Ольга Теньковская
Калиновый морс
История-то в общем и целом – банальная. И не в первый раз здесь такое случалось. Вот, например, Борис Степанович, начальник экспериментального цеха, пятидесятилетний подержанный бабуин, как-то деликатно подкатился к инженеру по труду Елене Сергеевне, муж которой уехал, якобы, ухаживать за престарелыми родителями в Краснодар.
Вся бухгалтерия к сообщению Елены Сергеевны о новом своем статусе, прозвучавшем между утренним и десятичасовым чаем, отнеслась сочувственно: а как же иначе? конечно, нужно ехать, помогать, следить, наконец, хорошо, если отец первым уйдет, мать, конечно, сына в обиду не даст, а если мать, то тут дело плохо, старики-то эти немедленно после смерти своих половин вдруг дичают и начинают волочиться за молоденькими, а те, известное дело, за просто так не дадут, вот и переходит несомненное вроде бы наследство в чужие липкие ручонки, так что уж пусть муж Елены Сергеевны поухаживает за родителями, чем останется совсем без наследства.
Но время шло, муж все ухаживал и никак уходить не мог, проходили месяцы, Елена Сергеевна все рассказывала и рассказывала о состоянии свёкров, а бухгалтерия все кивала, но уже не так сочувственно, потому что кто-то с производства точно знал, что муж Елены Сергеевны давно уже живет с какой-то краснодарской бабой. Прошел год, все уже поняли, что муж слинял, впрочем, благородно, оставив Елене Сергеевне квартиру, машину и бестолкового сына, кое-как учащегося в техническом вузе, а та не сдавалась, делала хорошую мину при плохой игре, вот на нее-то, на мину то есть, и клюнул Борис Степанович.
Ухаживал он открыто, широко, несмотря на то что был женат и уже не в первый раз, но Елена Сергеевна кобенилась, намекала на свое замужнее состояние, «хранила верность», и Борис Степанович, стремясь произвести впечатление, совершил роковую ошибку: рассказал Елене, как двадцать лет назад, будучи женатым и имея двух сыновей-погодков, влюбился беззаветно и тут же потерял свою большую любовь.
Если выкинуть из рассказа Бориса Степановича все декорации и лирические отступления, то история получалась неприглядная: он таскался со своей новообретенной любовью по всем друзьям, которые соглашались принимать их, а поскольку таковых было не так уж и много, то надоел им за несколько недель до тошноты, и они один за другим отказывали ему от дома, но Борис Степанович духом не падал, все чаще появлялся в случайных компаниях, и как-то зимой, перед самым Новым годом, празднуя что-то с малознакомыми людьми, он уединился со своей большой любовью на открытой лоджии, на двенадцатом этаже, и любовь эта почему-то с двенадцатого этажа слетела и разбилась насмерть.
Рассказывал Борис Степанович все это с искренними слезами на глазах и придыханием в голосе и произвел на Елену Сергеевну такое серьезное впечатление, что она немедленно согласилась после работы поехать с ним к каким-то его друзьям, которых не было дома.
Конечно, Борис Степанович не стал рассказывать, как после трагедии его таскали по всем милициям города: следака явно не устроила версия Бориса Степановича, настаивавшего на том, что большая любовь зачем-то села на ограждение, а он хотел приобнять ее, а та, дурачась, оттолкнула его, сама не удержалась и упала назад (и все это на двадцатиградусном морозе). Умолчал он и том, что жена, узнав о случившемся, в одночасье собрала чемоданы и детей и умотала в другой город, к родителям. В конечном итоге Борису Степановичу как-то удалось из истории выпутаться, притом не без прибыли: за полчаса до гибели большой любви он в этой же компании познакомился с миловидной белокурой Ольгой, и та очень выручила его, показав, что Борис Степанович большую любовь точно любил и в тот злополучный вечер был трезв, следак помялся-подумал и склонился к несчастному случаю, а Борис Степанович женился на белокурой Ольге, старше его на шесть лет, но при хорошей должности и трехкомнатной квартире, что было кстати, потому что из прежней квартиры его попер бывший тесть.
Через несколько дней после посещения квартиры друзей, которых не было дома, Елена Сергеевна, расчувствовавшись, пересказала душевную историю любви Бориса Степановича бухгалтерии и была крайне удивлена, что бухгалтерия не пустила розовые сопли, а как-то странно покосилась на рассказчицу. Еще более странные события произошли через месяц, когда Елена, так и не сумевшая определиться в своих чувствах к деликатно намекавшему на какую-то совместную жизнь ухажёру (при живой-то жене), умелась в отпуск в сторону, явно противоположную Краснодару (хотя поехать, по ее логике, должна была к мужу), а во время ее отсутствия Ольга, пятидесяти шестилетняя жена Бориса Степановича, упала с крыши их двухэтажного дачного дома, где неизвестно чем занималась, и скончалась через двое суток в больнице, не приходя в сознание.
И хотя Борис Степанович убивался по жене так, что работавшие в экспериментальном цеху простые женщины рыдали с ним все обеденные перерывы напролет, у Елены Сергеевны хватило все-таки ее мышиных мозгов, чтобы сложить два плюс два, а, сложив, дунуть с предприятия с неприличной скоростью, несмотря на заверения кавалера, что его в тот трагический момент на даче даже не случилось, что было чистой правдой: он уехал с дачи за полчаса до происшествия, что и подтвердил сосед, частенько с Борисом Степанович выпивавший.
В общем и целом, Борис Степанович поскорбел – недолго, впрочем – по оставившей его жене и поскучал – подольше, чем о жене – о новоприобретенной и тут же потерянной любовнице, но скоро утешился, обратив взор на инженера-конструктора Галочку, постоянно находившуюся в состоянии перманентного развода с мужем.
Так что сказать, что завод никогда не видел роковой преступной любви, нельзя, но то, что произошло в этот раз, было уж совсем за гранью…
Началось с того, что на завод пригласили работать какую-то совершенно необычную женщину сорока с небольшим лет, с седыми (перец с солью) волосами, но тоненькую, маленькую, похожую на подростка. Взяли ее сразу заместителем директора. Про прошлую трудовую жизнь ее, про какие-то спортивные достижения ходили интересные слухи, больше похожие на выдумку, только вот менеджер по персоналу слухи эти подтверждала положительно, ссылаясь на трудовую книжку новой сотрудницы. Говорили тоже, что у них с мужем собственное дело, но мужа она вроде бы наладила за попытку просочиться в медные трубы без мыла и отправила вместе с «делом» в другой город.
Звали ее Алла Александровна. На работу она приходила в джинсах, или в коротеньких джинсовых юбках, или в джинсовых же сарафанах и белых батистовых рубашках, и лишь иногда – в официальных случаях – переодевалась в английский костюм из дорогой серой шерсти. Она всегда носила обувь на высоких каблуках, так и ходила весь рабочий день по цехам, по складу, по офису, и женщины удивлялись, как она выдерживает. Алла Александровна подкрашивала длинные ресницы и насмешливо сложенные губы, но макияж был легким, едва заметным. Летом от нее пахло духами Кензо, а зимой – исключительно Синим Испаханом. Она была другая, мужчины это поняли и подобрались, а женщины насторожились. Но Аллу Александровну это не касалось, ее интересовала только работа, цеха и продукция.
Многие не любили ее откровенно, но побаивались и на рожон не лезли. Почти все. И только договорной отдел во главе с начальником Верой Кузьминичной никак не мог сесть ровно на попу и простить Алле Александровне сам факт ее существования.
Сама-то Вера Кузьминична, сорокалетняя и вся уже обвисшая бабешка, родом из деревни и по-деревенски наглая, в открытую войну с Аллой Александровной не вступала (да и о чем было воевать?), но подчиненных своих дрочила против ненавистной Аллы так, что те брызгали ядом, едва завидев ее на пороге отдела. Первой, как правило, начинала менеджер Сонечка, тридцатипятилетняя девственница, тощая, в очечках, страдающая мизофобией в последней стадии. Наморщив узенький лобик и всколыхнув неимоверным усилием остатки мякины в своей небольшой, покрытой рыжим пухом, черепушке, она спрашивала: