– Да ты что, деда, разве он что поймёт? Он же ещё ребетёнок, у него то ума на пол копейки.
– Ума может и не много, а вот для того чтобы, добро от зла отличить, много ума и не надобно. Это сердце подскажет. А сердце оно брат, у кажной божьей твари в груди тукает. Вот ты Митька скажи, любишь своих папку с мамкой?
– Да как-же, деда, их можно не любить?
– А вот нарисуй себе такую живопись: пока твои родители в поле, придёт к вам в дом дядька чужой, большой да сильный. Схватит тебя за шиворот, и силком поволочёт в свою телегу. А ты упираться, да плакать от страха будешь. А он, и слушать ничего не захочет, дескать теперь он тебя любить станет, и жить будешь ты с ним, в краю чужом и незнакомом, без папки и мамки. А хочешь ты или нет, спрашивать тебя никто и не будет.
– Да нешто так можно, деда? – Со слезами на глазах, залепетал, Митька.
– Вот и я говорю. Нельзя так.
Постоял Митька молча, хлюпая носом, а потом улыбнулся.
– Ох и умный ты у меня деда.
– А то. Да и ты внучек, не промах, понятливый. – А потом хитро улыбнувшись, добавил. – Я так думаю, лестница теперь тебе за ненадобностью будет.
– Да на кой она мне, я лучше с ребятами в лапту побегу играть.
– Вот это другой коленкор. – Хитро улыбнулся дед, выбивая свою
трубку о завалинку.