Павел Гушинец
Обрывки
Соня и спорт
Соня увидела по телевизору передачу про танцы и решила стать знаменитой балериной.
– Папа, отведи меня на танцы! – громко сказала она.
Папа как раз на диване лежал, делал вид, что после работы устал, поэтому просьбе любимой дочери не очень обрадовался.
– Сонечка, может, завтра?
– Нет, – отрезала Соня. – Если всё откладывать на завтра, то знаменитыми балеринами другие успеют стать. Поехали сегодня.
Папа чуть слышно застонал.
– Вот ты откладывал всё на завтра, и где ты теперь? – Соня кивнула в мою сторону. – На диване лежишь. Доктором работаешь. А мог бы в Большом театре арию Ленского танцевать.
– Ария Ленского, это, кажется, из оперы, – едва слышно усомнился я.
– А какая разница? – нахмурилась дочурка. – В опере что, не танцуют? Поехали.
Куда папе деваться? Поехали. Купили в магазине юбочку-пачку, чешки и красивое чёрное трико. Посмотрели в интернете и выбрали танцы в большом спортивном комплексе. Папа договорился с тренером.
– Ну, иди, – в глазах папы блеснула гордая родительская слезинка. И Соня отправилась покорять вершины искусства. А папа остался в коридоре сидеть. С другими… мамами.
Поначалу Соне всё понравилось. Красивая тётя построила её вместе с другими девочками в длинную шеренгу и начала под музыку показывать разнообразные изящные движения. У неё так здорово получалось, прямо как в телевизоре. И слова непонятные «па-де-де», «антраша» и ещё одно интересное слово, когда одна из девочек поскользнулась и на пол грохнулась. Соня принялась движения повторять, и тут же поняла, что движения эти изящные только у тёти. У Сони ноги почему-то не слушались, а руки так и норовили убежать в другую сторону. Отмучилась первый день, а наутро заявила:
– Не хочу быть балериной.
– А кем хочешь? – осторожно спросил папа.
– Там рядом с танцами девочки прыгали. Тоже прыгать хочу.
– Художественная гимнастика, что ли?
– Гимнастика, – согласилась Соня. – Поехали.
Покупать ничего не пришлось, спортивный костюм в шкафу нашёлся. Папа договорился по телефону с тренером, обнял Соню и отправил в большое спортивное будущее.
Поначалу Соне и здесь всё понравилось. Тренер построил её с другими девочками и мальчиками в длинную шеренгу и начал всякие движения показывать. Но и тут Соню руки с ногами подвели. Через час она с гимнастики вышла и заявила об окончании спортивной карьеры.
– Куда дальше пойдём? – вздохнул папа. – На рисование?
– На рисование я в прошлом году ходила, – говорит Соня. – Это пройденный этап. Может, на тяжёлую атлетику?
– Почему на тяжёлую атлетику? – поразился папа.
– Там всё быстро. Вышел, штангу поднял – медаль получил. И не надо бегать по полдня. Хотя нет, – тут же передумала Соня. – Они, когда штангу поднимают, некрасивые лица делают. Это не эстетично. Пошли посмотрим.
И стали они гулять по коридорам комплекса и в разные залы заглядывать. Футбол, теннис, фехтование… А тут что?
Заглянула Соня в один зал, а там мальчишки дерутся в смешных халатиках. И главное, что никто их за это не ругает. Наоборот, большой дядя в таком же халатике подбадривает. И смешной дядя с прищуренными глазами на стене нарисован. Дзюдо называется.
– Хочу! – заявила Соня.
– Доченька, здесь же одни мальчики, – охнул папа.
– Хочу! – отрезала Соня.
И шагнула в зал дзюдо.
И сразу ей тут всё понравилось. Подошла к мальчику, толкнула, он упал. И никто не ругает. Соня и второго толкнула.
– Вот это боевой дух! – похвалил тренер. – Давай я теперь покажу, как правильно толкаться.
Вечером в гости пришла бабушка и принялась чай пить.
– Ну что, выбрали спорт? – спросила она.
Папа почему-то за чайником спрятался.
– Выбрали, спрашиваю? – удивилась бабушка.
– Выбрали, – нехотя говорит папа.
– Гимнастика, фигурное катание?
– Дзюдо! – гордо заявила Соня.
Бабушка охнула и схватилась за сердце.
– Я давно подозревала, что твой отец хотел мальчика. Что же тебе там понравилось, внученька? Там же дерутся!
– Это и понравилось. Можно драться, сколько влезет, и никто тебя за это не ругает.
Короче, ходит теперь Соня на дзюдо. Делает успехи. А папа, когда её забирает, всё время правой лестницей уводит. Чтоб мимо зала бокса не проходить.
Первая любовь
Ну как первая. В детском саду Соня влюблялась неоднократно. И в неё влюблялись. Один нахальный жених лет пяти подкатил ко мне с деловым разговором, мол, ты, дедуля, Соньку замуж ни за кого не отдавай, я вырасту и заберу. Клятвенно обещал серьёзному товарищу в ближайшие лет пятнадцать дочь замуж не отдавать. Дня три новобрачные держались за ручки, а потом он то ли совочек свой кому-то не тому в песочнице отдал, то ли карандаш цветной зажал, короче, любовь прошла, завяли помидоры. С тех пор моя красавица вспоминала о бывшем женихе только с презрительной дрожью в голосе. Женщины-с.
Уже под занавес детсада Сонька ходила по комнате, искала место для игрушек какого-то Вадика. Мол, он жениться собрался, переезжать будет. Я уже смирился с тем, что на моей жилплощади появится какой-то незнакомый мужчина. Но тут брак, прямо по Воланду, испортил квартирный вопрос. Соня решила, что места и для своих игрушек мало, а ещё и велосипед надо куда-то ставить. Пусть Вадик дома у мамы поживёт, раз он такой тормоз и в шесть лет не обзавёлся собственным жильём.
Но это были детсадовские шалости. В первом классе началось всё по-взрослому. А кто получил от всей этой романтики головную боль и разговор с учителями? Правильно – папа.
Приходит как-то надутая.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Да ну, ерунда какая-то, – отмахивается дочь.
Наливаю ей чай, сажусь рядом. Шумно сёрбает, смотрит в окно. Вижу, что-то гложет, но молчит. Ни за что не скажет. И это семь лет. Что я с ней буду делать, когда тринадцать стукнет? Надо подойти к приятелю-психиатру, чтоб заранее какие-нибудь сильнодействующие успокоительные посоветовал.
– Расскажешь?
– Не-а.
– Ну и ладно, – я отсаживаюсь подальше, демонстративно открываю ноутбук.
Вздыхает, смотрит на меня с осуждением. «Нет, милая, я с твоей мамой тринадцать лет живу, я все ваши штучки знаю».
– Ну вот что ты за отец?!
«Ага, клюнула».
– Совершенно не интересуешься жизнью дочери.
– Угу, – говорю я, увлечённо рассматривая, как по буквам текстового редактора ползёт какая-то букашка.
– У меня, может быть, проблемы.
Букашка старается, преодолевает контуры буквы «д» в слове «демобилизация» и приближается к «е». С такой скоростью она дембельнётся минут через пять не меньше.
– Ты меня слушаешь вообще?
Закрываю ноутбук, с демоническим хохотом обрекая букашку на тьму и стенания, смотрю на дочь.
– Да, я тебя слушаю.
– Ну ла-а-а-адно, – снисходит «прынцесса». – Это всё Сашка.
– Какой Сашка? – поднимаю я брови, стараясь вспомнить всех сопливых и вихрастых одноклассников в отглаженных брючках, которых я видел в одной шеренге первого сентября.
– Ну Сашка-же, – возмущённо смотрит на меня дочь.
– Ага, Сашка, – тут же соглашаюсь я. – Белобрысый такой.
– Ну па-а-а-ап, – ворчит Соня.
– А, это другой. Понял, понял. Сашка. Что он сделал?
– Взял сегодня мой портфель и на пол его бросил.
– Безобразие, – говорю я. – А ты что?
– А я ему говорю: «Ты что, дурак?»
– А он?
– А он заржал, как ненормальный, и убежал из класса.
– Безумная история, – говорю с сочувствием. – Не знаю, как бы я такое пережил. Но ты у меня сильная, ты справишься.
– Ну па-а-ап.
– А! Ещё не всё? – встрепенулся я.
– Конечно не всё! А ещё он вечно ходит за мной с Колькой и хихикает.
– Хихикает, значит? Это уже серьёзно. Настораживает. Ты подойди к ним, когда заметишь, что хихикают, и в лоб спроси: «Чего хихикаете?» Прям так и спроси!
– Понятно, – вздыхает дочь. – Что с вас, мужиков, возьмёшь? Пойду у мамы спрошу.
И удаляется. Оставив меня на кухне с пустой кружкой из-под чая и в растерянности.
– Нет, ну ты видел? – спрашиваю я у хомяка.
Хомяк крутит колесо, поблёскивая бусинками-глазками. Ему не до человеческих проблем, у него дело есть. Я давно подозревал, что наш хомяк всё-таки девушка. Никакого сочувствия. Пойду рыбкам пожалуюсь. Там их много, самцы точно найдутся.
Пару дней Соня ходила задумчивая. О чём-то они с мамой пошушукались, но это шушуканье помогло мало. А потом Сашка с грацией невыспавшегося носорога сам всё испортил. Мы, мужчины, в этих вопросах профаны полные.
Решил он в среду на второй перемене перейти к активным действиям. Подошёл к Сониной парте, взял портфель и на пол бросил.
– Ты что, дурак? – ожидаемо отреагировала Соня.
– Ага, – радостно отозвался Ромео, и поддал портфель ногой. – А ты…
И тут он её обозвал. Слово было не то, чтобы нецензурное, и не то, чтобы нелитературное, даже русские классики иногда позволяли себе его применять. Но мне как-то стеснительно. Не буду его тут приводить. Чего он ожидал? Что Соня воспылает к нему неземной страстью? Погонится с криком и тогда можно будет с хохотом убегать по классу, излучая добро и любовь? Что заплачет и станет от этого ещё красивее?
Как же он просчитался. Вы же помните, что Соне понравились не танцы, а дзюдо? Это было только начало. Через пару месяцев дочь пронюхала, что в соседнем зале идут занятия по муай-тай, теперь мы ходим и туда. В квартире повсюду валяются боксёрские перчатки, какие-то капы, защита голени и локтей, и это не мои перчатки и защиты.
Соня встала. Несколькими отработанными лоу-киками загнала испуганного обзывальщика в угол ринга и принялась его методично бить. На крик в класс прибежала учительница, Соню оторвали от жертвы, кровь из носа остановили, вызвали родителей.
Сашка мало того, что оказался нюней, так ещё и стукачом. На очной ставке тут же перевёл все стрелки на Соню, мол, она и конфликт спровоцировала, и побила его. Соня смотрела на парня исподлобья, в её глазах колыхалось холодное презрение. Родители Сашки пытались что-то предъявлять, но, во-первых, он её на полголовы выше, во-вторых жаловаться на то, что вашего сына побила девочка как-то неудобно. Разошлись.
А вечером привёл я свою «ниндзю» на тренировку. Посидел полтора часа в фойе, подумал о жизни. А тут вываливает из зала толпа малолеток, сияют все, довольные. Один из них, рыжий такой, плечистый, сразу ко мне.
– Вы Сонин папа?
– Я, – отвечаю, а сам на двери поглядываю, куда отступить в случае чего.
– Вы Соню замуж пока не отдавайте, – заявляет мне этот нахал.
– Почему?
– Я подрасту немного и женюсь на ней. Она так классно дерётся. Сегодня мне три раза в печень попала.
И ушёл довольный.
Жених – боксёр. Однако. Не знаете, где можно тихонько и незаметно купить ружьё?
Хотел ли папа мальчика
Когда моя жена забеременела, и это стало слишком заметно, окружающие начали задавать мне один и тот же вопрос:
– Ты кого больше хочешь – мальчика или девочку?
Совершенно идиотский вопрос для тридцатилетнего мужика, у которого до этого детей вообще не было. А также не было малолетних племянников, братьев, сестёр и прочих близких родственников младше пятнадцати лет. Я никого не хочу – ни мальчика, ни девочку! Я, блин, в панике!!! Только накопил на приставку, кредит за однокомнатную квартиру выплатил, присмотрел в салоне неплохой седан и мечтал рвануть на нём по ближней Европе летом. А тут – поздравляю, дорогой, ты скоро станешь папой.
Не то что бы мы совсем ребёнка не планировали. Я не планировал. Нет, ну мы говорили по вечерам, что уже несколько лет вместе, и с квартирой устаканилось, работа стабильная и… Но это ж всё только разговоры были. А тут – мальчика или девочку? Я седан хочу! Немецкий! Чёрный, но можно и асфальтового цвета. И новый диск с Ассасином. Недавно только научился сносно по крышам бегать.
Но я ж мужик. В ответ на вопросы о мальчике или девочке делал суровое лицо и мужественно отвечал, что хочу обязательно мальчика. Продолжателя рода. Буду с ним в футбол играть (конечно же на приставке, я бегал последний раз в универе на физкультуре), учить жизни. Как костры разжигать, в лесу не заблудиться. Сейчас погуглю, с какой стороны на дереве мох растёт.
Родилась девочка.
О том, что у нас будет девочка, мы узнали от доктора узиста, но опять же я сразу не поверил. Я ж уже запланировал футбол, лес, костёр. Суровое лицо перед зеркалом тренировал. Я ж отец. Зря тренировал. Готовился быть отцом – стал папусиком. Ну и ладно, суровое лицо у меня, честно говоря, так себе.
Появиться потомок захотел, естественно, ночью. Это у новорожденных такая хорошая традиция. Часов до четырёх жена мужественно терпела, потом разбудила меня и говорит:
– Поехали в роддом, на этот раз не прокатит.
До меня и тогда не дошло. Отвёз. Через полдня получил фото кого-то сморщенного и красного. Через пару дней забрал жену из роддома с сопящим свёртком.
Принёс свёрток домой, положил на тахту. И тут ДОШЛО! Твою дивизию, я ж теперь родитель! Не прошло и тридцати лет. И этот сморщенный хоббит – моя дочь. Словно в ответ на мои мысли хоббит приоткрыл мутный глаз и захныкал.
Первые года два я был бесполезен. Накрутить пару кругов по двору с коляской, подняться ночью, чтоб принести орущее чадо к маме-кормушке, вечером искупать, потому что весит это чадо уже прилично, а жена у меня всё-таки Дюймовочка. Это да, бывало. Но в основном я был этому тандему не нужен. Наверное, года в два-три Софья решительно взяла меня за палец и заявила:
– Паписька, пойдём.
Так с тех пор и хожу. Обучалки-развлекалки-тренировки. Поначалу ещё пытались сделать из этого чада принцессу – не получилось. Папа всё-таки мальчика хотел. Танцы были решительно отвергнуты через полгода занятий, рисование на второй неделе. Пианино – сразу же, в первые часы, пока родители и бабушка педагог-музыкант не опомнились. Зато в соседнем с танцами зале обнаружили дзюдо, а через полгода – тайский бокс (без отрыва от дзюдо). Чёрные майки, плакат Кипелова на стене прямо поверх розовых обоев.
В машине играет какой-нибудь Бетховен:
– Папа, выключи эту нудятину, давай споём «Проклятый старый дом».
Бабушки в шоке, жена ругается: «Кого ты воспитываешь?!» Так это не я воспитываю. Это она сама. Я просто следом хожу.
Лет в пять впервые заявила:
– Папа, я выхожу замуж.
Для отца всегда неожиданно, когда дочь выходит замуж. Что в тридцать, что в пять лет.
– Ладно, – говорю. – Кто избранник?
– Вадик. Коля или Миша. А ещё мне близнецы нравятся, особенно Андрей. Я ещё не определилась.
Меня тогда впервые укололо в сердце. Всё это шуточки детсадовские, но ведь придётся когда-нибудь отдать.
Может, лучше шахматы?
– В красном углу ринга – Соня Гушинец!
Сонька ныряет между канатов, смотрит исподлобья на противника. В углу тренер похлопывает её по плечам, расшевеливает, сбивает волнение.
– Сразу бей, не спи! Тип – и сразу двоечку!
У меня начинают трястись руки, и телефон, которым я снимаю бой, ходит ходуном.
Вот почему не фигурное катание, не художественная гимнастика, не бадминтон какой-нибудь или кёрлинг в конце концов? Почему эта девочка в шесть лет вошла в зал тайского бокса и осталась там? А ещё дзюдо. Там, по крайней мере, твоего ребёнка не бьют ногами по голове. Поваляют чуть-чуть по татами, но это же не так волнительно. А тут ринг. И противник. И три раунда по минуте. Три раунда моего состояния, близкого к инфаркту.
Детские соревнования по какому-нибудь мордобою на самом деле скучнейшее мероприятие.
Будишь в законные выходные недовольного и негодующего ребёнка. Ребёнок капризничает, заявляет, что в гробу он видал все эти соревнования, противников, тренера и безжалостных родителей за компанию. Тянешь его в спортивный зал, где уже собралась огромная толпа таких же недовольно не выспавшихся детей и родителей. Узнаёшь, где у них тут взвешивание, смотришь с содроганием в отцовском сердце, как твоё цыплячье-длинноногое и бесконечно дорогое потомство, ёжась от холода, стоит босиком на весах. Предательская стрелка мечется между 35 и 37 кг. Вместе со стрелкой мечется твоё давление. В какую весовую категорию на этот раз попадём? Не были ли лишними полкружки чая, выпитого перед отъездом?
– 36 килограмм, – объявляет мучительница из весовой комиссии.
Терпимо. Теперь быстро забросить в ребёнка недостающие калории, уложенные в сумку заботливой мамой. И ждать жеребьёвку. Дитё просыпается, начинает нервничать перед боем и беситься. Ты тоже нервничаешь. Ждёшь.
Наконец вывешивают списки.
Листок, наклеенный на стену зала, собирает вокруг себя толпу взволнованных родителей. Жеребьёвка прошла. Седьмая пара «Софья Гушинец – Екатерина Смирнова».
Где эта Катя? Кто из этих девочек в майках вражеских клубов Катя Смирнова? Вон та, с косичками? Или эта, стриженая? Я уже заранее ненавижу эту Катю, желаю ей проигрыша. Я бы сам подрался с ней, но девяностокилограммовых дядек не выпускают на ринг против десятилетних девочек. А так я бы победил. Наверное. Не уверен.
– В синем углу ринга – Екатерина Смирнова!
Вот она. Всё-таки с косичкой. И тренер что-то ей говорит. И родители снимают на телефоны. И у них, вот пакость, не трясутся руки. Что там за Катя Смирнова, сейчас мы попробуем её на прочность!
Ухожу подальше, чтоб не нервировать ребёнка. Сонька собрана перед боем, как маленький, но очень злой зверёк.
Гонг! Орут все! Орут тренеры, перекрикивая друг друга! Орут группы поддержки! И ты тоже орёшь, переживая за своё худющее длинноного-цыплячье потомство. И чувствуешь каждый удар, словно это тебя бьют.
Потом, конечно, награда, медалька какая-нибудь. Или майка, мокрая от слёз. И уже в машине ты спрашиваешь своего побитого ребёнка:
– Ну что, поедем ещё на соревнования?
И тебе немного удивлённо отвечают:
– Папа, ну что за глупые вопросы? Конечно, поедем.
На вишне
Сонина бабушка Таня живёт в деревне. Каждое лето, как только заканчиваются уроки, Соня собирает огромный рюкзак – несколько любимых игрушек, пачка раскрасок, стопка заданных на каникулы книжек, несколько смен одежды. Всякие девчачьи мелочи. Расчёски, помада, зеркальце. Я молча и сосредоточенно тащу всю эту тяжесть в багажник, хоть отлично понимаю, что за летний период ни одна из книг не будет открыта, большая часть игрушек останется в рюкзаке, произвольно выбранная одежда будет заношена до дыр, а остальная пролежит нетронутая. А в августе я приеду и заберу вместо аккуратно причёсанной девочки что-то чумазое, нечищеннозубое, всколоченноволосое, пропахшее костром, погрызенное собаками, поцарапанное во всех мыслимых и немыслимых местах и довольное. Будем потом этого Маугли отмывать и приручать.
А пока пусть едет. У ребёнка хоть летом должен быть кусочек свободы.
Приезжаем, притаскиваем в подготовленную бабушкой комнату сумки и рюкзаки. Сонька тискает удивляющуюся её росту бабушку, визжащую от радости собаку, разбегающихся во все стороны котов. И лезет на вишню. За домом растёт несколько толстых, разлапистых вишен. Сонька с ловкостью обезьяны добирается до развилки, усаживается на колючую ветку, устраивается поудобнее и замирает. С высоты дерева она видит уходящие к зарослям кустов огороды, простор полузаброшенного колхозного поля, а где-то на горизонте синий зубчатый край далёкого леса. Ресниц и щек Сони приветливо касается тёплый летний ветерок. Вечереет. Собака извелась, пытаясь вызвать вновь обретённую подругу на игру. Мы попили чай, обсудили все мыслимые и немыслимые новости. А мой шумный и неусидчивый ребёнок всё ещё сидит на дереве. Смотрит на поля, на далёкий лес. Думает о чём-то своём.
О чём? Я никогда не спрашиваю, а она никогда не рассказывает. У каждого должен быть свой маленький уголок. Только для себя, своих мыслей.
Наконец темнеет, и замёрзший Маугли возвращается в дом. Набрасывается на картошку, испечённые бабушкой блинчики. Ест так, что за ушами трещит. И молчит. Начинается её лето.
Я немного грущу в ожидании долгой разлуки. И почти завидую.
Ветка вишни меня не выдерживает.
За маму, за папу…
Этого ребёнка не накормить. Приготовишь что-нибудь заведомо вкусное, полезное, чтобы витамины с белками аж через край тарелки лезли. Придёт, поклюет и оставит половину. Худющая, длинная. Одни локти и колени. Тренеры ставят её на весы, качают головами. Тридцать пять кг костей. Что с этим делать?
Даже в Макдоналдсе минут по десять стоит у экрана с меню. Выбирает. Гамбургер она не хочет, к мороженому сегодня душа не лежит, коктейль одолела наполовину, остальное папа допивает. Ещё спрашивают, откуда у меня лишние килограммы. От дочери, конечно. Я всё за ней доедаю.
Смотрит, как я доедаю её гамбургеры, прихлёбывает колу. Вот это мы любим, вот это в любых количествах.
Надо какую-то родительскую мудрость сказать. А то неправильно всё это. Вредное питание и всё такое. Задумываюсь на минуту, даже жевать перестаю:
– Ты знаешь, что кола растворяет гвозди?
Соня, невозмутимо отхлёбывая:
– А я гвозди не глотала.
И не поспоришь.
