Павел Антипов
Верхом на звезде
1
Этой зимой я часто просыпаюсь по ночам. Я поставил кровать напротив окна, поэтому, открыв глаза, сразу вижу ветки деревьев под толстым слоем снега, за ними – пятиэтажку, а дальше – высокую трубу котельной. Труба помещается в окно целиком. Мне виден венок красных огней на верхушке и густой белый дым на фоне чёрного неба. Сегодня он стелется влево.
На улице очень холодно, и в тишине хорошо слышен гул – это в котельной кипит вода. Кипяток течёт по трубам, наполняя батареи в квартирах соседних домов, большинство из которых – хрущёвки.
2
Мне 32 года, а я до сих пор не написал роман. Последние лет десять во мне живёт мысль, что я обязан это сделать. Конечно, я начинал с рассказов, напечатал даже небольшую книжку, но всё это не то, не то. Я устраивался на работы, увольнялся, поучился в институте для писателей, снова шёл работать, чтобы уволиться окончательно – ведь работы мешают писать.
Сначала я себя успокаивал. Спокойно, говорил я, спокойно, вполне возможно, ты как Илья Муромец – этот герой с детства оправдывал моё существование. Жизнь, что текла мимо меня, учила: нужен положительный результат – чем скорее, тем лучше. И множество людей, которых я знал, этого результата добивались. Это меня сильно расстраивало. Единственным оправданием мне был Илья Муромец, который до 33 лежал на печи. Зато уж как встал! Но мне уже 32, и пора либо написать роман, либо найти в сказках другой персонаж.
Я сам не люблю все эти книги юных графоманов, куда излит весь небогатый опыт автора, все эти слёзы и сопли о своей трудной жизни. Надо было организовать всё как-то иначе. Нет, слёзы, сопли и трудную жизнь можно взять реальную, но сюжет и героев нужно преобразовать, перепридумать. И вот я составлял план и писал по инструкции карточки героев, в какой-то момент начинало казаться, что текст живёт своей жизнью. Обрадованный, я оставлял его вылежаться, а через месяц обнаруживал мёртвого уродца.
Таких попыток у меня было две или три. Параллельно я перечитывал школьную программу. Вспомнил про гегельянство и нигилизм. Пришлось заглянуть в философию. Где-то у немцев была мысль о том, что, познавая мир, я привношу в него себя. А с текстом разве иначе, подумал я? Какая разница, преобразовываю ли я жизнь или нет, всё равно это моя жизнь – не выскоблишь. А раз нет разницы, то не буду ничего перепридумывать.
3
И ещё одна вещь. Я считаю, что роман может быть написан только из сильнейшей внутренней необходимости. То есть его нельзя писать потому, что хочешь написать роман. Но я так сильно хочу его написать, что это превращается в сильнейшую внутреннюю необходимость.
4
Я перечитываю старые редакции и ловлю интересное совпадение. Тогда я тоже начинал с вида из окна. Поселил главного героя в мою комнату и разбудил его в день, когда должно было произойти множество событий. Герой впервые за много лет остался один и мечтал, что это начало его спокойной жизни. Спокойствие, по моему плану, должны были передавать бутафорские деревья с недавно вылупившейся листвой, отсутствие ветра, что было заметно по веткам, и какая-то птица, летящая, как разорванный чёрный пакет. На самом же деле это я – автор сидел напротив окна и старательно срисовывал вышеописанную картинку.
История моей семьи началась в этой же комнате. Мама встречалась с другим художником, который привёл и познакомил её со своим будущим соперником. Папа переводил дух после очередной пирушки, которые тут не прекращались; кровать его стояла в тёмном углу. Мама жила в общежитии через дорогу. Какое-то время спустя мои будущие родители расписались безо всякой свадьбы.
Мама говорит, у неё были ещё поклонники. Говорит, был один гитарист, всё думал, что мама выходит из-за квартиры. Но мама выходила по любви. Любовь я не застал, приходится верить на слово.
Родился я, потом Шурик, и гораздо позже Колька.
Папа наблюдал за этим удивлённо и беспомощно. Ему очевидно не подходила роль главы семейства. Он часто уходил к себе в мастерскую, где пропивал свои гонорары. После запоев возвращался и ссорился с мамой. Мы с братьями, естественно, никогда не были на его стороне. Может, только Колька, которому папа изредка приносил шоколадки.
По вечерам к нам с Шуриком приходили друзья. Мы занимали всё пространство маленькой комнаты. Там стояла двухъярусная кровать. Вадим, Лёха и Костя сидели на нижнем ярусе, ноги Андрея, Дубы и Шурика свисали с верхнего, напротив стоял стул, на котором сидел я, и пианино – к нему прислонился Женька. Во всей этой тесноте крутился и лазил по нашим головам первоклассник Колька. Мама в это время либо читала, либо готовила еду. Не дай бог было папе прийти в такой момент. Он заходил неряшливо одетый, как-то резко похудевший, только живот всё ещё переливался через край ремня.
– Павлик, ты не выбрасывал мою ветошь? – спрашивал он.
– Что-о? – грубо тянул я.
– А что ты мне купил? – подбегал к нему радостный Колька.
– Ну ладно, сидите-сидите, – бормотал папа, совался на пару минут в кухню, после чего убегал из квартиры.
Вся мамина зарплата уходила на еду. Она, наверное, что-то одалживала, или не знаю, как она выкручивалась. Дома было шаром покати. И вот папа, оказывается, скопил себе на дачу.
Вскоре у папы забрали мастерскую, и если бы не дача, то я на его месте сошёл бы с ума. Впрочем, я сошёл бы с ума и на своём месте. Колька уже пошёл на скрипку и будил меня своими этюдами утром, а Шурик увлёкся гитарой и мешал заснуть вечером. В то время ещё раздавали бесплатные квартиры, и мы даже купили набор кастрюль. Казалось – вот-вот, но каждый раз мы пролетали. Тогда мама, устав от тесноты, решила вернуться в общежитие. Ей выделили блок: две комнаты и душевая с туалетом в небольшом коридоре.
5
Тем утром квартира была полностью моя. Папа был на даче, мама с Колькой и Шуриком просыпались в общежитии, а в Лёхино ухо заполз таракан.
Лёха жил в соседней хрущёвке. Его мать была фотографом, но там перестали платить, и она пошла работать в ларёк на Комаровке. Эти фанерные киоски заполнили все свободные места на рынке и выплеснулись чуть не до метро. В них продавалось всё: от китайской лапши до бытовой техники. Заработки у продавцов были хорошие, и вскоре Елена Викторовна смогла позволить себе и лапшу, и бытовую технику. Насыщение материальных потребностей обнаружило потребности духовные. Лёхина мать пошла в церковь. Тараканы приползли сразу, как в доме завелась еда. Священник окропил квартиру святой водой, но насекомых это не испугало. Тогда Елена Викторовна принесла из своего ларька какой-то токсичный карандаш и разрисовала им кухню. В результате тараканы перебрались в комнату, а один из них заполз в ухо к спящему Лёхе.
У меня зазвонил телефон.
– Пашка, я к тебе сейчас зайду, – объявил Лёха.
– Погоди, я занят, – ляпнул я, быстро соображая, чем отговориться. Я мог быть занят переездом. Точно. Мне нужно помочь маме перенести вещи. Так и скажу.
– Отложи все занятия, твой друг попал в беду, – у Лёхи была склонность говорить выспренне. Он тоннами читал фэнтези и даже начал одно писать. В прототипы главных героев он выбрал себя и Шурика.
– Что ещё за беда? – насторожился я.
– У меня таракан в ухе.
– Вот козёл.
– Полегче с выражениями – он тебя хорошо слышит.
Выбора у меня не было. Я попросил Лёху захватить с собой пылесос.
– Ты ж у меня все мозги высосешь.
На это я заметил, что высасывать у Лёхи нечего, а вот пропылесосить мне не помешает. После разговора я со злостью выдернул провод из телефонной розетки. Розетки как таковой не было, провод был вкручен в круглый распределитель на стене. В случае чего только я мог всё исправить.
Следующий кадр. Я открываю дверь. Передо мной стоит Лёха с пылесосом и Шурик. Шурик собирался забрать гитару, но теперь, конечно, не отказался бы посмотреть на таракана из Лёхиной головы.
– Вот, брата тебе привёл, чтобы ты не скучал, – у Лёхи-то братьев не было. Ни одного.
– Тепло на улице? – спросил я автоматически.
– Ещё как! Даже ваши сумасшедшие соседи на лавочки выползли.
Сумасшедшие соседи – это глуховатый дед и толстая бабка в красном берете. Бабка жила слева от меня, дед – справа. В тёплые дни они занимали противоположные скамейки у подъезда и делали замечания по поводу происходящего.
– …! Слыхали? – орала бабка.
На что дед кивал головой. У него, кстати, тоже был головной убор – белая кепка.
– Как будем таракана доставать? – спросил я.
– Лучше всего пылесосом, – предложил Шурик.
– Лёха за мозги боится.
– Так я аккуратно. Ложись, Лёха, – Шурик уложил его на кровать и долго всматривался в ухо.
Я начал наигрывать на пианино похоронный марш.
– А ты уверен, что там кто-то есть? – спросил Шурик.
– Знаешь, как топает! Пашка, прекрати!
Шурик включил пылесос, а я стал играть ещё громче.
Когда казалось, что шум составляет такой плотный поток, куда уже не сможет влиться ни один звук, раздался стук в дверь. Стучали так, что тряслись стёкла. Это вряд ли были недовольные соседи – по словам Лёхи, они сидели на улице. Скорее всего, кто-то из нашей компании: или Костя, или Андрей, или Женька, или Вадим. Любой из них, кроме Дубы, который уже полгода был в армии. Мы ездили к нему зимой на присягу. Было очень холодно. Клятвы о верности народу превращались в густой пар и летели в небо. Дуба сжимал в руках автомат. По его лицу было видно, что он не на своём месте.
Потом он писал нам письма в шуточной форме от солдата космической станции, по которым всё равно было понятно, что ему очень плохо. Он звал нас в гости каждые выходные – его часть была в двух остановках от Минска, и туда ходил городской автобус, но мы отчего-то постоянно переносили поездку.
«Надо бы съездить, действительно, а то что мы за друзья такие», – подумал я и открыл дверь. На лестничной клетке стоял милиционер.
6
Это случилось тогда, когда Шурик познакомился с гитаристом из Бельгии. Где? В парикмахерской.
Крис Мартин – так звали гитариста. Ему было немного за пятьдесят, и рот у него был точь-в-точь как у Мика Джаггера. Крис очутился в Минске благодаря девушке Кате. Раньше Катя была простой минской парикмахершей, но, познакомившись в интернете с Крисом, стала его женой. С парикмахерским трудом и Минском было покончено, но она приезжала, чтобы проведать родителей и подруг с бывшей работы.
В тот день – кажется, это было в октябре – Крис и Катя вошли в парикмахерскую «Рагнеда», что недалеко от Немиги, и направились к гардеробу. Молодой гардеробщик вместо того, чтобы расторопно принять у них верхнюю одежду, наигрывал что-то на неподключённой гитаре.
Это был Шурик.
Бывшие одноклассники Шурик и Дуба работали тогда в гардеробе «Рагнеды». Протекцию им составил Дубин отец, у которого везде были связи. Шурик и Дуба тогда только что завалили вступительные экзамены. И если у Дубы интриги не было – он получил «два» уже на первом испытании, и я даже не помню, куда он поступал, то за Шуриком вся наша компания следила с большим интересом. Для того чтобы попасть в музыкальное училище, нужно было сдать четыре экзамена: хорошо сыграть на гитаре – за это волноваться не приходилось, Шурику сразу же поставили 5; показать свои знания в музыкальной теории, которой Шурик не знал, потому что никогда не ходил в музыкальную школу, но тут ему повезло, и он чудом то ли списал, то ли и правда расставил ноты в правильном порядке и с нужными паузами – получил 3; кое-как разобрался с белорусской литературой – «ад прадзедаў спакон вякоў»; оставалось написать диктант. От Дубы я знал такой эпизод, произошедший с Шуриком на уроке русского. На доске надо было записать пару предложений под диктовку. Какая-то там пейзажная сцена. Одуревший от безделья и трёх месяцев охоты писатель из дворян окинул вдруг поля, луга и прослезился, увидев лося: «Высокий и горбоносый, он втягивал воздух крупными ноздрями…» и проч. И вот эти два слова – «высокий и горбоносый» – Шурик пишет как «высокий Игорь Боносый». Так у него получалось с любыми словосочетаниями, из трёх слов он делал одно, из одного – три, в результате, диктант написал на «два».
Шурик работал во вторую смену, как-то он убедил Дубу, что не может рано вставать. Первые дни он грустно смотрел на входную дверь и опирался на перегородку, которая отделяла его от посетителей. Вскоре перегородка сломалась. Тогда Шурик стал брать с собой гитару.
Крис Мартин отправил жену стричься, а сам заинтересовался гардеробщиком-гитаристом. Разговор с ломаных английского и французского быстро перешёл на язык музыки. Но перед этим они обменялись именами и пожали друг другу руки. Крис что-то спросил, и в вопросе его, Шурик мог поручиться, прозвучали названия групп «Битлз», «Пинк Флойд» и «Дип Папл». На что Шурик ответил рифом из «Смоук он зе уота»: тум-тум-тууум, тум-тум-ту-дууум… Крис вскрикнул и принялся хлопать в такт. Потом попросил гитару и очень технично отыграл длинную лирическую композицию. «Итс фо Катся», – тихо сказал Крис. Шурик, чтобы показать, что тоже владеет какой-никакой техникой, сыграл «Тендер Сёррендер» Стива Вая, за которую получил на экзамене пятёрку. Мартин отсчитывал слабые доли ногами, а руками стучал по сломанной гардеробной перегородке. На шум выбежали парикмахерши, клиенты, Катя. Крис Мартин ко всеобщему удовольствию сыграл ещё несколько песен для Катси, и закончил посвящением Катиной маме, у которой они жили на улице Матусевича. «О эта дивная улица, – шептал по-английски Крис, тихо перебирая струны, – дивная улица с дивным названием: “Matusevitcha”». Последний слог с таким импортным придыханием: «тчхаа».
Когда гости ушли, Шурик нашёл под вешалками такой толстый кошелёк. Открыл. С водительского удостоверения на него глядел губастый Мик Джаггер из Бельгии. Кроме удостоверения там были ещё пластиковые карточки, какое-то количество белорусских рублей и гораздо больше евро – хватило бы на новую гитару, рассказывал Шурик. Он отнёс находку администраторше. Созвонились с молодожёнами, те быстренько вернулись. Бельгиец пересчитал деньги и с криком «Ай лав Беларус» хлопнул Шурика по плечу. «Ну всё, сейчас денег даст», – подумал Шурик. Но вместо этого Крис Мартин сбегал за шампанским и цветами. Цветы поделили между женским персоналом, шампанское стали пить. Крис снова играл песни фо Катся, захмелевшие парикмахерши, а вместе с ними и Шурик нестройно подпевали. Вскоре Шурик вспомнил, что опаздывает на очередной урок сольфеджио у Маевского, извинился, засобирался. Крис сказал, что хочет сделать ему подарок и протянул какой-то пакетик. Катя перевела, что если у Шурика когда-нибудь будет ответственный концерт, то, чтобы согреть руки, этот пакетик нужно встряхнуть, так делают музыканты в Бельгии. Шурик поблагодарил, оставил им гитару и выбежал из парикмахерской, надевая на ходу свою куртку.
Однако, добежав до остановки, он обнаружил в кармане кошелёк, открыл и снова увидел лицо Мика Джаггера. В другом кармане были ключи от машины. Сообразив, что надел куртку Криса Мартина, Шурик побежал обратно. В парикмахерской её уже обыскались. Крис Мартин буквально на шею бросился к Шурику, уже изрядно выпивший, стал благодарить и заверять, что его дом для Шурика всегда открыт, даром, что за две тысячи километров, но всегда можно приехать. Шурик отвечал в том же духе, что если когда-нибудь, мало ли что, Криса Мартина не примут на улице с дивным названием, то всегда можно остановиться у него, пусть запишет номер.
