Ольга Володарская
Кукла затворника
Глава 4
Максим Челышев больше всех на свете любил свою бабушку. И не только потому, что она его воспитала. Мама тоже в этом принимала непосредственное участие. Да и отец. Умер, правда, рано. Но он имел место быть. В женском царстве Макс оказался только в двенадцать.
Но родители… они как другие планеты! А бабушка Лия – солнце, вокруг которого вращался Максимка.
Она была сельской учительницей, удачно вышедшей замуж. После войны писаные красавицы и работницы столовых (в голодные времена близость к кормушке была привлекательна) не могли себе пару найти. А Лия, низкорослая, худая, носатая, с черными взлохмаченными волосами, вечно таскающая в карманах крошки или семечки для птиц, нашла. Да какого жениха отхватила! Подполковника-вдовца. Да, он был старше ее, но всего на двенадцать лет. Его два сына от первого брака уже жили самостоятельно. У Лии и ее супруга на свет появился также мальчик. Павлуша. Жили чудесно. В том числе в Германии. Откуда привезли много хороших вещей: посуду, скатерти, елочные игрушки, две шубы, из которых впоследствии всей семье шапки шили.
Макс деда не застал. Он родился через пять лет после кончины старого вояки.
Мальчика, как всех детей, в положенное время отдали в садик, но тот категорически не желал в него ходить: рано вставать, есть противную кашу с комочками, гулять толпой, слушаться незнакомую тетю… Это все ФУ! Ему было хорошо с бабушкой. С ней он мог нежиться в кровати до девяти, кушать то, что любил: оладьи, сырники, пышки. Поскольку Макс был склонен к полноте, да еще обожал выпечку, после сытного завтрака они отправлялись гулять. В любую погоду. И ребенку нравилось и под дождем бродить, и в жару, и в мороз. Бабушка постоянно с Максом разговаривала. Рассказывала что-то из жизни, читала стихи, пела песенки на немецком. Она спрашивала его мнение насчет разных вещей и внимательно его выслушивала. Она научила Макса в четыре года читать и писать, и они вместе сочиняли сказки. Из всего этого следует, что ребенка мучили детским садом всего пару месяцев. Лия сжалилась над ним и взяла на себя обязанности воспитателя. Для этого ей пришлось пожертвовать своей работой – она, пенсионерка, все еще преподавала.
Макс рос и стремительно развивался. Исключительно умственно. Внешне оставался тем же низеньким пухленьким мальчишечкой с розовыми щечками. Эдаким пупсиком. Лия так его и называла: «мой пупсик». И трепала за розовые щечки.
В школу бабушка и внук пошли вместе. Лию преподавателем уже не брали, ей перевалило за семьдесят, но временно трудоустроили на место ушедшей в декрет библиотекарши. Когда та вышла, Лия перевелась в технички. Именно она давала звонок, и, едва он звучал, Макс бежал в фойе первого этажа, чтобы увидеть бабулю.
Он был отличником. Ездил на конкурсы чтецов и олимпиады. Учителя гордились им. Но и сочувствовали. Ребенок был полностью оторван от коллектива. Все перемены он проводил с бабушкой, в походы не ходил, от трудовых повинностей типа уборки класса или субботников был освобожден. Мальчику нужно было готовиться то к конкурсу, то к олимпиаде, ему не до глупостей.
Когда Макс учился в седьмом, Лию хватил удар. Она слегла. Ухаживали за ней все – сын, невестка, но больше внук. Теперь его не интересовали внеклассные занятия, он и на обязательные через раз ходил. Все равно опережал всех сверстников. Мог бы и через класс перепрыгнуть, а то и два, хоть и пошел в шесть лет.
Но беда, как говорят, не приходит одна. Едва свыклись с тем, что Лия стала инвалидом, как погиб глава семьи. Попал под машину. Водитель был пьян, его посадили, но умершего человека уже не вернуть.
Лия страшно переживала кончину единственного сына. У нее, уже научившуюся сидеть и есть самостоятельно, случился второй удар. Теперь она двигала только одной рукой и не говорила связно, а лишь издавала звуки. Но все понимала. Макс, зная это, читал ей, показывал журналы, а также вещи, что они с мужем привезли из Германии. Бабушка питала к ним слабость. Когда была здорова, они доставали их и перебирали. Из посуды пили чай. Вещи примеряли. С игрушками забавлялись. Елочные вешали на цветы в кадках, с куклами разыгрывали спектакли. Артистов было четверо. Одна пышнотелая фройляйн, фельдфебель с усами и шпагой, клоун и малыш в чепчике и штанишках на лямках. Последний чем-то напоминал Максима.
Лия лежала долго. Во-первых, у нее было крепкое сердце, во-вторых, она не могла покинуть внучка. Знала, он без нее не мыслит жизни. В его глазах было столько боли и испуга, когда бабушка не сразу просыпалась, и он думал, что она умерла. Но когда Лия все же разлепляла веки, доказывая ему свою жизнеспособность, Максик плакал от счастья.
По окончании школы он поступил в институт на заочное отделение. Лишь для того, чтобы проводить больше времени с Лией. Мама не возражала. То, что мальчик ухаживает за бабушкой, даже хорошо, не надо нанимать сиделку. Да и с нее ответственность снята. Можно собой заняться. Если не устроить личную жизнь, то хотя бы развлечься с подругами или мужчиной, который появился у нее через год после смерти мужа. Ей всего пятьдесят три, не тот возраст, чтобы ставить на себе крест.
Конечно, мама отдавала себе отчет в том, что привязанность ее сына к Лие не совсем нормальна. Но она слишком поздно это поняла. Когда Макс учился в школе, она очень много работала и не особо вникала во взаимоотношения бабушки с внуком. Была рада тому, что ее чадо под присмотром. Тем более такое особенное. Не похожее на остальных. Это потом стала закрадываться мысль, что особенным и непохожим оно стало скорее всего из-за Лии. Но когда в твоей семье два бюджетника (муж работал санитаром в пункте переливания крови), ты, чтобы обеспечить близких, пашешь, как лошадь. А когда сделала карьеру, стала начальником, то уже ушел из жизни муж, свекровь стала наполовину овощем, а сын… Женщина даже не знала, с кем его сравнить. Если Лия – растение, то Макс… садовник? Который пестует умирающий кустик? Все силы вкладывает в то, чтобы он не погиб…
Лия умерла, когда Максим учился на третьем курсе. Зачахла. Она из года в год становилась меньше. Когда была здорова, весила сорок шесть кило. На момент смерти достигла размера большой куклы. Привезенная из Германии фройляйн не многим уступала ей.
Макс настоял на кремации. И прах забрал себе. Матушка к тому времени нашла мужчину, не переезжала со всеми пожитками к нему, только чтобы не бросать угасающую свекровь и сына. Но после сорокового дня переселилась. Макс с Лией (точнее, с ее останками) и всеми дорогими сердцу вещами остался в квартире деда и бабушки. Большой, запущенной, пропитанной запахом мочи и лекарств. Мама предлагала ее разменять. Он отказался. Как и делать ремонт. Он хотел, чтобы все в квартире напоминало ему о тех временах, когда была жива Лия.
Он завалил сессию и вылетел из института. Мама расстроилась, а Максу было плевать.
…С тех пор прошло двенадцать лет. Образование он получил. И не одно. Поездил по миру. Научился ладить с людьми. Похудел. Но так и не сделал ремонт в своей квартире. Разве что в туалете с ванной и кладовке. Но эти помещения не ассоциировались у него с Лией. Не то что кухня. В ней бабушка пекла Максику оладьи, сырники и пышки. Поэтому он сохранил мебель, занавески, плиту, люстру с висюльками. Поменял смеситель да холодильник – старый просто-напросто сломался.
Максим Челышев, невзирая на зрелые годы, не женился. Он даже не делал попыток связать себя узами брака. Ему и одному было вполне комфортно.
Женщины у Макса были. Их он мог пересчитать по пальцам, и все же… Инстинкты никто не отменял, и ему хотелось плотских утех. Первую он искал долго. Рыскал, как гончая, в поисках добычи. Нужна была особенная девушка, с определенной внешностью, стилем, манерами. Его тянуло к чудачкам, но не классическим. Экстравагантные внешне Макса отталкивали. Хотелось обычную, миленькую, невысокую, хрупкую, одетую прилично, с естественными волосами, а не зелеными или красными прядями. Без пирсинга и тату. Отчаявшись найти подходящую, решил прибегнуть к услугам девушек легкого поведения. Но когда приехал на адресу, позорно сбежал, до жути испугавшись даже не самих проституток, а обстановки борделя.
Долго мыкался Максим. Пока не встретил в парке барышню. Она сидела на корточках на берегу озерца и кормила хлебом уток. Максу сразу же вспомнилась Лия, ее набитые крошками карманы. Незнакомка совсем на нее не походила. Да, худенькая, но в остальном прямая ее противоположность: черты лица мелкие, кожа алебастровая, взгляд обращен в себя, белокурые волосы заплетены в тонкую косицу, через них просвечивает розовая кожа головы. И все же Макс испытал к ней симпатию. И, что удивительно, влечение. Поэтому познакомился.
Блондинку звали Кларой. Она оказалась поэтессой. Макс думал, что сочиняет эта ромашка лирические стишки, но оказалось – мрачные готические поэмы. Еще тексты песен для панк-групп. Клара отдалась Максиму на третьем свидании. Без ломания, буднично. Но и без страсти. Полежала бревном, после чего уселась за стол и стала сочинять. Они встречались два месяца. Много гуляли, разговаривали об искусстве, скормили птицам столько хлеба, что им можно было накормить африканскую деревню. Сексом тоже регулярно занимались. И он не стал лучше. Макса это и отвратило от Клары. Он не был озабоченным и довольствовался бы разом в одну-две недели, но хотел, чтобы это было ярким событием, а не мышиной возней. Причем возился только он. Клара же только раздвигала ноги и обвивала его руками за шею.
Потом Макс уехал в путешествие по Европе. За две недели ни разу не позвонил Кларе. Не до нее было. Когда вернулся, тоже не сразу набрал ее номер. Только когда с делами управился. В итоге через месяц только позвонил. И услышал чужой голос:
– Клара умерла девять дней назад. Сегодня поминки. Приходите.
Он пришел, потому что думал, что она скончалась от болезни. Клара была похожа на угасающую от рака девушку. Но оказалось, она покончила с собой.
Макса мучили угрызения совести. Он думал, она из-за него вскрыла себе вены. Улетел в Европу, пропал, считай, бросил. Он пытался успокаивать себя тем, что Клара и до этого пыталась свести счеты с жизнью, но это помогало слабо. Он погрузился в депрессию, из которой вышел благодаря куклам… Как бы это странно ни выглядело со стороны.
Не было дня, когда бы он не вспоминал свою бабушку. Но после гибели Клары Макс начал мысленно с ней разговаривать, советоваться. Он переселился из своей комнаты в ту, где обитала Лия. Он достал все ее вещи. Он пересматривал фотографии, читал книги, наряжал елочными игрушками цветы в кадках и разыгрывал спектакли. Однажды он положил с собой в кровать розовощёкую фройляйн и впервые за последние месяцы проспал сном младенца. Лия рассказывала, что эту куклу она купила, будучи беременной. Для дочки, которую ждала (она не сомневалась, что носит девочку). Но случился выкидыш, а кукла осталась в память о не рожденной дочке.
Интереса ради Макс стал узнавать, что это за кукла. На затылке имелась маркировка производителя и серийный номер. В век интернета получить нужную информацию совсем не трудно, и Максим выяснил, что является владельцем не самой редкой, но довольно ценной куклы (рыночная стоимость тысяча долларов). Зовут ее Гретхен. Выпущена в тридцать пятом году на частной фабрике. Кроме нее кукольник изготовил двух сестричек – Ирму и Эльзу. Изначально они продавались вместе с чайным столиком, креслами и посудой. Это был набор. Но стоил он дорого, и продавцы разбили троицу. Мебель и сервиз также начали продавать отдельно.
Макс тут же загорелся идеей приобрести Ирму и Эльзу. А также вещи, им принадлежащие. На это ушло несколько лет. Но то были счастливые годы. Маркс и думать забыл о Кларе. Да и другие женщины его волновали мало. Они появлялись, но не оставляли следа в его сердце.
* * *
Челышев возвращался домой после долгого трудового дня. Ему приходилось вкалывать, чтобы потакать своим прихотям, а именно покупать антикварных кукол. Собрав сестричек и усадив их за стол, он взялся за вояк – фельдфебелю нужна была компания.
– Максим Павлович, – окликнули Челышева.
Он обернулся на голос и увидел паренька в коротких джинсах. Его тонкие щиколотки покрывали кучерявые темные волосы. Макса передернуло. Носки придумали не только для того, чтобы ступни не стирались в кровь, еще и для эстетики. С ними корявые мужские ноги смотрятся более или менее пристойно.
Если бы Челышев не отказался от преподавательской деятельности в университете два года назад, решил бы, что перед ним студент.
– Мы знакомы? – спросил Макс.
Парень качнул головой, затем достал из модной сумки, что пересекала его стройное тело, документ. Макс не успел прочесть, что в нем написано, как книжечка захлопнулась.
– Я из следственного комитета. Оперуполномоченный Гаранин. Святозар Игоревич.
Максим сдержал ухмылку. Игоревич он, видите ли! С таким-то голосом и внешним видом…
– И чем я могу быть вам полезен, господин Гаранин?
– Вы знакомы с Павлом Евгеньевичем Ивановым?
– Не близко.
– Его убили сегодня в собственной квартире.
– Что вы говорите? – воскликнул Макс. – За что?
– Выясняем. – Парень переступил с ноги на ногу и поморщился. – Простите за интимную подробность, но я умираю, хочу в туалет. Можно мы продолжим разговор в вашей квартире?
– Хорошо, пойдемте.
Они поднялись. Макс впустил Святозара в квартиру. Тот скинул кеды и дунул к туалету.
Пока опер справлял малую нужду, Челышев перекладывал купленные продукты в холодильник. Обезжиренный творог, капуста, кабачки, зелень. Он не перестал любить выпечку, но теперь готовил низкокалорийные сырники и оладьи. Заправлял их легким йогуртом. Если бы не проблемы с сердцем, выявившиеся после смерти Лии, Макс и не подумал бы худеть. На внешний вид ему было плевать. Но болеть ужасно. Тем более когда за тобой некому ухаживать. Естественно, мама не бросит. Поможет, чем сможет. Но Максу не хотелось, чтоб она приносила себя в жертву ему. Да и общество ее его не особо радовало. С ней ему было… напряжно. Воскресные и праздничные обеды Максим высиживал, но когда они заканчивались, уходил домой с радостью.
– Будете чай? – спросила Челышев у покинувшего уборную Святозара.
– Не откажусь.
– Минутку.
Он включил чайник и достал из ящика жестяную коробку с цейлонским чаем. Самым обычным, из супермаркета. Перестав лакомиться мучными сладостями, Макс начал ценить напитки, которые хороши сами по себе. Чай стал приоритетным. Но себе он заваривал элитные сорта, а гостям сойдут и простые.
– Расскажите, как вы познакомились с Павлом Евгеньевичем? – спросил Святозар.
– На специальном сайте. Я коллекционирую кукол, он тоже.
– Сколько раз вы виделись?
– Два. Один раз он ко мне приезжал, второй раз я к нему.
– Зачем?
– Я продавал куклу. Приобрел именно с этой целью. Хотел заработать. Павел заинтересовался. Мы договорились о встрече, он приехал, посмотрел, но остался недоволен. Ему не понравилось состояние. Однако через месяц он снова со мной связался, спросил, продал ли я свою принцессу.
– Это была особа королевских кровей?
– Да. Ее выпустили сразу после рождения Елизаветы Второй в тысяча девятьсот двадцать шестом году.
– Что вы ответили?
– Правду. Что кукла все еще при мне, потому что за копейки я ее не продам, а назначенную мною цену никто не платит. И Иванов предложил еще раз встретиться. Но в присутствии эксперта. Я не возражал. Вместе с Лиззи мы приехали к Павлу. Он был не один, а с мужчиной не первой молодости и свежести, но не стариком. Якобы экспертом. Тот осмотрел куклу, стал занижать мою цену, мы поспорили, и я уехал домой.
– Это все?
– Да.
К этому времени чай почти поспел. Не раскрылся еще, но уже был заварен. Макс водрузил на стол чайничек и кружки. Из германской фарфоровой посуды, украшенной тонкой работой, он пил чай один или с куклами-сестричками.
– Вы больше не звонили и не писали Павлу Евгеньевичу? – с невинным видом спросил Святозар.
Макс понял, что полицейские взяли на контроль телефонные контакты и интернетовские, проштудировали звонки и переписку покойного. Как быстро работают, это ж надо…
– Отправил одно сообщение на сайте, где познакомились, – признался Максим.
– Какого содержания?
– Вы же наверняка сами знаете. Не просто так пришли же?
– И все же я хотел бы услышать от вас.
– Дословно не воспроизведу. Но я ругался. Обзывал Павла.
– И угрожали.
– Нет, это вряд ли…
Святозар снова открыл свою сумочку. Достал распечатку. Перебрал листы, нашел строчку, которую хотел зачитать:
– Желаю тебе гореть в аду!
– Разве это угроза? – Он открыто посмотрел в глаза парню. Знал, его чистый взгляд действует обезоруживающе. Впрочем, у Макса вообще было очень располагающее лицо.
– Ладно, пожелание… Гореть в аду.
– Я психанул и отправил Павлу это гневное письмо. О чем сожалею.
– Чем он вас так разозлил?
– Он хотел подменить куклу. И так называемый эксперт ему в этом помогал.
– Имя можете назвать?
– Дмитрий Иосифович. Фамилия – Коцман.
– Я слышал об Иосифе Абрамовиче Коцмане. Он известный реставратор.
– Да-да-да. О нем ходят легенды. Лично я с ним не встречался, но, слышал, он творит чудеса. Берет за свои труды очень много, но клиентов недовольными не оставляет. Не просто чинит игрушки, а вдыхает в них новую жизнь. Сын, увы, пошел не в него. Как я понял, Дмитрий пытался освоить ремесло, стать достойным преемником, но на детях гениев природа отдыхает. И он, пользуясь именем, стал мошенником.
– Это серьезное обвинение, – заметил Святозар и налил себе чаю.
– О нем ходят дурные слухи среди коллекционеров. Я ознакомился с ними только после нашей встречи. Тогда-то и отправил гневное послание Иванову.
– Но почему вы стали наводить справки?
– Мне показалось (не пойман – не вор), что Дмитрий с Павлом пытаются подменить мою Лиззи. Вы, естественно, не в курсе, но подделок и на нашем рынке превеликое множество. На глазок не всегда определишь, какая кукла перед тобой – антикварная или ее точная копия.
– Да, я слышал об этом. Родная сестра моего отца тоже увлекается коллекционированием кукол.
– Как интересно. Я могу ее знать. Как ее имя?
– Надежда Ивановна.
– Фамилия?
– Гаранина. Она не была замужем. Ее только пупсы интересуют. И лишь те, которых она находит на блошиных рынках. От нее я услышал о Коцмане-старшем. Именно он тетке реставрирует пупсов. Так вы ее знаете? – Максим покачал головой. – Тогда вернемся к истории с несостоявшейся подменой. Расскажите ее в деталях.
– Я их не помню. Эксперт мне сразу не понравился. Взгляд у него какой-то мерзкий. А Павел заметно нервничал. У Дмитрия был чемоданчик, который он держал между ног. Сказал, там инструменты для экспертизы, но ни разу его не открыл. Лиззи он очень придирчиво осматривал, и когда она находилась в его руках, Иванов из кожи вон лез, чтобы меня отвлечь. Пытался увести в другую комнату. Я почуял неладное и, забрав куклу, ушел. Вот и весь рассказ.
– Больше вы не виделись?
– Нет. Я сторонюсь нечистых на руку людей.
– Но вы грозились проучить Иванова, – снова заглянул в распечатку Святозар.
– И я сделал это. Рассказал всем о его непорядочности. Оставил на всех известных мне тематических сайтах «плохие отзывы».
– Все?
– Это все, на что мы, плангологи, способны, – пожал своими покатыми плечами Макс.
– Если бы так, Иванов был бы жив. Но он скончался от множественных ножевых ударов в собственной квартире.
Челышев передернулся.
– Хотите сказать, что никто из коллекционеров кукол не способен на убийство? – спросил Святозар.
– Мне всегда казалось, что нет. Мы все большие дети. И, заметьте, играем не с танками или пистолетами, а с принцессами или пупсиками.
– Могу я узнать, что вы делали этой ночью?
– Спал. Потому что я встаю каждый будний день в шесть утра и иду на работу.
– Это может кто-то подтвердить?
– Только ангелы, охраняющие мой сон. – И тут же добавил: – Шутка. А то еще подумаете, что у меня с головой не все в порядке.
– То есть алиби у вас нет?
Макс покачал головой.
И Гаранин ушел через несколько минут. Только залпом допил чай и обулся.
А Челышев сразу бросился к компьютеру, чтобы удалить на нем все, что касалось Павла Иванова. То, что стало известно полиции об их конфликте, было лишь верхушкой айсберга.
Глава 5
Он лежал на кушетке, закинув руки за голову, и рассматривал потолок. Плитка на нем пожелтела, а какая-то и покорежилась.
– Когда у нас ремонт делали? – спросил Василий у коллеги Славы Добронравова.
– Лет сто назад, судя по его состоянию, – ответил тот, не отрывая взгляда от компьютера.
Славик очень нравился Барановскому. Как коллега. Сдружиться с ним не удавалось никому. Добронравов четко разделял личное и профессиональное. Он был приветлив, участлив, в меру разговорчив, являлся на все междусобойчики, но, выпив стопку водки, тут же уходил. Все знали, где он живет, но никто не был у него в гостях. Славик не откровенничал, и, как бы его ни пытали, всегда придерживался одной версии: он счастливо женат на матери своей дочери, в редкие выходные он проводит время с семьей, не ездит ни в тир, ни на рыбалки. Свои обязанности Слава выполнял идеально. Как робот. Его не мучили сомнения, как Василия. Хотя Добронравов тоже не всегда поступал строго по закону. Но если слышал приказ, он выполнял его и не парился. Задержали преступника с незарегистрированным оружием и велят закрыть на это глаза? ОК. Из него же никого не убили. Пальнули в воздух, подумаешь…
Слава пожимал плечами и кивал. А Василий изводился. Как так? Да, пуля ни в кого не попала, но могла бы!
– Мутный тип этот Павел Евгеньевич Иванов, – донесся до Васи голос Добронравова.
– В чем это выражается?
– Бывшая хозяйка квартиры, кошатница, никакая ему не родственница. Но он квартиру унаследовал. Женщина написала дарственную на Иванова.
– Умерла вскоре? – «Черные» риелторы в нынешнее время встречались редко, но и о них забывать не стоит.
– Нет. Прошло больше года. За это время Иванова ни разу не видели обитатели дома. То есть это не тот вариант, когда квартиру переписывают на человека, ухаживающего за собственником.
– Может, она в молодости его любила без памяти? И решила облагодетельствовать после смерти? Или он спас ее от верной смерти. Да мало ли…
– Согласен. В этом еще нужно разобраться. Но вот тебе еще подозрительный факт: до того, как переехать, он жил в трешке на Кутузовском проспекте. Один! Никаких других собственников.
– Продал хоромы, и правильно. Зачем одному такие площади? Да и на Кутузе суета, а он уже немолодым человеком был.
– А куда деньги дел? Это мне вспомнился диалог пьяных Раисы Захаровны и Васи из фильма «Любовь и голуби». Они из бара выкатились, и он стал ей рассказывать о претензиях своей Надюхи…
– Помню, помню. Кузякин пернатых вроде купил. А Иванов скорее всего кукол.
– Это сколько ж их надо приобресть? Трешка на Кутузе стоит космических денег.
– Отложил на старость?
– На счетах восемьдесят тысяч всего. Рублей. У деревенских бабулек в чулках больше припрятано.
– Может, там же хранил?
– И тогда его убили из-за денег.
– Надо повторный обыск провести в квартире покойного. Поискать сейф или тайник. Если пуст, то из-за них. Нет, так из-за антикварной куклы.
Помолчали.
Вася встал, чтобы попить.
– Странные они люди, да? – вновь заговорил Василий.
– Кто – они?
– Эти, как их? Плангологи.
– Кукольники то есть? Думаю, не больше, чем все коллекционеры. И, если что, есть те, кто точно страннее.
– Например?
– Я тут загуглил, существуют люди, что собирают дорожные конусы или чехлы от зонтиков. Не сами зонтики – чехлы! Антикварную куклу ты хотя бы продать можешь, если припрет. И задорого. А кому конус нужен? Такому же чудаку, как ты, но вас в мире, от силы, десяток.
– Тебе не кажется, что мужчины-плангологи – геи?
– Не обязательно.
– Латентные точно.
– Вот не согласен.
– Обоснуй.
– Не все модельеры нетрадиционной ориентации. Как и танцовщики. Или даже травести-артисты. Знаю одного такого. Выступает под псевдонимом «Мурочка». Женат, имеет двоих детей. Тем мужикам, что к нему пристают после выступления, ломает пальцы. Говорит, мечтал играть Гамлета, не получилось, а бабки зарабатывать надо, так почему бы не перевоплотиться в Мурочку.
– Он артист, это другое. А когда мужик в куклы играет…
– К чему ведешь?
– Любовника Иванова надо искать. Среди ему подобных.
– Еще одна версия? Хорошо, рассмотрим и ее. Но я склоняюсь к тому, что Иванов был асексуальным, и его ничего, кроме кукол, не интересовало.
– Его, возможно. Но того, кто мог к нему прибиться?
– Ой, не нравится мне это дело, – вздохнул Добронравов.
Как и Василию. Но он оставил свое мнение при себе. Работа только началась. Загадывать рано.
