Оскар Уайльд
Баллада Редингской тюрьмы
© Перевод. Б. Булаев, 2023
© Перевод. М. Ваксмахер, наследники, 2023
© Перевод, комментарии. Е. Витковский, наследники, 2023
© Перевод. Л. Гумилев, наследники, 2023
© Перевод. О. Кольцова, 2023
© Перевод. В. Микушевич, 2023
© Перевод. А. Серебренников, 2023
© Перевод. В. Топоров, наследники, 2023
© Перевод. А. Триандафилиди, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2024
* * *
Равенна[1]
I
Пусть краски итальянские густы –
У северной весны свои черты.
Вздыхает обновленная земля,
Март позолотой окропил поля.
Звонкоголосый дрозд среди дерев
Выводит свой приветственный напев.
Галдят грачи; по-юному легка,
Стремит полет голубка в облака.
Фиалка расправляет лепестки,
Любовной полон первоцвет тоски.
И, словно обрученные с луной,
Мерцают крокусы порой дневной.
Под рокот мельничного колеса
Взмывает жаворонок в небеса –
Освобождаясь, будто из тенет,
Росу с жемчужных паутин стряхнет.
И нарушает тишь зеленой чащи
Веселых коноплянок хор звенящий.
Но год назад… Светлы воспоминанья:
Италия, весенняя Кампанья, —
Там солнцем напоенные цветы,
Там яблоки свеченьем налиты…
Весна пьянила. Средь курчавых лоз
Я ехал, – череду метаморфоз
В себе таили смуглые оливы
И пинии, строги и горделивы.
Был волен бег, и были сокровенны
Мечты, – я имя древнее Равенны
Твердил движенью в такт, пока закат
Кармином не дохнул на небоскат.
Я, как мальчишка, вздрогнул от намека:
Там, за болотом с редкою осокой,
Фигурных башен вычерчен узор.
Вслед солнцу я рванул во весь опор.
И прежде, чем был день усекновен,
Я оказался у священных стен.
II
Как воздух глух! Не слышно даже эха
Пастушьей дудки, пения и смеха,
Ни гомона шалящей детворы.
Мертво молчанье и мертвы дворы.
Пустынный мир, печальный, бестревожный,
Твои увещеванья непреложны,
Как череда неспешных зим и лет,
Для смертного, бегущего сует.
Жить, погружаясь в траур мирозданья,
Разведывать минувшие преданья,
Раз причастившись от летейских струй, —
Забвенье среди лотосов даруй.
О Прозерпина, маковым дурманом
Опоена, царишь на поле бранном,
Оплакивая прах твоих сынов,
Ушедших в мир, где не бывает снов.
Но слава мертвых обернулась славой
Твоею. О бездетная держава,
Страна могил! Коленопреклонен
Здесь всякий перед памятью времен.
III
Столп, возвышающийся над равниной,
Он – мета одинокой и чужбинной
Судьбы твоей, блистательный француз.
Любви и славы краток был союз.
В тебе играли мужество и сила,
Но в горький час звезда твоя светила.
Увы, Гастон де Фуа, ты проиграл.
И под лазурнейшим из покрывал
Покоишься. Камыш, склонивши копья,
Подрагивает. Пурпурные хлопья
Леандр в твою разбрасывает честь.
Чуть северней, времен далеких весть,
Стоит ветрам открытая гробница.
Здесь некогда остготская столица
Была. Ее король обрел покой
В воздвигнутом дочернею рукой
Массивном склепе. Но твердыня эта
Патиной тления равно задета.
Ты, Смерть, всем участь равную суля,
Смешаешь прах шута и короля.
Величественна слава их, однако
В душе моей – ни отклика, ни знака
Ни рыцарь не оставит, ни король.
Ничтожною покажется юдоль
Земная подле Дантовой могилы,
А венценосцы – жалки и постылы.
Из мрамора высокое чело,
Глаза, на мир взиравшие светло,
И страстно, и с мучительным презреньем.
Уста, испепленные откровеньем –
О преисподней и об Эмпирее,
Миндалевидный лик, всего острее
Запечатленный Джотто, скорбный лик, —
Так Данте предо мной в тот день возник,
В стране покоя, вдалеке от Арно,
Где кампанила Джотто лучезарно
Возносит крин в сапфировый простор.
О Данте, боль твоя и твой позор
Изгнанника – вот тяжкие оковы,
Что преподнес безумный, бестолковый
Мир, на тебя возведший клевету.
А ныне на пустынную плиту
Царица беспощадная Тосканы,
Персты влагавшая в живые раны
Израненного терниями лба, —
Несет венец лавровый. И мольба
Вернуть ей прах поруганного сына
Вотще звучит. Тяжелая година
Минула. Имя Данте полнит слух.
Прощай! Покойся с миром, вольный дух.
IV
Уныние в заброшенном палаццо.
Здесь эхо не захочет отозваться
На менестреля песнь. Лишь сквозняки
Гуляют, да из пола сорняки
Повылезли. Лишь ящерки да гады
Шуршат в траве у каменной ограды,
Меж львиных лап. Ужель здесь Байрон жил
Два долгих года, – тот, кто окружил
Себя весельем, – наш второй Антоний, —
Устроив Акций в оном бастионе?!
Однако духом оставался тверд.
Уловкам женским он, поэт и лорд,
Не позволял смутить себя нимало,
И лира звонкая не умолкала.
Но, чтобы сокрушить турецкий гнет,
Восстали греки, и не на живот,
А насмерть в их рядах он, как спартанец,
Сражался дерзко. И протуберанец
Посмертной славы яр и златокрыл.
О, Саламин! О, небо Фермопил!
О, грохот волн Эвбейского залива!
Воспомните – поэт любил нелживо.
И в час победы и свободы час
Того, кто ради Греции не раз
Затачивал перо и сталь клинка, —
Храните в сердце, ибо высока
Судьба его. Дыхание Борея,
Над северными берегами рея,
Британию о нем заставит петь.
И Слендер не посмеет прошипеть
Суждения, приправленного ядом,
О том, чья песнь звенит высоким ладом.
Венок, сплетенный из ветвей оливы,
Что держит победитель горделивый;
От гибели хранящий алый крест;
Или маяк, на сотни миль окрест
Среди штормов заметный морякам, —
Так он свободу завещал векам.
Гирлянду свежих митиленских роз
Прими от Сафо, с острова Лесбос.
И мирт, кастальской влагою облитый,
И лавр, – цветы, вокруг чела обвиты,
В единый будут сплетены венок,
А прочие пускай лежат у ног.
V
Соленый бриз качал вершины сосен.
Стволы скрипели, – так низкоголосен
Бывает зимний сдержанный прибой.
Закат янтарный заполнял собой
Лесные соты. И, посеребренны,
В траве нарциссов бледные короны
Светились нежно. Внемля пенью птиц,
Восторга полон, я готов был ниц
Упасть перед мгновением свободы,
Перед покоем, что лесные своды
Душе истосковавшейся сулят.
Из памяти, из темных анфилад,
Богов преобразившиеся тени
Выходят. Позабытых сновидений
Мир оживает. Козлоногий Пан
Дриаду настигает средь полян,
Неистовы сиринги переливы.
Девичий всклик, девичий смех стыдливый,
Всё смолкло. Меж стволов Дианы стан
Мелькает, – бег богини неустан,
Проносится взъяренных гончих стая
За вепрем вслед. Поляна вновь пустая.
Гилас, в лесной глядящийся ручей…
Эллады сон, из порванных ячей
Выскальзываешь, темным смыт потоком.
В оцепененье ширится глубоком
Колоколов вечерних перезвон.
Дурманящим настоем опоен,
Я позабыл средь сладкого обмана
Последнее моленье Гефсимана.
VI
Равенна! Край покинутый, пустынный!
Твои уединенные равнины
Былое созерцают испокон.
Здесь Цезарь, перешедши Рубикон,
Снискал величье. Рим простер крылато
От берегов британских до Евфрата
Орла полет. Державностью сама
Ты славилась, пока в твои дома
Не ворвались нагрянувшие готы.
Очей не размежая от дремоты,
Отлучена от моря, средь зыбей
Болотистых, вздыхаешь всё слабей.
И воздух словно замер в вечном штиле.
Там, где сновали паруса флотилий,
Пасутся овцы. Тонкого руна
Не тронет Адриатики волна.
О светлое, о скорбное успенье!
В отчаянном твоем долготерпенье
Не ведомо тебе, что смыт позор
С Италии, что Палатин простер
Небесный свод над вольною державой
И семь холмов столицы величавой,
Колоколами воздух тяжеля,
Пропели миру имя короля.
Пелены смерти разорвав тугие,
Неаполь пробужден от летаргии.
Венеция, струи тяжелых вод
Отринув, поднимается. И пьет
Свободы воздух Генуя. Чеканно
Блистает профиль мраморный Милана.
Свеж ветер, и един – сияет свет.
Так Алигьери выполнен завет.
Твои, Равенна, чаянья безмерны.
Руины – только полог эфемерный,
Скрывающий величие твое.
Но тускло пламя, что сквозь забытье
Дрожит в лучах Италии полдневной,
Под новым солнцем. Участи плачевной
Закончилась постылая пора.
Войска австрийские, еще вчера
Ломбардию топтавшие бесстыдно,
Повыбиты, их доля незавидна.
Сверкающие льды альпийских гор
Свободно смотрят в голубой простор
И в водах Лиссы, и в земле Новары,
На склонах Аспромонте, – юный, старый, —
Повсюду за тебя твои сыны
Сложили головы, но не нужны
Покажутся их подвиги и зряшны.
Не тронул хмель Свободы бесшабашный
Твоей крови, и звук военных труб
Душе твоей измученной не люб.
Недвижная, покоишься в истоме,
Следишь, как тень растет на переломе
Полуденного часа. Бег минут
Тебя не возмутит. Порой сверкнут
Зарницами – прошедшего приметы.
Но ты не принимаешь эстафеты.
Не просыпайся, спи, тяни дурман
Янтарных асфоделевых полян,
Лугов, лилейным окропленных цветом, —
Как приговор, звуча любым обетам,
Величью, гордости: всё суета.
В твоих чертах такая разлита
Отриновенность, – неуместны пени,
Жалки слова. На стертые ступени
Не проливалась жертвенная кровь
Сражавшихся, и сколь ни суесловь, —
Ты не чета Невесте Океана,
Владычице двух царств. Золототканна
Под солнцем паутина. Всем ветрам
Распахнуты ворота. Каждый храм,
Разрушенную башню иль гробницу
Трава заполнила. Взломав бойницу,
Растет смоковница. Бездушный Рок
На медленный закат тебя обрек
В силках времен, оставив от побед
Венок сухой, герба чуть видный след.
Кому дано – сквозь войны, битвы, смуты —
С недвижной башни светлые минуты
Грядущего прозреть? Кому дано
Предвидеть, что запенится вино,
Что на рассвете защебечет птаха?! –
О, даже ты, возрождена из праха,
Подобно розе, развернешь бутон,
В раскатах грома свежий обертон
Приветствует звезду средь туч грозовых, —
Равенна! Я пришлец из мест суровых,
С холодных островов моей страны.
Я видел, как, лучами червлены,
Врастают купола в печаль Кампаньи.
Из города лиловых одеяний
Я наблюдал, как солнце на покой
За холм Коринфский плыло. Колдовской
Вокруг звучал Аркадии напев,
Смеялось море. Но, не охладев
Душой, стремлюсь к тебе, страна теней,
Как в отчий дом, – под кров седых камней.
О, пантеон поэтов! Глухи струны,
Чтоб возвестить грядущие кануны
Величью твоему! И слаб глагол
Увидевшего, как сменен камзол
Июньский на осеннюю ливрею, —
В двадцатый раз. Златому эмпирею
Созвучней глас трубы, а не рожка
Журчание. Воспеть тебя – робка
И безрассудна кажется попытка,
Но сердце разрывалось от избытка
Святого преклоненья пред тобой,
Когда, нарушив сумрак голубой
Пустынных улиц бегом скакуна,
Я понял: ты со мной сопряжена.
VII
Прощай, Равенна! Памятная дата, —
Лишь год назад я зрелищем заката
Захвачен был среди твоих болот.
Как щит, сиял просторный небосвод
И отражал предсмертный час светила.
На западе край тучи золотила
Сиянья полоса – подобьем риз
Господних, и за пурпурный карниз
Ладья Владыки Света уплывала.
Прохладное ночное покрывало
Студит глаза, и памяти прилив
Любовью полнит душу, говорлив.
Свеж юный мир в весенней полудреме,
Желанья жар томится в черноземе,
И вскоре полногрудая заря
Швырнет охапки лилий в косаря.
Но после долгого господства лета
По лесу осень золотом браслета
Сверкнет и щедро оделит листву
Монистами, но ветер мотовству
Дань воздает. И вновь холодный мрак
Над миром воцарился. Точно так
И мы в плену безжалостной природы
Становимся дряхлы, седобороды.
Порукой жизни служит лишь любовь.
Зима над ней не властна. Вновь и вновь
Стихи тебе слагая дерзновенно,
Произношу высокое: Равенна!
Прощай! Твоя вечерняя звезда
Поблескивает тихо, и стада
За пастухом домой бредут покорно.
Быть может, раньше, чем нальются зерна,
И новой жатвы подоспеет срок,
И осень новый соберет оброк, —
Тебе предстану, словно для ответа,
К стопам слагая дар – венок поэта.
Прощай! Прощай! Луна тебя хранит,
Стремя часы полуночи – в зенит
И серебря покой в стране могил,
Где Данте спит, где Байрон жить любил.
Равенна, март 1877
Оксфорд, март 1878
Стихотворения
Сонет к Свободе[2]
Твоих сынов за мутный блеск их взоров
Я не люблю – лишь о себе самих
Печалятся, и скуден ум у них.
Но юных Демократий дерзкий норов,
Разгул твоих Анархий и Терроров –
Близнец моих разнузданных страстей,
Свобода – сродник ярости моей!
Лишь потому от криков и укоров
Твоих я счастлив. Пусть любой царек
Кнута ударом, громом канонады
Природных прав лишает свой народ –
Что мне до них, казалось бы? Но вот
Христы, взошедшие на баррикады, —
Я все же в чем-то с ними, видит Бог.
Eleytheria[3]
Ave Imperatrix[4]
Ты брошена в седое море
И предоставлена судьбе,
О Англия! Каких историй
Не повторяют о тебе?
Земля, хрустальный шарик малый,
В руке твоей, – а по нему
Видения чредою шалой
Проносятся из тьмы во тьму:
Войска в мундирах цвета крови,
Султанов пенная волна, —
Владыки Ночи наготове
Вздымают в небо пламена.
Желты, знакомы с русской пулей,
Мчат леопарды на ловца:
Разинув пасти, промелькнули
И ускользнули от свинца.
Английский Лев Морей покинул
Чертог сапфирной глубины
И разъяренно в битву ринул,
Где гибнут Англии сыны.
Вот, в медь со всею мощью дунув,
Трубит горнист издалека:
На тростниковый край пуштунов
Идут из Индии войска.
Однако в мире нет спокойней
Вождей афганских, чьи сердца
И чьи мечи готовы к бойне
Едва завидевши гонца, —
Он из последних сил недаром
Бежит, пожертвовав собой:
Он услыхал под Кандагаром
Английский барабанный бой.
Пусть Южный ветр – в смиренье робком,
Восточный – пусть падет ничком,
Где Англия по горным тропкам
Идет в крови и босиком.
Столп Гималаев, кряжей горных,
Верховный сторож скальных масс,
Давно ль крылатых псов викторных
Увидел ты в последний раз?
Там Самарканд в саду миндальном,
Бухарцы в сонном забытьи;
Купцы в чалмах, по тропам дальным
Влачатся вдоль Аму-Дарьи;
И весь Восток до Исфагана
Озолочен, роскошен, щедр, —
Лишь вьется пыль от каравана,
Что киноварь везет и кедр;
Кабул, чья гордая громада
Лежит под горной крутизной,
Где в водоемах спит прохлада,
Превозмогающая зной;
Где выбранную меж товарок
Рабыню, – о, на зависть всем! –
Сам царь черкешенку в подарок
Шлет хану старому в гарем.
Как наши беркуты свободно
Сражаясь, брали высоту!..
Лишь станет горлица бесплодно
Лелеять в Англии мечту.
Напрасно всё ее веселье
И ожиданье вдалеке:
Тот юноша лежит в ущелье
И в мертвой держит флаг руке.
Так много лун и лихолетий
Настанет – и придет к концу;
В домах напрасно будут дети
Проситься их пустить к отцу.
Жена, приявши участь вдовью,
Обречена до склона лет
С последней целовать любовью
Кинжал иль ветхий эполет.
Не Англии земля сырая
Приемлет тех, кто пал вдали:
На кладбищах чужого края
Нет ни цветка родной земли.
Вы спите под стенами Дели,
Вас погубил Афганистан,
Вы там, где Ганг скользит без цели
Семью струями в океан.
У берегов России царской
В восточном вы легли краю.
Вы цену битвы Трафальгарской
Платили, жизнь отдав свою.
О, непричастные покою!
О, не приятые гроба
Ни перстью, ни волной морскою!
К чему мольба! К чему мольба!
Вы, раны чьи лекарств не знали,
Чей путь ни для кого не нов!
О, Кромвеля страна! Должна ли
Ты выкупить своих сынов?
Не золотой венец – терновый,
Судьбу сынов своих уважь…
Их дар – подарок смерти новой:
Ты по делам им не воздашь.
Пусть чуждый ветр, чужие реки
Об Англии напомнят вдруг –
Уста не тронут уст вовеки
И руки не коснутся рук.
Ужель мы выгадали много,
В златую мир забравши сеть?
Когда в сердцах бурлит тревога –
Не стихнуть ей, не постареть.
Что выгоды в гордыне поздней –
Прослыть владыками воды?
Мы всюду – сеятели розни,
Мы – стражи собственной беды.
Где наша сила, где защита?
Где гордость рыцарской судьбой?
Былое в саван трав укрыто,
О нем рыдает лишь прибой.
Нет больше ни любви, ни страха,
Всё просто кануло во тьму.
Всё стало прах, придя из праха, —
Но это ли конец всему?
Но да не будешь ты позорно
В веках пригвождена к столпу:
Заклав сынов, в венке из тёрна
Еще отыщешь ты тропу.
Да будет жизненная сила
С тобой, да устрашит врагов,
Когда республики Светило
Взойдет с кровавых берегов!
Мильтону[5]
Я верю, Мильтон, что устал твой дух
Бродить меж белых скал и башен тщетно:
Как видно, шар земной огненноцветный,
Покрывшись пеплом, навсегда потух.
К игре иной эпоха клонит слух,
И нам, чья жизнь промчалась незаметно,
Привыкшим к неге, роскоши несметной,
Осталось глину рыть среди разрух.
Но льва морей, но Англию родную,
Сей островок, милейший из земель,
Что днесь во власти глупых пустомель,
Как, Боже, не любить! Она тройную
Империю зажала в длань стальную,
Когда к Республике воззвал Кромвель!
Луи Наполеон[6]
Орел Аустерлица! С небосвода
Ты видел ли чужие берега,
Где пал от пули темного врага
Наследник императорского рода!
Несчастный мальчик! Ты чужою жертвой
Стал на чужбине, – о твоей судьбе
Не будет слезы лить легионер твой!
Французская республика тебе
Воздаст почет венком солдатской славы,
Не королю отсалютует, – нет!
Твоя душа – достойна дать ответ
Величественному столпу державы;
Тропе свободы Франция верна,
Но с пылом подтвердит, лишь ей присущим,
Что Равенства великая волна
Сулит и королям покой в грядущем.
Сонет по поводу резни, учиненной турками в Болгарии христианам[7]
Воскрес ли Ты, Христос? Иль жертвой тленья
В гробу лежишь, во глубине земли?
А верить в Воскресение могли
Лишь те, чей грех возжаждал искупленья?
Истреблены врагом без сожаленья
Священники близ мертвых алтарей.
Ты видишь ли страданья матерей,
Детей, убитых, втоптанных в каменья?
Сын Божий, снизойди! Над миром тьма,
Кресту кровавый серп грозит с небес:
И верх возьмет он, и переупрямит.
Земле не вынести сего ярма!
Сын Человеческий, коль ты воскрес,
Гряди – чтоб не возвысился Мохаммед!
В Европе время замерло на месте,
Но, гордо возмутив ее покой,
Британский лев, заслыша гнев людской,
Тирана низложил. Взыскуя мести,
Республика была твердыней чести!
Пьемонтцы могут подтвердить – какой
Охвачен папа римский был тоской.
«Что Кромвель?» И, внимая каждой вести,
Дрожал понтифик в расписной капелле.
Но этот миг так скоро пролетел:
Высокий жребий – в роскоши погряз,
Торговля превратилась в наш удел.
Не станься так – мир почитал бы нас
Наследниками Мильтона доселе.
Libertatis Sacra Fames[10][11]
Прекрасны идеалы демократий,
Когда подобен каждый Королю, —
Но я определенно не люблю
Разгула нынешних крикливых братий;
Монарх достоин менее проклятий,
Чем гнусных демагогов болтовня, —
Анархией Свободу подменя,
Они уже готовят нас к расплате;
Мне мерзостно, когда над баррикадой
Возносится позорный красный флаг,
И хамство правит: под его громадой
Дух гибнет, Честь мертва, молчат Камены, —
И слышен лишь Убийства да Измены
Кровавый и неторопливый шаг.
На глиняных ногах стоит держава.
От древней славы этот островок
Теперь недосягаемо далек,
Венец его похитил враг лукавый.
С холмов не слышен голос величавый,
К Свободе звавший; так беги же прочь,
Душа, которой пребывать невмочь
На гнусном торжище, где сброд плюгавый
Находит сбыт и чести, и уму,
Где сволочь рвется попирать ногами
Наследство, что завещано веками.
Нарушен мой покой, и потому
Особый путь я в Творчестве приму –
Не быть ни с Богом, ни с его врагами.
Rosa Mystica[14]
Ступай легко: ведь обитает
Она под снегом там.
Шепчи нежней: она внимает
Лесным цветам.
Заржавела коса златая,
Потускла, ах!
Она – прекрасная, младая –
Теперь лишь прах.
Белее лилии блистала,
Росла, любя,
И женщиной едва сознала
Сама себя.
Доска тяжелая и камень
Легли на грудь.
Мне мучит сердце жгучий пламень, —
Ей – отдохнуть.
Мир, мир! Не долетит до слуха
Живой сонет.
Зарытому с ней в землю глухо
Мне жизни нет.
Авиньон
Сонет, написанный на подступах к Италии[17]
И вот я в Альпах. Именем твоим,
Италия, тобой душа объята.
Земля, которой бредил я когда-то,
Куда так влекся, грезою томим.
Обласканный случайно пилигрим,
Историю листаю непредвзято.
День догорал. От свежих ран заката
Лазурь дымилась золотом литым.
Волной волос ласкалась хвоя пиний.
Бутонов разрывалась кожура,
И сад кипел от молодого цвета.
Но сердце сжалось, памятью задето:
Там, в Риме, – прах распятого Петра.
Италия, твой горек блеск отныне.
Турин
Сан-Миниато[18]
Я одолел высокий склон.
Здесь, в серафических просторах,
У Божьих врат, на горних створах
Сонм ангелов изображен.
И Приснодевы светел лик.
В изножье – полумесяц лунный,
Души заполнены лакуны,
И смерть желанна в этот миг.
В Тебе – Сыновних терний боль,
Жена в лазурном покрывале!
Устало сердце, и едва ли
Земную воспоет юдоль.
В Тебе – Сыновний брезжит свет,
Внемли же грешному, покуда
Душа не встала из-под спуда
Впустую проведенных лет.
Ave Maria Gratia Plena[19][20]
Явил Себя Он. Я же, как дикарь,
Зевеса блеск и славу заклиная,
Всё ждал, что в золотом дожде Даная
Очам моим предстанет, словно встарь.
Казалось, до сих пор вдыхаю гарь
И вижу вновь Семелу в страстной дрожи,
И молний след, испепеливших ложе –
Желанья дерзновенного алтарь.
Так грезил я средь древних базилик,
Но таинством Любви повергнут в прах,
Был возрожден причастностью святыне:
Девический, еще бесстрастный лик,
Холодный крин у ангела в руках
И белокрылый голубь на притине.
Флоренция
Италия[21]
Повержена, но преображена, —
Землей твоей шагают батальоны
До Сиракуз от северной Вероны, —
Опальная, но гордая жена.
Былым богатством ты озарена,
В три цвета – красный, белый и зеленый
Одет в лагуне ветер окрыленный.
Тебе иная участь суждена.
Бесславен блеск, краса твоя заклята,
Миропомазанника трон остыл,
И вдовая столица в поруганье.
Ужели, Небо, тщетно упованье?
Во пламенах грядущий Рафаил
Испепелит возмездьем супостата.
Венеция
Сонет, написанный на страстной неделе в Генуе[22]
Я шел скалистым берегом вдоль моря.
Под солнцем апельсинов кожура
Была светилу младшая сестра.
Пичуга проносилась, ветру вторя,
Сметая лепестки, тропу узоря.
Нарциссы, словно слитки серебра,
Мерцали из цветущего ковра.
Смеялись волны. Жизнь не знала горя.
Вдали послушник напевал свое:
«Христос, Марии сын, во гробе мертвый.
Приидет к телу всякий, кто скорбит…»
О Светодавче! Эллинский зенит
Твоей в душе повыжег знаки жертвы:
Венец. Распятье. Воины. Копье.
Рим непосещенный[23]
I
Прозябнув, налилось зерно, —
Свершился дней круговорот.
Вдали от северных широт
Дышу Италией давно.
Пора в далекий Альбион,
Пора в туманные края.
Но солнце, небосвод кроя,
Семи холмам несет поклон.
О Дева Светлая! Велик
И властен легких дланей взмах.
Горит в широких куполах
Твой трижды освященный лик.
Рим, я твой вечный паладин, —
Позволь к стопам твоим прильнуть
Но как же крут и долог путь –
Тот, что ведет на Палатин.
II
О, если бы я только мог
Предстать паломником смиренным
Пред фьезоланцем несравненным
На юге, там, где Тибр широк.
Иль пробираться вдоль ложбин
Над золотым изгибом Арно,
Зарю встречая благодарно
Под ясным небом Апеннин.
Через Кампанью – до ворот
По Via Appia упругой,
Где семь холмов, тесня друг друга,
Несут величественный свод.
III
Скитальца душу излечи,
Твой храм дарует упованье.
Здесь камень, легший в основанье,
Хранит небесные ключи.
Коленопреклонен народ
Пред освященными Дарами,
И гостия над головами
В резной монстранции плывет.
Дай лицезреть, пока живу,
Богопомазанника славу
И серебристых труб октаву
Позволь услышать наяву!
Мистическое торжество
Горит под куполом собора,
Явив для трепетного взора
И плоть Его, и кровь Его.
IV
Извилиста река времен.
Как знать – чреда бегущих лет
Иной в душе затеплит свет,
Окрепнет голос, обновлен.
Покуда стебли зелены
И не пришел для жатвы срок,
Покуда осени венок
Не лег в изножье тишины, —
Быть может, светоч мой горит,
Быть может, суждена мне честь
Не всуе имя произнесть
Того, Чей лик пока сокрыт.
Арона
О Рим! Круты истории витки!
Республиканский меч воздев над миром,
Ты грозным высился ориентиром,
Полсвета взяв в имперские тиски.
Но от жестокой варварской руки
Зенит перевернулся, стал надиром.
А ныне вьется флаг в просторе сиром
Трехцветный – Провиденью вопреки.
Алкая власти, некогда орел
К двойному свету рвался в синеву,
И мир дрожал перед твоей десницей.
В Едином ты величие обрел, —
Паломники идут склонить главу
Пред Пастырем, томящимся в темнице.
Монте Марио
Сонет на слушание Dies Iræ[26] в Сикстинской капелле[27]
Но, Господи, зардевшийся бутон,
Голубка и печальная олива, —
Любовь Твоя в них столь красноречива,
Что я не карой – кротостью сражен.
Тобою виноград отяжелен,
Ты – в звуках птичьего речитатива,
Гнездо свивает птица хлопотливо, —
Лишь Ты один пристанища лишен.
Приди, когда осенний краток день
И листья желтизной обведены,
Поля пусты, и одиноки – дали.
Когда снопы отбрасывают тень
В серебряном сиянии луны, —
Прииди, Жнец. Мы слишком долго ждали.
Пасха[28]
Под пенье труб серебряных народ
Благоговейно преклонил колена.
Поверх голов я видел, как степенно
Епископ Рима движется вперед:
Торжественно свершает крестный ход
В расшитой ризе, в альбе белопенной,
Священник и король одновременно
С тремя венцами в блеске позолот.
Но, словно сдернув прошлого покров,
Я очутился с Тем, кто шел вдоль моря,
Сбив ноги, утомлен, простоволос.
«У лис есть норы, и у птицы – кров,
Лишь мне бродить, с бездомностью не споря,
И пить вино, соленое от слез».
Стезям Твоим, Спаситель, научи!
Душа моя не ведает исхода.
Тяжка Генисарета несвобода,
И тает жизнь, как бледный воск свечи.
Иссякли в сердце светлые ключи,
Зане его испорчена природа.
Мне быть в аду, иль я уже у входа? –
Господень суд свершается в ночи.
«Он спит, иль занят чем-то, как Ваал,
Не отвечавший на слова пророков,
К нему взывавших на горе Кармил?»
Подарит тьма, в сиянье покрывал,
Ступни из меди, исполненье сроков
И безотрадный взор, лишенный сил.
Передо мной был океан бесплодный;
Волна хлестала брызгами в меня,
Горело пламя гибнущего дня,
И жуткий вихрь ревел над ширью водной.
Заслышав в небе чаек стон голодный,
Вскричал я: «Жизнь – мучение и мрак!
Не зреет в сей пустыне плод и злак,
Как ни трудись в работе безысходной!»
Пусть нет числа на неводе прорехам,
Его метнул я в скорбном ожиданьи
Того, что вскоре окажусь на дне.
И я нежданным награжден успехом –
Из черных вод минувшего страданья
Восстало тело в дивной белизне!
Ты боли мира этого чужда, —
Лилейный лоб не тронула тревога,
Твой взор остановился у порога, —
Так в легкой дымке светится вода.
Ланиты от любовного стыда
Не вспыхивали, рот прикушен строго.
И белоснежна шейка-недотрога,
Но мрамор оживает иногда.
Пусть с губ моих высокие слова
Слетают, – но, дыша благоговеньем,
Я поцелую разве узкий след.
Так Данте с Беатриче, знаком Льва
Отмечен, просветленным видел зреньем
Седьмых небес слепящий горний свет.
Новая Елена[35]
Где ты была, когда пылала Троя,
Которой боги не́ дали защиты?
Ужели снова твой приют – земля?
Ты позабыла ль юного героя,
Матросов, тирский пурпур корабля,
Насмешливые взоры Афродиты?
Тебя ли не узнать – звездою новой
Сверкаешь в серебристой тишине;
Не ты ль склонила Древний Мир к войне,
К ее пучине мрачной и багровой?
Ты ль управляла огненной луной?
В Сидоне дивном был твой лучший храм –
Там солнечно, там синева безбрежна;
Под сеткой полога златою, там
Младая дева полотно прилежно
Ткала тебе, превозмогая зной,
Пока к щекам не подступала страсть,
Веля устам соленым что есть силы
К устам скитальца кипрского припасть,
Пришедшего от Кальпы и Абилы.
Елена ты – я тайну эту выдам!
Погублен юный Сарпедон тобою,
Мемнона войско – в честь тебя мертво;
И златошлемный рвался Гектор к бою
Жестокому с безжалостным Пелидом
В последний год плененья твоего!
Зрю: снова строй героев Илиона
Просторы асфоделей затоптал,
Доспехов призрачных блестит металл;
Ты – снова символ, как во время о́но.
Скажи, где берегла тебя судьба?
Ужель в краю Калипсо, вечно спящем,
Где звон косы не возвестит рассвета,
Но травы рослые подобны чащам,
Где зрит пастух несжатые хлеба
До дней последних увяданья лета?
В летейский ли погружена ручей,
Иль не желаешь ты забыть вовеки
Треск преломленья копий, звон мечей
И клич, с которым шли на приступ греки?
Нет, ты спала, сокрытая под своды
Холма, объемлющего храм пустой,
Совместно с ней, Венерой Эрициной –
Владычицей развенчанною той,
Пред чьей гробницею молчат едино
Коленопреклоненные народы,
Обретшей не мгновенье наслажденья
Любовного, но только боль, но меч,
Затем, чтоб сердце надвое рассечь
Изведавшей тоску деторожденья.
В твоей ладони – пища лотофага,
Но до приятья дара забытья
Позволь земным воспользоваться даром;
Во мне еще не родилась отвага
Вручить мой гимн серебряным фанфарам,
Столь тайна ослепительна твоя;
Столь колесо Любви страшит, Елена,
Что петь надежды нет; и потому
Позволь прийти ко храму твоему,
И благодарно преклонить колена.
Увы, не для тебя судьба земная;
Покинув персти горестное лоно,
Гонима ветром и полярной мглой,
Лети над миром, вечно вспоминая
Усладу Левки, всей любви былой,
И свежесть алых уст Эвфориона;
Не зреть мне больше твоего лица,
Мне жить в саду, где душно и тлетворно,
Пока не будет пройден до конца
Мой путь страдания в венке из терна.
Елена! О Елена! Лишь чуть-чуть
Помедли, задержись со мною рядом,
Рассвет так близок, но тебя зову!
Своей улыбке разреши блеснуть,
Клянусь чем хочешь, Раем или Адом, —
Служу тебе, живому божеству:
Нет для светил небесных высшей доли,
Тебя иным богам не обороть,
Бесплотный дух любви, обретший плоть,
Блистающий на радостном престоле!
Так не рождались жены никогда!
Морская глубь дала тебе рожденье
И первых вод серебряную пену!
Явилась ты – и вспыхнула звезда
С Востока, тьме ночной придя на смену,
И пастуху внушила пробужденье.
Ты не умрешь: в Египте ни одна
Змея метнуться не дерзнет во мраке,
И не осмелятся ночные маки
Служить предвестьем гибельного сна.
Любви неосквернимая лилея!
Слоновой кости башня! Роза страсти!
Ты низошла рассеять нашу тьму;
Мы, что в сетях Судьбы, живем, дряхлея,
Мы, у всемирной похоти во власти,
Бесцельно бродим мы в пустом дому,
Однако жаждем так же, как и встарь,
Избыв пустого времени отраву,
Увидеть снова твой живой алтарь
И твоего очарованья славу.
