bannerbannerbanner
Коварная ложь

Паркер С. Хантингтон
Коварная ложь

Полная версия

Глава 4
Эмери

«Я не понимаю!»

«Что происходит?»

«Прекратите, пожалуйста! Я вас умоляю».

Крики нарушили мой сон. Я потянулась, в беззвездной темноте мои руки нашли пустые простыни. Рид ушел. Я скрестила пальцы, понадеявшись, что папа его не застукал, когда он выходил из моей комнаты. Я скорее брошусь на клинок, чем позволю Риду пострадать за то, что он сделал меня счастливой.

Натянув под футболку шорты, я заставила себя встать с кровати и выйти в коридор. Мои руки обхватили плечи, и я задрожала от холода, проклиная маму и ее стремление не поднимать температуру кондиционеров выше восемнадцати с половиной градусов.

«Только бедняки страдают от жары, дорогая».

Я пошла на звук голосов из гостиной. Зевок был подавлен, как только я заметила обоих моих родителей, Хэнка и Бетти Прескотт, Рида и Нэша. Они стояли, прижавшись к стенам комнаты, словно на выставке в Музее мадам Тюссо, застыв в разной степени ярости и тревоги.

Особняк Уинтропов являлся сочетанием холодного мрамора и деревенской простоты. Рид шутил, что папа – это фермерский дом, а мама – холодный мрамор.

Этим вечером мрамор взял верх, и мы стояли внутри гробницы среди статуй, золота и серебра: мумифицированные, ожидающие, когда жизнь двинется дальше, забыв о нас.

Я потерла заспанные глаза и осмотрелась так быстро, как могла. У матери был ее обычный застывший взгляд. Па стоял, словно внедорожник: внушительный, скрестивший руки на груди, будто спрашивал, осмелится ли кто заговорить с ним.

Дрожь сотрясала полное тело Бетти. Хэнк переводил взгляд с Бетти на Нэша, чьи расслабленные плечи говорили о скуке, но инстинкты подсказывали мне не обманываться этим. Он был заведен сильнее, чем все остальные.

Все волоски на моих руках встали дыбом, когда я сосредоточилась на Риде. В наручниках рядом с братом, ярость исказила его лицо. Я едва узнала его с этим хмурым взглядом.

Перед камином, уперев руки в бока, наперебой говорили два детектива с гордо выставленными полицейскими значками. Я как будто попала в фильм о Грязном Гарри, только вместо Клинта Иствуда заполучила дешевых актеров и обезумевшую мать-южанку (Бетти, не Вирджинию – моей матери было плевать).

– Рид? – Мой голос заставил всех замолчать.

Оба детектива одновременно внимательно посмотрели на меня. Мне не хотелось думать, как я выгляжу с тушью на щеках и взлохмаченной головой, с руками, обхватившими плечи в попытке согреться, и с ногами в ярко-розовых зайцах-тапочках, которые Рид подарил мне в качестве шутки в прошлом году.

Не думая об этом, я повернулась к Риду.

– Что происходит? – Мои глаза опустились на наручники, охватывающие его запястья. – Почему ты в наручниках?

– Эйбл в госпитале. – Голос принадлежал Риду, но звучал чужим. В нем звучала ярость, едва прикрытая, ищущая выхода. – Он пришел в себя ровно настолько, чтобы сообщить полиции, что его избил я.

Один из детективов подошел к Риду.

– Это признание?

Его взгляд задержался на футболке Рида с надписью «У Эйбла Картрайта маленький член», и я поняла, что мы их так и не сняли. Отлично.

Нэш встал перед братом, закрыв его собой.

– Это не признание, потому что это сделал я.

Второй детектив покачал головой. Его волосы, собранные в пучок на затылке, подпрыгнули в такт.

– Мистер Прескотт, вы ожидаете, что я поверю, будто вы напали на мальчика на десять лет младше вас, с которым вы не общаетесь, не ходите в одну школу и даже не живете в одном городе? Позвольте мне напомнить вам, что воспрепятствование следствию незаконно, а жертва уже назвала нападавшего.

– Нэш! – Бетти переводила взгляд с одного сына на другого, брови ее от отчаяния сошлись горной вершиной. – Ты не возьмешь на себя ответственность за то, чего не делал.

– Ма…

– Нэш.

Их пристальный обмен взглядами длился целую минуту. Напряжение витало в воздухе, и никто не осмеливался даже громко дышать. Тем временем я опустила голову, не в силах понять. Рид не был жестоким. Это больше походило на Нэша, который, если верить сплетням Бэзил, мог бы ударить человека за то, что тот не так на него дыхнул.

Рид был пацифистом. Он проявлял свою агрессию на футбольном поле. Даже когда он был полузащитником, я не видела, чтобы он с кем-нибудь дрался. Никогда. А я ходила на все его игры с тех пор, как его мать стала нашей экономкой, а отец вошел в штат садовником.

Однажды на футбольном поле вспыхнула драка, и Рид первым отошел к боковой линии, дождаться, пока она утихнет. И все же он дрался из-за меня. Вернулось чувство удовольствия, словно воздушный шарик в груди, наполнивший воздухом пространство вокруг сердца.

– Детективы…

Папа сделал шаг вперед, вынул сигару из нагрудного кармана и зажигалку из заднего, щелкнув ей. Мы ждали, пока он наклонит сигару над огнем, не торопясь провернет ее, раскурит.

Когда папа говорил, все слушали. Так было всегда. Он сказал всего лишь одно слово, и все замолчали. Даже когда он поднес сигару к губам, затянулся, задержал дым и выдохнул, мы ждали.

Люди на сегодняшнем котильоне? Они были богаты, потому что отец сделал их такими. Все в городе – богатые, бедные – вкладывались в имя «Уинтроп». Чем богаче становились мы, тем богаче становились они.

Детективы знали отца. Они обменялись взглядами, и с их губ не слетело ни одной жалобы на то, что он не торопится. Он опустил сигару. Дым окутал гостиную, принеся с собой тепло, которого ей не хватало.

Тишину наполнил стук дождя по крыше. Одно время мне нравился этот шум, пока мама не застала нас с Ридом танцующими под дождем, после чего я простудилась и болела три недели, потому что она отказывалась давать мне лекарства, пока я не пообещаю, что этого больше не повторится.

Отец вернулся из командировки через неделю после начала простуды. К тому моменту до моего дня рождения оставалась неделя, и я боялась, что он заставит меня отказаться от поездки в Диснейленд, если я скажу ему, что заболела.

Папа арендовал парк, и всю ночь я провела с Ридом на космических горках, притворяясь, будто меня не тошнит от резких остановок тележки.

Мама все знала, но она отвела меня в сторонку и сказала: «Наказание – основа этой страны. Твое наказание – не в том, чтобы быть больной. А в том, чтобы страдать молча».

– Уверен, мы все проясним. – Папа шагнул ближе, выглядя непринужденно, несмотря на царящее в комнате напряжение.

Он все еще был темноволос, с проседью на висках, что делало его скорее утонченным, чем старым. Однажды он пошутил, что мой серый глаз достался мне от него, а голубой – от мамы.

Как только он это сказал, мой серый глаз стал моим любимым, ведь это был глаз Гидеона Уинтропа. А он все умел сделать лучше, и сейчас сможет.

– Мистер Уинтроп, – детектив с пучком на затылке пригладил короткие волоски у лба, смахнув пальцами пот, – при всем уважении… – Он замолк, когда отец прервал его.

– При всем уважении, вы в моем доме в полночь, без ордера. – Папа поднес сигару к губам, закончив: – Я говорю вам, что мы все проясним, и вы меня выслушаете.

Он затянулся.

– Мистер Уинтроп, кого-то нужно арестовать сегодня. – Детектив бросил взгляд на футболку Рида, закашлявшись, когда папа выпустил дым в его направлении. – Пятнадцатилетний мальчик в госпитале со сломанными носом, ребром и ногой, с трещиной в ключице и с вывихом плеча.

Мама ахнула, и мне потребовались все силы, чтобы не сделать так же.

Матерь божья.

Рид сделал это?

Из-за меня?

Тук.

Тук.

Тук.

Щеки мои зарделись, когда я поняла, как быстро забилось мое сердце. Я крепче прижала руки к груди, как будто так могла защититься от своих чувств. Тщетно. Ничто не могло защитить меня от них.

Такова наша судьба: детская наивность, омраченная тьмой.

– Его отец, Эрик Картрайт, мой адвокат… – Папа замолк, как только заметил, как я вздрогнула при упоминании отца Эйбла. – Эмери… – Гневный взгляд опустился туда, где я скрестила руки. Он опустил сигару и шагнул ко мне. – Что написано на твоей футболке?

Я отступила на шаг и подумала, сколько будет стоить переехать в Эритрею и открыть там морскую ферму. Или куда-нибудь, где меня не сможет найти никто, кроме Рида. Мы будем жить, продавая креветок и рыбу белянку, и, вероятно, умрем, не дожив до двадцати лет, от отравления ртутью, но лучше уж так, чем смерть от унижения.

– Пап. – Я почти пожала плечами, но лишь крепче стиснула скрещенные на груди руки. Так у меня никогда не вырастут сиськи: я задушила растущие клетки в зародыше. – Это не важно.

– Эмери.

– Прошу.

– Эмери.

Еще один шаг назад, и моя пятка натыкается на стену, потому что я, очевидно, не знаю, как выйти отсюда по прямой. По правде говоря, не нужно было даже показывать ему эту надпись.

Он и так знал, что там написано.

Все заметили ярость в его взгляде. Мои руки дрожали. Я поддалась неизбежности и опустила их. Не то чтобы я стыдилась того, что со мной случилось. Я не хотела, чтобы это преследовало меня.

Как только узнает кто-то один, узнает весь город. Так обстояли дела в Истридже. И люди всегда, всегда сваливали вину на девушку. Поскольку вся истриджская молодежь поедет со мной и Ридом в Дьюкский университет, я навсегда останусь девушкой, которая разрушила жизнь Рида и, вероятно, Эйбла.

Моя, и только моя вина.

Папа был хорошим человеком. В большинстве случаев рассудительным, а иногда даже рациональным, в отличие от большей части местной элиты. Он не станет винить меня. Рид не станет винить меня. Не станут Хэнк и Бетти. Черт, я знаю, что даже Нэш не опустится до такого. Но мать? Два детектива, с которыми я только что познакомилась?

Я чувствовала себя уязвимой, когда без возражений выложила свои секреты на стол. Я должна была сказать что-то или объяснить, что ничего такого не случилось. Вместо этого я выбрала молчание, потому что знала – это последнее мгновение тишины перед тем, как у отца сорвет крышу и он уничтожит Картрайтов и, возможно, весь Истридж вместе с ним.

 

Два детектива посмотрели на мою футболку, собираясь с мыслями, прежде чем Рид и Нэш дружно заслонили меня собой. Я оглядела братьев, но позволила им спрятать себя.

Папа вынул свой телефон и набрал номер.

– Эрик. В мой домашний кабинет. Немедленно.

Классический папа.

Всегда защищает меня.

Мне хотелось схватить его за руку, потащить в тематический парк «Гарри Поттера» и напиться там с ним сливочного пива. Или танцевать под дождем без музыки, вытесняя воспоминания об Эйбле нелепым танцем отца из фильмов восьмидесятых.

Папа повернулся к Хэнку и Бетти, бросил сигару на пол, раздавил ее каблуком и проигнорировал раздраженный вздох матери.

– Эрик Картрайт едет. Насколько я понимаю, ваш сын не сделал ничего плохого, и Эрик согласится со мной. Обвинений не будет предъявлено. – Он произнес это с такой уверенностью, что я поверила ему. Ему и тому, что он – Гидеон Уинтроп, а в Истридже это значило все.

Детективы даже не стали спорить, когда он попросил их снять с Рида наручники и подождать у него в кабинете. Удовлетворение разлилось у меня внутри. Я не собиралась рассказывать папе о том, что случилось, потому что не собиралась уделять этому внимания больше, чем того заслуживал Эйбл, но месть приятно покалывала кончики пальцев. Они горели желанием сровнять с землей, разрушить, разорить.

Я задавалась вопросом, не так ли чувствовал себя Нэш, прокладывая собственный путь, делая все, что заблагорассудится, не заботясь о последствиях. Когда он играл в футбол за Истриджскую подготовительную школу, он затевал драки с игроками, талисманом команды, рефери, не задумываясь о последствиях. Или, возможно, он думал о них, но не придавал им значения.

Он прогуливал уроки, чтобы быть найденным за спортзалом вцепившимся в рубашку старшеклассника. И я никогда не забуду эти ночи на кухне, как, с полной ложкой мороженого во рту, я видела кровь, капающую с его кулаков на пол, когда он пытался и не мог остановить ее льдом и полотенцами.

– Дорогой… – Мать опустила ладонь на плечо папы, достаточно жестко, чтобы его рубашка смялась от ее прикосновения. – Гидеон, не глупи. Подумай об этом. – Она провела ладонями по его плечам и вниз по рукам. Все шесть карат подаренного на помолвку кольца подмигнули мне, зажатые меж двой ным, инкрустированным бриллиантами обручальным. – Картрайты – прекрасные люди. Что будет с «Уинтроп Текстиль»? Эрик Картрайт знает все тайны компании.

Ярость, соединившись с глотком воздуха, разрослась в моей груди, на мгновение ослепив меня. Я изо всех сил пыталась сфокусироваться. Уставилась в спины братьев Прескотт и сосчитала от десяти до одного, позволив себе на мгновение спрятаться за ними, обдумывая все в молчании.

«Успокойся, Эм. Не говори ни слова. Пусть думает, что побеждает. Папа все уладит».

Люди считают, что сила должна быть громкой. На самом деле сила – это тишина. Это стойкость, воля никогда не отказываться от своего достоинства. И иногда единственный, кто знает, что внутри вас есть сила, это вы сами.

Мышцы Нэша напряглись. Казалось, он сжался, готовый взорваться. Я не знала, что делать, но чувствовала, что обязана ему. Прикасаться к нему было странно. Запретно. Как будто я нарушала границу, о существовании которой меня никто не предупреждал. И все же я опустила ладонь ему на спину, надеясь, что это утешит его так же, как они с Ридом утешили сегодня меня.

И все равно он напрягся лишь сильнее, пока я не начала рисовать пальцем на его спине невидимые линии, играя с собой в крестики-нолики. Нэш повернул голову и вскинул бровь в мою сторону, но мышцы его расслабились. Кривая усмешка тронула мои губы. Я провела пальцами по воображаемой сетке, делая вид, будто касаюсь спины Рида.

– «Уинтроп Текстиль»? – Папа повысил голос и повернулся лицом к маме. Его каблук растер сигару по мрамору, рассыпав темный пепел, словно осколки разбитой урны. – Эйбл Картрайт причинил боль нашей дочери, а ты волнуешься об «Уинтроп Текстиль»?

– Да, волнуюсь. И тебе следовало бы. – Я могла себе представить, как она размахивает руками, указывая на холодный мрамор гостиной. – Как, ты думаешь, мы можем позволить себе все это?

Я выглянула из-за спин Рида и Нэша как раз вовремя, чтобы увидеть, как папа пронзил маму таким взглядом, что можно было решить, будто он ее ненавидит. Я не любила мать, но отец казался раненым, преданным – чувства в нем смешались так, что мне больно было смотреть на это.

– Что, если мы ничего не сделаем? – Я прислонилась лбом к одному из братьев. – Что, если…

Я представила Рида в колонии для несовершеннолетних, этого златовласого, бронзовокожего красавчика. Он не продержится там. Он выйдет измученным и таким же, как… как Нэш.

– Что, если мы найдем способ сделать так, чтобы все это исчезло? – закончила я на этот раз громче, выглянув из-за своей стены из братьев.

Бетти Прескотт взглянула на меня с благодарностью, надежда в ее взгляде мешалась с чувством вины. Я могла ее понять: она должна была любой ценой защищать сыновей. Я тоже разделяла ее надежду.

– Чудесная мысль, дорогая. – Мать шагнула вперед, бодрость вернулась в ее шаг, она дважды хлопнула в ладоши. – Позволь мне поговорить с Эриком. Мы все уладим. Никто не будет выдвигать никаких обвинений. Как будто ничего не случилось.

Вот только кое-что все же случилось.

Со мной.

Ее это вообще волнует?

Веселясь и делая с Ридом дурацкие футболки, я отодвинула от себя эту ночь, но стоя тут, уязвимо, на глазах у всех… то, что едва не случилось, тяжело ударило по мне. Я спряталась за Прескоттов и упала на Рида.

Широкая ладонь оказалась на моей спине и поддержала меня, и я поняла, что на самом деле упала на спину Нэша.

Он оглянулся через плечо и прошептал:

– Тише, Тигр.

Я уставилась в его глаза, пытаясь понять, что он пытается сказать мне этим взглядом. Перед ним ругались мои родители, но я сосредоточилась на братьях Прескотт, мои пальцы нашли опору в руке Рида и словах Нэша.

– Почему Тигр? – спросила я.

У нас стоял один в фойе, но я никогда особо о нем не думала. На нем восседало безвкусное изваяние Диониса с серебристой кожей, на задних лапах тигра были выгравированы символы культа Диониса, и я не ассоциировала себя ни с чем подобным.

– Просто такое выражение, – предположил Рид, не глядя на нас. Он сверлил глазами Бетти и Хэнка. Его ярость не уменьшилась, но, по крайней мере, я знала, что она направлена не на меня.

Нэш покачал головой.

– Ты Тигр.

Я ждала, что он объяснится, но он не стал.

– Когда ты говоришь так, я не понимаю, то ли это комплимент, то ли ты смеешься надо мной.

Он покачал головой, беззвучно хохотнув. Веселье в его взгляде дарило легкость, за которую я уцепилась.

– А может, то и другое разом?

– Гидеон! – Мать закричала. Ее пронзительный голос разрушил чары Прескотта. – Мы не поставим этим под угрозу наши отношения с Картрайтами!

– И ради этого ты готова поставить под угрозу отношения со своей дочерью?! – в ыкрикнул он ей вслед, но она уже вышла из комнаты, направившись в кабинет.

Наконец папа повернулся ко мне, Риду и Нэшу.

– Ты в порядке? Эйбл… – начал он, но остановился, как будто осознав, что мы не одни.

Я закусила нижнюю губу, чтобы та не дрожала. Уинтропы сильные.

– Ничего не случилось, папа. Он пытался, но… – Я смолкла, чувствуя себя глупо, поскольку я все еще пряталась за братьями Прескотт, хотя и не сделала ничего плохого. Я шагнула в сторону и посмотрела папе в глаза, подбородок мой был вскинут, а голос тверд.

– Я в порядке. Честно. И если Эйбл в больнице, он получил то, что заслуживает, хотя, мне кажется, я и так неплохо саданула его по яйцам. Дважды. Простите за грубость. – Я прислонилась к Риду, и он обнял руками мои плечи. – Кстати, пап, эти надписи точны. У Эйбла Картрайта маленький член, а теперь еще и миллион сломанных костей в придачу. – В молчаливой благодарности я стиснула ладонь Рида на моем плече.

Папа внимательно посмотрел, ища в моем лице признаки лжи.

– Узнаю свою девочку, но мне этого недостаточно. – Он покачал головой. Кому-то было не все равно. Тепло разлилось у меня в груди. – Он заслуживает тюрьмы.

– Нет.

– Эм?

– Если я выдвину обвинения, он выдвинет обвинения против Рида. Ты это знаешь.

Папа и Нэш выругались одновременно. Папа провел ладонью по лицу и переступил с ноги на ногу.

– Прошу, папа, сделай это для меня, – добавила я.

Воцарилось молчание. Наконец он смягчился и перевел взгляд на Нэша, как будто тот был лидером нашей маленькой троицы.

– Будьте все трое в комнате Эмери, не хочу, чтобы Картрайт вас видел, когда появится. Ладно? От этого все станет только хуже. Я приложу все силы, чтобы уладить случившееся.

– Да, пап.

– Хэнк, Бетти, прошу присоединиться ко мне в кабинете.

Как только комната опустела, Рид вцепился в горло Нэша.

– Что за херня, чувак?

Я успела заметить короткую вспышку раскаяния во взгляде Нэша, и даже с сигаретой в уголке рта он не мог бы казаться спокойнее.

– Извини.

Тихо произнесенное слово.

Извинение, которого я не поняла.

Тем не менее я стала свидетелем этой сцены, незваным гостем, которого они не потрудились заметить. Рид сильнее сжал горло брата, прежде чем отпустить его.

– Да пошел ты. – Он покачал головой. – И мать с отцом в придачу. – Он прошел к задней двери, игнорируя требование моего отца спрятаться.

Игнорируя меня.

– Рид! – Я бросилась за ним, но меня дернули за футболку. Я шагнула назад, и Нэш отпустил меня, не обращая внимания на то, что я врезалась в стену.

– Пусть идет.

На мимолетную секунду мне захотелось стать Нэшем Прескоттом. Я хотела иметь те химические вещества, которые были в его мозгу и позволяли отпускать небезразличных ему людей.

Но я не была Нэшем.

Я была Эмери Уинтроп.

А Эмери Уинтроп?

Она поняла, что ее влюбленность в Рида Прескотта не так незначительна, как ей казалось.

Она зудела в моем сердце.

Я хотела разорвать свою плоть и вырвать ее из груди.

ЧАСТЬ 2
Преданный

1. Проникнутый постоянством, верностью.

2. Изменнически выданный.

Преданный – это контроним, слово, противоположное само себе. Если вы преданы чему-то, вы сохраняете ему верность. Если вы преданы кем-то, ваше доверие обмануто.

«Преданный» – напоминание о том, что слова придумываются людьми, а люди иногда совершают ошибки.

Ошибки могущественны: не потому, что в них есть сила разрушить вашу жизнь, но потому, что в них заложена возможность сделать вас сильнее.

Худшие ошибки становятся величайшими уроками, и тот, кто получает их… предан.

И ваша задача – понять, в каком значении.

Глава 5
Эмери, 18;
Нэш, 28

Эмери

В Истридже редко бывают беззвездные ночи. Они напоминают мне золотых тигров: одни на миллион, порази тельные, опьяняющие. Как и золотые тигры, эти ночи казались чем-то большим, будто пустота в небе намекала, что я могу заполнить большее пространство.

Рид как-то сказал мне, что беззвездные ночи – это знак тайн, которыми нужно делиться. Бездонная тьма дает защиту, и, как он сказал, если я собираюсь поведать кому-то тайну, нужно делать это под беззвездным небом.

Нам было девять, и Тимоти Григер тайно подарил мне валентинку, которую Рид умолял показать ему. Я так и сделала, пробравшись в лабиринт деревьев на заднем дворе и с горящими щеками вручив ее Риду.

А потом мы поняли, что на улице слишком темно, чтобы читать ее под полускрытой луной в беззвездную ночь.

Кончилось тем, что мы прислонились к статуе Геры в центре лабиринта и я на память пересказала ему открытку. Это была одна из тех пустых открыток, купленных в магазине, где первые пять строк уже были напечатаны, и Тимоти, мать его, Григер должен был придумать последнее слово, и он написал «какашки» коричневым карандашом рядом с картинкой, где решил изобразить чемодан.

Дорогая Эмери,

Люблю тебя сильнее птиц,

И не найти мне слов.

Люблю тебя сильнее солнца

И свежих пирогов.

Люблю тебя сильней какашек.

Люблю, Тимми.

Поэтично.

Он даже смог правильно написать мое имя.

Казалось логичным, что все эти годы спустя беззвездная ночь заставила неметь мои пальцы, когда я решила выдать Риду самую свою главную тайну.

«Если хочешь встречаться с парнем, который не принадлежит твоему отцу, придется покинуть штат», – напомнила я себе, пробираясь из особняка отца в дом для прислуги.

Холодная зима Северной Каролины дразнила меня, пощипывая голые руки. Будто пытаясь сказать мне что-то. Может, даже остановить.

 

Я подняла телефон и перечитала сообщение Рида, дважды, чтобы убедиться.

«Я порвал с Бэзил. Окончательно на этот раз».

Надежда наполнила все тело нитями возбуждения и предвкушения, и я игнорировала ту часть меня, которая велела развернуться, чтобы сохранить нас, поскольку, как только я признаюсь ему в любви, дороги обратно не будет.

Мы уже никогда не будем просто друзьями. Либо он чувствует то же, и мы станем парой, либо нет, и тогда нечто неловкое и уродливое омрачит то, что останется от нашей дружбы.

«Не беспокойся, Эмери. Ты знаешь, что делаешь. Оно того стоит».

К тому же я никогда не боялась рисковать. Сначала делала, а потом разбиралась с последствиями. Только на этот раз я могла потерять очень многое. Тревога цепью сковывала ноги, замедляя их с каждым шагом.

«Меланхолия.

Лакуна.

Калон».

Я тихо бормотала слова, которые всегда заставляли меня чувствовать себя счастливой. Я выключила телефон, чтобы он не зазвонил в доме Рида. Поскольку у меня не было карманов, я опустила его в деревянный почтовый ящик Прескоттов, тот самый ящик, который Хэнк Прескотт сделал когда-то у нас с Ридом на глазах.

Хэнк позволил нам покрасить его. В итоге ящик стал ярко-синего цвета, с логотипом Дьюкского университета на половине Рида и черным, с увядшими бронзовыми розами – на моей. Бетти притворилась, будто ей нравится, тогда как Хэнк расхохотался, потрепал меня по голове и сказал, что я – «что-то с чем-то».

Крошечный трехспальный коттедж Прескоттов, втиснутый рядом с беседкой в виде пурпурного сердца, по сравнению с особняком родителей был муравьиных размеров. Я сунула ключ в замок задней двери и провернула его как можно тише. Дверь скрипнула, как и доски под моими ногами, когда я проскользнула через кухню и прокралась в комнату Рида, – воспоминания позволяли мне ориентироваться без света.

«Ты уверена?»

Я почти слышала, как Рид задает мне этот вопрос, его акцент западал прямо в сердце. Он был очень осторожен, он всегда прикрывал мою спину, когда я прыгала. И он всегда ловил меня.

Всегда.

Коленки, поцарапанные бесчисленное количество раз, и созвездие выцветших шрамов на моем теле рассказывали истории детских приключений, но молчали о золотоволосом мальчике, что всегда был рядом, даже когда моя мать насмехалась над ним и отпускала замечания по поводу его поношенной одежды, как будто она сама не могла платить Прескоттам те деньги, которых они заслуживали.

Если бы домашними делами заведовал отец, а не мать, ручаюсь, Рид никогда бы не ходил в поношенной одежде, а я могла бы чаще обедать у Прескоттов без чувства, будто отнимаю у них последнее.

Итог: Рид защитил меня. Шрам на лице Эйбла Картрайта доказывал это. Каждый раз, когда я проходила мимо Эйбла по коридорам Истриджской подготовительной школы, дрожь бежала у меня по спине.

Всякий раз рядом с Ридом внутри у меня все обрывалось, словно сошедшая лавина, а сегодня я собиралась переспать с ним.

– Ты не спишь? – Я поморщилась. Мой вопрос звучал неуверенно, но протяжный южный голос все равно раздался в комнате громче, чем хотелось бы.

Я протиснулась в небольшое помещение и закрыла за собой дверь, не потрудившись включить свет. Не стоит будить мистера и миссис Прескотт. Лунный свет не проникал сквозь задернутые шторы, но я была в комнате Рида достаточно часто, чтобы добраться до его широкой кровати не споткнувшись.

– Просыпайся, – настаивала я, не вполне понимая, что скажу ему, когда он и в самом деле проснется.

Я планировала эту речь, когда летела домой с зимних каникул в Аспене, но сейчас, перед постелью Рида, это казалось глупым. Что-то подобное сказала бы Нэшу одна из его поклонниц, проведя с ним ночь.

«Ты такой сексуальный, Нэш».

«Что ты со мной творишь, Нэш».

«Мне кажется, я люблю тебя, Нэш».

Мы с Ридом прижимались ушами к двери его спальни, наши щеки розовели, когда мы слышали то, что не было предназначено для наших юных ушей. После того как он прогонял их, а он всегда делал это, они уходили в слезах, мы притворялись, будто ничего не замечаем.

Простыни зашуршали, когда я села на край постели и слегка потрясла Рида за плечи. Он пошевелился и застонал, прежде чем снова улечься.

– Это я. – Я выдохнула всю свою неуверенность, сократила расстояние между нами и сделала свой ход, оседлав его обнаженную грудь прежде, чем он успел сказать хоть слово. – Ничего не говори. – «Не останавливай меня». – Прошу. Я просто. Я слишком долго ждала. Я хочу этого. Я хочу тебя. Сейчас.

Он не ответил, так что я снова потрясла его за плечи и прошептала:

– Просыпайся.

Стянув с себя шелковый халат, я швырнула его на пол. Я чувствовала себя настолько голой, что мне казалось, будто на мне уже нет ни кружевного бра, ни подходящих к нему трусиков. Руки Рида нашли узкий изгиб моей талии – лениво, как будто он еще не проснулся. От одного размера его ладоней я почувствовала себя маленькой.

Я потерлась о его широкую грудь. Его тело было вырезано резкими, мраморными, дерзкими гранями. Это было открытием. Подтянутый пресс и грубые ребра под моими ладонями. Энергия, которую он излучал, вибрировала вокруг нас, словно землетрясение.

Я прижалась губами к его губам, а в следующий момент он уже был сверху, перевернув меня с рвением, на которое я и не могла надеяться.

– Долго же ты ждала.

От его слов предвкушение разлилось по телу, словно тлеющие угли, разжигающие огонь. От возбуждения его голос звучал глубже, он застонал, как взрослый мужчина, когда я потянулась между нами и провела по нему рукой.

«О боже».

На нем не было белья.

Рид был больше моего бывшего. Я не была уверена, что он поместится внутри меня, но моя решимость не позволила этому остановить меня. Я снова погладила его. Я искала губами его губы, но поймала в темноте его щеку.

Короткая щетина царапнула мой подбородок, я не привыкла видеть его небритым, но я не видела его с тех пор, как две недели назад уехала на зимние каникулы. Я попыталась поцеловать его в губы. Он не позволил мне. Он схватил одной рукой оба моих запястья и, удерживая их одной ладонью над моей головой, всосал через бра мои соски.

– Кажется, они стали больше. – Он лизнул меня под грудью и прошептал в кожу: – Пластика? – Он говорил так тихо, что я почти уверила себя в том, что ослышалась.

– Нет… – Я ответила еще тише, почти придушенно, надеясь, что он меня не расслышит и прекратит расспросы.

– Хм-м-м… – промычал он в изгиб моей шеи, и я снова услышала, как он говорит, прижавшись к коже: – Я не занимаюсь сексом в «эти дни». Слишком грязно.

«Что за черт, Рид?»

– У меня нет месячных…

– И сексом с беременными – тоже.

Я была уверена, что уж в этот раз точно расслышала его неверно, но не собиралась просить его повторить громче.

Я снова погладила его, надеясь, что он просто заткнется и прекратит портить момент. Он ткнулся мне в ладонь и укусил меня в шею, оставив засос. Он двигался уверенно. Опытно. Как будто точно знал, как ласкать мое тело.

За все годы, что я представляла себе этот момент, я никогда не думала, что он будет таким диким, таким инстинктивным, таким прекрасным. Я не знала, это я проделала большую работу, убеждая себя, что мы предназначены друг для друга, или это действительно была судьба, но ощущалось это именно как судьба, как вознаграждение, словно три тысячи кусочков головоломки сложились вместе.

Другая рука Рида исследовала мое тело так, как будто он точно знал, что с ним делать. Я всхлипнула, когда он сорвал с меня трусики, порвал, не задумываясь. Боль хлестнула по верхней части ягодиц, где трусики разорвались и оставили след на коже, но он не дал мне времени осознать это.

Это.

Это было лучше, чем все мои фантазии о Риде. Это была страсть. Это было желание. Это вселило в меня уверенность в том, что мой шаг стоил того. Я чувствовала, что нужна ему, и это, как ничто другое, вселяло в меня уверенность.

Пальцы Рида скользнули по внутренней поверхности моего бедра, и, обнаружив, что я теку, они скользнули внутрь с постыдной легкостью. Адреналин ударил в голову.

– Я так давно хотела тебя. Ты меня так возбуждаешь. Я такая, такая мокрая. Я думала о тебе, когда касалась себя в душе. В постели. В… – я помедлила, прежде чем призналась, – …в постели моего бывшего.

Он издал звук, похожий на короткий смешок, собственнический полурык, ударивший прямо в сердце.

– К черту твоего парня.

– Бывшего, – поправила я.

– Плевать, – ответил он. После сна и от охватившего желания его голос все еще казался чужим.

Его палец выскользнул, и он толкнулся внутрь меня сам. Я закусила нижнюю губу, чтобы сдержать стон, прижалась лбом к его плечу и закрыла глаза, подаваясь навстречу каждому его движению. Одной ладонью он сжимал мою задницу, тогда как другой придерживал меня за талию.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33 
Рейтинг@Mail.ru