Омар Хайям
Рубаи
46
Сей караван-сарай, где то и дело день
Спешит, как гостя гость, сменить ночную тень, —
Развалины хором, где шли пиры Джамшидов[3],
Гробница, что дает Бахрамам[4] спящим сень.
47
Будь Аристотеля, Джемхура[5] будь мудрей,
Будь богдыхана[6] ты иль кесаря сильней,
Пей все равно вино. Конец один – могила:
Ведь даже царь Бахрам почил навеки в ней.
48
Я к гончару зашел: он за комком комок
Клал глину влажную на круглый свой станок;
Лепил он горлышки и ручки для сосудов
Из царских черепов и из пастушьих ног.
49
Пускай ты прожил жизнь без тяжких мук, – что дальше?
Пускай твой жизненный замкнулся круг, – что дальше?
Пускай, блаженствуя, ты проживешь сто лет
И сотню лет еще, – скажи, мой друг, что дальше?
50
Рожает лань детей, и львица дремлет там,
Где древле бражничал в кругу друзей Бахрам,
Великий Ловчий, смерть степному зверю несший,
Он ныне мирно спит, захвачен смертью сам.
51
Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,
Придется все-таки покинуть этот свет.
Будь падишахом ты иль нищим на базаре —
Цена тебе одна: для смерти сана нет.
52
Ты видел мир, но все, что ты видал, – ничто.
Все то, что говорил ты и слыхал, – ничто.
Итог один, весь век ты просидел ли дома,
Иль из конца в конец мир исшагал, – ничто.
53
С тех пор, как взнуздан был скакун небес, а там,
Вверху, огни Плеяд зарделись по ночам,
Все, все предрешено в судилище предвечном,
И ничего в вину нельзя поставить нам.
54
От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита:
И с нищим и с царем она равно крута.
Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья,
Все прочее – поверь! – одна лишь суета.
55
Где высился чертог в далекие года
И проводила дни султанов череда,
Там ныне горлица сидит среди развалин
И плачет жалобно: «Куда, куда, куда?»
56
Я утро каждое спешу скорей в кабак
В сопровождении товарищей-гуляк.
Коль хочешь, Господи, сдружить меня с молитвой,
Мне веру подари, святой Податель благ!
57
Моей руке держать кувшин вина – отрада;
Священных свитков ей касаться и не надо:
Я от вина промок, – не мне, ханжа сухой,
Не мне, а вот тебе опасно пламя ада.
58
Нас, пьяниц, не кори! Когда б Господь хотел,
Он ниспослал бы нам раскаянье в удел.
Не хвастай, что не пьешь, – немало за тобою,
Приятель, знаю я гораздо худших дел.
59
Приход наш и уход загадочны; их цели
Все мудрецы земли осмыслить не сумели.
Где круга этого начало, где конец?
Откуда мы пришли? Куда уйдем отселе?
60
Блуднице шейх[7] сказал: «Ты, что ни день, пьяна,
И что ни час, то в сеть другим завлечена!»
Ему на то: «Ты прав: но ты-то сам таков ли,
Каким всем кажешься?» – ответила она.
61
Я пью, – что отрицать, но не буяню спьяну;
Я жаден, но к чему? Лишь к полному стакану.
Да, свято чтить вино до смерти буду я,
Себя же самого, как ты, я чтить не стану.
62
За то, что вечно пьем и в опьяненье пляшем,
За то, что почести оказываем чашам,
Нас не кори, ханжа! Мы влюблены в вино,
И милые уста всегда к услугам нашим.
63
Над краем чаши мы намазы[8] совершаем;
Вином пурпуровым свой дух мы возвышаем;
Часы, что без толку в мечетях провели,
Отныне в кабаке наверстывать решаем.
64
На свете можно ли безгрешного найти? —
Нам всем заказаны безгрешные пути.
Мы худо действуем, а ты нас злом караешь:
Меж нами и тобой различья нет почти.
65
У мертвых и живых один владыка – Ты;
Кто небо завертел над нами дико? – Ты.
Я тварь греховная, а Ты создатель мира;
Из нас виновен кто? Сам рассуди-ка Ты!
66
Вот кубок! Не найти столь дивного другого.
Ему расцеловать чело душа готова.
Но брошен оземь он небесным гончаром,
Что вылепил его, – и глиной стал он снова.
67
Ужели бы гончар им сделанный сосуд
Мог в раздражении разбить, презрев свой труд?
А сколько стройных ног, голов и рук прекрасных,
Любовно сделанных, в сердцах разбито тут!
68
Жизнь сотворивши, смерть Ты создал вслед за тем,
Назначил гибель Ты своим созданьям всем,
Ты плохо их слепил. Но кто ж тому виною?
А если хорошо, ломаешь их зачем?
