Павел Кашин
Павел Кашин. По волшебной реке
Первый концерт в Останкино
Первый концерт в Останкино мне организовали Надя Озерова и Саша Васнецова – дочки-правнучки известных людей. Очень уж они хотели заявить о найденной звезде перед публикой… Концерт был, в основном для работников Останкино. Действительно, мой клип тогда был очень популярен, но не все помнили фамилию, потому что по телевизору не было всплывающей строки с именем артиста и его не объявляли.
Конечно, мы в праздничном настроении поехали в Москву. Поехали на поезде, что было ошибкой. Мы поехали на нем всей командой, и, естественно, все были причастны к рок-клубу. А если в английском или в американском рок-клубах у них есть мото-девиз: «Live fast, die young» («Живи быстро, умри молодым»), – то в русском рок-клубе такого девиза как бы не было, но было понятно, что музыка и алкогольное опьянение, в принципе, должны быть словами-синонимами. Ну и мы, конечно, праздновали в поезде это, но все бы ничего, потому что до вечера у нас еще было время, все бы прошло и все было бы нормально, но наш фанат, который взялся нас пригласить к себе, встретил на вокзале нас на машинах и привез в квартиру, где мы до вечера ждали этого концерта. Мы Москвы, конечно, не знали и не очень могли в ней ориентироваться. Тогда еще было время первых кооперативов, все открывали какие-то мелкие бизнесы, и эта квартира, в которой мы остановились, параллельно была складом французского коньяка и шоколада. И как-то наш фанат сказал нам: «Если хотите, можете попробовать». Так как выходить было нельзя, потому что Москвы мы не знали, есть было нечего кроме шоколада, то мы до концерта усугубились полностью. Когда Озерова с Васнецовой нас встретили, артист был в «полной готовности». Они там в обморок чуть не попадали. Но каким-то чудом на энтузиазме мы сыграли все это, и сыграли очень даже ладно и складно. Порок-н-роллили. Помню, как держался зубами за микрофон, помню, что действительно пытался губами опираться на него. Каким-то чудом концерт прошел успешно. С тех пор мы в райдере прописали, чтобы ни в коем случае квартиры или гостиницы не являлись складом коньяка с шоколадом.
Друзья
Ну, на самом деле, три моих таких хороших дружищи, они… Они добрые, успешные разгильдяи. То есть, я, наверно, не ценю какие-то сверхмощные моральные качества. Для меня друг – это тот, кто понимает твое чувство юмора. По большому счету, больше ничего и не надо, потому что, чтобы не погибнуть от безденежья, нужно надеяться только на себя и учиться жить по средствам, в общем-то, и не надо сюда друзей привлекать. Просто в России есть такое понимание, что друг – это тот кто может денег дать, когда очень надо. Но я убежден, что деньги надо из своего кошелька брать, а друг – это тот кто понимает твое чувство юмора. А все эти разговоры про дружескую поддержку, ну… мы же не в военные времена живем. У нас сейчас есть более менее все, чтобы ни от кого в этом плане не зависеть.
Создание песен
В юности процесс написания песен происходил очень просто. Сперва я научился романтическому стилю. Думаю, конкретно на мое творчество в свое время повлияла больше всего группа «Воскресение», потому что они были первыми романтиками ну и, наверно, группа «Динамик»: тогда она очень сильно отличалась от всего остального Кузьмина. Альбом группы «Динамик» был очень интересен вместе с альбомом группы «Нюанс», которую сейчас, наверно, уже никто не вспомнит. В свое время ее брал к себе на поруки Питер Гэбриэл, но отчего-то в Англии у них так ничего и не получилось. Они были очень яркими. Западная музыка, по большому счету, наверно, не очень повлияла на мое творчество. Если так вспомнить, то единственное, что я слышал в детстве – это Sonny и Cher «A Cowboy's work is never done».
Когда я учился в школе, родители мне купили гитару за шестнадцать рублей. Я сразу же выучил две песни группы «Воскресение»: «По дороге разочарований» и «Кто виноват». Тут я понял, что сразу стал самым популярным мальчиком в классе, потому что все футболисты… потому что все футболисты тогда были менее популярны, чем рок-звезды. Они вообще, как мне кажется, были несравнимы по популярности. Тогда я понял, что существует какой-то глобальный резон быть певцом. И, думаю, очень хорошо, что я научился именно на произведениях группы «Воскресение», потому что «Воскресение» – это все-таки, наши действительно самые первые и лучшие романтики.
Итак, первые мои песни пишутся, наверно, в стиле как они понравились бы девушкам. Когда же артист уже настолько нравится девушкам, что может уже успокоиться, то он, наверно, уже пишет, чтобы немножко понравиться себе самому. Я очень много писал песен, которые нравились девушкам, потом несколько раз написал песни себе, и они мне настолько понравились, что я уже больше не смог писать песни девушкам. Некоторым девушкам и такие песни нравятся, конечно, но аудитория их уже не такая большая, как у первых моих песен, романтических.
Я думаю, что каждый человек однажды ловил себя на моменте, когда либо в споре, либо в разговоре с другом или со своим любимым или любимой, он вдруг оказывается очень красноречивым. Вот эта вот связь с астральным ангелом дает тебе неисчерпаемые ресурсы, чтобы говорить на языке более глубоком, более продвинутом, необязательно более логичном, но намного более понятном. Также и вдохновение. Только потом вдохновение становится профессиональным. Я помню, что в двадцать один год или двадцать два, после армии, видел сон, который даже нельзя даже назвать сном: это все-таки была осознанная реальность и осознанный сон, потому что нельзя было отличить, где заканчивается реальность и начинается сновидение. Я был просто в библиотеке Бога, и там было очень много книг. Я сидел с каким-то космическим инструментом, чем между волынкой, арфой и еще чем-то. Передо мной стоял пюпитр, и Бог ставил ноты, и я так легко… дело в том, что я никогда не отличался в жизни хорошим чтением нот, но во сне я делал это совершенно великолепно. Музыка была настолько волшебной, что после нее ты элементарно не можешь слушать земную музыку. Бог сказал, что если мне нравится, то я могу пользоваться этой библиотекой всегда. Я не знаю, наверно, это все-таки, то, что называется либо вещим сном, либо контролируемой реальностью, но потом как-то мне легко было писать песни. Причем я могу писать в любой момент, когда захочу. Другое дело, что я не злоупотребляю этим. Я выбираю правильный момент, когда я как минимум несколько дней трезв, в хорошем здоровье, в хорошем состоянии физическом, выспавшийся, а лучше еще чтобы настроение хорошее было. Вчера, например, я видел восход солнца. Я рано встаю, в пять утра обычно. И вчера был такой особенный восход солнца, когда оно еще не успело подняться высоко, зависло между землей и тучами и дало такие красивые лучи… Я начал просто писать песню ни о чем: о том, как рождается заря в дождливый день. И в тот же вечер прочитал написанное на своем концерте. Мне кажется, что сейчас очень важно доносить вот эти поэтические новости прямо быстро-быстро. Очень важно было в тот же день на концерте прочитать это стихотворение, потому что эти люди также могли увидеть эту зарю, и уже вечером услышать мое стихотворение и вспомнить ее вновь. Сегодня, в век интерактивности, когда ты увидел, тут же зафиксировал, тут же дал другу проверить, это уже становится интереснее, чем классика, которую когда-то кто-то прочтет, до которой когда-то кто-то дорастет. Сейчас очень важно испечь пирожок и тут же его горячим подать людям. Вообще, мне кажется, концепция искусства полностью изменилась. Я думаю, что большинство звезд моего времени, сегодня не стали бы звездами. Хотя вероятно, они бы быстро изменились под ситуацию.
Все песни всегда я пишу сам, конечно. В принципе, искусству писать песни можно обучить. И это действительно несложно. Есть длинная песня, которая предпочтительна, есть структура, куплет, припев, бридж. Можно обучить, как из одного стихотворения, переставляя слова, сделать другое стихотворение. Просто мне неинтересна обычная структура песен: например, я почти всегда пишу песни без припевов. Мне песни интересны как стихотворная мантра. Чтобы своей заунывностью они вводили человека в некий транс, потому что когда песня очень яркая, она всего лишь отвлекает. Когда она похожа на мантру… ощущения совсем иные. Взять песни Цоя: ведь он все же все время поет на одной нотке, поет довольно заунывно, но… какой от этого эффект, как все полюбили его песни!
Сам процесс написания песни начинается, разумеется, со стихотворения. И практически каждое стихотворение я затем кладу на музыку. Я принципиально не дописываю стихотворение, если оно мне не нравится, и песню не дописываю. У меня практически нет ничего: я даже не оставляю черновики. Раньше еще сохранял как-то, потом понял, что я никогда к ним не возвращаюсь. Чем беспечнее ты относишься к хламу, который у тебя получается, тем больше, тем лучше у тебя получаются новые песни. Их я иногда помощнице своей, Марианне, посылаю, но больше для того, чтобы зафиксировать факт. Потому что пока песня у меня в компьютере, можно считать, что она не случилась, можно считать, что она не дописана, а если она уже как бы в конверте послана человеку, то она уже состоялась. Да, стихотворение или песня начинают существовать с момента их исполнения. Как говорится, если в лесу упало дерево, и никто этого не видел, то падало ли дерево?
Знаете, я тут нечаянно переключился на какую-то радиостанцию, и заметил, что песня все менее и менее становится явлением глобальным. Она становится прямо, как раньше была газета «Утренняя» и «Вечерняя». Я услышал уже хиты о том, что вот еще лето, середина лета, или о том, что мы не убирали зимние одежды, потому что это лето такое холодное. Я понял, что люди прямо стряпают их как пирожки: тут же записывают, тут же сдают на радио, и через неделю или как только наступает осень уже забывают: ведь следующее лето может быть уже не холодным. Поэтому сегодня для того, чтобы быть артистом, а тем более популярным артистом, нужно прямо по событиям не только писать, но записывать и выпускать. Шнур уже не сходит даже до звукозаписи на студии: он просто записывает в квартире под гитару и в майке-алкоголичке, и это становится хитом. Кстати, существуют два мнения: первое о том, что Шнур страшный алкоголик, и второе, более профессиональное мнение о том, что он вообще не пьет. Говорят, он бывший пиарщик, и это все просто хорошая постановка, как у «Тату». Я тоже считаю, что все это выдумка, конечно. У них даже на сцене есть нанятый человек, который разливает водку. Там пьет действительно один барабанщик, который на басовом барабане играет. Все остальные трезвенники и скорей всего еще со всеми подписаны контракты, чтобы они всегда были все в нормальном состоянии. Потому что в состоянии алкогольного опьянения здоровее и легче играть, чем в нем находиться постоянно. Ну, это просто невозможно, если только ты полностью дьяволу душу не продал… наверно, я еще не видел такого человека, который мог бы это делать круглосуточно. Хотя, нет. Почти видел. Директор одного из домов актеров наших больших городов. Я в юности просто, жил в коммунальной квартире, где жил и он. Над сказать, он реально был похож на труп. Каждый вечер стабильно напивался в хлам. У него глаза были прямо черные-черные мешки. И делал он это регулярно, стабильно, не было моментов, когда он был трезв. Кто-то из писателей, кажется, англичан, писал о том, что никто не подозревал что он алкоголик, пока в какой-то из дней, он не выпил.
Альбом в процессе записи
Я сейчас записываю новый альбом. Рабочее название – «Рассвет после болезни». Мне нравится, то что наконец я написал песню о России, она называется «Рассвет после болезни».
Мне кажется, в название вложен очень хороший образ: когда человек болел-болел, а потом, наконец впервые понимает, что появляются силы на рассвете. Так вот, первый рассвет, когда человек понимает, что он выздоровел, – оно уже самое красивое утро. То, ради чего люди живут: когда ты как птица феникс умираешь, сгораешь, а потом восстанавливаешься. Почему люди пьющие чаще счастливее людей непьющих? Потому что у них есть этот момент возрождающейся птицы феникс. У непьющего, правильно питающегося человека все одно и то же, и, в принципе, мне кажется, что состояние может быть более депрессивным, чем у пьющего человека. Жизнь – это маятник, и если маятник не шевелится, то можно и умереть.
Альбом «Талисман» (2016 г)
Мой последний на настоящий момент альбом «Талисман» записывался в студии на Таганке. Там давно не записываются альбомы музыкантами группы. Там есть звукорежиссер Андрей Старков, есть аранжировщик и он же клавишник Леонид Гарбер и гитарист Михаил Клягин. Я просто прихожу, выдаю идеи или партии, а они все это записывают. Я же прописываю голос. В общем-то, своего рода фабрика красивых песен.
В этом альбоме мои личные Top-3 – это, конечно, «Бусина», «Уходит Бог» и «Пьяный корабль». В «Пьяном корабле» я просто перевел стихотворение абсолютно для себя, потому что то, что прочитал в переводе, было невозможно читать. К тому моменту, я уже написал музыку для фильма Андрея Соколова «Память осени». Он меня попросил сцену для пожара написать в музыке. Я написал. Музыка эта выиграла призы как лучшая музыка, написанная к фильмам, и я подумал, что странно будет отпускать эту музыку просто так, и положил на нее Рембо. И он так чудесно лег, как мне кажется: это прямо мини-опера теперь такая.
«Уходит Бог»
Из песен на «Талисмане», песня «Уходит Бог», наверно, одна из самых старых. Написал я ее два или три года назад. С цикличностью у кого в двенадцать, у кого в шестнадцать лет, люди, как фениксы, сгорают и восстанавливаются вновь. У меня был такой период. Я помню, что мне даже мой приятель сказал, что… ощущение в моих стихах, что уходит Бог. Я тут же написал эту песню. Поэзия хороша тем, что, когда мы рифмуем даже банальные слова, все становится похоже на правду. Иными словами, если все те же банальности, что мы говорим в обычной жизни, зарифмовать, то возникнет божественное ощущение, что мы познаем какую-то истину. Точно так же с песнями: когда ты пишешь песню о каком-то явлении, оно начинает быть осознанным. Более яркий пример можно привести на поэтах древних времен. Как правило, поэты тогда были для того, чтобы воспевать правителей и их победы. Есть что-то типа исторической байки или исторического анекдота про Александра Великого. Он, значит, однажды одержал какую-то очень важную победу. Все уже наливают вино, выпивают: у всех пир, один поэт сидит в стороне и что-то пишет. Его зовут: «Эй, поэт, давай к нам! Идем праздновать победу!» На что он отвечает: «Э, нет, победы не было пока я не написал о ней песню». И действительно, мы знаем или думаем, что знаем историю побед только из написанных материалов. Мы очень сильно исторически зависим от настроения поэта в тот момент. Если кто-то позорно проиграл, но поэт у него был великим и сочинил хорошую поэму о победе, значит, была историческая победа. На месте императоров или президентов сегодня, если бы я задумывался о славе в вечности, я бы, конечно, дружил, в первую очередь, с поэтами. Потому как если после нашей смерти что-то и выживает, то это минимум фильмы, максимум – песни. Книги мы относим, конечно же, к песням, потому что прозаики – это просто несовершенные поэты. Кстати, недавно прочитал труды Кьеркегора о том, что поэт – это всегда блестящий прозаик и не всегда наоборот.
Я искал в развилках улиц, я ходил по площадям
Я заглядывал под тульи шляп и маски обезьян
Я искал в порывах жестов в скупо брошенных словах
В тени происшествий, на стертых с карт, забытых островах
Я искал в развалах ветра меж вечерних новостей
Отблеск не земного света неизведанных страстей
Не испытанных инерций, где царит переполох
У меня из сердца уходит Бог
Я задыхаюсь в этой пене из ненадежных слов
В густом тумане отношений, курсов акций и полов
И их глубоких убеждений сверх плотной пустоты
Из глубины перерождений в эту грязь ныряешь ты
А мне осталась только музыка, которая не врет
Не придает и не орет и вниз не тянет темным грузом
И я блуждаю по инерции, царит переполох
Из моего пустого сердца уходит Бог
По горящему асфальту, по толченному стеклу
Я бежал по порно сайтам в самую глухую мглу
Где меня никто не видел – под покровом темноты
В обнаженном виде, в городе греха и суеты
Я спорил с чьей то тенью – так похожей на твою
В медленном падении я еще стою
Время просится в карьер – царит переполох
У меня из сердца уходит Бог
«Бусина»
Когда я переводил французских поэтов, я в один момент запутался во всех в этих переводах и начал сам немножко писать в стиле этих поэтов. Более менее с той же лексикой я написал песню в стиле, как мне казалось, «Марсельезы». Тут главная строчка – это, конечно: «Если это не ты». На ней все построено, и ее одной хватает, чтобы человека убить или оживить: сказав, что такую глубину боли познал не только ты, но и некоторые другие… они живы, и, значит, все не так плохо. Я бы назвал ее, наверно, самой удачной песней в альбоме, если бы не был очевиден тот факт, что она – самая неспособная к ротации песня, потому что там всем правят два слова-убийцы: «формат» и «позитивненько». Убийцы мозга, убийцы души, потому что я прихожу на радиостанцию, и все до сих пор используют это слово «позитивно». Да Боже ты мой!..
Счастье как бусина в чане холодной воды
Прошло, потеряло свой цвет
Мне до тебя, как до ближайшей звезды
Хватит и тысячи лет
Мой телефон обмер, завис и остыл
На высшем из уровней пустоты
И больше не важно кто мне звонил
Если это не ты
И больше не важно кто мне звонил
Если это не ты
Взвеют как флаги надежды в остывшей войне
В сфере потерянных мертвых идей
Какое мне дело сколько сгинет людей
Речь обо мне
Мой телефон обмер, завис и остыл
На высшем из уровней пустоты
И больше не важно кто мне звонил
Если это не ты
И больше не важно кто мне звонил
Если это не ты
«Life is beautiful»
Мне всегда казалось, что не существует более ненужного предмета, чем англоязычная песня в России. Когда наши певцы поют на английском языке для как бы нашего русского народа – я всегда в недоумении. В тот день я шел и просто записывал все, что видел, как это делали акыны. Акыны – это певцы в Казахстане: они играли на домбре такую длинную, медитативную песню и пели обо всем, что происходило вокруг. Так как вокруг происходило не очень много, то опевалось все довольно точно, с деталями. Существовали целые соревнования акынов, кто лучше опоет какое-то явление, предмет или девушку. И мне нравится как раз эта их концепция в смысле пространства и времени, потому что страна, где расстояние от молодого человека до девушки измеряется песнями – это потрясающе. То есть, от одного аула до другого – две песни. Вот он едет на коне и поет песню, и, когда у него заканчивается вторая песня, он приезжает в свой аул.
«Life is beautiful» – полная противоположность песни «Пьяный корабль» на этом альбоме. Этот припев мне напевался уже, наверно, лет двенадцать. Я просто не знал, что делать с ним, потому что по-русски он не звучал совершенно, а по-английски я понимал, что не буду сочинять песню. И вот шестого апреля пятнадцатого года было такое чудесное утро, и я решил поехать в парк Сокольники и просто описать все, что там увижу. Я так и сделал. Сделал это просто речитативом, и уже потом я понял, что к этому речитативу подходит припев «Life is beautiful». И, как это часто бывает, именно эта песня и стала самой востребованной на радиостанциях и концертах. В ней нет ничего гениального и необычного, кроме, наверно, зазывалы из ресторана в одежде рыцаря из картонных одежд. Мальчиков в Айфоне мы видим сейчас на каждом шагу. И я действительно видел, как девочка сидела с учебником английского языка, и подумал: «Вот какое простое и гениальное решение можно найти тому, чтобы не сочинять всю песню по-английски, что было бы пошло». А в данном случае, таким трюком мы делаем песню даже еще более интересной, она становится гармоничной с нашим состоянием.
Если же говорить об общей, единой стилистике моих альбомов, то ее нет. Ее нет, как у группы Depech Mode или группы «Кино». Мне кажется, очень скучно слушать одну и ту же песню. Я был приглашен пару раз на концерты русских групп, которые поют очень красиво одну и ту же песню на протяжении двух часов, но я не выдерживал. Мне все-таки нравится, когда песни очень-очень разные.
Пятнадцатый год шестое апреля
Солнце забило собою все щели
Я один не спешу по улице
Каждый прохожий немного волнуется
В отблесках желто-весеннего фона
Мальчик засосанный в дырку айфона
На солнце греются сонные киски
Девочка в парке учит английский
Life is beautiful…
Оранжевый дворник сметает с брусчатки
Остатки зимы и грусти остатки
В песочнице два колокольчика смеха
Рыцарь скучает в картонных доспехах
В его ресторане и пусто и тихо
Похоже его накрывает вертиго
Лишь дядька в пальто нарывается виски
Ловкий карманник ушел по английский
Life is beautiful…
Из всех этих дней, что я прожил на свете
Сегодня я понял зачем нужны дети
Зачем в переходе скрываются маги
Под видом цветочницы или бродяги
И я не предвзято шагаю по улице
Каждый прохожий немного волнуется
Солнце залило собою все щели
Пятнадцатый год шестое апреля
Life is beautiful…
«Пьяный корабль»
В альбоме есть песня «Пьяный корабль» – это один из первых моих опытов перевода французских поэтов на русский язык. Композиция «Пьяный корабль» была создана по мотивам стихотворения Артюра Рембо «Пьяный корабль» и положена на музыку, которую я написал к фильму «Память осени». В принципе, я думаю, что это может породить новую волну переводов. Это даже не обязательно должны быть переводы, а стихи… на тему тех стихов. Потому что сегодня переводить построчником, как это делали наши поэты в прошлом веке, уже невозможно: никто этого читать не будет. Если мы возьмем практически любой перевод советского времени, то поймем, что он был написан под страхом цензуры советской страны, потому что нельзя было ни одного некорректного слова написать, нельзя было бы, чтобы промелькнула какая-то крамола в стихах. Все должно было быть очень-очень прилично. А стихи, настоящие стихи, это очень часто как раз наоборот – очень неприлично. Возьмем для примера Шейкспира в переводе. Да, меня всегда спрашивают, почему я говорю ШеЙкспир, а не Шекспир. Потому что у нас даже фамилию ШеЙкспира, потрясающего автора, не смогли перевести правильно. Так вот, если брать Шейкспира настоящего, то это очень много бульварного юмора ниже пояса, где все держится на шутках о сексуальности и каком-то пьяном флирте… А теперь, если мы посмотрим в перевод Пастернака, то там, конечно, ничего от Шейкспира бульварного и не осталось. Такой Пастернак не прошел бы во времена Елизаветы. Я перевожу, как мне кажется, так, как Рембо сегодня бы написал. Потому что нужно писать уже таким образом, чтобы человек, который привык смс-ки строчить и не пользоваться орфографией, мог понять и заинтересоваться. После «Пьяного корабля» я перевел еще несколько стихотворений Рембо и несколько стихотворений Гюго, которого мы знаем как писателя, но на самом деле французы его ценят, в первую очередь, как поэта. По правде сказать, я с трудом перевожу англоязычные… Я не понимаю, как можно перевести Уитмана, чтобы это кого-то заинтересовало в русскоязычной версии. Потому что мы не привыкли к такой поэзии. Для тех, кто не в курсе, что такое англоязычная поэзия, можно сходить на фильм, обязательно недублированный, «Петерсон». Там водитель автобуса Петерсон, водит автобус в городе, который называется Петерсон. И он пишет стихи. И в фильме довольно просто и ясно дано представление об английской и американской поэзиях.
Да, что касается иностранных классиков, к которым мне хотелось когда-либо прикоснуться и перевести, то, думаю, Рембо – один из немногих. Он – самый показательный, наверно, потому что он – чистая поэзия, он невыученная поэзия, он поэт, потому что по-другому не мог. Надо сказать, что французская поэзия отличается от русской отсутствием четкого ритма, рифмы и прочего. У них очень странная форма стихотворений, четыре-четыре три-три. Я перевел, конечно, все в русских традициях, чтоб было понятно. Шейкспира я не могу поэтом назвать, потому что его сценаристом, все-таки, все считают. Хотя он, наверно, – самый большой поэт. Мне хотелось бы Шейкспира так компактно переводить, чтобы уместить всего «Короля лир» на одной странице. Потому что песня хороша тем, что одной строчкой можно передавать двадцать, а то и пятьдесят страниц прозаического текста. У меня еще переведен Экзюпери, у него есть молитва «Научи меня искусству маленьких шагов», и она не зарифмована. Мне же удалось сделать из нее почти песню. Я вот сейчас пишу новый альбом и туда, думаю, ее и запишу. Я сейчас смотрю всех поэтов, кто что-то толковое написал. Но больше всего для себя интересного я нахожу пока среди французов. Была у них какая-то своя школа, которая на нашу тоже очень сильно повлияла.
Мои водой заполненные трюмы
Английским хлопком, ромом и зерном
Вошли индейцы – резали угрюмо
Оставшихся, не спасшихся вином
Мои пробоины, как колотые раны
Омыты кровью матросни и дикарей
Я зеленел дрейфуя к океану
Как мертвый остров снятый с якорей
И первый шторм был лют и зол, как пьяный
Как пробка от портвейна десять дней
Я танцевал над бездной океана
Вдали от глаз береговых огней
И сладкая, как ром пиратской знати
Соленая волна для корабля
Отмыв от блевоты и винных пятен
Сорвала якорь с лопастью руля
Я тихо плыл в светящимся настое
В стихах волны под звук вселенских труб
Глотал лазурь в свое нутро пустое
Задумчивый, скитающийся труп
Я видел небо полных черных пятен
И вихри уносящиеся прочь
Зарю – взлетевшую с черных голубятен
И вороньем спускавшуюся ночь
В помете птиц я провожаю трупы
Я скрежещу зубами на луну
От резких зорь я пью впадая в ступор
И падая на борт иду ко дну
«Путеводная звезда»
Я очень много пытался научить тех, кто моложе меня, сочинять стихи. «Я не знаю зачем, и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожащей рукой…» Но в молодых ребятах я вижу абсолютное отсутствие сосредоточенности. Лет двадцать назад это еще называли в американской психологии «short attention span», ну как бы недостаток внимания на то количество времени, за которое можно изучить какой-то предмет. Этим болеют все американцы, и по ним это видно. К сожалению, молодые русские ребята, как оказалось, тоже сейчас болеют этим, хотя… по-моему, это уже совсем другая какая-то болезнь. В своей душе я все же теплю надежду, что вот-вот уже где-то растут и выросли новые талантливые ребята, какие-то невероятно высокие в своей душе, которые напишут еще более красивые песни.
В каждой песне всего одна строка может описать всю песню, и тут этой строкой является, конечно: «Пятнадцать лет похожий свет горел во мне».
Ты просыпаешься от шепота в спине
А на стене встает знакомый силуэт
И в той кромешной тишине едва горит сердечный свет
Пятнадцать лет похожий свет горел во мне
И в той кромешной тишине едва горит сердечный свет
Пятнадцать лет похожий свет горел во мне
И в эту ночь, все города
Осветит новая, при-новая звезда
Она горит как путеводная звезда
Она ведет тебя по темным городам
Я узнаю и тут и там в твоей небесной глубине
Ее по самым чистым отблескам во мне
Я узнаю и тут и там в твоей небесной глубине
Ее по самым чистым отблескам во мне
И в эту ночь, все города
Осветит новая, при-новая звезда
«Киты»
У Паланика есть книга, в которой брат с сестрой танцуют на тонущем корабле. Так вот, эта песня столь же красива, я считаю, как танец на тонущем корабле. А если на этом корабле есть еще и оркестр, который продолжает играть в этот момент, то это красиво вдвойне.
А ты проснулся и беги – я поменял тебе мозги
Пока ты видел шоурил – я говорил с тобою
Ты измерял с открытым ртом температуру за бортом
Когда разверзшиеся гладь пошла гулять с тобою
Влезали в шлюпки кто как мог, держали юбки между ног
И не допетые хиты уже дослушали киты
Ты боевит, но мягкотел, ты воевал, как не хотел
Когда ты взял и улетел – я говорил с тобою
Ты ухватился за штурвал, ты не хотел, но воевал
Когда твой мозг ушел в провал – я говорил с тобою
Вгрызались в шлюпки кто как мог, держали юбки между ног
И не допетые хиты уже дослушали киты
А ты проснулся и беги – я поменял тебе мозги
Пока ты видел шоурил – я говорил с тобою
«Музыка»
«Музыка» – это, по большему счету, просто инструкция, как писать песни. Меня же это спрашивали раньше несколько раз в день. Благо сейчас, кажется, наконец успокоились: просто сколько можно… Вы сначала успокойтесь, услышьте своей голос внутренний… И, конечно, это лучше всего делать часа в четыре, пять утра. Не зря все монахи, ламы обожают это время, когда открываются истины. Наверно, поэт – это единственная профессия, которой не обучают. Нет институтов. Я понимаю, что именно при институтах не учат, что там все равно есть свой институт внутренний. А у поэтов даже внутреннего института нет никакого. Ты просто либо поэт, либо не поэт. Мне кажется, что как раз моя «Музыка» может хоть немножко дать преставление, как осторожно нужно идти на свидание с музой.
Аптека, фонарь, Маяковский, Карузо
За каждым предметом скрывается музыка
В каждом объекте сидит фотография
В каждом движении хореография
Ты упираешься взглядом в возможное
А за твоею спиной осторожно
Крадется, чьей то струною задетая
Все не земное, все не воспетое
Милая музыка в ветошь одетая
Ходит, как призрак по краю рассвета
Выйду на берег походкой Карузо
Так здравствуйте милая, милая музыка
Певцы, как охотники бродят ночами
Они закоптили все небо свечами
Они затоптали мне все мироздание
Музыка ходит одна на свидания
Я разрисую внутри сновидения
Я притаюсь и дождусь совпадения
Я пробужусь от намека касания
Тихая музыка ждет написания
Милая музыка в ветошь одетая
Ходит, как призрак по краю рассвета
Выйду на берег походкой Карузо
Так здравствуйте милая, милая музыка
Аптека, фонарь, Маяковский, Карузо
За каждым предметом скрывается музыка
В каждом предмете сидит фотография
В каждом движении хореография
«Гаргульи»
Я ее написал, честно говоря, с образа одной девушки. Даже сам не понял, как, но она так нравится женщинам… Видимо, я воплотился в эту девушку и написал ее языком эту песню, которую я сам не понимаю. Это как если бы вдруг Высоцкий взял и на английском написал песню: получается весело.