому кондитеру я больше ни ногой. И если кто-то спросит: «Что это за торт?», я отвечу: «Это от вот этого кондитера. Не рекомендую».
Вдруг спустя неделю кондитер спросил: «Ну как вам торт?»
Я обрадовалась. Мне не хотелось его обижать, но дать развивающую обратную связь хотелось.
Я сказала: «Знаете, он был слишком сладкий, приторный, ягоды совсем не чувствовались» и прислала фотку, где у гостей полные тарелки несъеденного торта.
Кондитер ответил: «Спасибо вам, что делаете меня лучше». И на следующий день прислал мне палетку зефирок ручной работы, нежных и вкусных, с запиской: «Дайте мне еще один шанс», и макарунки (пироженки такие), где был принт в виде кота из «Шрека» с большими глазами, типа извиняется.
Я рассмеялась. И с радостью дала и второй, и третий шанс, потому что все мы – люди, созданные для ошибок, по ступенечкам которых идем к осознанности.
Я ТОЖЕ ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК И МОГУ ОШИБАТЬСЯ. И Я ХОЧУ, ЧТОБЫ, КОГДА Я ОШИБУСЬ, У МЕНЯ БЫЛ ВТОРОЙ ШАНС. ЭТА МЫСЛЬ ГРЕЕТ МЕНЯ И ПОМОГАЕТ СПРАВИТЬСЯ СО СТРАХОМ ОШИБОК.
Этот текст не про кондитеров, а про то, что, если бы люди умели разговаривать про свои чувства с уважением к чужим границам и эмоциям, мы бы не так боялись ошибаться и спрашивать про свой торт: «Вам понравилось?»
Потому что невкусный торт – это не гарантированный скандал, пятно на репутации и минус один клиент, а возможность узнать свои слабые места, стать лучше и лояльность, основанная на уважении при виде того, как человек использовал шанс исправить свою ошибку.
Я читала как-то интервью с Сильвестром Сталлоне, в котором он рассказывал про своего пса Буклиса.
У Сталлоне в жизни был совсем безденежный период: двадцать шесть лет, нет работы, денег, перспектив – зато есть одни штаны, спадающие с него от того, что Сильвестр худющий и вечно голодный, и еще есть пес, который любит его безо всяких условностей.
И вот его личное «дно» случилось в день, когда он продал этого пса (своего лучшего друга) за пятнадцать баксов. Потому что есть было нечего.
А потом случилось настоящее чудо: сценарий «Рокки» и мгновенная популярность Сталлоне.
Его первый гонорар был пятнадцать тысяч долларов. Огромные деньжищи для человека, который привык подрабатывать за пятерку.
Схватив деньги, Сталлоне первым делом побежал к новому хозяину Буклиса, чтобы выкупить его.
Но тот был ушлый дядька, за взлетом Сталлоне следил, и поэтому сказал:
– Хочешь назад свою собаку? С тебя пятнадцать…
– Долларов?
– Тысяч долларов!
Сталлоне, не задумываясь, отдал весь гонорар и вернул друга. И они долго были счастливы тем, что есть друг у друга.
В интервью Сталлоне потом скажет: «Он стоит каждого отданного за него цента, ребят».
Нашу личность во многом определяет именно то, как мы исправляем свои ошибки.
Три судьбы
Детский развлекательный центр. Каникулы. Детей – полно.
В одном из отсеков центра организована анимация. Человек в ростовом костюме смешного бычка (символ года) безуспешно пытается организовать спортивные соревнования детей, но по факту из-за того, что дети разновозрастные и хулиганистые, никакой дисциплины нет и толку от соревнований тоже – так, галдеж под присмотром аниматора получается.
Одна мама оставила там сына и сбежала за кофе. Но мальчик у нее очень капризный и неуправляемый, он мешает аниматору, всячески препятствует соревнованиям, задирает детей.
«Бычок» только и делает, что разнимает драки этого мальчика или пытается утихомирить его, призвать к порядку.
Как только мама вернулась, вспотевший аниматор отвел ее в сторонку и, сняв голову бычка, сказал ей: «Вы больше не оставляйте ребенка без присмотра или научите его себя вести».
Мама покорно кивает, берет сына за руку, тянет к выходу, тот упирается, ногами-руками, выгибается, а потом – случайно задевает кофейный стаканчик, и кофе проливается на ее футболку.
Вижу, что мама готова зарыдать. Я достаю салфетки, протягиваю ей, сама вытираю руку мальчика, а он грубо вырывается и убегает на качели.
А мама, низко-низко опустив голову, трет футболку, и видно, что дело не в надежде влажными салфетками отчистить ее, а в том, что она не хочет поднимать голову, чтобы кто-то увидел ее слезы.
– Никто и никогда, – вдруг говорит она. – Никто и никогда из взрослых не сказал мне: «Мы не справляемся с вашим мальчиком». Не сказал честно: «Мы злимся, мы обижаемся, мы чувствуем бессилие, что мы такие взрослые, такие мудрые, такие профессиональные, но не можем справиться с ребенком!» Никто и никогда не сказал мне что-то вроде: «Нам страшно, что вдруг это с нами что-то не то. Мы не справляемся с ним».
Мама вытерла слезы, сделала глоток кофе и продолжила:
– Вместо этого они говорят: «Заберите его. Научите его». А у него целый букет диагнозов и аутичный спектр, СДВГ, это дефицит внимания и еще что-то там. Много чего было написано в его карте, когда мы его усыновляли. Но я думаю, что главный его диагноз – недолюбовь. Его бросили родители и не любил никто целых пять лет. Он думает, что люди вокруг созданы для боли. Чтобы отбирать, чтобы обижать. Он со всеми дерется, потому что не подозревает, что бывают другие формы коммуникации, кроме драки. А потом вот мы образовались в его жизни. У нас много нерастраченной любви.
ОДНАЖДЫ В КАКОМ-ТО КИНО ПРИЕМНЫЙ МАЛЬЧИК, ЗНАЯ, ЧТО ОН ПРИЕМНЫЙ, И ВИДЯ, КАК СЛОЖНО С НИМ ПРИЕМНОЙ МАМЕ, СКАЗАЛ ЕЙ: «ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, МАМ, ЧТО ТЫ НЕ МОГЛА ИМЕТЬ СВОИХ ДЕТЕЙ». А МАМА В ОТВЕТ: «С ЧЕГО ТЫ ВЗЯЛ? Я МОГЛА, ПРОСТО МЫ С ПАПОЙ ПОДУМАЛИ, ЕСЛИ В МИРЕ СТОЛЬКО БРОШЕННЫХ, СТРАДАЮЩИХ ДЕТЕЙ, МЫ МОЖЕМ ВЗЯТЬ И СОГРЕТЬ ХОТЯ БЫ ОДНОГО ИЛИ ДВОИХ, И ИСПРАВИТЬ ЧЬЮ-ТО СУДЬБУ К ЛУЧШЕМУ».
Вот и мы так. Мы готовы его любить, но ему пять лет – и у него нет авторитетов.
Так часто бывает с детьми, выросшими без родителей, но с огромным количеством запущенных диагнозов, которые не лечили никак. Он колючий, злой и невыносимый в ответ на любовь. Неуправляемый. Он не знает, что это – любовь. Это как… пытаться накормить свежеиспеченным вкуснейшим хлебом того, кто ел только сырые картофельные кожурки.
А я простой обычный человек. И муж мой тоже. Он так и отвечает на вопрос: «Кем вы работаете?» – говорит: «Мы работаем обычными людьми».
А сейчас я вот уволилась, чтобы быть просто мамой. Знаете, мне тоже страшно и непонятно, и я в вечном кризисе, что я плохая мать. Что я не могу сыну объяснить, что так себя вести нельзя. Он с нами меньше года, и я не знаю, сколько времени нужно, чтобы стать для него значимым взрослым, к которому стоит прислушаться. Он отталкивает мой хлеб, ищет свои кожурки.
Просто мне некому сказать: «Заберите его, научите». Хотя и я тоже, очевидно, не справляюсь с ним.
Я молча забираю. Рыдаю. И учу. Говорю с ним, объясняю, пока хватает терпения. Верю, что получится.
– Господи, какая вы крутая! – с восхищением говорю я. – Я бы так не смогла.
– Да уж, – хмыкнула она и в последний раз протерла футболку. – Так облажаться могу только я.
– Я не про…
– Я поняла. Спасибо за поддержку. Мы пойдем…
Она пошла к качелям, взяла сына на руки, и они отправились к гардеробу.
Мне хотелось догнать ее и обнять. И сказать, что она герой. И что невооруженным взглядом виден ее… хлеб. Но я постеснялась.
Как часто в жизни все совсем не так, как кажется.
«Бычок»-аниматор думает, что это плохая мама, не способная приструнить своего ребенка.
«Она ленивая и совсем не занималась воспитанием», – вероятно решил он.
А по факту она и ее муж – герои, которые забрали сложного мальчика из детдома, чтобы любить. Любить и вместе проживать сложности, лечить диагнозы и решать проблемы. Пробовать хлеб.
Этот малыш просто не умеет любить. Он умеет хулиганить – и вот так привлекать к себе внимание. Раньше по-другому в его ситуации просто не получалось.
А теперь его любят просто так, безусловно, а он не знал, что так бывает. Не может поверить, что за внимание больше не надо бороться и соперничать, можно просто подойти – и обнять маму. И она с благодарностью обнимет в ответ.
Потому что только через бесконечные порции любви, безвозмездно отправленные транзитом от сердца к сердцу, можно научить любить маленького человечка и стать для него самым значимым в мире взрослым.
А там, где живут три любящих сердца, к лучшему будут исправлены сразу три судьбы.
Уместно
В моем детстве любовь выражалась прямолинейно, иногда даже слишком. Мне не говорили: «Я тебя люблю», говорили: «Ноги не промочила?» Это тоже «люблю», просто спряжение другое. А еще говорили: «Ешь чеснок, чтобы не заболеть». Я ела чеснок и почти никогда не болела.
В этом тоже была любовь, просто она распылялась в воздухе микрочастицами заботы, и собрать ее ладошками и предъявить в качестве доказательств было невозможно.
Я ВЫРОСЛА ВО ВЗРОСЛУЮ БАРЫШНЮ, НЕ ПОДОЗРЕВАЮЩУЮ О ТОМ, ЧТО ПРО ЛЮБОВЬ НАДО ГОВОРИТЬ СЛОВАМИ, А НЕ ПОСТУПКАМИ. ПОСТУПКИ – ОНИ ЖЕ МАСШТАБНЕЙ СЛОВ И ДОХОДЧИВЕЙ. РАЗВЕ НЕТ?
Например, я не говорила своему жениху: «Я тебя люблю», я варила ему суп. Суп лучше, чем «люблю». Полезнее. Без «люблю» вполне можно прожить, а без супа желудок заболит, загремишь в больницу – зачем такие проблемы?
Мой жених говорил, что ему не хватает моей любви. Вот именно той, которая из слов. Супа хватает и стираных рубашек тоже, а вот слов – не хватает.
Я думала, это он так говорит для красного словца. Преувеличивает. Он уже практически взрослый брутальный дядька, с бородой и сорок третьим размером ноги, зачем ему эти ути-пути?
Оказалось, что в любви нуждаются все, независимо от размера ноги и наличия бороды. Что слова – очень важный ингредиент любви, без них пресно, грустно и холодно, даже если сидишь около плиты, на которой стоит пятилитровая кастрюля готового супа. Это работает оркестром, звучит в унисон, и все важно вместе – суп и люблю.
Однажды мой жених взбрыкнул и ушел. По-настоящему, с вещами, и грустным голосом по телефону: «Да не о чем нам больше говорить».
Я, королева супов и глажки, не понимала, что не сработало. Где в этой гирлянде разлом, где не горит лампочка?
На прощанье он назвал меня снежной королевой. Было неприятно. Я догадываюсь, что он имел в виду, но в сказке это злая колдунья с заледеневшей льдинкой вместо сердца.
Я поплакала и пошла к подруге, которая в браке уже много лет. Она для меня эксперт: во-первых, старше, во-вторых, мудрее, в-третьих, это ее четвертый брак, но на этот раз счастливый.
«Надо перецеловать много жаб, прежде чем встретишь своего принца», – говорит она. Но вот мне, в отличие от нее, повезло: я как-то сразу начала с принца, без жаб. Но он собрал чемодан и ушел.
Что делать? Не хочу никаких жаб.
– Что я делаю не так? – спрашиваю я.
– Знаешь, мужики обычно говорят в лоб, – подсказывает подруга. – Там не надо ничего домысливать. Он тебе что говорил?
– Ничего, – я пожала плечами.
– Так не бывает. У собранных чемоданов всегда есть причина.
– А нет! Он говорил, что ему от меня слова «люблю» не хватает, – не сразу вспомнила я.
Подруга посмотрела на меня выразительно. Мол, ну и что тут непонятного?
«А, ясно!» – радостно кивнула я. Написала жениху смс: «Я тебя очень люблю и скучаю».
Тем же вечером он вернулся. Сразу после работы приехал. С цветами.
«Надо же, как просто», – поразилась я. И увлеченно стала заваливать его своими «люблюхами».
ТАК КАК Я ЗАБЫВАЛА О НЕОБХОДИМОСТИ ГОВОРИТЬ О ЛЮБВИ, У МЕНЯ НА ТЕЛЕФОНЕ СТОЯЛИ НАПОМИНАЛКИ, А НА ХОЛОДИЛЬНИКЕ ВИСЕЛ СПИСОК ПРОДУКТОВ, ГДЕ СРАЗУ ПОСЛЕ КЕФИРА И ЯБЛОК ДОПИСАНО «НЕ ЗАБЫТЬ ЛЮБЛЮ». ЕЩЕ БЫЛИ ЦВЕТНЫЕ СТИКЕРЫ-НАПОМИНАЛКИ НА РАБОЧЕМ СТОЛЕ.
Однажды на даче (это было уже сильно после, но как метафора – пойдет) мы заказали камаз песка. Песок – это и игра для детей, и стройматериал, и удобрение.
Нам привезли целый камаз, но во внеурочное время, и в итоге водитель сгрузил его не с того края участка. Если бы мы были на месте, мы бы ткнули пальцем, куда сгружать.
Но нас не было, пальцем никто не тыкал, мы приехали – а прям при входе гора песка. Ни пройти – ни проехать. Мы злились.
Ну, то есть песок по-прежнему и игра, и стройматериал, и удобрение, но нам два дня пришлось перетаскивать его в правильное место, мы намучились, натерли руки до мозолей и устали от своего песка.
Вместо ожидаемого счастья мой жених в ответ на мои нескончаемые «люблю» стал злиться. Однажды я спросила:
– Что приготовить – я тебя люблю – на обед: картошку или макароны?
А он такой:
– Да хватит уже!
«Что хватит? – не поняла я. – Картошку или макароны?» Странный, ей богу.
Однажды мне сильно влетело от начальника на работе. А я была не виновата. Точнее виновата, но в том, что поверила исполнителю, который подвел. Начальнику были неинтересны причины, ему был нужен результат, а результата не было.
Он кричал на меня так, что объяснять что-то про исполнителя не было смысла. Я пришла в свой кабинет и разрыдалась. В этот момент звонит жених. Он услышал по голосу, что я в отчаянии.
– Что-то серьезное? – спросил он.
– По работе, – буркнула я.
Когда вышла с работы, он стоял и ждал меня. На морозе. С букетом цветов, которые были завернуты в газету. Газета – это как бы одеялко, для тепла.
Увидев меня, он стал неловко сдирать газету, чтобы букет был презентабельным, но запутался. И это было так трогательно и нелепо, что я засмеялась и говорю: «Оставь, так даже интереснее: букет-сюрприз. Дома узнаю, что там за цветы».
И вдруг внутри такое острое желание сказать ему «люблю», что просто невероятно. Я говорю, страстно и искренне: «Люблю!» Невозможно держать в себе.
А в другой раз мы пошли гулять по парку, не рассчитали время и ушли глубоко-глубоко в лесной массив, и у меня замерзли уши, потому что я была без шапки.
Я не люблю шапки, ношу их крайне редко, если уж минус тридцать. А тут плюс пять, какие шапки? Но уши замерзли, а до метро обратно – еще час, и он снял свою шапку и надел мне. Сказал: «Твои уши важнее моих». А мне почему-то так смешно стало. И опять внутри – вот то жгучее, рвущееся с губ «люблю».
Потом мы поехали на дачу, и у нас по пути в электричке украли деньги, мы долго шли по путям, проголодались и на станции купили хот-дог. Нам хватило только на один.
А раньше лотки такие были ароматные, и около вареных сосисок и умопомрачительно пахнущих сдобой булочек стояли три бутылочки: белая, красная и желтая.
– Вам майонез, кетчуп или горчицу? – спрашивал обычно продавец, выясняя, что добавить в ваш хот-дог.
Я обожала горчицу, а жених – ненавидел. Но он взял хот-дог с горчицей и кетчупом, по моему вкусу. И почти его не ел. Я удивлялась: «Что это он совсем не проголодался, что ли? Мы же почти весь день не ели».
Он говорил: «Ешь», а сам смотрел в сторону.
Я уже потом узнала, что он просто хотел, чтобы я поела и мне было вкусно. Сам был зверски голоден, но я для него важнее.
Вот я стою, перемазанная горчицей, и мне так важно сказать ему это прямо сейчас:
– Я тебя люблю.
Ну просто невозможно молчать. А он улыбнулся и говорит:
– Вот сейчас уместно.
Я ПОНЯЛА, ЧТО ЛЮБОВЬ НЕ НАДО СГРУЖАТЬ САМОСВАЛАМИ ГДЕ ПОПАЛО, НАДО АККУРАТНЕНЬКО, ВЕДЕРКАМИ, ТУДА И ТОГДА, КОГДА УМЕСТНО.
Спина
Я умылась и с радостью отклеила ресницы.
Мне на сцену часто клеят тяжелые пушистые ресницы, а они чешутся и мешают моргать, я жду не дождусь, когда можно будет безжалостно расправиться с этой красотой.
Локоны я расчесала и загнала в хвост. Он получился жалким, похожим на пучок. Зато ничего не мешает. Стерла с шеи блестки. Я понимаю, что в свете софитов они смотрятся в тему, но в тусклой гримерке я выгляжу как старая гирлянда на елке.
Со вздохом облегчения вышла из каблуков в балетки, из платья – в джинсы. В рюкзачок напихала атрибутику, туфли не влезли – их понесу в отдельном пакетике.
В гримерку двадцать минут назад вошла вся такая цаца, а вышла незаметная уставшая тетенька. В таком виде я – обычная. Настолько обычная, что всегда на всех похожа. Во мне постоянно узнают «своих» – сестру, соседку, тетю Веру, – я привыкла. Наверное, у меня такое стандартное лицо – как белый лист бумаги, – каждый дорисовывает свои лица, домысливает свою родню.
Я вышла на улицу, оглянулась. Весна робко заглянула в город: можно? Тепло, но не так, чтобы без куртки.
Я стою на тротуаре, копаюсь в приложении, пытаюсь вызвать такси.
– Привет! – знакомый незнакомый голос. – Помнишь меня?
В культовом сериале «Секс в большом городе» есть серия, где Саманта не узнала мужчину, с которым уже встречалась. Она там сокрушалась, что перебрала уже всех мужчин в городе и будто пошла по второму кругу.
Мне показалась та серия неправдоподобной. Я обсудила ее с подругой, а она сказала:
– Знаешь, вот у меня ужасная память. Вот ужасная. А опыт большой. Но я отлично помню тех, с кем не получилось. Тех, кто меня отшил. Вот их я не забуду.
– Потому что злишься?
– Нет. Они же деликатны были, корректны. Но это как вызов – я хотела кого-то и не смогла. Внутри меня живет этот список несостоявшихся любовников.
– Ты прям Арья Старк.
– Это кто?
– Ну, одна героиня из сериала. У нее был список тех, кого надо убить. А у тебя – тех, кого…
Мы смеялись с ней тогда.
Я помню его. Владельца этого голоса. У нас с ним почти случился роман. Но не случился. По уважительной причине: он меня пугал. Не поведением, а глубиной чувств. Я была вчерашняя школьница, а он чуть ли не жениться хотел.
Мне хотелось легкости, смешливости и не торопиться. Я, почти ребенок, бегала от него в парке между деревьями – догоня-я-яй! – а он смотрел на часы и уточнял: «Ты не голодная?»
Для этих вопросов у меня была мама. Мне не нужна нянька. Я вздыхала, теряла интерес. Зачем убегать, раз никто не догоняет? А ему хотелось заботиться. Любить. Кормить, кутать, возить, спасать.
СПАСАТЬ НАДО ВЗРОСЛЫХ ЗАПУТАВШИХСЯ ТЕТЕНЕК С ПРИДАНЫМ ИЗ ПРОБЛЕМ. ОНИ ЖДУТ ПРИНЦА, КОТОРЫЙ ЗАСЛОНИТ ИХ, УСТАВШИХ, ОТ ВЕЧНЫХ СКВОЗНЯКОВ И ВЫКЛЮЧИТ ТРЕВОГУ. А МНЕ – ПОЧТИ ДВАДЦАТЬ. В ЭТОМ ВОЗРАСТЕ Я ЕЩЕ НЕ УСПЕЛА НИ ВО ЧТО ТАКОЕ ВЛЯПАТЬСЯ.
Я не тону, зачем мне твой спасательный круг?
А он влюбился. Мне это льстило и пугало одновременно.
Однажды он плакал в трубку из-за отмененного свидания: «Как это я тебя не увижу?»
Еще мы гуляли по мосту, и он сказал: «Если ты прикажешь, я прыгну».
А еще однажды в парке я натерла ногу, мы сели на скамейку, он взял мою ногу, положил себе на колени, снял босоножку, обработал ранку, заклеил пластырем и… стал целовать пальцы. Я отдернула ногу:
«Что ты делаешь? Грязная нога!» В ответ он рассмеялся и запел: «Я гото-о-ов целовать песок, по которому ты ходила».
Мне было не смешно. Во-первых, он был старше, во-вторых, я слишком неопытна в общении с сильно влюбленными мужчинами.
Обычно все мои ухажеры – мальчики из класса или института, они совсем иначе ухаживали. Например, с радостью догоняли, если кокетливо убегать. А тут взрослый дяденька, с машиной и неумеренной пылкостью.
При расставании тогда я так и сказала: «Мне с тобой сложно. Мне с тобой… взросло. Я тебя боюсь». Помню его спину, стремительно уходящую в даль. Спины не умеют говорить, но та его спина, ссутулившись, плакала навзрыд.
– Привет, Паш, – улыбнулась я.
Вот почему я встречаю бывших непременно вот в таком виде: обезличенная, бледная, уставшая, с пучком и в плоских балетках, но с пакетиком в руках, в котором туфли на каблуке? Почему он не встретился до мероприятия, когда я вся такая красивая и летящая бежала к ресторану?
– Подвезти тебя? Ты домой? – спрашивает он.
Я растерялась. Не уверена, что это хорошая идея.
– Я вызвала такси.
– Ну отмени. Вон моя машина…
– Нет, Паш. Прости. Я хочу поехать на такси.
Он улыбается.
– Прошло лет… сколько? Двадцать? А ты все еще боишься?
– А что-то изменилось?
– Ну, как минимум ты изменилась.
– Когда хотят сделать комплимент, говорят: «Ты совсем не изменилась».
– Врут. Ты изменилась. Но я же не сказал, в какую сторону.
– Какими судьбами, Паш?
– Да вот… Любовался тобой весь вечер.
– Ты был в зале? Я тебя не видела.
– Нет, не в зале. Мне принадлежит компания кейтеринговая, которая сегодня гостей обслуживала.
«А, ну значит, товар лицом все-таки показала», – подумала я.
– О, здорово. Отличная компания.
– Ты ничего не ела. Я для тебя отдельно накрыл в гримерке. Мне сказали: не ела.
– Слушай, тут ничего личного. Я не ем на мероприятиях. Я ведущая, ну мало ли…
– Да я без обид.
– А что сразу не подошел?
– Просто слушал себя.
– Меня? Или себя?
– Себя. Я хотел убедиться, что первая любовь проходит. Что это глупость для школьниц. Прошло столько лет…
– Оу. Ну и как результаты эксперимента?
– Неутешительны.
– Для кого?
– Если ты скажешь, я прыгну с моста.
– Я не скажу.
– Я знаю. Просто уйма лет прошла. Я думал, прошло.
– Конечно, прошло. Я совсем другой человек, не та девочка, стройненькая, молоденькая. Ты женат?
– Я женюсь. Она прекрасная женщина, лучшая, невероятная. А недавно я перебирал фотки и нашел нашу с тобой старенькую фотку. В парке, у сирени. И вдруг понимаю: моя Маша на тебя очень похожа.
– Паш, я на всех похожа. Особенно вот в таком виде, без лица.
– Вот такой вид, не нарисованный – твой лучший вид. На сцене совсем не ты, размалеванная, в блестках. Я и пришел узнать у себя, прошло или нет.
– Узнал?
– Если моя Маша скажет мне прыгнуть с моста, я не прыгну. Я взрослый, здравомыслящий мужик. Мне почти пятьдесят. А любовь, это когда не до здравомыслия. И очень хочется, чтобы ты сказала: «Прыгни!»
Я чувствую запах алкоголя.
– Ты выпил? Как ты сядешь за руль?
– У меня водитель.
– Ух ты.
– Если ты про деньги, то я вполне «ух ты». Но на них не купишь того, что я хочу.
– Может и не надо тебе? Того, что ты хочешь. Вдруг разочаруешься?
– Может и так. Помнишь ту сирень? Я ее всю оборвал тогда тебе на букет. И на фото ты с букетом, а позади оборванный куст. Смешные мы…
– Я помню. Я до сих пор люблю сирень.
– У меня нет для тебя цветов. Не подумал. Песня есть. Но я не пою, поэтому речитативом. Вижу тень наискосок. Рыжий берег с полоской ила. Я готов целовать песок, по которому…
– Я поняла.
– Напиши об этом рассказ. Я прочту и буду знать, что я увековечен в твоем творчестве.
– Напишу. Привет семье, Паш.
– И ты своей передавай.
Паша уходил в ночь, к своей машине.
Почти двадцать лет прошло. Я смотрела ему в спину и думала о том, что спины не стареют.
