Остин Сигмунд-Брока
Сказать по правде
Глава 8
Впервые в жизни я решаю проявить себя на литературе.
Я направляю в это каждую каплю своего гнева за обидные и высокомерные слова Эндрю в стремлении доказать, что он не прав. Я читаю пьесу целиком, подыскивая идеи в каждой строчке. Продираюсь через архаичные словечки, не говоря уже о сотнях чрезмерно замысловатых и закрученных фраз вроде «пусть глаза мои будут свидетелями» вместо «я посмотрю сам».
Проблема в том, что все методы, которые Петруччио использует, чтобы укротить Катарину, ужасны.
Даже если игнорировать физические последствия, голодание или лишение сна вряд ли сделает меня добрее. Я отбрасываю книгу и пытаюсь думать самостоятельно. Если бы Катарина работала над тем, чтобы стать лучше, что бы она сделала? Ответ очевиден: прежде всего, относилась бы к людям добрее. Это легко.
И слишком долго. Если я буду открывать двери перед входящими и хвалить их прически или что-нибудь еще, со временем это может привлечь внимание Эндрю. Но сколько месяцев таких жестов доброты потребуется?
Мне нужно что-то большее. Что-то способное привлечь его внимание, чтобы при этом я произвела хорошее впечатление… ну, и помогла другим. Я перебираю десятки вариантов.
Только когда в точности вспоминаю сказанные Эндрю в классе слова, у меня начинает формироваться идея. Он упомянул, как Кет разбила лютню о голову учителя. А если бы хотела искупить вину, то могла бы извиниться. Но извинения не исправляют настоящий вред, и, как я узнала из недавнего личного опыта, их трудно сделать достаточно искренними, чтобы добиться результата. Кет пришлось бы перевязать раны учителя и заменить его разбитую лютню новой, прежде чем окружающие признали бы, что она изменилась.
Вот оно.
Одних извинений недостаточно. Но я не буду исправлять ситуацию словами. Я искуплю вину перед людьми, которым причинила вред. Идеально. Большие жесты куда более заметны, чем простые комплименты и вежливость. Не понадобится много времени, чтобы Эндрю услышал о том, что я делаю, и тогда он поймет: я изменилась, как Катарина.
Хотя я предпочла бы этого избежать, придется начать с Пейдж. Даже если она мне особенно не нравится, Эндрю не поверит, что я изменилась, пока я не подлижусь к ней. Проблема в том, что у меня нет ни малейшего представления, что бы я могла для нее сделать.
* * *
Всю следующую неделю я хожу за Пейдж по пятам, надеясь найти подсказку. Я подслушиваю ее разговоры в коридорах, листаю прошлогодний альманах[7], выясняя, на какие факультативы она ходит, и следую за ее передвижениями во время обеда. Пока мои друзья сидят на патио за нашим обычным столом, я говорю, что работаю в библиотеке, а на самом деле наблюдаю за Пейдж и ее друзьями в столовой. Никто не замечает.
Но у меня не получается ничего найти. Пейдж ни разу не жаловалась о том, что заваливает какой-то предмет, или что ей нужна помощь с каким-нибудь проектом, а значит, я не могу помочь ей в учебе. Я думала, что смогу вступить в один из ее клубов и тем самым повысить его статус, но как это ни поразительно для ученика Бомонта, она не участвует ни в одном школьном факультативе. И несмотря на ее относительное отсутствие популярности, она проводит обед с приличной группой друзей, которые, судя по всему, ее обожают.
Прошлой ночью я на минуту обрадовалась, вспомнив, что читала ее эссе. Я сломала голову, пытаясь вспомнить детали, – но вспомнила мало. Стоит признаться, тогда оно меня не особо интересовало. Но я все же вспомнила: она писала, что не может быть собой, ведь ей вечно приходится переживать за других людей. В нем было что-то о травле, о том, как трудно смотреть на нее и не суметь помочь. Ничего особенного. Ничего, что я могу использовать.
У нее нет парня. Это я знаю. Конечно, можно было бы ее с кем-нибудь свести, но в подслушанных мной разговорах не было ничего о том, что она кем-то интересуется. Конечно, всегда есть Джефф. В «Скаре» он ее явно интересовал, и учитывая, как она рыдала, когда наткнулась на нас с Эндрю, я уверена: то, что между ними произошло, сложилось не так, как надеялась Пейдж.
Но это же Джефф.
На литературе я жду звонка, глядя в окно на парковку. Разумеется, окна «мерседеса» Джеффа затуманены безошибочно узнаваемой дымкой марихуаны. Сквозь нее я различаю его ядовито-розовое поло – разумеется, с поднятым воротником.
Даже если Пейдж нравится Джефф, не думаю, что, если я сведу с ним ее или кого-то еще, это можно будет считать хорошим поступком.
Со вздохом я снова сосредотачиваюсь на Ковальски, которая читает какую-то вдохновенную лекцию о том, как Бьянка и Катарина должны оттенять друг друга, подчеркивая отличия между ними. Тоска.
Следя за Пейдж, я заметила одно. Они с друзьями не вполне честны, когда высказывают свое мнение. Между жаркими обсуждениями телесериалов, о которых я никогда не слышала, и каких-то там ролевых игр, они просят друг у друга совета. «Это шляпа портит мне прическу?» «Никто же не видел мое белье, когда ветер задрал мне юбку?» «Как думаешь, Джейсон Рид когда-нибудь обратит на меня внимание?» На все эти вопросы были очевидные ответы: «да», «нет» и «никогда». Но каждый раз Пейдж и ее друзья говорили то, что хотел услышать спросивший.
Сначала я этого не понимала. Разве человек не будет лучше как друг, если говорит правду? Я бы хотела, чтобы мои друзья сказали мне, что моя шляпа ужасна, или что я трачу время на безответную влюбленность. Или если у меня, например, мерзкий герпес на губах. Я всегда считала, что честность полезна, даже если причиняет боль. Но читая «Укрощение строптивой», я начала в этом сомневаться.
Честность Катарины никому не помогает и заставляет людей ненавидеть ее. Ее честность – то, на что все чаще всего жалуются. Катарина безупречно честна – например, когда говорит Петруччио, что он осел, в первой же паре строк после их встречи. С поправкой на времена это довольно жесткое оскорбление. История повторяется снова и снова. Катарина не скрывает ни одной негативной мысли или мнения, поэтому люди убеждаются в ее репутации как «строптивой».
Если я хочу быть меньше похожа на Катарину, придется поработать с тем, чтобы придержать свое честное мнение.
Наконец звенит звонок, и я медлю, собирая вещи и выжидая, пока уйдет Пейдж. Она засовывает «Укрощение строптивой» в сумку, натягивает странную фиолетовую вязаную шапку с пришитыми кошачьими ушами и идет к двери.
Я собираюсь за ней последовать, когда меня подрезает Эндрю.
– Классная шапка, – говорит он, проходя мимо.
Пейдж придерживает перед ним дверь.
– Спасибо, – отвечает она.
Я хмурюсь. Это не первый мимолетный признак зарождающейся дружбы, который я наблюдала за эту неделю. Каждый день что-то случается – они машут друг другу в коридорах, обмениваются несколькими фразами о прочитанном вчера, обмениваются взглядами, когда кто-то говорит что-то особенно глупое в классе. Мне это не нравится. Не то чтобы я ревновала в романтическом смысле… Я уверена, что Пейдж не во вкусе Эндрю, учитывая что он был влюблен в меня с девятого класса. Однако чем более близкими друзьями они становятся, тем важнее, чтобы я завоевала уважение Пейдж до того, как она еще больше настроит Эндрю против меня.
Я выхожу в коридор и вижу, что Пейдж уже закончила возиться в шкафчике и направляется в столовую. Меня бесит, что я точно знаю, где ее шкафчик и где она сидит за обедом.
– Ты опять сегодня работаешь над домашкой по экономике? – спрашивает Эль у меня за спиной. Она догоняет меня, награждая испепеляющим взглядом пару мальчишек-девятиклассников, перебежавших ей дорогу.
Я говорила Эль, что занята экономикой, не потому, что боюсь ее осуждения. Просто придется слишком много объяснять. Мне не нравится быть нечестной перед друзьями. Однажды, рассказав всем, что провожу весенние каникулы в Авиньоне, как остальные одноклассники, я наткнулась на Эль и всю ее семью в пельменной возле дома. Это было неприятно.
Но сейчас другая ситуация.
– К сожалению, да, – вру я.
– Сколько еще ты будешь делать этот проект? – спрашивает Эль. Я распознаю юмор под ее строгим тоном. Я научилась различать это, несколько лет сравнивая ее возмущенные разговоры с продавцами и промоутерами с приглашением погулять и просьбой помочь смонтировать видео.
– Почему ты так стараешься? – продолжает она, не дожидаясь ответа. – Я же знаю, что ты ненавидишь экономику.
– Вовсе нет, – возражаю я. Мне не нравится засиживаться допоздна и смотреть на книги бухучета до слез. Но это окупается.
Эль смеряет меня взглядом.
– Долго еще? – сухо повторяет она.
– Сегодня, – говорю я. – Обещаю.
Я посвятила почти неделю проекту Пейдж. Если в следующие пару часов что-нибудь не найдется, мне понадобится новая стратегия.
– Хорошо, – с напором говорит Эль, распахивая двери в столовую. – Не знаю, выдержу ли еще два обеда, за которыми мне от скуки остается только смотреть, как Брэд и Морган в глаза трахаются.
– Да ладно. Ты не натыкалась на них в процессе, – отвечаю я. – Щенячьи глазки в столовой с этим не сравнятся.
Эль смеется. Мы вместе идем туда, где Морган и Брэд – разумеется, с идиотским видом – смотрят друг на друга.
– Господи, – бормочет Эль и бросает на меня строгий взгляд. – Серьезно, Кэмерон. Заканчивай со своей экономикой. – Это не просьба.
– Закончу. Обещаю, – повторяю я. – Тебе не нужен пакет? Ну, для рвоты. – Я киваю на Морган и Брэда. – У меня остался от завтрака.
Эль закатывает глаза.
– Иди работай, Кэм.
С усмешкой я оставляю ее и вхожу в столовую, как раз когда Пейдж выходит из кухни. Вместо того чтобы пойти за свой обычный стол, она поворачивает к научному крылу. Двигаясь против течения толпы, собирающейся из классов в столовую, я следую за ней. Она останавливается перед классом робототехники. Я поджидаю на расстоянии; она открывает двери и входит внутрь.
Я жду, пока она закончит свои дела. У меня не вызывает энтузиазма очередной сеанс подслушивания разговоров ее друзей о компьютерных играх и японском телевидении – почти наверняка это будет безрезультатно. Каждый четверг выходит очередной эпизод их любимого сериала. Вероятно, сегодня они будут поглощены обсуждением.
Фу. Я как психопатка. Только вместо Бьонсе, или Райана Гослинга, или кого-нибудь приличного, я преследую девчонку, любящую странные головные уборы и одержимую аниме.
Я проверяю телефон, замечая, что прошло уже больше пяти минут, с тех пор как Пейдж зашла в класс. Намного дольше, чем нужно, чтобы оставить там домашнюю работу или забрать тест. Существует ограниченное количество причин, по которой человек может захотеть находиться в пустом классе в середине обеденного перерыва, и среди них главная – романтика.
Если это Джефф – фу. Если нет, это может оказаться кто-то, с кем я могу ей помочь без таких моральных терзаний. Это может оказаться первой полезной крупицей информации. Хотя я не особо хочу видеть то, что может там происходить, у меня нет выбора. Придется подсматривать.
Закинув сумку на плечо, я непринужденно подхожу к окну. На двери постер БПР – Бостон Преп Роботикс – над рисунком, изображающим значки, как на дверях мужского и женского туалета, только с квадратными головами вместо круглых. Роботы. Остроумно.
Я прижимаюсь лицом к стеклу, ожидая худшего. Ладно, этот роман вызовет у меня еще больше моральных терзаний. Через узкое окошко я вижу только часть картины.
В классе темно. В одном конце лампочка тускло освещает стол и стул, а в углу – горы старого роботостроительного оборудования и удлинителей. На стуле сидит Блевотный Брендан.
Пейдж маячит возле стола. Я наблюдаю за ними. Би-Би занят компьютером, что-то печатает, отвернувшись от сестры. На ее лице написаны сложные эмоции, которые я не привыкла видеть. Не восторг и скептицизм, которые сражаются друг с другом, когда она задротствует на любимые темы с друзьями. И, конечно, не раздражение, которое достается исключительно мне.
Ее лицо отражает что-то вроде надежды и боли. Как будто она пытается изобразить энтузиазм.
Я смотрю, как она говорит с Бренданом, тыкает его в плечо и склоняется над ним, чтобы посмотреть, что он делает. Хотя я не могу понять разговор – даже за неделю своей пугающе чрезмерной слежки за Пейдж я не научилась читать по губам, – но улавливаю одно слово, которое безошибочно срывается с губ Пейдж. «Пожалуйста». Судя по ее умоляющему выражению лица и по тому, как она машет в сторону дверей, я делаю вывод, что девушка пытается уговорить Брендана пообедать с ней за пределами класса робототехники. Он жестом указывает на компьютер, и Пейдж опускает плечи. Я немедленно перевожу выражение ее лица: тревога.
И тут до меня доходит: в эссе она писала о тревоге. Я идиотка, раз не поняла, о ком она писала. Человек, о котором она так часто тревожится, что кажется, будто она теряет себя. Человек, которого травят у нее на глазах, а она ничего не может сделать, чтобы ему помочь.
Она ничего не может сделать. Но возможно, я могу.
Пейдж поворачивается, и я не успеваю вовремя отодвинуться от окна. Мы встречаемся глазами. Ее лицо становится жестче в удивлении. А когда она узнает меня, то исполняется ярости.
Я понимаю, что у меня нет шансов отступить и сделать так, чтобы про эту встречу все забыли. Я жду, и через секунду Пейдж вылетает из класса и набрасывается на меня.
– Какого черта, Брайт? – взрывается она. – Теперь ты за мной шпионишь?
«Если бы ты только знала». Я напоминаю себе не отвечать ударом на удар, не разбивать лютню. Сейчас я не могу быть Кет. Мне нужно заслужить прощение Пейдж, а не испортить все еще больше.
– Это не то, что ты думаешь, – говорю я наконец.
– Ах, нет? Что же ты тогда тут делаешь? – кривится она. – Хочешь вступить в команду по робототехнике?
– Конечно, нет! – Я чувствую, как морщится нос, но осознаю, что не стоит насмехаться над робототехникой перед Пейдж. Я изображаю понимающее лицо. – Не то чтобы мне не нравилась команда робототехники, просто… – начинаю я возвращаться на нужный путь.
– Кончай гнать! – перебивает Пейдж. – «Популярные девчонки», – она изображает кавычки пальцами в воздухе, – не интересуются робототехникой, и, уж конечно, не тратят обед на то, чтобы следить за такими как я. Ты что-то задумала.
– Что ты знаешь о «популярных девчонках»?
Пейдж шире раскрывает глаза и издает горький смешок.
– Отлично. Очень смешно, – ее голос полон сарказма, – хотя и гадость, что для тебя характерно.
– Нет, – отвечаю я, осознавая, как ужасно все складывается. – Я пытаюсь сказать, что не все популярные девчонки так стереотипны. Я не такая…
– А изображаешь хорошо, – с каменным лицом говорит Пейдж.
Наконец я ощущаю вспышку гнева, и слова вырываются раньше, чем я успеваю их сдержать.
– Ты не могла бы хоть на пару минут перестать изображать оскорбленную невинность? – слышу я свой голос. Пейдж вздрагивает. – Слушай, – продолжаю я, – мне хотелось бы… не знаю, исправить ситуацию. Я пошла сюда за тобой… – я замечаю появляющееся на ее лице самодовольство и вздыхаю, – да, ладно, я за тобой следила. Просто хотела сделать для тебя что-нибудь хорошее.
У нее сужаются глаза. На этот раз от недоумения, а не от гнева. Это прогресс.
– Я хочу все исправить, – говорю я. – После того, что случилось в «Скаре».
Пейдж выгибает брови и издает пренебрежительный смешок-фырканье.
– Но ты не можешь, Кэмерон. Ты не можешь все исправить. Не то чтобы твои слова наложили отпечаток на мою самооценку. У меня просто нет никакого желания тебя прощать.
У меня сжимается сердце.
– Ты не можешь сделать ничего, что могло бы меня заинтересовать, – говорит Пейдж, отворачиваясь, чтобы уйти.
– Как насчет твоего брата? – бросаю я.
Пейдж замирает. Я практически чувствую, как ее желание уйти прочь сражается с… чем?
Она поворачивается ко мне.
– Что насчет него? – говорит она наконец. – Что хорошего ты можешь сделать для моего брата?
– Я помню твое эссе, – отвечаю я с готовностью. – Ты ведь о нем беспокоишься? – Пейдж ничего не говорит, и я продолжаю: – Что, если я извинюсь перед ним? Ты права, из всех людей мне точно нечего предложить твоему брату. Но что, если я пойду сейчас в класс робототехники и извинюсь за прозвище, которую ему дала?
Пейдж косится на кабинет робототехники. Я продолжаю, не желая терять фокус.
– Может, я «злая», – я повторяю жест, изображающий кавычки, и получаю в ответ намек на выгнутую бровь, – но я не слепая и не дура. Кто знает, может, если я пойду туда и извинюсь, Брендан … – Я указываю жестом на кабинет. – Кто знает, вдруг это заставит его выйти оттуда и обедать с друзьями, а не прятаться?
Наверное, звучит так, словно я в отчаянии. Но мне все равно, потому что у Пейдж в голове крутятся колесики.
Я вижу, как она размышляет. Выражение лица смягчается, взгляд переходит с меня на дверь кабинета. Сурово нахмуренные брови едва заметно расслабляются. Мгновение спустя уголки ее губ слегка поднимаются. Не обеспокоенно, а как будто в знак неохотного, невольного согласия.
Ее вновь ожесточившийся взгляд возвращается ко мне.
– Ладно, – говорит она.
– Правда? – Пока я не услышу, как Пейдж это говорит, я не поверю, что действительно нашла решение проблемы, над которой билась целую неделю. Я совершенно не хочу, чтобы через пару часов Пейдж решила, что позволить мне извиняться перед Бренданом – ужасный план, и я ужасный человек, потому что мне это вообще пришло в голову.
Пейдж кивает.
– Извинись перед Бренданом – исправь то, что сделала с ним, – и я прощу тебя за то, что ты сказала мне.
Судя по самодовольному выражению лица, она не верит, что у меня получится. Не верит, что Кэмерон Брайт, исключительная стерва, может выдавить хотя бы одно извинение.
Мне все равно. Я наконец разрешаю радости проявиться на лице. Если Пейдж меня простит, я окажусь на один огромный шаг ближе к тому, чтобы она рассказала своему новому лучшему другу Эндрю, что произошедшее в «Скаре» – ерунда, а я проявила заботу о ее брате и на самом деле не такая, какой она меня считала.
– Договорились, – отвечаю я.
Без лишних слов Пейдж уходит. Я собираюсь с духом и открываю дверь.
Глава 9
Кабинет робототехники больше похож на склад, чем на класс. На столах из толстого дерева вдоль одной из стен навалены горы кусков металла, прикрученных друг к другу в незавершенные формы; провода идут от моторов к приборам и мигают огоньками. У другой стены – ряд компьютеров, новые «маки» рядом со старыми настольными компьютерами, которые кто-то наполовину отремонтировал.
Я прохожу между столами в глубину, где сидит Би-Би; мои шаги не слышны за звуковыми эффектами его компьютера. Я останавливаюсь в паре шагов от него и заглядываю через плечо. Он играет в какую-то игру на компьютере, подключенном к внешнему жесткому диску и к сложной клавиатуре с дополнительными клавишами, наверное, специально для игр. Он яростно стучит по ним пальцами.
Пару секунд я смотрю на экран. Двумерный персонаж не движется, несмотря на то, как Брендан лупит по мышке и клавишам. Фигура, изображающая, полагаю, колдунью – в драматическом черном платье и со светлыми волосами – налетает на застрявшего персонажа. Цветовая палитра игры беспорядочная – пастельные и неоновые цвета, смешанные без всякой логики.
Я наблюдаю, как колдунья лихо срубает голову неподвижного мальчишки. На экране сверкают слова «Конец игры».
Брендан раздраженно вздыхает и набирает новые команды. Я решаю, что более подходящего момента не будет.
– Привет, Би… Брендан, – говорю я, и мой голос необычайно громко звучит в огромной комнате. – Что ты делаешь?
Брендан стремительно разворачивается. Подозрительно осматривает комнату, словно ищет объяснение тому, что я тут делаю. Тусклый свет бросает тени ему на лицо, с четкими чертами, которые не ожидаешь увидеть у мальчишки из десятого класса.
– Тебе нужна помощь с задачами, или что? – спрашивает он.
– Что? – теряюсь я, пока не вспоминаю, что задачи по информатике – это самая вероятная причина, по которой я бы к нему пришла. – Нет. Я, эм, пришла с тобой поговорить.
– О чем? – он сужает глаза.
Я сажусь на стул рядом с ним. На его футболке большими квадратными буквами написано «Чистокровный грешник»[8] над изображением лошади. Он смотрит на меня так, словно ждет, что я на него брошусь.
– Я понимаю, что в прошедшие годы вела себя с тобой не очень хорошо, – искренне говорю я.
Би-Би еще секунду меня рассматривает. В глубине своей нелогичной души я надеюсь, что на этом все закончится, что Брендан просто пожмет плечами, скажет «Ладно», и прошлое останется в прошлом.
Вместо этого он отворачивается к компьютеру.
– Не понимаю, о чем ты, – без тени эмоций говорит он. – Мы даже не знакомы. – Секунду спустя он бросает на меня взгляд искоса. – Если боишься, что я расскажу мистеру Весту, что ты писала имейлы в классе, забудь.
– С чего бы я… – начинаю я говорить про то, что Весту все равно, но осекаюсь. Мне нужно принести Би-Би искренние извинения, и чем быстрее, тем лучше. – Помнишь, когда ты только сюда перевелся в шестом классе, а я была в седьмом? – торопливо говорю я. – Тебя тогда несколько раз стошнило в столовой? Типа каждую неделю, и мы знали, что не надо есть в столовой, когда ты там, и не ходить в мужской туалет на втором этаже?
Меня несет. Такого никогда не случается. Но Брендан больше не смотрит на компьютер. Его взгляд скептически встречает мой. От его внимания мне внезапно становится неловко.
– Нет, – сухо говорит он. – Я совершенно забыл этот восхитительный период жизни. Спасибо, Кэмерон, что напомнила.
Я морщусь. Я сделала именно то, что сделала бы Кет. Я была слишком прямой, слишком честной. Но что еще я могу сказать? У меня нет опыта извинений, а значит, я не знаю, что делаю.
– У меня это плохо получается, – говорю я Брендану. Изучаю его нос и карие глаза, замечая, что при ближайшем рассмотрении он совсем не похож на Пейдж. Не знаю, почему, но от этой мысли у меня возникает новая волна нервозности. Только воспоминание о том, зачем я здесь, не позволяет мне поднять белый флаг и сдаться. «Эндрю».
– Могу дать совет, – отвечает Брендан с жесткостью в голосе. – Что бы «это» ни было, не делай. Иди лучше делать селфи с подружками или чем ты там занимаешься.
– Эй, – огрызаюсь я, почти не заботясь о том, что не сдерживаюсь. – Не обязательно наезжать, когда я пытаюсь извиниться.
Би-Би вскидывает брови.
– Ты пытаешься извиниться? Вау, это у тебя получается реально плохо.
От его слов мой гнев стихает. Мне даже не стоит пытаться защищаться. Он прав на сто процентов. Дыхание вырывается из груди раздраженным вздохом.
– Я знаю, Брендан, – говорю я. – Но мне жаль, что я начала звать тебя Би-Би. И жаль, что вся школа так тебя зовет уже пять лет.
Честно говоря, у меня была причина. В седьмом классе на перемене я просто читала в коридоре на втором этаже. Я не хотела, чтобы мои друзья об этом знали, потому что читать, разумеется, не круто, но отец прислал мне один из немногих подарков на день рождения, которые я от него получала – «Лев, колдунья и платяной шкаф»[9]. С одной стороны, это был совершенно неуместный подарок, потому что меня подобные вещи никогда не интересовали. С другой стороны, это был подарок от отца. Мысль о том, что он пошел в магазин, выбрал книгу и завернул ее, была для меня важнее всего на свете.
Я читала в коридоре, и к сожалению, близко к туалетам. Брендан вылетел из-за угла, хватаясь за живот. Я не успела отреагировать. В следующую секунду его обильно стошнило на пол, и брызги полетели на мой рюкзак, мои туфли – и на книгу.
Теперь Би-Би смотрит на меня в упор, осознавая мои извинения. Неожиданно для меня он резко смеется.
– Ну ладно, отлично. Спасибо.
Я изучаю его, пытаясь понять, что происходит.
– Мне кажется, это не совсем искренний ответ.
Он качает головой.
– Все знают, что у меня глютеновая болезнь, – говорит он, снова усталым тоном. Я не знала – или знала? Конечно, если я и слышала об этом, то могла забыть. – Все знают, что когда я ем глютен, то блюю, – продолжает он, и я замечаю подчеркнутое слово. – В шестом классе мне пришлось сдавать разные болезненные и стыдные анализы, потому что никто не знал, что со мной не так. Когда наконец выяснили, все могло быть хорошо – вот только благодаря тебе вся моя жизнь в старшей школе была определена прилипчивой кличкой, которую ты придумала. – Его голос набирает силу, темные глаза неожиданно яростные. – Знаешь, как мне трудно находить друзей? Знать, что все, в каждом классе, слышат мое имя и немедленно думают «Блевотный»? – Он снова отворачивается к компьютеру. – Конечно, не знаешь.
Я не знаю, что сказать в ответ. Мне нечего сказать. Я сижу молча, пораженная, тщетно пытаясь придумать ответ.
– Я… прости, – выдавливаю я. – Скажи мне, как это исправить. Я что угодно сделаю.
– Мне ничего от тебя не нужно, – быстро отвечает он.
Я резко встаю; с меня хватит. У меня горит лицо. К черту, не буду больше сдерживать свое мнение.
– Ну и ладно, прячься тут дальше, вали на меня полное отсутствие общественной жизни в школе. Конечно, все дело в прозвище, а не в том, что ты нелюдимый и предпочитаешь проводить время за бессмысленными компьютерными играми с цветовой палитрой, которую выбирал восьмилетка, вместо того, чтобы поговорить с девчонкой, или с парнем.
Я собираю вещи, чтобы вылететь из класса. Но у меня за спиной Би-Би говорит:
– Я не играю в бессмысленную игру, – тихо говорит он. – Я ее делаю.
Повернувшись, я снова смотрю на экран компьютера. Впервые я замечаю рядом с ним блокнот. Он открыт на набросках и моделях, в которых можно узнать мальчика и ведьму из игры. Я вспоминаю сказанные несколько секунд назад слова с уколом вины. «Цветовая палитра, которую выбирал восьмилетка».
Теперь я смотрю на экране с уважением.
– Ты это делаешь? – повторяю я.
Вместо ответа Брендан решительно отключает монитор, засовывает блокнот в рюкзак и останавливается передо мной.
– Хочешь знать, как можешь искупить вину? – спрашивает он. – Не лезь в мою жизнь.
Собрав свои вещи, он выходит из класса.
