Ольга Володарская
Принцип перевоплощения
Глава 3
Кэт сначала почувствовала приближение Игоря, и только потом услышала стук его трости. Непроизвольно вздрогнув от этого звука, она низко склонилась над протоколом и сделала вид, что читает, хотя давно уже прочла и даже подпись внизу поставила. К счастью, в холле Серов не задержался, повел Быкова куда-то в глубь дома. Когда звук его шагов удалился настолько, что можно было не сомневаться в том, что Кэт не встретится с Игорем взглядом, она осмелилась поднять голову и посмотреть ему вслед. Его хромота ее не пугала. И не отталкивала. Лицо, собственно, тоже не отталкивало, хоть и пугало. Да, оно было ужасно некрасивым, если не сказать уродливым, но не мерзким. Игорь зря решил, что ей противно на него смотреть. Нет, Кэт было стыдно!
Она боролась с этим чувством, уговаривала себя не глупить, но ничего не могла с собой поделать – посмотреть в лицо Игорю у нее духу не хватало. И как только она согласилась на то, чтобы он отвез ее домой? Ведь им придется сидеть рядом, разговаривать…
«Вот именно поэтому и согласилась, – ответила себе Кэт. – Нам нужно поговорить. Объясниться…»
Но тут же поняла, что ничего ему объяснять не надо. Он уже все понял. Как всегда, понял так отчетливо, будто умел читать ее мысли. Кэт вдруг вспомнила день, когда он прислала ей белые орхидеи. Она тогда надела розовое платье, в котором была сегодня, и белые туфли, потому что розовых не было, и всю дорогу думала, что без белой детали (шарфика, пояска, браслета) ее наряд выглядит не законченным. Кэт это ужасно напрягало, и она все думала о том, что надо хотя бы светленький букетик купить. Каких-нибудь лилий или розочек. И вдруг ей вручили орхидеи. Снежно-белые, с розовыми пестиками. Казалось, они были созданы специально для нее…
В тот день она еще не ассоциировала мужчину своей мечты с тем красавчиком, который лежал сейчас в спальне с размозженной головой. Кэт понятия не имела, как мужчина ее мечты выглядит, но иногда в воображении делала набросок его образа, и вот что у нее получалось: импозантный, седовласый, почему-то с эспаньолкой. Будучи дамой взрослой (для всех – ей было двадцать девять, на самом деле – тридцать три) и много в жизни повидавшей, она отдавала себе отчет в том, что так красиво и так долго добиваться женщину молодой и роскошный самец не будет. А значит, ее поклонник немолод и не очень красив! Так какого, в таком случае, черта тогда в аэропорту она повелась, как наивная девчонка, на стать, смуглость, синеглазость? Как дала глупым бабьим мечтам о прекрасном прынце затуманить свой разум? Не будь она такой дурой тогда, все было бы по-другому сейчас…
С Игорем Серовым она обязательно бы встретилась. Но не в этом доме, и не в полночь. В ресторане. Вечером. На ней было бы нижнее белье и более скромное, но купленное на свои деньги украшение. Кэт увидела бы его издали и смогла бы подготовиться к встрече тет-а-тет: придумать нужные слова, чтобы не обидеть его отказом, а главное – не показать сначала испуга, потом разочарования…
– Подписали? – услышала она над ухом голос одного из оперов.
Кэт отдала ему протокол.
– Теперь мы у вас отпечатки возьмем, хорошо?
Она кивнула. Пока дактилоскопист возился с ее руками, в дом вернулись Быков с Серовым. На ходу они что-то обсуждали, но Кэт не могла расслышать, что именно, пока они не подошли к дивану и не сели на него:
– …фетишист! – услышала Кэт обрывок произнесенной Быковым фразы.
– Я этого не знал, – сказал Игорь. – Иначе не позволил бы ему приближаться к ней. Ведь это все равно какое-то психическое отклонение…
– Фетишисты безобидны, – успокоил его следователь. – Самая большая пакость, на которую они способны, это украсть трусы из корзины для грязного белья. – Он непроизвольно поморщился и спросил у Кэт: – У вас часто воруют белье, Катерина Львовна?
– Нет, нечасто, – ответила Кэт. – Но пару раз было.
– Что именно пропадало?
– Бюстгальтера как-то найти не могла, колготки…
– В сеточку?
– Да, но откуда…?
– А бюстгальтер серебристый с черными кружевами? – Кэт кивнула. – И еще, наверное, туфельку лаковую не помнили, куда задевали. Красную такую, на шпильке… – Он развел большой и указательный пальцы, демонстрируя, по всей видимости, высоту каблука. – Все это мы сейчас сподобились лицезреть в покоях покойного. Он был вашим фанатом, и кроме этого – охранником господина Серова.
– Но я никак не могу понять, как к нему все эти вещи попали? – пожал плечами господин Серов.
– Да очень просто! Он их купил! – Игорь удивленно вздернул брови. Быков тут же пояснил: – В Интернете, например, есть специализированный магазин, там как раз торгуют такими штучками: трусами Билана, носками Киркорова, шнурками Сычева. Но, судя по богатству коллекции, наш покойничек брал «товар» напрямую. То есть без посредничества всяких там интернет-магазинов, короче говоря, покупал его у кого-то, кто имел возможность доступа к вещам Катерины Львовны. Это либо человек из ее близкого окружения (стилист, например, или личный массажист), либо работник студии (хоть помреж, хоть уборщица).
– У меня нет личного массажиста, – сказала Кэт, с трудом разлепив губы. На нее вдруг навалилась такая усталость, что трудно было даже говорить. – Как и стилиста… – Она умоляюще посмотрела на Быкова и едва слышно выдохнула: – Можно, я поеду домой?
Тот утвердительно кивнул. Кэт опустила ноги на пол (она сидела, поджав их под себя) и только тут вспомнила, что босая.
– Сейчас вам принесут тапочки, – сказал ей Серов. – Секунду обождите…
Едва он это произнес, как в холле появился спортивный молодой человек, судя по всему, охранник Серова, несший в руках пару уютных махровых тапок. Кэт обулась. Тапки оказались велики размера на четыре. Идти в них было неудобно, они сваливались с ног, поэтому Кэт семенила к двери, как гейша, что позволило Игорю не отстать от нее. На финише же он вообще ее обогнал, а все для того, чтобы открыть перед ней дверь. Едва Кэт справилась с удивлением (хорошо воспитанные мужчины среди «крутых» бизнесменов попадались так же редко, как порядочные женщины среди актрис) и вышла за порог, как с ее ноги слетела тапка. Перевернувшись, упала на ступеньку крыльца, и Кэт увидела на подошве логотип фирмы-производителя. Фирма называлась «Золушка», и это немного Катерину развеселило:
«Вот и я, как Золушка, – усмехнулась она про себя. – „Туфельку“ на крыльце потерла… Жаль, принца нет, который бы ее поднял…»
– Позволь, – услышала она приятный баритон. А когда обернулась, увидела, как Игорь с трудом наклоняется, подбирает тапочку и подносит к ее босой ступне. – Я тебе помогу…
Смущенно буркнув что-то благодарственное, Кэт сунула ногу в «туфельку». Смотреть на Серова ей по-прежнему было совестно, поэтому, обувшись, она торопливо запрыгала вниз. У крыльца их уже ждал лимузин. Когда Кэт преодолела последнюю ступеньку лестницы, водитель распахнул перед ней дверцу. Она забралась в салон. Игорь присоединился к ней через минуту. Он долго усаживался, и, приняв наконец удобную позу, потянулся к дверке бара, достал бутылку коллекционного виски и стаканы.
– Надо выпить, – сказал он Кэт. – Самую малость, чтобы успокоиться…
Кэт поморщилась (она не любила крепкие алкогольные напитки, предпочитая полусладкие вина и светлое пиво), но спорить не стала – взяла предложенный стакан и сделала глоток. Виски обжег горло, Кэт закашлялась.
– Извини, я забыл, – сказал Серов немного сконфуженно и, вытащив из холодильника банку колы, разбавил ею виски. – Так будет лучше…
Кэт отхлебнула коктейля и, убедившись, что так действительно лучше, стала пить его мелкими глотками. Серов же поглощал виски неразбавленным, смакуя его с видом знатока.
Минут десять они ехали молча. Кэт хотела заговорить первой, но не знала, что сказать. Когда молчание стало ее тяготить, она выпалила:
– Я верну вам халат и тапочки завтра же! Пришлю со своим ассистентом… – Тут Кэт вспомнила о жемчужном колье и, сняв его с шеи, протянула Серову со словами: – И это я не могу от вас принять…
– Мы опять перешли на «вы»? – спросил Серов с печальным смешком. – Что ж… Как пожелаете… – Он плеснул себе еще виски и, отхлебнув, сказал: – Можете не утруждаться, Катерина Львовна, и выбросить эти вещи в мусор.
– Называть меня по имени-отчеству – лишнее, – отчего-то обиделась Кэт. – И провожать было не обязательно! Я прекрасно бы одна доехала…
– Я понимаю, но хотелось объясниться… Перед тем, как распрощаться навсегда…
Услышав эту фразу, Кэт удивленно воззрилась на Серова. Он тоже посмотрел на нее, но без удивления, с грустью. И грусть эта, сквозившая во всех чертах его сурового лица, преображала его, делая мягче и… приятнее. Глядя на Серова сейчас, Кэт уже не могла назвать его уродливым. Да, его портил шрам, да асимметрия искажала черты, но было в этом лице что-то, что отвлекало и от того, и от другого. Что именно, Кэт поняла в следующий миг, когда встретилась с Серовым взглядом. «Глаза, – ахнула она мысленно. – Как я могла принять его глаза за два черных омута? Они же как южное небо в безлунную ночь: манящие, зовущие и такие яркие, будто расцвеченные всполохами фейерверка…»
– Я могу быть настойчивым, – медленно проговорил Серов, отвлекая Кэт от ее мыслей. – Но навязчивым – никогда. – Он достал визитку и сунул ее в карман Катиного халата со словами: – Если вам понадобится моя помощь или просто захотите поговорить, милости прошу, звоните в любое время, я же обещаю вас больше не тревожить…
Кэт после его слов долго молчала – прислушивалась к своим ощущениям. На сердце было неспокойно: маетно и… душно, что ли. Как будто вот-вот разразится гроза, воздух стал тяжелым и плотным, дышать было нечем, хотелось набрать полные легкие и облегченно выдохнуть…
– Вы правда меня любили? – спросила вдруг Кэт.
– Люблю, – поправил ее Игорь. – Правда, люблю.
– За что?
– За красоту.
Ответ Кэт разочаровал. Она не ожидала такой банальности. Любить за красоту, это же ужасно глупо! Особенно, если красота – результат трудов пластических хирургов. Все, чем так восхищаются поклонники Кэт: губы, нос, точеный подбородок – все это было «скроено» в одной из престижнейших московских клиник. И никто не догадывался об этом! Все считали ее красоту природной. Единственное, в натуральности чего сомневались многие, это грудь, но как раз ее Кэт не увеличивала. Роскошный бюст ей достался в наследство от матери – в их роду все женщины были, как выражалась бабка Клава, «титястыми». Но не особенно красивыми. Вот Кэт и пришлось внести в свою внешность некоторые коррективы. Начала она с пластики, а закончила полным изменением имиджа. Была приятной, но неброской блондинкой, стала ярко-рыжей сногсшибательной красавицей…
– Я не об этом, – проговорил Игорь и очертил в воздухе круг, как бы обводя ее лицо. – Не о внешней красоте, а о внутренней…
– То есть вы считаете, что знаете меня достаточно, чтобы судить…
– Я вас знаю… И все о вас!
Брови Кэт взметнулись вверх. Все о ней не знал никто из посторонних. Она тщательно скрывала свое прошлое (часть его – точно). Так тщательно, что сменила фамилию и сделала пластику, лишь бы правда о некоторых моментах ее жизни не выплыла наружу. В официальной биографии Кэт было сказано, что она, отучившись в училище драмы города N-ска и сыграв много заметных ролей в театре, поехала покорять столицу. Поскольку та покорилась не сразу, а сдаваться Катерина Сокова не желала, то ей пришлось, чтобы выжить в не верящей слезам Москве, поработать и продавцом пирожков, и официанткой, и даже посудомойкой. В итоге Кэт дождалась своего шанса. В кафе, где она работала, стало плохо одному из посетителей, девушка, пробовавшаяся когда-то на роль доктора, смогла оказать ему первую помощь, что спасло ему жизнь. Спасенный оказался известным режиссером. Он пригласил Кэт в свой новый фильм, после которого ее заметили и стали звать в другие проекты.
В общем, история восхождения Катерины Соковой к славе почти ничем не отличалась от многих подобных историй. Каждая вторая звезда Голливуда имела примерно такую же биографию, да только правды в ней было ровно на треть. В Катином же случае вранье составляло большую половину ее жизнеописания! Хотя официанткой она действительно работала, как и посудомойкой, да только в кино попала совсем другим способом…
– Вы заблуждаетесь на этот счет, – не сдержалась Кэт. – Ничего вы обо мне не знаете…
– Это вы заблуждаетесь, – мягко возразил Игорь. – Я знаю все… – Он пристально на нее посмотрел (кожу Кэт по-прежнему покалывало от его взгляда, но теперь не так, как при ожоге, а будто после массажа) и добавил: – Но это ничего не меняет.
Кэт медленно повернула голову и посмотрела в глаза Серова. По их выражению она поняла, что Игорь не обманывает. Он действительно знает все. Знает и не осуждает ее. И это удивительно, потому что сама она не могла вспоминать свое прошлое без брезгливого содрогания. Не все, конечно, – только часть его, но она, эта часть, всплывала в памяти чаще других эпизодов былого, счастливых и радостных. Таких, например, как первый выход на сцену театра драмы или получение премии «Открытие года» на фестивале искусств. Все это происходило давным-давно и не в Москве, а в N-ске, городе, где она родилась, выросла и стала актрисой…
Глава 4
В том, что Катюша, когда вырастет, станет актрисой, не сомневался никто: ни она сама, ни родители, ни их друзья, ни педагоги. Уж очень яркий был у девочки талант! Выявился он, когда Кате было четыре. Мама повела ее в театр на детский спектакль. Постановка оказалась не очень удачной: актеры играли безобразно, но особенно плохо – женщина, исполнявшая главную роль. Она была уже немолода, полновата, и чтобы хоть как-то походить на юную принцессу, прима кривлялась и жеманилась, из-за чего выглядела ужасно глупо. Родителям, приведшим своих чад на спектакль, было за нее даже неловко, но ребятишки смотрела постановку с увлечением, не замечая фальши. Одна Катерина взирала на «принцессу» с брезгливым удивлением, а в середине спектакля стала исполнять роль за нее. Она шепотом проговаривала все реплики, играла лицом и принимала нужные позы. И так у нее здорово получалось, что сидящие рядом взрослые не могли отвести от девочки взглядов. Забыв о том, что творится на сцене, они следили за игрой маленькой артистки и восхищенно качали головами.
Когда спектакль закончился, к Катиной маме подошла интеллигентного вида женщина (ее звали Тамарой Ивановной Вольской), сказала, что поражена талантом ее дочери и хочет видеть девочку в студии детского театрального творчества, где преподает. На следующий день Кэт уже была там. Детей младше шести в студию не принимали, поэтому девочке просто разрешили присутствовать на занятиях и репетициях. Однако по прошествии месяца Тамара Ивановна, наплевав на правила, ввела девочку в основную труппу – Кэт оказалась самой талантливой среди ребят, и оставлять ребенка-самородка без ролей лишь потому, что она мала, руководительнице казалось неправильным.
В четыре с половиной года Кэт сыграла свою первую роль. Маленькую, но заметную. В шесть ей досталась уже главная – роль Герды. В десять Катерина играла во взрослых спектаклях драматического театра. В тринадцать получила премию «Открытие года» на региональном фестивале искусств. В шестнадцать без экзаменов была принята в театральное училище. В двадцать закончила его с красным дипломом и тут же была зачислена в труппу N-ского театра драмы. А в двадцать один Кэт стала его примой!
Она легко шла по жизни, походя завоевывая всех без исключения: режиссеров, критиков, коллег, зрителей, мужчин. Она играла в театре почти все заглавные партии, мелькала на региональном телевидении, имела двух любовников, один из которых снимал для нее шикарную квартиру, а второй дарил свое великолепное тело стриптизера и душу милого провинциального мальчика, мечтающего об искренней любви.
Итак, у нее было все. Или почти все…
Любви не было! Страстной, с большой буквы Любви, настоящей, всеобъемлющей, безумной! То есть влечение, восхищение, симпатию, – все это Кэт испытывала. Влечение к стриптизеру, уважение к бизнесмену, и симпатию к ним обоим. Но ни того, ни другого она не любила и чуточку от этого страдала. Ей казалось, что актриса обязательно должна познать это чувство, ведь ей так часто приходится его играть. Тем более в тот момент Кэт репетировала «Леди Макбет Мценского уезда» и роль ей никак не давалась: она не понимала свою героиню, не сопереживала ей, и никак не могла найти ей оправдание, что очень мешало Кэт создавать образ. И так как актерская работа для нее была всегда важнее остального, она стала страстно мечтать о любви. Кэт молила бога, чтоб он послал любовь, когда без нее проходил еще один день, негодовала, считая себя обделенной, высказывала Всевышнему свое недовольство… И вытребовала-таки! Любовь, та самая, с большой буквы, накрыла Кэт, как штормовой вал, и унесла в такие бездны страсти, что было не выкарабкаться. Когда это случилось, Кэт, наивная, восприняла ее как подарок небес, выстраданный и вымоленный. Но любовь эта оказалась – карой!
Кару звали Ярославом. Славой. На Ярика, Рослика, Славика он просто не откликался. Он пришел в театр сразу после училища, но ему было уже около двадцать пяти. В общем, старше Кэт, но похож на дитя. Капризный, непостоянный, увлекающийся, наивный, непредсказуемый: готовый горько плакать над мертвой птичкой и способный с исступленной жестокостью бить хлесткими словами по больному. Красив Слава был тоже как-то по-детски! Чистое лицо с нежным румянцем, огромные лучистые глаза, влажный полногубый рот, буйство пепельных кудрей, спадающих на безмятежный лоб. Тело не мужчины – подростка: без всякого намека на мышцы и волосяной покров. Принадлежи оно другому мужчине, Кэт посчитала бы его непривлекательным, но Ярослав, с его лицом эльфа, мог быть только таким: тонким, гладким, золотисто-бледным… И, что уже к фигуре не относится, безумно талантливым!
То, что это действительно так, Кэт поняла сразу, как только увидела его впервые. Стоило ей взглянуть в его глаза, в которых бушевали, не мешая друг другу, сразу две противоборствующие стихии (сероватая зелень океана, и желтые отблески огня), как она почувствовала – перед ней гений. Так же думал и сам Ярослав, поэтому ее явное восхищение воспринял как должное, а от Катиного предложения помочь ему с его первой маленькой ролью пренебрежительно отказался. Как будто знал, что играть он будет не второго крестьянина в третьем ряду, а главного героя, и играть так, что после премьеры в него влюбятся все бабы, присутствующие в театре – что в зале, что на сцене, что за кулисами… Включая Кэт.
Роман их начался на третий день после премьеры. Начался так обыденно, что Кэт должна была бы призадуматься, не дурной ли это знак, но тогда, оглушенная любовью до состояния, близкого к дебилизму, она восприняла просьбу Славы пустить его к себе переночевать как бесценный дар богов.
Он переночевал у Кэт один раз, затем второй, третий. На четвертый день он переехал к ней со всеми своими вещами: стареньким чемоданом с трусами, носками, штанами и тремя потрепанными книгами Шекспира. Естественно, после этого Кэт пришлось распрощаться с обоими любовниками, но ее это не огорчило, несмотря на то, что теперь за аренду квартиры она должна была платить из собственного кармана (на карман Ярослава рассчитывать не приходилось – там водилась одна мелочь). Расстраивало Кэт другое – Славино к ней равнодушие. То есть он симпатизировал ей, ему нравилась с ней спать, беседовать, ходить в кино (кино уже тогда являлось его страстью), ему было удобно с Кэт и интересно, но он ее не любил. Это позже Кэт поняла, что он просто не имел такой способности – любить кого-то, кроме себя, а тогда она ждала если не полноценного ответа на свои чувства, то хотя бы их отголоска, однако желаемого так и не получала. В остальном же все было прекрасно. Они ладили, а если и ругались, то только из-за работы, которую обсуждали денно и нощно.
С Ярославом Кэт прожила три месяца. Вполне счастливых месяца. Им даже денег хватало, несмотря на то, что жили они лишь на две зарплаты. Слава, как все гении, к материальным благам был абсолютно равнодушен, а Кэт была настолько неравнодушна к нему, что одного его присутствия рядом ей для счастья оказалось достаточно.
Ярослав не изменял Кэт, хотя она жутко этого боялась. Зная, как увлечены им многие дамы из их труппы, и предполагая, насколько красавцы легкомысленны, она все ждала, когда до нее дойдет весть о его неверности, но Слава так погрузился в свое актерское ремесло, что ничего другого не жаждал. Он и с Кэт спал лишь раз в неделю, когда она буквально насильно затаскивала его в кровать, а в остальное время репетировал-репетировал…
Все в их размеренной, почти семейной жизни изменилось в канун Женского дня. Было седьмое число. Кэт находилась дома, прибиралась и все гадала, додумается ли Слава купить ей подарок. Ей очень хотелось надеяться, что да. Сама Кэт подарила ему на двадцать третье февраля (к ее глубочайшему удивлению, Ярослав два года служил в артиллерийских войсках) домашний кинотеатр, от него же ждала хотя бы коробки конфет, поскольку ей было важнее внимание, чем сам презент, но от духов, например, она тоже бы не отказалась…
Дурочка! Тогда Кэт еще не знала, какой подарок ее ждет!
Слава пришел домой около полуночи. Пьяный. Но не от вина, а от счастья. Обняв Кэт на пороге, он сказал: «Я уезжаю!» и поспешил в комнату за своим чемоданом. Она бросилась за ним, выспрашивая, что он имеет в виду. Ярослав разъяснил. Оказалось, его приметила ассистентка какого-то известного российского режиссера и пригласила в Москву для работы в сериале. Она пообещала ему главную роль и перспективу съемок в полноэкранной версии. И Слава, с детства бредивший кино, тут же дал согласие на переезд, хотя на завтра у него был запланирован спектакль. Кэт пыталась его вразумить, говоря, что без проб его не возьмут, но коль он надумал пытать счастья, то ехать надо не завтра, а в выходной, однако он не хотел ничего слушать. Ярослав был уверен в успехе и ни на йоту не сомневался в том, что встреча с ассистенткой – тот самый счастливый случай, который в корне изменит его жизнь: оказалось, мысль стать ведущим актером N-ского театра драмы никогда не являлась пределом его мечтаний – Ярослав грезил о мировой кинокарьере.
В Москву он выехал первым же поездом. Он звал и Кэт, но она осталась, надеясь, что он скоро вернется. Кэт ошиблась – он не вернулся, хотя главной роли ему не дали. Лишь второстепенную. Друг старшего брата главной героини – вот кого играл гениальный Ярослав. Но он не унывал. Он верил в себя настолько, что сжег за собой все мосты: бросил Кэт, со скандалом покинул театр, наплевал на друзей, послал подальше поклонниц…
Он ушел в другую жизнь, захватив из прошлой лишь старый чемодан и три томика Шекспира!
Сказать, что Кэт горевала, все равно, что назвать, к примеру, умирающего от рака или СПИДа человека – нездоровым. Катерина в те дни была не столько нездоровой, сколько умирающей. У нее болело все, да так, что анальгетики не помогали. Она не могла есть, не могла спать. Дышать и то не могла – приступы удушья мучили ее регулярно, но проходили, стоило ей только подумать о смерти, как о спасении. От истощения, как нервного, так и физического, у Кэт начались проблемы с памятью. Она забывала элементарные вещи (где что лежит, на чем нужно добираться до работы, как-то она вообще пришла в театр без юбки), не говоря уже о текстах ролей – Катя стала запинаться во время спектаклей, приводя в ужас публику и режиссера. Но больший ужас они испытали, когда Кэт посредине второго действия хлопнулась на пол и забилась в судорогах. Естественно, спектакль прервали, а Кэт на «Скорой» увезли в больницу, где она провалялась неделю без всякого улучшения самочувствия.
Неизвестно, до чего бы она в итоге себя довела, если бы не Катин коллега Санька Замятин. Видя, что с ней творится, он позвонил Славе в Москву и все ему рассказал. Тот, надо отдать ему должное, судьбой Кэт озаботился и позвонил ей на сотовый, чтобы спросить о самочувствии. Впервые за месяц, прошедший с момента его отбытия, она услышала его голос! И услышав, ощутила такой восторг, что даже ее непреходящая боль отступила, а в животе непривычно заурчало – это к Кэт вернулось забытое чувство голода.
Кэт болтала со своим возлюбленным до тех пор, пока не кончились деньги на ее телефоне. Вернее, говорил Слава, а Катерина слушала. На следующий день он снова позвонил, и она опять ему внимала. Мысль о том, что любимому просто хочется с кем-то поделиться своими грандиозными планами, ее не посещала – Катерина воспринимала его звонки как доказательство любви, и млела от счастья, выздоравливая не по дням, а по часам.
Через пять дней Кэт выписали. В театре по этому поводу устроили вечеринку с шампанским. В разгар ее ожил Катин сотовый – это звонил Слава. Она тихо удалилась в уборную, чтобы громкие голоса и пробковая канонада не мешали им говорить. Вот именно там, в плохо убранной кабинке туалета, она от всего и отказалась! Кто-то пускает свою жизнь под откос, а Кэт спустила ее в унитаз…
Едва Слава сообщил ей, что его берут на главную роль в каком-то экспериментальном фильме, и он едет на съемки в Казахстан, Кэт решила – поеду с ним. Куда угодно: хоть в Казахстан, хоть в Антарктиду, хоть на Луну, хоть в преисподнюю. И не важно, чего ей это будет стоить! Репутации, карьеры, будущего! Зачем ей будущее без него?
– Я с тобой! – выкрикнула Кэт исступленно, боясь одного, что ей откажут. Но Слава милостиво молвил:
– Давай. – И даже вроде обрадовался. Более того – пообещал выпросить у режиссера роль для Кэт. Только одного требовал, чтобы она приехала не позднее послезавтра. Иначе уедут без нее.
– Послезавтра буду, – не колеблясь, ответила она и побежала к главному режиссеру отпрашиваться в отпуск.
Естественно, отпуска Кэт никто не дал. Ни очередного, ни административного. Отпустить в разгар сезона актрису, играющую главную роль в удачнейшей премьере, звезду, на которую ходят, было бы несусветной глупостью, а главреж N-ского театра драмы глупцом не был. Тогда Кэт накарябала заявление об уходе и швырнула ему на стол. Тот аккуратно его сложил и спокойно заметил, что не подписать его он не имеет права, но Катерина не имеет другого права – уволиться, не отработав двух недель. Таков закон. «Плевала я на закон!» – заорала Кэт и убежала из театра.
На следующий день она просто не вышла на работу, а потом и вовсе уехала в Москву. Из «драмы» ее позже уволили за прогулы, но Кэт это совсем не тронуло – когда она узнала об этом, ничто не могло омрачить ее настроения, ведь с ней рядом находился ее Слава, а для счастья ей этого было вполне достаточно.
* * *
В Казахстане они пробыли месяц. Слава, действительно, выхлопотал для Кэт роль, но, прочитав сценарий и найдя его бредом обкуренного дегенерата, она от работы отказалась, а в экспедиции занималась тем, что создавала для своего гения комфортные условия быта. Это было очень сложно, поскольку жили артисты посреди степи, ночуя в палатках, еду готовя на костре, испражняясь в специально вырытые ямы, моясь в тазиках – но она справлялась. Это было по достоинству оценено Славой, и Кэт, наконец, услышала то, о чем мечтала все время их с Ярославом знакомства – предложение руки и сердца. Прозвучало оно так: «Давай, что ли, поженимся». И никаких тебе ужинов при свечах, романтических сю-сю признаний, коленопреклонных поз, колечек в бархатных коробочках. Просто и без затей – давай поженимся… Что ли!
Но Кэт была согласна и на «что ли». Особенно после того, как Слава обрисовал ей перспективу их будущего. По его прогнозам, уже через год он должен стать звездой, потому что его блестящую работу в этом фильме невозможно не оценить, и он сможет купить квартиру, машину, дачу, а в недалеком будущем и собственную киностудию. Пока же он может поработать в сериале, тем более есть надежда на то, что его героя из второстепенных персонажей выведут на первый план, ведь не могут же держать человека с таким талантищем, как у него, в тени других, менее одаренных, актеров.
Когда они вернулись в Москву, оказалось, что Слава ошибся в главном – талант для съемок в «мыле» не обязателен, гораздо важнее умение работать в команде и слушаться режиссера. А так как ни тем, ни другим Ярослав не отличался, его героя быстренько заразили смертельной болезнью, и уже в конце первого сезона друг брата главной героини благополучно скончался от невесть где подхваченной сибирской язвы. Слава остался без работы и без средств – за роль в экспериментальной картине ему заплатили не реальными деньгами, а гипотетическими процентами с кассовых сборов (Кэт искренне недоумевала, как можно было на них рассчитывать!). Хорошо хоть за квартиру было заплачено на полгода вперед, и у Кати сохранились кое-какие сбережения, иначе им пришлось бы очень туго. А так они справлялись. Ярослав мотался по кастингам, обивал пороги актерских агентств, тусовался в «Останкино», куда ему сделали пропуск, иногда мелькая на экране в качестве зрителя в студии. Короче, был на виду. Но его никуда не приглашали!
Ярослав считал, что из-за боязни, что он затмит своей игрой признанных звезд. Его агентша, худая, прокуренная грубиянка по имени Эльза, списывала все на «неформатную» внешность своего подопечного. Кэт же пребывала в уверенности, что все гораздо проще, и режиссеры не зовут Ярослава из-за его дурного нрава и излишней актерской самоуверенности, о которых, благодаря сарафанному радио, стало давно известно в узких режиссерско-продюсерских кругах.
У Кэт дела обстояли лучше. Дважды все та же Эльза находила ей работу по озвучке и трижды устраивала в рекламную массовку. В отличие от Ярослава, брезговавшего такой нетворческой работенкой, Кэт на нее с радостью шла, лишь бы заработать, чтобы не умереть с голоду. А главное – не уморить своего гения.
Когда же со времени ее переезда в столицу прошло три месяца, Кэт выпал крупный шанс – роль в телефильме. Не главная, что естественно, но очень интересная. Да и заплатить обещали хорошо. Когда Кэт, обрадованная этим предложением, примчалась домой и сообщила новость Славе, он почему-то восторга ее не разделил. Выслушав Катин счастливый лепет, он сухо заметил, что очень за нее рад, но ему жаль, что теперь им придется расстаться. «Как? Почему?» – возопила Кэт в ужасе. «Я не смогу жить с женщиной, отказавшейся от меня ради карьеры», – скорбно ответил он. Услышав эти несправедливые слова, Кэт вместо того, чтобы послать обнаглевшего жениха подальше, начала слезливо умолять его так не говорить:
