Оллард Бибер
Привидения в доме на Дорнкрацштрассе
Возможные совпадения имен и названий в этом романе с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.
Прошлое не возвращается – оно просто следует за нами в будущее, чтобы, притаившись там, однажды снова заключить нас в свои цепкие объятия.
1
– Господин Вундерлих1), господин Вундерлих, – неуверенно позвал чей-то голос и повис в полуденном зное.
Макс не сразу сообразил, что зовут его, но оглянулся и сразу понял, что голос мог доноситься только из газетного киоска. Возле киоска не было ни души, но из окошка торчала вихрастая голова Хуго, молодого киоскера, у которого Макс часто покупал газеты. Вот и сейчас, пожалуй, Хуго хочет предложить сыщику непроданные номера "Бильда". Хуго неплохо знал Макса и помнил, что тот часто интересуется криминальными новостями, которых в газете было предостаточно. Сыщик лениво подошел к киоску.
– Привет, Хуго. Ты еще не расплавился в своем аквариуме?
– Если бы так, господин Вундерлих, если бы это был аквариум! А то ведь ни капли живительной влаги кроме пота, обильно струящегося по моему телу. Да вот кола, которую непрерывно вливаю в глотку.
– А вот это напрасно. Кола тебя не спасет, налегал бы лучше на минералку. Ничего-то вы, молодые, не понимаете.
Хуго не стал спорить, лишь кисло улыбнулся:
– Вы, как моя мать, та тоже вечно бурчит на эту тему.
Макс оставил бесполезные нравоучения и спросил:
– Ну что, хочешь предложить свою макулатуру?
– Это как посмотреть: для кого-то это макулатура, а для вас источник информации. Уж я-то знаю, как вы порой лихорадочно листаете старые номера и, согласитесь, частенько не без пользы.
Пришлось кивнуть головой, и обрадованный Хуго полез под прилавок и очень скоро выложил перед Максом увесистую стопку номеров "Бильда". Обычно он не брал с сыщика денег, но Макс всегда давал парню пару евро. Вот и сейчас он, порывшись в кармане джинсов, извлек монету в два евро и сунул в руку Хуго. Тот, как всегда, запротестовал, потом сказал:
– Ладно уж, скоро пойду обедать и выпью кофе за ваше здоровье.
Макс встрепенулся:
– Минералку, приятель, минералку. Какой кофе в такую жарищу! Я вот тоже с Цайля2) иду – ничего существенного в горло так и не влезло. Какой-то бутерброд едва осилил и запил все это минералкой. Сейчас приду в офис, включу вентилятор и ничего не буду делать.
– Завидую, – сказал Хуго и добавил. – А мне в моей стекляшке от солнца некуда деться.
Последние слова киоскера Макс уже не слышал. Держа под мышкой скруток из старых газет, он двинулся в свой офис на Шиллерштрассе. До офиса было рукой подать, но палящее солнце делало свое дело, и он едва преодолел расстояние за четверть часа. Шиллерштрассе, обычно шумная в этот час, была безлюдной. Редкие прохожие жались к стенам домов, прячась в тени козырьков магазинов и палаток. Макс задержался на углу и купил пару бутылок минералки. Пока продавец исполнял заказ, бросил взгляд в сторону массивной двери здания, в которую через пару минут он войдет, чтобы попасть в офис. Возле двери крутился старик, читавший надписи на бирках возле кнопок звонка. На носу старика смешно сидели очки, он то отступал от двери на шаг, вертел головой, то снова приближался к кнопкам. Макс подумал, что было бы совсем некстати, если бы именно его кнопку в бронзовом обрамлении искал старик. Сегодня он никак не был настроен на беседу с новым клиентом. Старик еще немного потоптался и, опираясь на палку с черной ручкой, медленно двинулся дальше по Шиллерштрассе. Макс облегченно вздохнул, повернулся к продавцу и забрал приготовленные бутылки.
В офисе он сразу же включил вентилятор и только потом плюхнулся на диванчик с зажатой в руке бутылкой. Долго пил, не отрывая горлышко ото рта. Потом прикурил сигарету и откинулся на спинку диванчика. Стало гораздо легче. Лопасти вентилятора не только вращались вокруг горизонтальной оси, но и все вместе делали полоборота вокруг вертикальной. В левой крайней точке вентилятор подхватывал табачный дым и уносил его куда-то под потолок, в правой крайней воздушный поток попадал как раз на разгоряченное лицо Макса. И это было великолепно. Лицо избавилось от липкого пота, а в голове завертелись какие-то мысли. И первой была все та же, которая приходила в последнее время всякий раз, когда голова не была занята очередным расследованием. Уже четвертый год он работал без помощника и четвертый же год размышлял над тем, как обзавестись новым. Бывшая помощница Мартина Хайзе ушла и наконец-то вышла замуж. И это замечательно. Не держать же ее возле себя вечно. Она, конечно, думала иногда, что у них еще может получиться. Чего греха таить, и он иногда подумывал об этом же. Не вышло. Да и ладно. Правда, немного обидно – за все это время позвонила лишь однажды. Как ни в чем не бывало, со своим обычным: "Хай, Максик. Ты у себя на Бейкер-стрит? Чем занимаешься?". Вроде они только вчера вечером расстались. Она такой всегда была. А сегодня у него нет никакой. Макс задумался, наклонился и затушил в пепельнице сигарету. Женится ли он когда-нибудь? Женщины у него, конечно, есть. Но есть ли среди них жена? Вопрос сложный, почти неразрешимый. Помощник нужен позарез… Эта мысль была последней перед внезапным звонком в дверь.Макс даже дернулся всем телом от неожиданности. Баловством это быть не может. Кому придет в голову так шутить в такую жару? Он вскочил с диванчика и вышел в полумрак вестибюля. Открыл главную входную дверь и некоторое время постоял, прикрыв глаза от яркого света, хлынувшего с улицы. Кто-то осторожно покашлял. Макс открыл глаза. Перед ним стоял тот самый старик, которого он заметил, когда покупал минералку. Почему он снова здесь? Старик еще раз прокашлялся и сказал:
– Прошу прощения, молодой человек, мне нужен Макс Вундерлих. Знаете такого?
– Если вы нажали кнопку с этим именем, то почему вы спрашиваете?
Старик смутился:
– Скорее для порядка. А с другой стороны, вы же могли кого-то послать открыть дверь.
– Вам не откажешь в логике, господин…
– Меня зовут Пауль Ботт.
– Отлично, господин Ботт. Я уже давно здесь один. Так что перед вами Макс Вундерлих собственной персоной.
Старик несказанно обрадовался:
– Вы-то мне и нужны.
– Пойдемте, господин Ботт. Только осторожно, у нас здесь не очень светло.
В комнате старик наконец пришел в себя, бесцеремонно оглянулся по сторонам, оценивая обстановку, и неожиданно сказал:
– Замечательно. Настоящий немецкий офис – всего в меру, ни одного лишнего предмета.
– Вообще-то я швейцарец, господин Ботт.
– А я знаю, – как ни в чем не бывало, парировал старик.
Брови Макса поползли вверх:
– Откуда же, господин Ботт?
– Все очень просто. Вы вели дело о мошенничестве, по поводу которого примерно год назад обратился потерпевший Густав Винк?
Макс наморщил лоб:
– Да, помню. Хитроумное было дело.
– Вот именно, и вы доблестно решили задачу. Об этом мне рассказал сам Густав. Мы с ним соседи.
– Он же и рассказал вам, что я швейцарец?
– Ну да. Вы же не делаете из этого тайны?
– Ни в коем случае, господин Ботт. Так вы, стало быть, ко мне по рекомендации моего бывшего клиента? Вас тоже кто-нибудь надул?
– Ни в коем случае, господин Вундерлих. Меня надуть трудно. Я здесь потому, что вас зовут Макс Вундерлих и вы швейцарец.
Макс растерянно смотрел на старика. Тот был худ. Лицо его изрезали глубокие морщины. Волос на голове было мало. Одет он был старомодно: широкого покроя пиджак и брюки были сшиты – решил Макс – из парусины. В то же время он подумал, что такой выбор одежды вполне оправдан сегодняшней жарой. Из-под пиджака выглядывала голубая футболка с изображением Арнольда Шварценеггера, что – по мнению Макса – уж никак не вязалось со старомодными сандалетами на босу ногу. Старик опирался на палку с черной ручкой, и Макс решил, что ему лет девяносто, не меньше. Он спохватился:
– Присаживайтесь, господин Ботт.
Старик кряхтя уселся на диванчик и посмотрел на Макса серыми молодыми глазами.
– Еще орел, – подумал Макс. – Ветеран, пожалуй.
Он сел на другой конец диванчика и, развернувшись к старику, сказал:
– Господин Ботт, насколько я помню, ваш сосед Винк живет где-то в деревне под Ингельхаймом. Вы тоже приехали оттуда? Далековато от Франкфурта. Наверное, трудно для вас в такую жару и в вашем возрасте.
– Мы, старые солдаты, еще тянем, хотя наши ряды редеют. Мало нас осталось. Вот и я поторопился, очень хотел с вами встретиться.
Максу все еще было непонятно, что нужно старику, и он осторожно сказал:
– Изложите суть дела, господин Ботт.
– История длинная и печальная, господин Вундерлих.
– Я в этой комнате выслушал немало разных историй, и счастливая среди них не попалась ни разу. Такая у меня работа.
Старик выпустил из руки палку и пристроил ее, оперев ручкой на край диванчика. Немного прокашлялся и начал:
– В конце войны, когда мы уже спешно отступали под напором русских на запад, я попал в американский плен. Мы считали это в то время большим счастьем по сравнению с возможным пленением русскими. Думаю, вам понятно, почему. К июню 1945 года пленных солдат вермахта скопилось столько, что американцы не знали, что с нами делать. Нас некуда было девать. Уже велись переговоры с французами и британцами о приеме большой части пленных. А пока нас разместили на западном берегу Рейна, распределив в двух десятках временных лагерей. Назвать это лагерями можно было с большой натяжкой – просто территории, окруженные колючей проволокой. Мы жили там под открытым небом, а чтобы как-то ночевать, рыли ямы. Инструмента для этого не было, и мы рыли как придется – кто с помощью найденных консервных банок, кто с помощью острых палок и собственных рук. В одиночку часто не удавалось справиться с такой задачей, и мы объединялись в мелкие группы. Я тоже подобрал себе камерада3), вместе с которым мы вырыли одну яму на двоих. В ней и ночевали. Разумеется, она не спасала от дождя или палящего солнца, но была какой-то защитой от ветра по ночам. За ночь пропитанная "антивошной пудрой" униформа отсыревала и прилипала к телу, – старик задумался, прокашлялся и спросил. – Господин Вундерлих, вы знаете, что такое "антивошная пудра"?
Макс отрицательно покрутил головой, и старик сразу же продолжил:
– Так солдаты шутливо называли обычный дуст, который выдавался для защиты от вшей. Веселенькая, скажу вам, была процедура. Из этих ям мы выползали по утрам как мокрые курицы. Слава богу, тот июнь 45-го был жарким. К полудню мы кое-как просыхали, а ночью снова лезли в сырые ямы. Кормили нас отвратительно. Американцы готовили, например, суп. Делали они это так: разбавляли итальянскую томатную пасту из банок кипятком – и суп готов. Мы его просто пили. Давали и хлеб, иногда даже белый. Мы съедали его, едва успев получить. Думаю, не требуется добавлять, что мы едва таскали ноги и выглядели как форменные доходяги с ввалившимися грязными небритыми щеками. Пленные добавлялись каждый день, и почти каждый день американцы устраивали утренние построения по полной форме, – старик замолчал, чтобы перевести дух, а Макс с интересом спросил:
– Что это такое, господин Ботт, "по полной форме"?
Старик изобразил некое подобие улыбки:
– Мы раздевались до пояса и так стояли, подняв вверх вытянутые руки. Одним словом, так, чтобы были видны подмышки. Несколько сотрудников лагерной администрации ходили между рядами и рассматривали наши подмышки. Они искали там возможные татуировки, которые делались членам СС. Вероятно, вы знаете, что СС была объявлена преступной организацией. Вот тогда, господин Вундерлих, я поблагодарил судьбу, что не пошел в СС, а ведь собирался.
Максу становилось все интереснее, хотя он пока не мог взять в толк, как вся эта история придет, наконец, к какому-нибудь завершению, связанному с его профессиональной деятельностью. Ведь вряд ли старик попросит его о каком-нибудь криминальном расследовании, происходящем из тех времен. Возможные фигуранты из того времени либо вымерли, либо, если кто-то и сохранился, находятся в возрасте его сегодняшнего собеседника. Он осторожно спросил:
– Господин Ботт, а почему вы не попали в СС?
– Тут все очень просто – не прошел медицинскую комиссию.
Макс еще осторожнее спросил:
– А почему вы хотели в СС?
– Ну как же, господин Вундерлих? Я был молодым, а молодых тянет к лучшему – ведь войска СС считались элитными подразделениями. Об этом трубила пропаганда. Мы прошли школу гитлерюгенда4) и верили в фюрера. В СС меня не взяли, но я все равно пошел в армию, правда в вермахт5). Я начал служить с 1940 года. Вторая мировая уже бушевала. Я попал в войска связи, так как до призыва был радиомехаником. О моей службе и войне можно рассказывать долго, – старик почему-то засопел и закашлялся.
Макс же подумал, что рассказ о военной службе старика наверняка не позволит прийти сегодня к логическому завершению всей этой истории. Он поспешил сказать:
– Господин Ботт, вы рассказывали о том, что вас строили "по полной форме" с целью выявления членов СС. Давайте вернемся к этому эпизоду.
Старик согласно закивал, хотя на его лице обозначилось явное недовольство. Но он быстро с этим справился, и лицо его снова обрело строгое выражение.
– Как-то ночью я долго не мог уснуть, забылся лишь под утро. Помню, мне еще приснился сон. Сладкий сон, господин Вундерлих. Мне снился родной дом, отец и мать за воскресным столом, и я, уплетающий свиную ножку. Немудрено, что я проспал побудку. Меня растолкал Стефан, мой сосед по яме. Он рассказал, что рано утром приехали несколько "виллисов" с американскими офицерами и есть большие чины. Мы решили, что будет очередное построение "по полной форме". Но когда мы стояли редкими рядами в отведенном месте и ждали команду раздеться до пояса, к коменданту лагеря вдруг подбежал один из приехавших американских чинов и на чистом немецком языке стал зачитывать сообщение лагерной администрации. Из этого сообщения следовало, что в ближайшие дни начнется освобождение из лагеря военнопленных, не вызывающих политических подозрений в принадлежности к преступным организациям третьего рейха и относящихся к категориям, подлежащим освобождению из гуманитарных и хозяйственных соображений. Под названными категориями понимались прежде всего дети-солдаты6), а также специалисты, важные для восстановления разрушенной экономики. Сюда относились, в первую очередь, сельскохозяйственные рабочие, шахтеры и водители грузовиков.
Старик снова замолчал, а Макс сказал:
– Как я понимаю, вы не относились ни к одной из названных категорий.
– Ошибаетесь, господин Вундерлих. А все потому, что не пожелали выслушать мою служебную историю. В войсках связи я в определенный момент попросился на курсы водителей грузовиков. Ротный пошел мне навстречу. Вот так я стал водителем грузовика. Возил кабельные катушки и прочую связную утварь. Когда было нужно, мог заменить штатного связиста. А когда мой грузовик наскочил на мину, а я чудом остался жив, то я целый месяц был обычным связистом. Потом ротный достал для меня другой грузовик. Так что в бумагах и в солдатской книжке я числился водителем грузовика. Правда, перед самым американским пленением у меня уже не было ни грузовика, ни даже простой телефонной катушки. Я попал в пехотную роту, в составе которой и загремел на западный берег Рейна под конвоем американских солдат.
Макс поторопился вставить:
– Извините, господин Ботт. Итак, на вас обратили внимание как на водителя грузовика?
– Вот именно. Тогда же, во время той переклички, были названы фамилии военнопленных, которым надлежало сразу после завтрака явиться в большую палатку, где начальство рассматривало кандидатов на освобождение. Среди них был и обер-ефрейтор Пауль Ботт. Мне повезло, и сейчас вы поймете, почему. Через некоторое время, как мне стало потом известно, волна освобождений схлынула, а оставшиеся камерады попали во французские или британские лагеря. Их судьба была менее удачной. Некоторые не вернулись, а те, что вернулись, получили освобождение не очень скоро.
Итак, я вернулся к нашей яме и рассказал Стефану, что в ближайшие дни буду освобожден. Он взгрустнул. Мы привыкли друг к другу, по ночам спасались от холода, прижавшись телами. Стефан посидел немного, опершись спиной на стенку ямы. Предварительно он подложил под спину и под задницу развернутую шинель. Мы так всегда делали, когда хотели передохнуть. Потом он внезапно вытащил из-под себя шинель и, прощупывая подкладку, вытащил из-под нее какие-то предметы. Да и предметами это можно было назвать с натяжкой. Я понял, что это фотография и маленькая иконка. Я с удивлением посмотрел на все это и подумал, что Стефану повезло, что при помещении в лагерь сокрытое не обнаружили американцы. Обычно они все забирали. Стефан подвинулся ко мне и вполголоса заговорил:
– Пауль, я хочу рассказать тебе о рядовом военном событии, которое тем не менее оставило глубокий след в моей памяти. Я до сих пор жалею о содеянном. Всему причиной – животный страх за свою жизнь, который преследовал меня в течение всей войны, несмотря на то, что я пошел в вермахт добровольно. Это случилось на восточном рубеже рейха, который к тому моменту уже преодолели русские. Мы отступали. В одном из боев местного значения нашу роту опрокинули русские, и все камерады драпанули. Русские стремительно устремились за ними. Взрывной волной меня отбросило куда-то в сторону левого фланга. Меня никто не заметил – ни свои, ни русские. Помню, я очухался достаточно быстро. Но преследование наших русскими, пожалуй, произошло так быстро, что когда я открыл глаза, вокруг меня уже не было никаких действий. Было убийственно тихо. Я ощупал себя – цел. Мой "шмайссер" в полном порядке. Я раздумывал, что делать дальше. Я понимал, что нахожусь в тылу русских и мне грозит плен. Этого мне очень не хотелось. Оставалось только как-то незаметно двигаться в сторону моей отступившей роты. Вдруг перед моей траншеей возник русский. Сначала он меня не видел, так как я находился не прямо перед ним. Я потихоньку взвел свой "шмайссер", но он услышал и резко повернулся на звук. Это был лейтенант. Через плечо у него висела полевая сумка, оружия в руках не было. Видимо, он был из того подразделения, которое преследовало наших. Он шел за подразделением, но отстал. Теперь беспечно продолжал движение вперед. Его пистолет был в кобуре. Он даже насвистывал в тот момент. Но сразу перестал, когда услышал звук затвора "шмайссера". Русский уставился на меня и понимал, конечно, что преимущество на моей стороне. Он даже не попытался вытащить пистолет. Не могу представить, о чем он тогда думал. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. В его глазах было то же, что он, думаю, видел в моих – нелепость ситуации. И страх за собственную жизнь я там тоже увидел. К тому времени мне уже было понятно, что третий рейх потерпит поражение, а продолжение войны ведет лишь к новым жертвам, которых требовал бесноватый фюрер. Я подумал, как некстати мне и этому русскому умирать в самом конце войны, и размышлял, как нам выйти из этой ситуации, как мирно разойтись в немирное, собственно, время. Его рука шевельнулась, и я подумал, что он хочет выхватить пистолет. Животный страх снова охватил меня и я выпустил в него очередь. Он рухнул как подкошенный. В горячке я стащил его полевую сумку и бросился бежать в сторону отступивших наших и преследовавших их русских. Я уже ни о чем не думал. Я боялся, что русские заметят меня и отомстят за смерть лейтенанта. Мне повезло. Блуждая до самого вечера, прячась за каждым кустом, я все же вышел незамеченным на новые позиции какой-то нашей недобитой роты. С этой ротой я и "довоевал" вплоть до самого пленения американцами. Да и какое это пленение! По сути дела, мы сдались сами. Незадолго до пленения я распотрошил сумку лейтенанта. Там не было ничего достойного внимания. Я взял только это и, признаться, не знал, зачем. Могу сказать только, что меня потом мучила совесть и иногда я подумывал, что, может быть, после войны как-то удастся разыскать родственников лейтенанта и передать эти вещи как память о его последних минутах. Хотя совершенно не представлял, когда и как это может произойти.
Старик замолчал, задумался. Словно снова переживал тот разговор с соседом по яме в жаркий июньский день 45-го. А Макс подумал, что убийство на войне вряд ли можно отнести к криминалу. Сколько их тогда произошло! Старик явно еще не закончил. Может быть, самое главное впереди? Сказал:
– Как я понимаю, господин Ботт, это еще не конец истории?
Старик кивнул и продолжил:
– Тогда же мы со Стефаном рассмотрели фотографию и иконку. На фотографии были сняты люди. Они сидели двумя рядами. Стефан еще показал, что левый крайний в нижнем ряду и есть убитый им русский. На обратной стороне фотографии есть несколько слов, написанных, безусловно, по-русски. Иконка обычная, не представляющая, скорее всего, какой-то музейной ценности. Стефан попросил меня забрать эти предметы, так как понимал, что попадет, скорее всего, в британский или французский лагерь и эти вещи могут бесследно сгинуть. Он так и сказал:
– Возьми это с собой. Ты через пару дней будешь на свободе. Не представляю как, но, может быть, тебе удастся что-то сделать, что облегчит мою душу, пусть и на том свете. Если даже я останусь в живых, сомневаюсь, что мы еще увидимся.
В комнате надолго повисла напряженная тишина. Старик поправил свою палку с черной ручкой. И было понятно, что сделал он это просто для того, чтобы снять напряжение от только что мысленно пережитого. А Макс подумал, что старик переживает это не впервые, что эти сцены часто снятся ему по ночам. Чтобы как-то заполнить возникшую паузу, спросил:
– Вы курите, господин Ботт?
Старик посмотрел на него и с вымученной улыбкой на лице сказал:
– Вообще-то я бросил. Здоровье уже не то. Но по такому случаю составлю вам компанию.
Макс все еще не понимал, какой особый случай сегодня у старика, но взял со стола пачку сигарет и вытащил оттуда две. Одну дал старику, другую взял себе. Старик закашлялся. Пожалуй, потому, что уже давно не курил. Макс снова включил вентилятор, который он остановил, когда старик начал свой рассказ. Они еще немного помолчали, при этом каждый сидел неподвижно и смотрел в одном выбранном им направлении. Первым зашевелился сыщик. Его разбирало любопытство, что же будет дальше. Спросил:
– И что же дальше, господин Ботт?
– А ничего особенного. Эту фотографию и иконку я принес с собой. Вот они.
Он залез во внутренний карман своего старомодного пиджака и выложил перед Максом старое пожелтевшее фото и иконку. Иконка и в самом деле была совсем простой. На ней был изображен – решил Макс – какой-то святой. На фото в два ряда, как и сказал старик, сидели люди. Макс некоторое время рассматривал крайнего слева в первом ряду. Ведь сосед по яме сказал старику, что это тот русский. Этот русский на фото был одет в цивильное. Ничего удивительного – лейтенантом он мог стать потом. На обратной стороне фото были написаны слова на кириллице. Надпись, безусловно, была сделана по-русски. Слова, в принципе, можно было прочесть, но сыщик Вундерлих не знал русского языка. Он решил, что там простое перечисление фамилий сфотографированных людей. Макс покрутил фото в руках и без всякого энтузиазма сказал:
– Сказать честно, господин Ботт, не очень понимаю, что с этим делать.
Старик отчаянно посмотрел на него:
– Разве мало этих исходных данных?
– Для чего?
– Чтобы попытаться разыскать следы этого русского. Вполне возможно, что где-то живут его потомки.
Почти раздраженно сыщик сказал:
– Как я понимаю, за столько лет вы не предприняли ни единой попытки что-то где-то поискать или разузнать? О вашем соседе по лагерной яме вы тоже, пожалуй, не вспоминали? А теперь вы решили, что некто сыщик Вундерлих этим займется. Не забывайте, что мое агентство существует на коммерческой основе и занимается расследованиями криминальных историй, заказанными моими клиентами. А ваш случай представляет собой скорее исторический интерес. Да и корни, как понимаете, тянутся куда-то в Россию.
Старик сидел на диванчике и обиженно сопел. Он не смотрел на Макса – взгляд его был устремлен в окно, за которым проходила изнывающая от зноя Шиллерштрассе. Наконец он успокоился, а Макс, который уже пожалел, что говорил со стариком на повышенных тонах, обрадовался. Не ровен час, станет старику худо – потом возись с ним. Старик повернулся к Максу:
– Это правда, господин Вундерлих. За все это время я не изыскал возможности заняться этим вопросом. Разные, знаете ли, за это время случались обстоятельства. Всего не расскажешь. Виноват, что уж тут говорить. Прежде всего перед Стефаном. Я ведь ему обещал. Перед этим русским я себя виноватым никогда не чувствовал – не я же его застрелил. А вот когда я узнал от Густава о вашем существовании, решил попробовать исправить ошибку. Макс снова взорвался:
– Я уже вам все объяснил. Не по моей это части. Нет здесь криминала, как и нет заказчика, который все это оплатит. Даже если бы таковой и нашелся, все это обошлось бы в звонкую монету. Уж не вы ли этот заказчик?
– Ни в коем случае, господин Вундерлих. Я не ставлю перед вами такую задачу. Если я прав, а Стефан еще жив, то с ним вы и примете решение, надо ли вам этим заниматься. А моя совесть будет, наконец, чиста.
Макс уже вообще ничего не понимал. Он оторопело смотрел на старика. Потом вскочил и заходил по комнате, как делал всегда в минуты сильного душевного волнения. Наконец остановился, подошел к старику и, в упор глядя на него, сказал:
– Господин Ботт, заявляю вполне официально. Объяснитесь по существу или я буду вынужден с вами расстаться.
Старик встал с диванчика так, будто собрался уходить. Но палку в руку не взял, а просто достаточно твердым голосом сказал:
– Дело в том, что моего соседа по лагерной яме звали Стефан Вундерлих и был он родом из Швейцарии. Вам это ни о чем не говорит?
Макс тяжело опустился на диванчик. Он чувствовал себя так, как будто кто-то неожиданно огрел его чем-то увесистым. Мысли тяжело ворочались в голове. За что это ему? Зачем это ему? Ну и денек! Старик ждал, по его лицу можно было понять, что он уверен, что попал в точку. Макс поднял голову:
– Могу лишь сказать, что так зовут моего деда и он по сей день живет в Швейцарии на ферме, принадлежащей моему отцу, его сыну.
Старик от радости плюхнулся на диванчик.
– Ну вот! С тех пор, когда Густав назвал имя сыщика и сказал, что он швейцарец, я ни минуты не сомневался, что вы родственник Стефана. Сын или, скорее всего, внук. Тогда я и подумал, что через вас выйду на Стефана. Как же мне повезло! Почти так, как тогда в июне 45-го, когда меня освободили как водителя грузовика.
Макс успокоился, взял себя в руки. Произнес типичные для ситуации слова:
– Господин Ботт, почему вы так уверены, что ваш Стефан из лагерной ямы и мой дед одно лицо. Мало ли Вундерлихов в Швейцарии! И некоторые из них могут быть Стефанами.
Старик изменился в лице:
– А возраст? Согласитесь, что ваш дед примерно одного возраста со мной.
– Ну да, ему за девяносто.
– Ну вот, как и мне. Я рад, что Стефан еще жив, хотя нам немного осталось. И в конце концов, ваш дед воевал? Вы не можете об этом не знать.
– Представьте, не знаю. Он никогда мне об этом не рассказывал. К тому же Швейцария нейтральная страна, она не участвовала в той войне.
– Официально, да. Но были швейцарские добровольцы. Стефан был одним из них.
– Этого не может быть, господин Ботт. Чтобы швейцарец и в вермахте… Европа стонала от вашего вермахта…
Старик заерзал на диванчике. Потом нахохлился как воробей и снова наскочил на Макса.
– Молодой человек, вас тоже охмурила пропаганда, как когда-то охмурила нас. Не все в Европе думали одинаково. Позволю заметить, и в России думали неодинаково. Пропаганда разъедает умы, особенно молодые. Она пролезает в каждую клеточку несовершенной человеческой души. Да что там души отдельного человека – она овладевает умами человечества! Не касайтесь нашей молодости. Она была такой, какой была.
Старик замолчал, собираясь с мыслями. Макс не успел парировать его последний атакующий монолог, потому что старик снова заговорил так, словно боялся, что ему не дадут высказаться.
– Послушай сынок, мы выполняли приказы, как это делали на протяжении тысячелетий в разные эпохи солдаты всех армий и всех народов. Разве были когда-нибудь армии, где солдат без всяких для себя последствий мог бы отказаться выполнить приказ? Это проблема не солдата, это проблема человечества. А мы старые солдаты можем только молиться, чтобы это свинство никогда больше не повторилось, чтобы господь дал человеку больше разума.
Максу, наконец, удалось вставить несколько слов:
– Пламенная речь, господин Ботт. Но как она доказывает идентичность моего деда с лагерным Стефаном?
Старик пустил в ход последнее оружие:
– Скажи сынок, твой дед хромает?
– Да, на правую ногу.
– Ну, вот видишь, как раз в эту ногу был ранен мой Стефан из Швейцарии. В конце концов, ты прямо сейчас можешь позвонить деду и спросить, помнит ли он обер-ефрейтора Пауля Ботта.
Макс понял, что ему не удастся переубедить старика. К тому же он сам начал думать, что это может быть правдой – уж слишком много совпадений. Он взглянул за окно – на Шиллерштрассе опускался душный вечер. А старику еще надо добираться домой.
– Нет, мы не будем сейчас звонить, господин Ботт. Уже поздно, и я не хотел бы беспокоить деда. В ближайшее время я планирую поездку на родину. Давно там не был. Вот тогда и расскажу об этом деду. Ваши трофеи я, так и быть, забираю.
Старик успокоился.
– Забирай, сынок. Даже если случится невероятное и твой дед не совпадет с моим Стефаном, нового мне уже не найти. А эти трофеи пусть остаются у тебя. Ты им найдешь лучшее применение. Ты ведь сыщик. Но обещай, что если твой дед подтвердит все мною рассказанное, ты мне об этом сообщишь. Вот мой адрес в деревне под Ингельхаймом. И торопись, я все-таки не уверен, что почта на тот свет работает так же хорошо.
Макс проводил старика до порога и вернулся в комнату. Снова включил вентилятор и закурил. Долго рассматривал трофеи обер-ефрейтора Пауля Ботта. Потом подумал, что если все это правда, то это, скорее, трофеи Стефана Вундерлиха. Даже если дед добавит какие-то незначительные детали, ничего криминального из этой истории не "вырастет". Обычный малозначительный эпизод второй мировой, каких было немало…
2
Междугородный экспресс "Франкфурт-Берн", на который Макс купил билет, отправлялся в 14-50. Он взглянул на часы. Еще полчаса до отправления. Можно взять кофе в пластиковом стаканчике с крышечкой и минут пятнадцать поболтаться по перрону, неспеша потягивая напиток через предусмотренное в крышечке отверстие. Это не очень удобно для губ, но зато защищает одежду от пролитого кофе, что вполне может случиться при использовании стаканчика без крышечки. Перрон гудит, пассажиры торопятся, легкие случайные столкновения почти неизбежны. Вот, например, торопится, отдуваясь, толстяк, тянущий здоровенный чемодан на колесиках. Макс посторонился. С этим точно лучше не сталкиваться – уж слишком не равны весовые категории. А вот две девчушки с рюкзачками за спиной. Они хоть и не такие толстые, как этот с чемоданом, но явно не замечают, что на перроне есть еще и другие люди. Что-то щебечут без умолку, глядя только друг на друга. Бог с ними, пусть проходят. Шарахаясь из стороны в сторону, Макс выдержал только минут десять, поболтал стаканчик и, поняв, что тот пуст, отправил его в ближайший мусорный контейнер.