Оскар Уайльд
Кентервильское привидение
После этого он больше не совершал ночных вылазок. Близнецы некоторое время продолжали устраивать на него засады и каждый вечер, к великому неудовольствию родителей и прислуги, посыпали пол в коридоре ореховой скорлупой, но безрезультатно. Не было сомнений – призрак чувствовал себя настолько оскорбленным, что больше не желал являться обитателям дома. В результате мистер Оутис счел возможным снова усесться за свой объемистый труд по истории Демократической партии США, над которым работал уже много лет, миссис Оутис устроила великолепный пикник на морском берегу, поразивший все графство, мальчики отдались увлечению лакроссом,[14] юкером,[15] покером и другими американскими национальными играми, а Вирджиния каталась по аллеям на пони в сопровождении юного герцога Чеширского, проводившего в Кентервильском замке последнюю неделю своих каникул. Все решили, что привидение покинуло замок, и мистер Оутис даже написал об этом лорду Кентервилю, который в ответном письме выразил на сей счет свою радость и попросил поздравить от его имени с этим приятным событием достойную супругу посланника.
Однако Оутисы ошибались, ибо привидение никуда из замка не исчезало и, хотя превратилось теперь чуть ли не в инвалида, все же не думало оставлять их в покое, особенно когда ему стало известно, что среди гостей находится юный герцог Чеширский, двоюродный внук того самого лорда Фрэнсиса Стилтона, который однажды поспорил с полковником Карбери на сто гиней, что сыграет в кости с Кентервильским привидением, а утром был найден на полу ломберной полностью разбитый параличом. Хотя лорд Стилтон и дожил до преклонного возраста, после этого случая он мог произносить всего лишь два слова: «шестерка дубль». История эта в свое время наделала много шуму, даром что из уважения к чувствам обеих благородных семей ее всячески старались замять. Подробный рассказ обо всех обстоятельствах происшествия можно найти в третьем томе сочинения лорда Тэттла «Воспоминания о принце-регенте и его друзьях». Призраку, естественно, хотелось доказать, что он не утратил прежнего влияния на Стилтонов, с которыми к тому же состоял в дальнем родстве: его кузина была замужем en secondes noces[16] за сэром де Балкли, а от него, как известно, ведут свой род герцоги Чеширские.
Он даже сделал необходимые приготовления к тому, чтобы явиться перед юным поклонником Вирджинии в столь удававшемся ему образе «Монаха-вампира, или Обескровленного Бенедиктинца[17] «. Он был так страшен в этой роли, что, когда однажды, в роковой вечер под новый 1764 год, его увидела старая леди Стартап, с ней, после того как она издала несколько истошных криков, случился апоплексический удар. Через три дня она скончалась, успев лишить Кентервилей, своих ближайших родственников, наследства, поскольку оставила все свои деньги лондонскому аптекарю, снабжавшему ее лекарствами.
Однако в последнюю минуту из страха перед близнецами привидение не решилось покинуть свою комнату, и юный герцог спокойно проспал до утра под большим, украшенным перьями балдахином в Королевской опочивальне. Во сне он видел Вирджинию.
Глава пятая
Несколько дней спустя Вирджиния и ее кудрявый кавалер отправились кататься верхом на Броклейские луга, и она, продираясь сквозь живую изгородь, так изорвала свою амазонку, что, вернувшись домой, решила подняться к себе по лестнице черного хода, с тем чтобы ее никто не увидел. Пробегая мимо Гобеленового зала, дверь которого оказалась открытой, она заметила краем глаза, что там кто-то есть, и, полагая, что это камеристка ее матери, иногда приходившая сюда с шитьем, остановилась и заглянула в дверь, чтобы попросить ее починить порванную амазонку. Каково же было ее удивление, когда оказалось, что это Кентервильский призрак! Он сидел у окна и наблюдал за тем, как с пожелтевших деревьев слетает непрочная позолота и красные листья в бешеной пляске несутся по длинной аллее парка. Голову он положил на сложенные вместе руки, и вся его поза выражала беспросветное отчаяние. Он казался таким одиноким, таким дряхлым и беззащитным, что маленькой Вирджинии, первым побуждением которой было скорее бежать отсюда и запереться в своей комнате, стало жалко его и захотелось его утешить. Шаги ее были так легки, а его меланхолия так глубока, что он заметил ее присутствие лишь тогда, когда она с ним заговорила.
– Поверьте, я вам очень сочувствую, – сказала она. – Но завтра мои братья возвращаются в Итон, и тогда, если вы будете себя хорошо вести, вас больше никто не обидит.
– Какой толк просить меня хорошо себя вести?! – отозвался он, с удивлением оборачиваясь к хорошенькой девочке, которая не побоялась заговорить с ним. – Никакого! Мне, знаешь ли, просто положено греметь цепями, стонать сквозь замочные скважины и разгуливать по ночам – ты, наверное, именно это считаешь плохим поведением? В этом, знаешь ли, весь смысл моего существования!
– Никакого смысла тут нет, и вы сами прекрасно знаете, что вели себя плохо. Миссис Амни сказала нам в первый же день после нашего приезда, что вы убили свою жену.
– Ну, допустим, убил, – раздраженно ответил дух, – но это мое личное дело, и это никого не касается.
– Убивать людей очень нехорошо, – сказала Вирджиния с той пуританской серьезностью, которая порой появлялась в выражении ее милого лица и которую она унаследовала от какого-то предка из Новой Англии.
– О, как я ненавижу это дешевое морализаторство, свойственное абстрактной этике! Моя жена была очень дурна собой, она никогда не умела должным образом накрахмалить мне брыжи[18] и ровно ничего не смыслила в искусстве вкусно готовить. Возьмем, к примеру, хотя бы такой случай. Однажды мне удалось убить в Хоглейском лесу оленя, великолепного самца-одногодка. Так вот – как же, ты думаешь, она с ним распорядилась и что в конце концов было подано к столу? Да что толку сейчас говорить об этом – дело ведь прошлое! И пусть я действительно убил свою жену, но заморить меня голодом, доведя до мучительной смерти, было со стороны ее братьев тоже не очень-то красиво.
– Они заморили вас голодом? О, мистер призрак, – то есть, я хотела сказать, сэр Саймон, – вы, наверно, и сейчас голодны? У меня в сумке есть бутерброд. Возьмите, пожалуйста!
– Нет, спасибо. Я давно ничего не ем. Но все равно с твоей стороны это очень любезно, и вообще ты гораздо симпатичнее всей своей ужасной, невоспитанной, вульгарной и бесчестной семьи.
– Не смейте так говорить! – воскликнула Вирджиния, топнув ногой. – Это про вас можно сказать, что вы невоспитанны, ужасны и вульгарны, а что касается честности, так вы сами прекрасно знаете, кто таскал у меня из ящика краски, чтобы наводить ваше дурацкое кровавое пятно в библиотеке. Сперва исчезли все красные краски, включая и алые, так что я больше не могла изображать закаты, потом вы унесли изумрудную зелень и желтый хром, а закончилось тем, что у меня вообще ничего не осталось, кроме индиго и китайских белил, и мне пришлось ограничиться пейзажами с лунным светом, а они невыносимо унылы, да и рисовать их ужасно трудно. Но я никому на вас не наябедничала, хоть и очень сердилась. И вообще все это страшно глупо: ну разве бывает изумрудная кровь?
– А что мне оставалось делать? – произнес призрак с некоторым смущением. – В нынешние времена достать настоящую кровь не так-то просто, и, поскольку твой драгоценный братец решил пустить в ход свой «образцовый пятновыводитель», – а с этого все и началось, – мне ничего другого не оставалось как воспользоваться твоими красками. А что касается цвета, то это, знаешь ли, дело вкуса. У Кентервилей, например, кровь голубая, самая голубая во всей Англии. Впрочем, вас, американцев, такие вещи мало волнуют.
– Откуда вам знать, что нас волнует? Я вам очень советую к нам эмигрировать и расширить у нас свой кругозор. Папа с радостью устроит вам бесплатный проезд, и, хотя пошлины на спиртное, а значит, и на все спиритическое ужасно высокие, проблем на таможне у вас не будет, так как все чиновники там – демократы. А в Нью-Йорке вас ждет огромный успех. Я знаю там многих людей, которые с охотой бы дали сто тысяч долларов просто за то, чтобы у них был дедушка, ну а за то, чтобы иметь семейное привидение, дадут во сто крат больше.
– Боюсь, мне не понравится ваша Америка.
– Потому что у нас нет ничего допотопного и диковинного? – насмешливо спросила Вирджиния.
– Ничего допотопного и диковинного? А ваш флот и ваши манеры?
– Всего хорошего! Пойду попрошу папу, чтобы он разрешил близнецам продлить каникулы еще на одну неделю.
– Прошу вас, не уходите, мисс Вирджиния! – воскликнул призрак. – Я так одинок и несчастен! И я совершенно не знаю, чем мне заняться. Больше всего я хотел бы уснуть, но, увы, не могу.
– Ну что за глупости вы говорите! Для этого всего лишь надо лечь в постель и задуть свечу. Вот бодрствовать – это гораздо труднее, особенно в церкви. А для того, чтоб уснуть, не нужно никаких усилий. С этим справится и грудной младенец, хоть он почти ничего не соображает.
– Я не сплю уже триста лет, – печально промолвил призрак, и прекрасные голубые глаза Вирджинии широко раскрылись от удивления. – Триста лет я не знаю сна и чувствую себя бесконечно уставшим!
Лицо Вирджинии затуманилось, губы ее задрожали, словно лепестки розы. Она подошла к привидению, опустилась на колени и заглянула в его древнее, морщинистое лицо.
– Бедный, бедный призрак, – едва слышно проговорила она. – Неужели ты не знаешь такого места, где мог бы уснуть?
– Далеко-далеко отсюда, там, за сосновым бором, – отвечало привидение тихим, мечтательным голосом, – есть маленький сад. Трава там высокая и густая, среди травы белеют цветы болиголова, подобные большим звездам, и всю ночь там поет соловей. Да, всю ночь не смолкая поет соловей, холодная хрустальная луна бесстрастно взирает вниз, и могучий тис простирает над спящими свои исполинские ветви.
Глаза Вирджинии заволокли слезы, и она спрятала в ладони лицо.
– Ты говоришь о Саде Смерти? – прошептала она.
– Да, я говорю о нем. Как, должно быть, прекрасна Смерть! Как хорошо лежать в мягкой, теплой земле, зная, что над тобой колышутся травы, и слушать вечную тишину. Как хорошо, что нет ни вчера, ни завтра, что можно забыть о ходе времени и навеки забыться, обретя наконец покой. Знаешь, ты мне можешь помочь. Ты можешь отворить для меня врата Храма Смерти, ибо с тобой Любовь, а Любовь ведь сильнее Смерти.
По телу Вирджинии прошла холодная дрожь, и некоторое время между ними царило молчание. Ей казалось, будто все это жуткий сон.
Потом снова заговорил призрак, и голос его звучал подобно вздохам ветра.
– Ты читала древнее пророчество, начертанное на окне библиотеки?
– О, много раз! – воскликнула девочка, поднимая на привидение глаза. – Я успела его выучить наизусть. Оно написано какими-то старинными причудливыми буквами, так что сразу их трудно прочесть. Там всего лишь восемь строчек:
Когда по воле девственницы юной
Молитву вознесут уста Греха,
Когда миндаль засохший ночью лунной
Цветеньем буйным поразит сердца,
А малое дитя проронит тихо слезы,
Дабы они с души все скорби смыли,
Тогда настанет мир, уйдут из замка грозы
И снизойдет покой на Кентервиля.[19]
Только я не понимаю, что это значит.
– А это значит, – печально промолвил дух, – что ты должна оплакивать мои прегрешения, ибо у меня не осталось слез, и молиться за мою душу, ибо у меня не осталось веры. И тогда, если ты будешь оставаться такой же доброй, чистой и кроткой, Ангел Смерти смилуется надо мной. Страшные видения будут преследовать тебя в темноте, злые голоса станут шептать тебе на ухо ужасные вещи, но они не причинят тебе никакого вреда, ибо все темные силы ада бессильны пред чистотою ребенка.
Вирджиния ничего не говорила в ответ, и призрак, глядя на ее склоненную златовласую голову, принялся в отчаянии ломать руки. Вдруг девочка встала. Лицо ее было бледным, глаза как-то странно сияли.
– Я не боюсь, – сказала она решительно. – Я попрошу Ангела смилостивиться над тобой.
Издав негромкое радостное восклицание, призрак поднялся на ноги, взял ее руку и, со старомодной грацией, низко склонившись, поднес к губам и поцеловал. Пальцы его были холодными как лед, а губы жгли ее руку как огонь, но Вирджиния не отпрянула от него, и он повел ее за руку через весь полутемный зал. На поблекших от времени зеленых гобеленах были вышиты маленькие фигурки охотников. Они трубили в украшенные кисточками горны и махали Вирджинии крошечными руками, давая знак вернуться назад. «Вернись, маленькая Вирджиния, вернись!» – кричали они. Но призрак еще крепче сжал ее руку, и она, чтобы не видеть охотников, закрыла глаза. Пучеглазые чудовища с хвостом ящерицы подмигивали ей с резной каминной полки и негромко бормотали ей вслед: «Берегись, маленькая Вирджиния, берегись! Что если мы больше не увидим тебя?» Но дух скользил вперед все быстрее, и Вирджиния не слушала их.
