Павел Алексеев
Чертово 2: Мертвое городище
Покаяние
«Преступник ли я? Меня толкала жадность, до неприличия противный интерес к прошлому. Без капли сожаления за прогнившей душой я, как марионетка своих фантазий, врывался в ларцы тайн и жизней усопших поколений. Меня коробило, когда я прикасался к находке, омытой кровью и покрытой ржавчиной людских изъянов. Я, ослепленный влечением, даже не пытался разглядеть за ширмой личных интересов, как грязна моя натура падальщика. Еще больше забывался, когда цена находок гладила мне руки. Человек – тварь, лишенная свободы, не способная смотреть вперед и видеть свет своих поступков. Я это понял, когда столкнулся с неизвестностью, что кроется за гранью жизни, за невидимой чертой, которую переступает грешник. Должно быть, мы все таковыми являемся, ведь душа, омытая девственным ручьем, не окажется там, не почувствует холод и не услышит оглушительную тишину, за которой кроется смертное дыхание нелепых сущностей, созданных в чертогах загноенного ума.
13 сентября – день, когда все изменилось. Буду честен, я до последнего боролся с монстром внутри себя. Меня выворачивало от мысли, что нужно ехать в Чертово городище. До этого со мной никогда такого не происходило. Даже горожане, которых я видел впервые, отговаривали от иллюзорной цели разбогатеть. Это ли не знак? За любой ошибкой следует расплата.
На месте меня ждала Леся, Александра Назарова в окружении авантюристов или искателей. Но искателей чего? Мне до сих пор неясно… И теперь это совсем не важно. В тот миг мне стало зябко. Я узрел предательство, несокрушимую преграду, за которой не было ничего светлого. Мне нужно было уже тогда остановиться, вернуться туда, с чего начинал, но нет, корысть подталкивала, заставляла искать пути обхода. Тогда-то все и началось.
Я не понимаю, как это передать словами. А нужно ли? В мою правду никто не поверит, ведь людьми правят их личные помыслы. Я лишь навлеку на себя очередную лавину страданий, захлебнусь в черноте своих воспоминаний.
Чертово городище питается слабостями, загоняет человека в ловушку, из которой, казалось бы, не выбраться. Но я смог, мне удалось выкарабкаться, разбитым, испорченным правдой о своей гнилостной натуре, но выползти из геенны, воспламеняющей разум, в мир, в другую жизнь, которую я считал своей.
Я могу рассказать, как мучился перед смертью Кирилл, но в то мгновение мне пришлось прятаться за деревом и дышать совсем редко, чтобы спасти собственную шкуру. Я находился на краю кошмарной гибели, но теперь сижу здесь, в сером кабинете с зарешеченным окном и письменным столом, испещренным долголетними полосами.
Мне не забыть, как на меня в последний раз смотрел Толик. Его взгляд останется в памяти на всю оставшуюся жизнь. Не могу вспоминать это, как и запах, с которым его кожа растекалась по круглому деревянному алтарю с непонятными символами, означающими утро, день, вечер и ночь. Я пытаюсь забыть предсмертные рывки его голоса, но не получается. Я помню и вероломные щелчки его пальцев, и самодовольную улыбку, с которой Толик оговаривал Юлю.
Мне безмерно жаль Юлю. Она хотела жить, но стала жертвой обстоятельств или предательского цинизма со стороны Толика. То, что она перенесла перед смертью… То, с каким лицом она преодолевала те муки… Боже, как мне трудно представлять ее, лишенную ноги, но не потерявшую надежду на спасение. Она молодец, жаль, что так случилось. Будь у меня возможность, я бы помог ей, спас, как вытащил свою грязную натуру. Но было поздно. Юля смотрела на меня с верой в глазах, а я сбежал как паршивый пес. Отпустил ее руку…
В моей груди застрял комок печали. Хочется пустить слезы, но я не могу. Лучше пустить собственную кровь, когда понимаешь, что тебя предал самый близкий человек. Предал дважды. Леся лишила меня самого дорогого – будущего. Я в последний момент узнал, что стану отцом, но она так не считала. Она возомнила себя вершительницей судеб, и ей не составило труда убить жизнь не только в себе, но и во мне. Я был зол, готов рвать, метать и убивать. Но я выше этого! Я не могу тронуть человека. Все, что в моих силах, – это сказать о нем правду. Правда – вот самое смертоносное оружие. Им нужно уметь управлять, иначе есть шанс пораниться. Наверное, я и поранил себя, когда высказал Лесе все, что думал.
За это я и поплатился, оказался здесь, в холодной допросной. Мои запястья скованы наручниками, а сердце раздавлено камнем лжи. Я и подумать не мог, что Леся способна оговорить человека после того, через что нам пришлось пройти… вдвоем. Мы выбрались из липкого ужаса. Оттуда, откуда, казалось, до этого не выбиралась ни одна живая душа. И после этого Леся взяла на себя роль судьи, человека, приложившего руку к напрасным смертям. Я не буду держать на нее зла. Это низко! Пусть она сама даст своим действиям оценку, а я, если появится такая возможность, посмотрю, как она страдает. Мне будет ее жаль, но я не отвернусь. Я человек, а людям свойственно видеть страдания ближнего, какими бы подлецами они ни были.
Убийца ли я? Готов взять на себя вину только за то, что не уехал из Чертова городища до того, как все начало происходить. Я погубил свою жизнь бесполезными исканиями и продажей собственного времени. Мне больно понимать, через что пришлось проползти, чтобы оказаться здесь, в кабинете, где на меня смотрят три пары суровых глаз. Я готов признаться в чем угодно, но не в физическом убийстве никчемного мяса, которым я считаю глупых людей. И я таковым являюсь, ведь я человек. Я готов понести наказание за то, что бестактно врывался в хранилища прошлого и забирал то, что мне не принадлежит. Я осознал свою ошибку. В жизни каждого случается такой поворот, когда пора сделать для себя определенные выводы. Жаль, что я оказался у смертной черты, чтобы увидеть всю грязь моей сущности, сущности безвольного слизня. Убийца ли я? Ответ будет в конце пути».
Спасение!
Густая ночь обволакивала городок, лежащий в низине. Обитель сна или губитель грез, он встречал гостей огнями уличных фонарей, точно мерцающими в азарте глазами. Его пасть, казалось, не закрывалась никогда, а язык асфальтовой ленты, такой щекотливый и шершавый, бугрился под ногами путников, что двигались в утробу городского лабиринта. Два поверженных тела плелись, оставляя позади шипастый горизонт, что в лунном свете зловеще скалился под небом.
Впереди, за узлом разбитых временем дорог, находилась автобусная остановка, а к ней прижималась будка с вывеской «Касса» под крышей. Черные буквы на белом фоне можно было разглядеть издалека. Автовокзал, сердце любого города, с ненасытным аппетитом пожирал заблудшие души и с неохотой отпускал живчиков, стремившихся обрести покой в чужой колыбели. Днем у станции сбрасывали свой балласт автобусы, следующие из Козельска и Калуги. Люди растекались по уличным жилам, терялись в дремоте улиц. Ночью здесь все выглядело чахлым, и даже тишина, будто навеянная кладбищенским ветром, в эти минуты не тревожилась.
Мирон и Леся остановились по центру дороги, возникнув из ниоткуда. Они замерли потерянными силуэтами и боялись шевельнуться, смотря остекленелыми глазами в неизвестность городских пустот. Замутненный взгляд обоих пал на длинноволосую фигуру, неспешно пересекавшую темную улицу. Человек выглядел высоким и объемным из-за длинного плаща, развевавшегося как мантия. Он подошел к остановке, покопошился в грузной сумке, висевшей на правом плече, а после, пришлепнув к стене что-то прямоугольное, похожее на объявление, последовал дальше. Мирон в содрогании оглянулся в глубокую тьму, из которой они с Лесей с титаническим трудом выбрались.
– Постойте! – вдруг закричала Леся.
– Ты что делаешь, дура?!
– Ищу помощь, – ответила она и скорым шагом пошла за человеком.
– Это небезопасно, – произнес Мирон вдогонку.
– Мне уже все равно! – отозвалась она и снова крикнула: – Постойте, прошу вас!
Высокий человек остановился у продуктового, как гласила проржавелая вывеска на здании из красного кирпича. С двух сторон от массивной железной двери пустовали зарешеченные окна, покрытые слоем пыли. Магазин, судя по внешнему облику, давно не работал. Его стены были измалеваны причудливыми символами и низменными словечками, что изрекает детвора в стороне от глаз родителей. Въедливая краска из баллончиков сохранилась жирной росписью моветона, что в любом городе оставляют заклейменные бескультурьем прослойки общества. Слева от бывшего входа на стене не было чистого места. Она пестрила обрывками объявлений, листовками распродаж и услуг любой категории. Издали здание походило на инсталляцию эпохи разрушения, однако вблизи скрашивало собой блеклый отпечаток некогда цветущего прошлого.
Мужчина достал из широкой сумки листовку, другой рукой в спешке отчертил на ее обратной стороне крест клеем из тюбика, приготовленного заранее, прилепил бумажку к десяткам похожих клочков рядом с дверью и поспешно устремился вглубь улицы. Он шел без оглядки на девушку, тенью следовавшую за ним, будто мечтал затеряться во дворах, умерших на закате прошлого дня. Подол его кожаного плаща волнился над землей, а длинные черные как ночь волосы пружинили от спины с каждым его тяжелым шагом.
– Помоги! – крикнула ему в спину Леся.
– Не к-курю! – заикнулся мужчина и ускорил ход, придерживая сумку. – И денег у м-меня нет! – добавил он, едва не задыхаясь от волнения.
Леся нагнала его. Обойдя верзилу, она встала перед ним, сложила на груди руки и властно, точно собственной вещи, скомандовала:
– Ты нам поможешь!
– Т-там, за перекрестком, дежурный участок, – голос незнакомца колебался, а глаза увлажнились, как только он увидел еще одного человека, идущего к нему. – К-крикну, и прибежит-то помощь! Ага, – он помахал пальцем, нервно бегая глазами, – точно вам говорю, лучше н-не лезьте ко мне!
Ушаков подошел и встал рядом с Лесей, измученное лицо которой верно намекало на то, что им нужна помощь. Мирон выглядел несколько хуже. В опустелых глазах не читалась жизнь. Она словно умерла в них после особого случая. Так бывает с наркоманами или отчаявшимися личностями, упавшими на слякотное дно могилы. Одежда Мирона лохмотьями висела на его тщедушном теле, обрывками цветастых тканей колыхалась на морозном ветру. Если в тоне Леси еще слышались нотки сахарной свободы, то голос Мирона звучал набатом.
– Пойдем, – сказал Ушаков, дернув ее за руку.
Он сам не понимал, где пребывал, или не верил в настоящее, живя в испепеляющем аду. Мирон чурался взгляда незнакомца, терялся в памяти, окрученной кошмаром, и дрожал птенцом, впервые вкусившим воздух.
– Извини, – Леся в робости отступила. Она посмотрела на здоровяка, чьи губы надулись в детской злобе, а редкие брови нахмурились так, что вот-вот взорвутся.
Мужчина вынул из кармана плаща хлопковую резинку и собрал в нее пышный хвост волос. Запихнув его под воротник, он исподлобья посмотрел на Мирона, едва живого на морозе ноября, и спросил:
– Т-так лучше?
– Что? – прохрипел Ушаков.
– Вам же м-мешают мои волосы. Я спрятал их.
– Да плевали мы на твои патлы! – разошлась Леся. – За кого ты нас принимаешь!
– А вы за кого меня д-держите?! – поднял тон мужчина. – Думаете, я не смогу за себя п-постоять?
Леся приблизилась к нему. Незнакомец принял оборонительную позу, выставил кулаки вперед. Он насупился и зафырчал как еж, но отстранялся, понимая, что не готов обрушиться на слабый пол. Мирон снова отдернул Лесю и сказал затухающим голосом:
– Брось!
– Чего вы х-хотите? – внезапный вопрос упал с губ незнакомца.
Леся, одержимая страхом, огляделась и прошептала голосом, наполненным ледяным ужасом:
– Мы заблудились.
Человек вдруг отпрянул, едва не споткнувшись. Он уперся спиной в столб фонаря, чашей голубого света освещавшего троицу. Его губы содрогнулись, а руки потянулись к лицу. Почесав щетинистый подбородок, мужчина спросил:
– Заблудились?
– Да, – ответила Леся.
– Не в Чертовом ли?
– Именно. А ты как угадал?
Лицо мужчины озарилось некоей радостью. Он тут же достал из кармана плаща пачку сигарет. Заметив, с каким голодом на нее смотрят заблудшие чудаки, предложил закурить. Леся вытянула сигарету, а Мирон, глядя осоловелыми глазами на пачку, все же отказался. Мужчина закурил, подал огоньку Лесе и заговорил:
– Эн, эн… Как же фамилия?! Помню, распространенная.
– Чья фамилия? – спросила Леся.
– В-ваша, – улыбнулся мужчина. – Не моя же.
– Назарова, – затягиваясь, прохрипела она.
– Вот! Назарова, т-точно! – он указал на Мирона и добавил: – И этого вспомнил.
– Ты ничего не путаешь? – проскрежетал Ушаков.
– Точно нет, – сказал мужчина, прикуривая новую сигарету от окурка старой. – Ушаков же? Это я з-запомнил! У меня знакомая живет в Москве на б-бульваре Ушакова.
– И с чего бы вдруг мы такие известные? – спросила Леся.
– Как с чего? Вас весь г-город искал! Калужские волонтеры приезжали. Где вы бродили-то столько времени?
– Долго объяснять, – поникшим голосом ответил Мирон.
– Я живу н-недалеко. Пойдем… все продрогли, н-на хрен!
Длинноволосый человек шел немного впереди. Его размашистые шаги вывели Мирона с Лесей от изб старого поселка, прожженных печным угаром, в микрорайон с многоэтажками, что бледными костями домино стояли друг за другом. Дворы, стесненные высокими домами, рыдали кошачьими сюитами и голосами пьянствующих кутил, не усыхающих до самого рассвета. У дальней девятиэтажки, за которой вязкими верхушками на ветру рыхлился лес, мужчина вдруг остановился. Он примкнул к торцу здания, облепленному рекламными листовками, оглянулся на новых знакомых и сказал:
– П-почти пришли.
Вынув из прямоугольной сумки лист бумаги, он измазал обратную сторону клеем и неопрятно прилепил его поверх такого же, но выцветшего объявления, на котором был изображен компьютер и мелким, едва различимым шрифтом написан в три абзаца текст. После этого мужчина зашел за угол дома и остановился у ближайшего подъезда. Открыв дверь магнитным ключом, он пропустил вперед гостей и вошел за ними следом.
Подниматься им пришлось до самого конца. Мирону этажи давались через силу. Он шоркал по ступеням, хрипя и кривясь от неодолимой ноши собственного тела. Как только был одержан верх над всеми девятью этажами, Ушаков поставил руки на колени и с триумфом выдохнул, едва не завалившись на пол. Леся выглядела ненамного лучше. Она оперлась о стену подъезда и простонала бессвязный набор букв, из которых, должно быть, хотела собрать матерное выражение.
Незнакомец подступил к двери, единственной в том крыле, не освещенном даже мигающей лампочкой. Несколько секунд он пытался наощупь вставить ключ в замочную скважину и после пары неудачных дублей все же дважды провернул его со звучным треском и распахнул дверь. Затем вошел в квартиру и включил бра, прикрученное к стене. Свет залил неширокое пространство прихожей, заставленной горбатыми мониторами и системными блоками от компьютеров. Мужчина махнул рукой гостям, а сам ушел в темень кухни, вскоре тоже озарившейся.
В квартиру скромными шагами вошла Назарова, а за ней Ушаков. Они ютились на метровом пятачке, не понимая, что делать. Прихожая походила на подсобное помещение с давно истертыми полами. Стены, давящие на сознание бледными узорами, были облеплены высохшими кляксами от убитых комаров. В квартире не было тумбочки под обувь, и тапки хозяин не удосужился предложить. На единственном гвозде, криво вбитом в стену за дверью, висело что-то, похожее на меховую телогрейку. От нее несло плесенью или сыростью, однако и эту вонь вскоре поглотил другой запах. Жженая канифоль вперемешку с въедливым клеем смердели, казалось, на всю небольшую квартиру.
– Будьте к-как дома, – прозвучал голос мужчины из кухни. – Не разувайтесь!
Леся вошла в кухню первой. Ее взор сразу же пал на примыкавший к подоконнику белый стол, добрую часть которого отдали под микросхемы и системные платы. Все они были сложены на тряпочках и походили на миниатюрные города футуристического мира. Другая часть стола выглядела до ужаса кристальной, отполированной так, что на ее фоне кухонная плита, запятнанная старым жиром, казалась адской печью для жарки человеческих останков. Раковина в углу полнилась жестяной посудой, в которую с неизменным тактом капала вода из крана.
– З-забыл представиться, – вдруг произнес мужчина. – Меня зовут С-степан.
– Саша, – сказала Леся, с брезгливостью осматривая кухню.
– Мирон, – вполголоса изрек Ушаков, бездушной массой влившись в помещение.
Степан открыл скрипящую дверцу посудного шкафчика, достал оттуда почти полную бутылку водки и поставил ее на подоконник рядом с паяльной станцией и прочим инструментом. Подойдя к раковине, он взял оттуда железную кружку и, сполоснув ее под краном, вернулся к подоконнику. Налил полкружки спиртного и протянул ее Лесе, но та, скривив лицо не столько от вонючей водки, сколько от гадливости, отказалась пить. Мирон же, напротив, чуть ли не вырвал кружку из руки Степана и в секунду осушил ее, попросив еще. Тот любезно согласился повторить.
– Я с-сам не пью, – сказал мужчина, протягивая спиртное Мирону. – Микросхемы с-смазываю.
Леся бросила терпкий взгляд на Ушакова, цедившего водку, но заметила за его плечом настенный календарь. Дыхание вдруг перехватило, она поперхнулась и едва не рухнула на пол. Степан успел подхватить девушку и усадить ее на табуретку. Мирон в недоумении подскочил к Лесе.
– Тебе плохо? – забеспокоился он.
– Посмотри на календарь, – прошипела она, с трудом сглатывая слюну.
Мирон оглянулся, изучил содержимое цветастого плаката с нарисованными котятами, но не сразу понял, что имела в виду Леся. Он вернул к ней вопросительный взгляд.
– Двадцать третий год! – произнесла она. – Теперь дошло?
Мирон захлопал стеклянными глазами, лишившись дара речи. Допив содержимое кружки, он с треском поставил ее на гладкий стол. Сознание менялось, мутная пелена застилала обзор, а веки тяжелели, но Ушаков боролся с усталостью и внезапным опьянением. Подойдя к раковине, он умылся, а после этого повернулся к Степану, стоявшему рядом с Лесей, и спросил:
– Сейчас действительно двадцать третий год?
– К-конечно, – ухмыльнулся мужчина. – Поэтому я и удивился, к-когда увидел вас!
– Мы действительно долго блуждали, – сказала Леся и, взяв кружку со стола, протянула ее Степану. Он плеснул в нее водку, бултыхнул остатки спиртного и спрятал бутылку в шкафчик. Леся выпила, скорчив лицо в отторжении, а после этого добавила осипшим голосом: – Жить захочешь – все для этого сделаешь.
– Первые дни мы искали дорогу, – подхватил Мирон, глядя на спутницу, будто находя в ней поддержку, – но забредали все глубже и глубже. Мы не верили, что такое возможно, – он кинул испуганный взор на Степана, – случайно вышли на заброшенную, совершенно безлюдную деревню. Должно быть, ее оставили не так давно, лет пять или семь назад.
– Нам сильно повезло, – отчаянным голосом продолжила Назарова. – Нашли канистру горючего и зажигалку. Это и помогло нам пережить зиму. Питались ягодами и грибами, ловили птиц и кроликов. Однажды неделю ничего не ели.
– К-как же вам удалось в-вернуться? – с ярким удивлением на лице поинтересовался Степан.
– Чудо, – сказал Мирон, пряча лживый взгляд. – Два дня назад услышали машинный грохот и побежали на шум. Как оказалось, нам обоим это почудилось. Но долгий путь привел нас в Чертово городище, откуда выбраться не составило труда.
– П-похоже на сказку, – отмахнулся Степан.
Леся и Мирон смущенно переглянулись.
– Но я в-верю вам, – продолжил хозяин квартиры. – За мои сорок лет здесь много н-народу пропало. И мой отец т-тоже исчез в тех краях. За грибами пошел, а домой н-не вернулся, – Степан жалостливо вздохнул и продолжил: – Больше всего, конечно, в д-девяностые кануло в болотистой глуши. Время было такое. В нулевых г-говорили, в округе п-появились волки. Знаю, что в Козельске они каждую весну появляются, а в Сосенском н-ни разу не встречал.
– Кто объявил о нашей пропаже? – спросила Леся.
– Какой-то м-мужик, не знаю, – Степан взял с подоконника пачку сигарет и протянул ее гостям. Леся помотала головой, а Мирон, поразмыслив, все же вытянул одну. Он зажал сигарету в зубах, но от огня отказался. Степан закурил и продолжил: – Представлялся Борисом и распространял информацию о вашей пропаже в интернете. Поднял на уши всю Калужскую область.
– Кажется, мы знаем, кто это мог быть, – Мирон впервые за все время изобразил улыбку.
– Мне без разницы, – отозвался Степан. – Я свою работу сделал год н-назад. Так же ходил по н-ночам, объявления развешивал, чуть по морде не получил от г-гопников.
Мирон внезапно подошел к Лесе и положил на ее плечо свою руку. Девушка порывисто схватилась за нее. Оба дрожали, и эта дрожь перетекала от одной к другому. В их глянцевых глазах отражался страх. Степан видел состояние своих гостей, а потому натужно вздохнул и снова открыл скрипучую дверцу посудного шкафчика. Достав из него бутылку, он вылил остатки спиртного в кружку и поставил пустую тару под стол. Леся сделала кроткий глоток и закашлялась. Она схватилась за голову, словно пребывала в безысходном состоянии и едва не разрывалась на слезы. Мирон взял кружку, посмотрел на бултыхавшиеся на дне остатки водки и сказал:
– Никогда не ходи в Чертово городище!
– Бывал там и не раз, – произнес Степан. – П-по молодухе Вальпургиеву ночь однажды справляли. Ничего, в-все живы, – он открыл форточку и выбросил окурок из окна. – Я н-не верю в эти сказки про колдунов и ч-чертей. А вот в болота и торфяники верю!
Мирон искоса посмотрел на Степана, допил водку и отдал кружку. Внутри Ушакова текла смолянистая злоба, но он держался, чтобы не выплеснуть ее на того, кто их приютил. Взглянув на системные платы, Ушаков спросил:
– Занимаешься компьютерами?
– Ремонтирую л-любую технику, и да, компьютерам отдаю предпочтение. – Степан внезапно ушел из кухни, но вскоре вернулся с пачкой листовок. Тряхнул ей и положил на стол: – Так сказать, свой бизнес.
Мирон огляделся, посмотрел на кухонную плиту, на стены и на желтый потолок. Он был готов расхохотаться над словом «бизнес», но держал себя в руках. Посмотрев на собственные ноги в рваных кедах на затертом ламинате, истошно выдохнул всю боль, которой полнилась его душа.
– Вас, должно б-быть, дома ждут родные, – Степан с некоей заботой в глазах посмотрел на утомленную в бессонье Лесю, а затем взглянул на захмелевшего Мирона. – Я завтра отвезу вас в К-калугу.
– С чего бы? – воспрянула Назарова. – Ты и так несладко дышишь!
– Есть «Волга». Старая, отцовская, но н-на ходу! Мне микросхемы покупать. Не п-поеду через три дня, поеду завтра.
– А билеты на поезд? – лицо Мирона залилось краснотой стыда.
– До Архангельска дороговато будет, – Леся подняла слезящиеся глаза на Степана.
– Вы из А-архангельска? – удивился тот и снова закурил.
– Нам будет достаточно доехать до Москвы, – отозвался Ушаков. – Прости, что так наглеем.
– Беднее не стану… и богаче тоже! В Москву свою попадете. – Прикрыл форточку от сквозняка. – А дальше… уж простите.
– Нас устроит, – поднялась Леся и подступила к Степану, чтобы отблагодарить его своими объятьями.
Степан томным взглядом посмотрел на нее, но не позволил подойти ближе чем на метр. Его лицо выглядело недовольным, обремененным собственным проблемами, а тут еще и пара найденышей образовалась. Он махнул головой на комнату и сказал:
– Можете п-переночевать там. Я все равно н-не сплю ночью, – Степан указал на микросхемы, лежавшие на столе, и добавил: – Б-буду работать. А вы идите, отдохните. Я разбужу в-вас!
Леся и Мирон, сплетенные общей бедой, переглянулись. Они понимали, что добились желаемого. Пусть и таким скверным путем, но иного выбора не находилось. Им пришлось пойти на обман ради того, чтобы как можно дальше уехать из Сосенского и отстраниться от Чертова городища. Пожелав спокойной ночи Степану, они ушли в соседнюю комнату и закрыли дверь.
