Ольга Володарская
Тревожное эхо пустыни
Приведя дом в порядок, Иван наконец занялся тем, что любил: плотничеством, но не бытовым, а творческим. Резал из дерева садовую мебель, фигурки разные, мог изготовить наличники в старорусском стиле, крышу на беседку в восточном, быка для аттракциона в ковбойском. Сейчас Абдула ваял зайчика-попрыгайчика для детского сада. Брал по минимуму, потому что это для деток. Хомяк был этим недоволен. Говорил, что так он сделает лучше не им, а мелкому чиновнику или заведующему садиком, который положит в карман больше обычного.
– Это будет на их совести, – отвечал ему Иван.
– Нет ее у них, понимаешь?
– А у меня есть…
– Дураки мы с тобой, Абдула. Что ты, что я. Мог бы столько денег наворовать, когда в штабе служил. А мне совесть не позволяла. И что в итоге?
– Спишь спокойно.
– Если бы! Помню каждого солдата, которого доставил в цинковом гробу на родину. Они являются ко мне, поэтому кричу… – Это было правдой. Хомяк просыпался от кошмаров, Абдула вслед за ним, и они перестукивались через стену, успокаивая друг друга. Оба знали азбуку Морзе.
Этой ночью Хомяк спал особенно тревожно. И весь день капризничал. А вообще они дружно жили.
– Абдула! – снова послышался крик товарища.
– Что?
– Я поставил говядину разогреваться, салат нарезал. Поедим?
– С удовольствием. Только сполоснусь.
С весны по осень они мылись в летнем душе. Это было удобно. Бочка, нагревающаяся от солнца, вода, уходящая в огород, шторка, а не стены, между которыми нужно втискивать кресло. А шланг отсоедини – вот тебе и кран для омовений перед молитвой. Абдула совершал намаз, как и положено, пять раз в день.
Приняв прохладный душ, Иван, покряхтывая, поковылял к дому. Нога болела уже нестерпимо, придется делать укол. Боясь впасть в зависимость от обезболивающих, он тянул с инъекциями до последнего. Бывало, принимал обычные таблетки. Но они больше как плацебо действовали.
Вколов ампулу диклофенака, Иван-Абдула полежал на кушетке пару минут. Боль сразу не ушла, но притупилась. Когда это произошло, он услышал голос. Хомяк с кем-то разговаривал, находясь у себя в кухне. Абдула сразу поднялся на ноги. Взял костыль, которым все чаще стал пользоваться, и направился к выходу из собственной половины дома.
Когда он зашел на территорию друга, то увидел молодого мужчину с густыми белокурыми волосами. Челка закрывала брови, ресницы тоже были светлыми. Но глаза не выглядели поросячьими. Серо-зеленые, очень выразительные и умные. Ими он посмотрел на Ивана, затем улыбнулся.
– Здравствуйте, а я по вашу душу, товарищи афганцы, меня зовут Дмитрий Правдин, я журналист, – сказал он и протянул руку, чтобы обменяться рукопожатиями.
Глава 4
Город Димона не восхитил. Да, Сочи стал краше, что неудивительно, столько денег в него вбухали, когда готовили к Олимпиаде, но особого лоска не появилось, а от былого уюта почти не осталось следов. В детстве он ездил сюда с родителями. Они отдыхали только в частном секторе, порой в плохо приспособленных для комфортной жизни времянках, но в этом была своя прелесть. Димке нравилось бегать по саду в уборную, подбирая с тропинки опавшую алычу и абрикосы. Нравилось греть чай в банке, сунув в нее кипятильник. Нравилось даже то, что продукты, хранимые под тазом на веранде, воровали то ли кошки, то ли крысы. Они просыпались ночью от грохота, выбегали и хохотали, видя зверьков, что несутся с добычей прочь. Больше они, конечно, маленького Димона веселили, маме наверняка было жаль продуктов. Но где их еще хранить, если холодильник один на всех отдыхающих и места в нем хватает только для скоропортящегося?
Когда мальчику исполнилось восемь, они семьей переехали в Португалию. Отец-архитектор был нанят крупной фирмой, строящей мосты. Жили они в Лиссабоне. И жили хорошо. Глава семьи достойно зарабатывал. Фирма снимала им дом. Мама занималась хозяйством и три раза в неделю преподавала в посольской школе изобразительное искусство (с отцом они познакомились в универе). Димон учился. Он быстро освоил португальский. А еще английский и африкаанс. В столице Португалии было много эмигрантов с Черного континента. Местные держались от них подальше, а любопытный русский мальчишка вечно крутился рядом. Он подружился со своими ровесниками. Они вместе гоняли в футбол. Димон знал, что отцы некоторых парней торгуют наркотиками или продают контрабандные товары, и догадывался, что тем же займутся их сыновья. Но его это не пугало. Более того, привлекало. Дружить с прилизанными посольскими детками он не хотел. Был у него лишь один белый приятель, но и тот из неблагополучной португальской семьи. Его мама уборщицей работала, в том числе у них, а батя отбывал срок за разбой.
– Нашего сына тянет к отбросам общества, – сокрушался отец Димона. – У моих коллег из фирмы есть дети, почему наш мальчик не дружит с кем-то из них? Я столько раз его знакомил с ними на семейных праздниках…
– Чем тебе не нравится Хосе? – так звали сына уборщицы.
– Он еще более или менее. Только курит в девять лет, а так парень вроде нормальный. Но эта его черно…
– Бровая? – заканчивала за него слово мама, ее коробил расизм супруга. Пусть не воинствующий – бытовой.
– Да, брови у этой компании тоже черные. Но я не пойму, почему Димка с ней якшается?
– Играет в футбол, учит новый язык…
– И попадает под дурное влияние.
– Ты не доверяешь собственному сыну?
– Он ребенок. Его можно научить чему угодно сейчас, в том числе плохому.
– Нет, наш сын правильно воспитан. Он умен. Добр. Рассудителен. И он открыт. Димка – дитя будущего. Он истинный космополит. Свободный от местечковых влияний, предрассудков, амбиций человек.
– Не много ли ты возложила надежд на десятилетнего?
– Он личность!
Подслушавший этот разговор Димон не все понял, но сделал главный вывод – мама на его стороне.
Кто бы мог подумать, что именно она забудет о том, что он космополит, личность, человек будущего, когда сын приведет в дом свою любимую девушку Латифу. Черную как ночь. Сестру лучшего друга Манди, мелкого дилера, и дочь депортированного в Африку преступника.
– Она тебе не пара! – заявила мама и вытолкала Латифу за дверь.
Димон последовал за подругой. В пятнадцать он сбежал из дома. Невеста была старше его всего на пару лет, но значительно опытнее. Она показала ему, что такое настоящая страсть. Димка попал к ней в рабство. Сексуальное! Но смог из него вырваться. И помог ему в этом Манди.
– Брат, беги от нее, – сказал он ему.
– Нет. Мы любим друг друга.
– Она тебя нет. Я не знал этого. Иначе сказал бы раньше.
– Ты ошибаешься.
– Она не забыла своего бывшего. Он был в банде с отцом. Сейчас сидит. А ты просто игрушка для Латифы. Очередной белый лох, с которого можно что-то поиметь.
– Что ты несешь?
– Я нашел у нее куклу, похожую на тебя. Латифа совершает обряды, чтобы привязать тебя к себе. Не успеешь оглянуться, как обнесешь собственный дом, а потом станешь своей белой мордашкой отвлекать туристов, чтоб такие, как я, тырили у них кошельки.
– Не верю.
Манди достал из бокового кармана своих широченных джинсов куклу. Она на самом деле была похожа на Димона: белые кудри, серые глаза, пятно на скуле – он родился с таким, в форме клубнички. С фигуркой явно производили какие-то манипуляции. Она была прожжена в некоторых местах и запачкана чем-то. Не кровью ли? Менструальной? Для приворота, как он слышал, это самое сильное средство.
– И что мне с этим делать?
– Сходи к Большому Папе. Он скажет.
Димка знал, о ком речь. Седой татуированный старик с белыми глазами был уважаем всей африканской диаспорой. Он не выходил за пределы своего двора, но всегда был сыт и пьян. Все, чего бы не желал, ему приносили. Большой Папа любил качаться в гамаке, устремив незрячие глаза в небо. А еще вкусно есть, пить порто и курить крепкий табак. Наркотики он тоже употреблял, но редко и только растительного происхождения. Когда был моложе, обожал секс. По слухам, мог удовлетворить до пяти женщин в день. Но Димон застал его уже в период угасания, когда Большому Папе достаточно было раза в неделю.
Слепой старик встретил белого мальчика приветливо. Сказал, что слышал о нем. Ощупал куклу. Покачал головой.
– Что, ничего нельзя сделать? – испугался Димон.
– Я сокрушаюсь из-за того, что тобой хотели воспользоваться. Ты чистый, светлый. Нельзя так поступать с подобными.
– А с другими можно?
– Они ничего не меняют во вселенной. Это серая масса. – Старик начал поджигать свечи, стоящие на алтаре, где и черепа мертвых животных, и копченые ящерицы, и сушеные растения. – А ты – лучик света. И если погрязнешь во мраке, нарушишь баланс.
– В Вуду есть такие понятия?
– Откуда я знаю? Меня баптисты воспитывали. Но сила во мне есть. И я воспользуюсь ею, чтобы тебя освободить…
Большой Папа начал колдовать. Димон смотрел на него и не мог отделаться от ощущения, что стал участником спектакля. Не верил он в эти магические штучки. Но, что удивительно, после обряда его будто отпустило. Захотелось к родителям, а не под бочок Латифы.
Блудный сын вернулся домой. На радость маме с папой. И все же они его от греха отправили подальше. Сначала на Мадейру, в подготовительную школу. Потом в Мадрид. Там Димон отучился год в колледже. По отличной специальности, связанной с архитектурой и дизайном. Но понял, что это не его. Переехал в Барселону. Поступил на языковедческий. При его знаниях это было несложно. Димон даже получил стипендию. Это позволило родителям смириться с тем, что ребенок не желает их слушать, а идет своим путем. Он блестяще учился, работал переводчиком, особенно востребованы были его знания африкаанс. Но многие из чернокожих мигрантов говорили на французском, и Димка освоил и его. Потом арабский. Получив диплом, парень решил продолжить образование. Захотел стать журналистом. И, как ему казалось, этой профессии его могли научить только в России. Он вернулся на историческую родину, поступил в МГУ.
По окончании университета начал работать журналистом-международником. Знающего несколько языков Дмитрия Правдина рвали на части телекомпании, и он выбрал крупнейшую. Ездил в командировки, освещал важные события, брал интервью, снимал сюжеты для новостей и политических ток-шоу. Через два года в своей работе разочаровался. Приходилось на многое закрывать глаза, а зачастую искажать правду. Димон понял, что пора становиться независимым журналистом. Как раз кончился его контракт с телевизионным гигантом, и он не стал его продлевать, хотя ему сулили большую прибавку, а перешел на другой канал, либеральный. Но и там не прижился. Опять его работу контролировали. Передачи, видите ли, получались недостаточно злободневными, требовали подбавить жарку.
И плюнул Димон на всех начальников, решил работать на себя. Снимать то, что нравится. Соответствовать фамилии, рассказывать правду, но о том, что волнует именно его. Быть честным с самим собой, это самое важное. Дима завел свой ютуб-канал, вбухав все сбережения в оборудование, зарплату команде, рекламу. Первое время тяжко было. Думал Димон даже к отцу за финподдержкой обратиться, но выстрелил один документальный фильм о домашнем насилии со стороны женщин. До Правдина все говорили только о мужьях, колотящих и унижающих своих вторых половинок. Но Димон нашел мужиков, подвергающихся этому. Некоторых уговорил показать лица, другим их замазали. Были в фильме и отцы, над которыми издевались дочери. Сыновья, запуганные матерями. На Правдина ополчились феминистки, начали писать жалобы на него. А одна ненормальная баба в прокуратуру подала заявление. Все это только на пользу каналу пошло. Умножилось число подписчиков, просмотры перевалили за миллион.
Димон Правдин добился успеха как журналист. Пандемия еще свое дело сделала: на изоляции люди залипали в интернете или телеке. Тупо пялились в экран, хотя до этого думали, что посвятят свободное время саморазвитию. Как минимум станут больше читать, а то и выучат иностранные языки, займутся йогой, освоят вязание, нотную грамоту, программирование. Но обстановка ко всему этому не располагала. Всем хотелось отвлечься и развлечься.
Правдин делал контент. Реализовывался и отлично зарабатывал. Но! Не имел личной жизни. Секс на пару-тройку раз (а чаще на один) не в счет. Последние его серьезные отношения закончились несколько лет назад. Тогда он еще на государственный канал работал. Точнее, дорабатывал. Полтора года они продлились. Пока Димон по командировкам разъезжал, его ждали, встречали душевно. А когда он начал от них отлынивать, оказалось, что они с любимой не очень хорошо ладят. В бытовых вопросах не сходятся, предпочитают разный досуг, да и в сексе не подходят друг другу. Когда он редкий, то яркий. В разлуке оба накапливали энергию, и получался взрыв. Но стоило молодым людям оказаться в обычных отношениях, когда люди вместе проводят каждый день, спят, принимают пищу, ходят в гости, за покупками, как все изменилось. Будни Димы и его женщины оказались поистине суровыми. Он, привыкший жить в отелях, ждал, что бардак, который он развел, будет кем-то устранен. Она ждала, что ее будут развлекать не пару раз в месяц – чаще. А ему чаще не хотелось. Как ей заниматься сексом. Она говорила: лучше давай сходим вместе в спортзал. На прогулку, пробежку, посетим скалодром, картинг, аквапарк. А Димону, как большинству мужчин, приятнее было бы после тяжелой трудовой недели отоспаться, отлежаться, позаниматься сексом, поесть домашнего, посмотреть футбол.
– Я думала, ты особенный, – выдала девушка Димы перед расставанием. – А ты, оказывается, обычный, среднестатистический русский мужик.
Он спорить не стал. Собрал вещи и ушел (жили у нее). По бывшей недолго скучал. А спустя три месяца и думать перестал о ней. Вспоминал приятные моменты, связанные с ней, и только. Она же вздумала помириться. Должно быть, поняла, что обычный мужик – это не так уж плохо. Образованный, зарабатывающий, честный, непьющий… Но Димон назад не захотел. Впервые он вкусил свободы. До этого жил то с родителями, то с соседями по общагам, то с девушкой, а тут один. Можно валяться, носки разбрасывать, есть из кастрюли, ночевать на работе, вкалывать ночь напролет или играть в приставку, приводить друзей или девушку из тиндера… Заводить домашних питомцев! Димону всегда хотелось иметь кота. Но его дама сердца была категорически против. Говорила: ты вечно в разъездах, приедешь, приласкаешь, за ушком почешешь, а вся забота на мне. Правдин долго выбирал котейку на сайтах. Метался между сибирским и мейкуном, потому что хотел пушистого. А завел «дворянина». Подобрал на улице тощего блохастика с огромными ушами и больными глазами. Назвал Хорхе в честь одного из друзей детства. Тот тоже был тощ, черняв и лопоух. Отъевшись, подлечившись, питомец расцвел. Стал красавцем с лоснящейся шерстью. Хозяина Хорхе обожал, хотя чувства свои редко демонстрировал. А вот гостей в своем доме еле терпел. Особенно случайных бабенок. Они мешали крепкой мужской дружбе Димона и Хорхе, за это получали. Кот то прудил в их обувь, то драл ее, мог на сброшенный лифчик отрыгнуть. Но Ладу, директора Правдина, признал. Именно с ней тот оставлял животину, когда уезжал в командировки.
Сейчас Димон находился в Сочи. Отправился на разведку. В данное время он работал над фильмом о войне в Афганистане. Точнее, о предателях. О тех, кто перешел на сторону врага в Великую Отечественную, было сто раз говорено. Но при любом военном конфликте находятся те, кто выбирает сторону врага. По разным причинам. Димон решил разобраться в этом вопросе. Он начал встречаться с ветеранами-афганцами. Те рассказывали о сослуживцах, которые дезертировали и примыкали к талибам, но то были единицы. И меняли они сторону по религиозным убеждениям. Этот вопрос затрагивать Димон не хотел. Сам он был атеистом, но с уважением относился к верующим, какому бы богу они ни молились. Журналистское расследование зашло в тупик. Правдин уже хотел отказаться от идеи, как познакомился с дядькой Ибрагимом.
То был пожилой узбек. Держал ресторанчик национальной кухни, где готовили лучший в Москве плов. Димону это заведение показал один из афганцев, и ему так понравилась и еда, и атмосфера, что он стал туда захаживать. Если не обедал, то пил чай и курил кальян. Ибрагим сам подошел к нему знакомиться, разговорились. Оказалось, старик знал о войне в Афгане не понаслышке. Жил на пограничной территории, сталкивался и с советскими солдатами, и с талибами. Не кривя душой, рассказывал о том, что помогал едой и водой и тем и другим. Задавали вопросы, отвечал. Требовали спрятать кого-то, делал это. Боялся за семью, детей малых, вот и проявлял лояльность.
– Как-то ночью в дверь моего дома постучали. Не кулаком – прикладом. Я открыл. На пороге стояли двое: мужчина-талиб и русская женщина, но в традиционной одежде мусульманки.
– Как вы поняли, что она русская? – задал уточняющий вопрос Димон.
– Физиономия у нее была… Как у вас говорят? – Он пыхнул дымом. Разговор велся за кальяном. – Рязанская?
– Да, есть такое выражение, – хмыкнул тот.
– А еще разговаривала она на пушту, но ругалась по-русски. Материлась то есть. Мужчина ее Фатимой называл. Но она Анечка или Танечка. Я так понял, она была любовницей моджахеда. И дезертиркой. Служила в рядах Советской армии, но переметнулась.
– Медсестрой была или переводчиком?
– Не могу сказать точно, но думаю, снайпером. При ней была винтовка с оптикой. И держала Фатима ее уверенно.
– Что эти двое от вас хотели?
– Женщине нужен был ночлег, возможность отдохнуть, помыться и переодеться. Была осень 1988 года. Все понимали, что советские войска вот-вот выведут. Остаться в Афгане Фатима то ли не хотела, то ли не могла. Скорее последнее. Комитет госбезопасности тогда еще был практически всемогущ. И если бы чекисты нашли ее, то казнили бы как предателя. – Говорил Ибрагим по-русски отлично, его мама преподавала язык в школе, но с заметным акцентом. Как Димон на португальском и испанском. А вот африкаанс его звучал идеально. Правда, писать и читать на нем он не мог, в точности как его друзья детства, почти все они были неграмотными. – Фатима осталась в моем доме на сутки. Спала весь день. Видно, устала очень. Границу можно было безопасно перейти только по горам. Это тяжело.
– Любовник с ней был все это время?
– Нет, ушел. Договаривался, наверное, с проводниками. От нашего горного села до ближайшего городка пятьдесят километров по охраняемой военными дороге или двадцать козьими тропами. Те, кто их знал, очень хорошо на той войне заработали. И людей перевозили, и лекарства, и оружие.
– На чем?
– На мотоцикле с коляской.
Димон подумал, что сам дядька Ибрагим тоже внакладе не оставался. Если не как проводник или контрабандист, то как посредник, схронщик и просто нужный человек имел неплохой доход. Не всякий узбек из горного села может переехать с семьей в Москву, всех детей пристроить, а для души открыть в столице ресторан. Но эти мысли Димон оставил при себе и продолжил внимательно слушать.
– Отдохнув, Фатима помылась и переоделась в европейскую одежду: штаны, майку, рубаху свободную. На голову натянула панаму. У нее оказались соломенного цвета волосы, заплетенные в косу, дородное тело.
– Настоящая славянская красавица?
– Нет. Но не страшная. Обычная.
– Типичная?
– Да. Незапоминающаяся внешность.
– Никаких особых примет?
– Была одна – наколка на руке. Увидел ее, когда рукав рубашки задрался. Она быстро его одернула, пуговицу застегнула. Спрятала то есть особую свою примету.
– И что там было выбито?
– Строка из стихотворения великого афганского поэта Ахмед-хана Дури. Знаю это, потому что бывал в кишлаке, где тот жил и творил. Там музей был (а может, и есть). И эта цитата была выбита на могильном камне.
– Поэта?
– Его жены. Она умерла молодой. Девушку убили – в тех краях всегда было неспокойно. Амед-хан посвятил ей оду. После чего уехал из села в столицу, где и скончался. По неофициальной версии, от опиума. В учебниках же написано – от лихорадки. А останки его привезли в родной кишлак Карагыш. Так что его могила тоже там.
– Как звучала та строка?
Дядька Ибрагим нараспев продекламировал ее.
– Красиво, – отметил Димон. – Но непонятно.
– В переводе «Мы вместе собирались улететь за горизонт, но тебе перебили крылья, а мои опустились сами…»
– В оригинале звучит лучше. – Старик кивнул. – И что, ушла эта женщина?
– Да. Ее спутник, он был одноглазым, с повязкой, как у пирата, посадил Фатиму в люльку, после чего ушел.
– В благодарность оставили винтовку?
– Нет, это очень дорого. Она ее с собой забрала. Наверное, отдала проводнику после того, как благополучно переправилась. Мне патронами отсыпали, и я их продал потом.
– К чему ты мне, дядя Ибрагим, это рассказал? Не просто же так?
– И просто, и не просто. Я старый, люблю поболтать. Но и тебе помочь хочу. Если о ком и снимать документальный фильм, то это о Фатиме. – Он жестом подозвал кальянщика, тот поменял угли. От дыма у Димона уже голова кружилась, а старик чувствовал себя прекрасно. – Она вместе с грязными вещами, которые я выкинул, сбросила браслет золотой. Не заметила, у нее много их было. Я решил продать его. Зачем же добру пропадать? Показал знакомому ювелиру-афганцу. Тот напрягся. Спросил, где я его взял. Ответил: нашел. Где? В горах, говорю, недалеко от дома своего. А еще вещи женские. Ювелир сходил за братом, показал браслет ему. Тот в слезы. Оказалось, украшение его жене принадлежало. Она под обстрел попала, погибла. И с ее трупа все украшения пропали. Конкретно это изготовил ювелир в подарок на свадьбу невесте брата.
– И что было дальше? – Правдин искренне заинтересовался историей. Тогда он не думал, что может раскрутить ее, просто слушал деда Ибрагима как хорошего рассказчика, летописца, но не выдумщика. Он верил ему.
– Они рассказали мне о Фатиме по кличке Шайтан. Сначала она расстреливала русских солдат. Работала как снайпер и как палач. Потом начала убивать без разбора. Среди ее жертв были и мирные жители. Однажды она выстрелила в женщину, которую назвала предательницей.
– Афганку?
– Да. Та была очень красивой, на нее засматривались бойцы. А Фатиме, как я понял, кто-то из них нравился. Она убила ее, но, чтобы не казнили за самосуд, подкинула ей улики, указывающие на сговор с врагом.
– Какая продуманная баба, – пробормотал Димон. – Но встречаются и такие психопаты. Женщин среди них, правда, очень маленький процент.
– Она не была похожа на маньячку. Это не только мое мнение. В селе, где Фатима устроила бойню, ее знали. Никакого удовольствия от убийства она не получала. Но и угрызений совести не испытывала. Мы комаров травим да мух прихлопываем, а она так людей.
– Это как раз признак социопатии.
– Я в этих мудреных терминах не разбираюсь. – Старик отложил трубку кальяна. Накурился и наговорился. – Но ты все по полочкам разложишь, когда снимешь фильм о Фатиме-Шайтане. За ее голову давали очень много. Ее смерти хотели и моджахеды, и чекисты. А она улизнула.
– Может, нет? И ее нашли и казнили?
– Допускаю. Но мне почему-то кажется, что она до сих пор здравствует. Ведет обычную жизнь. Разводит собак или печет торты на заказ.
– Работает консьержем. – Димон припомнил женщину, что следила за порядком в его подъезде. У нее лицо такое хмурое, будто она порешила несколько сотен человек.
– Или на почте, – усмехнулся дядька Ибрагим. – Но даже если так, ты ее не найдешь. Зато сможешь снять интересный фильм-расследование.
– Да, очень хочется разобраться в этой истории. Но с чего начать?
– Не мне тебя учить.
– А я бы послушал совета.
– Ты со многими ветеранами успел познакомиться, так? – Димон кивнул. – Узнай у них, кто служил в части, что стояла в кишлаке Карагыш. Отправь запросы в военные архивы, должны рассмотреть. Но это время займет.
– Да, а мне надо быстро.
– Перегореть боишься?
– Что-то вроде этого. Дядька Ибрагим, а ты свой рассказ на камеру повторишь? – Тот покачал головой. – Лицо замажем, голос изменим.
– Нет, сынок. Меня не впутывай. Моя хата всегда с краю была, поэтому и выжил.
– Понял тебя.
– Но, если узнаешь что-то, уважь, расскажи.
Он пообещал и показать тоже.
Выйдя из ресторана, Димон набрал одного давнего приятеля. Вместе работали на Центральном телевидении. И ушли оттуда почти одновременно. Димон по своей воле, приятеля попросили. Уволить хотели, да побоялись. Он монтажером работал, а развлекался взломом баз, декодированием, созданием вирусных программ. Как-то встроил в репортаж двадцать пятый кадр с призывом к митингу. После этого и хотели погнать поганой метлой, но приятель намекнул начальству на то, что имеет компромат на всех, включая генерального, и сольет его в Сеть. Решили расстаться с монтажером мирно. Еще и премию квартальную выдали.
Сейчас приятель обитал на Кипре. Сидел на вилле, играл в «Доту». Зарабатывал этим большие деньги. Ради прикола иногда взламывал базы. Димон надеялся, что он сделает это и для него.
Приятель не отказал. И уже утром Правдин получил данные обо всех служащих части № 1122. В том числе переведенных в другую, погибших, пропавших без вести. Женщин среди них было немного. И все же полтора десятка. Имя одной Димон узнал, уж очень оно было красивое – Лаура. Об этой девушке он слышал от командира мотострелковой роты Петрухи. Девушка работала в штабе, и офицер был в нее влюблен. Платонически, поскольку на гражданке его ждала жена. По словам Петрухи, чувства не прошли и через тридцать пять лет, и он на каждый день рождения Лауры отправлял ей посылкой коробку любимых конфет «Красный мак». А в ответ получал открытку с благодарностью.
Жила Лаура в Подмосковье, и Правдин отправился к ней в гости. Решил лично поговорить, а не по телефону. Заодно воздухом подышать.
Женщина встретила его приветливо. Усадила на диван, налила чаю. Димон объяснил, зачем приехал. Лаура выслушала, после чего достала из серванта фотоальбом.
– Есть общий снимок, – сказала она. – На нем все мы, девчонки-служащие в части. Вот это я, – указала на самую красивую. У Петрухи губа была не дура. – Дина, Маша, Зульфия и Фима. Скорее всего, вам нужна последняя.
Димон сверился со списком. Была в нем Серафима Сивохина. Секретарь-машинистка.
– Она любила ходить в музей Ахмеда-хана Дури. Учила пушту, чтобы читать стихи в оригинале. Но никакой татуировки у нее не было. По крайней мере, на тот момент. – И указала на дату: «24 апреля 1984 г.». – Мы вместе всего четыре месяца прослужили. Мой годовой контракт истекал, я продлевать его не стала. Вернулась домой.
– С подругами поддерживали связь?
– У меня были натянутые отношения с остальными девушками.
– Завидовали вам, красавице, да?
– Они считали меня любимицей начальника части, – нейтрально ответила Лаура. Она еще и не гордячка! Просто прелесть, а не женщина. – Козни строили. Я поэтому не осталась в армии. В остальном служба мне нравилась. Но тогда и спокойно у нас было. Мы же штабные, нас перебрасывали. Карагыш был третьим местом дислокации. И самым милым. Потом начались обстрелы, нападения, даже бомбежки.
– Какой Фима вам запомнилась? – Он переводил взгляд с фото из архива на то, что лежало перед ним. Прав был дядька Ибрагим, лицо никакое. Если на документах все примерно одинаковые, то на любительских кадрах люди показывали свою индивидуальность. Кто улыбку, кто прищур, кто, если о девушках говорить, фирменную прическу, макияж. А Фима и на общем снимке безликая. Остальные позируют, одна руки за голову закинула, будто потягивается, другая цветочек кокетливо за ушко заправила, третья восточную танцовщицу изображает, Лаура держит веер из сложенной гармошкой газеты. И только Фима стоит истуканом. И без улыбки смотрит пустыми глазами в объектив.
– Она была скромной, спокойной, трудолюбивой.
– Черти в этом тихом омуте водились?
Лаура задумалась.
– Она подбросила в мои кеды кусок стекла.
– Зачем?
– У нас в части проводились «Веселые старты». Знаете, что это?
– Конечно. Это командные соревнования. Бег, прыжки, эстафета.
– А я думала, молодежь уже и не помнит… – Она перевернула страницу альбома. На фото, что предстало перед глазами Димона, была красавица Лаура с кубком, наполненным конфетками. – Это приз за конкурс капитанов. Ими всегда делали нас, девочек. В команде парни, а во главе представительница слабого пола. Я спортивная была, поэтому во всех конкурсах выигрывала. Зная, как я люблю конфеты «Красный мак», ребята наполняли ими кубок. Но Фима захотела подвинуть меня. Поэтому воспользовалась запрещенным приемом.
– Это точно была она? Может, остальные завистницы?
– Намедни она стакан разбила. Осколки собрала, но не все выкинула.
– Созналась?
– Нет. Но и оправдываться не стала. Просто сказала: «Это не я!»
– Фима сделала это, чтобы расположение девчонок заслужить?
– Она со всеми ладила. С одной, поварихой Диной, тесно дружила.
– Значит, вас на место поставить вздумала? Или лучше сказать, свергнуть?
– А может, просто захотела вкусных конфеток? Она любила сладенькое, а нас особо не баловали шоколадом. «Школьные» и «Батончики», кусковой сахар, вот и все лакомства. А тут «Красный мак». И бонусом – победа и дальнейшее расположение девочек. – Она заметила удивление на его лице и рассмеялась. – Чему вы поражаетесь? В женских коллективах и не то бывает. В обычных НИИ, паспортных столах, сберкассах сотрудницы такие диверсии устраивают, что стекляшка в обуви – это детская шалость.
– Еще вопрос. Фима хорошо стреляла?
– Неплохо. Как и мы все. Нас учили этому. Даже машинистки и поварихи на войне должны уметь управляться с оружием. – Лаура развернула конфету «Красный мак». Правдин привез подарочный пакет, чтоб не с пустыми руками. – Не те стали, – констатировала она, откусив. – Я вам нисколько не помогла, да?
– Напротив. Теперь я знаю, кого искать.
– Почему вы ею заинтересовались?
– Есть вероятность того, что эта круглолицая деревенская девчушка превратилась в безжалостную убийцу Фатиму. – Правдин попросил разрешения отсканировать на телефон групповой снимок из альбома. – Но я смотрю на нее и удивляюсь, как эта пышка могла воевать наравне с мужчинами? И выжить, когда здоровенные горцы гибли пачками?
– Фима была спортивной и очень выносливой. Она могла меня одолеть в капитанском конкурсе и без запрещенных приемов, но решила не рисковать.
На этом они беседу закончили. Димон отправился на ЖД станцию.
Приехал он в поселок на электричке, на ней же намеревался возвращаться в город. В Москве он не имел машины. Передвигался на метро, ночами брал такси. При необходимости арендовал авто. Друзья-приятели подтрунивали над ним. А некоторые поражались. Сосед, с которым Димон смотрел футбол под пивко, узнав, что тот собирается за город на электричке, ужаснулся:
