Павел Козлофф
Танцуй, пока не убьют
© П. Козлофф, 2023
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2023
* * *
Берегущий время жизни
Театр у микрофона – так можно назвать жанр этой книги поэзии и прозы. Артистическое прошлое автора обогащает его поэзию и прозу глубоким психологизмом, присущим талантливым актёрам, тяготеющим к перевоплощению и вживанию в образ. Никакой отстранённости от лирического героя. И подкупающая современного читателя краткость, важная для берегущего время жизни современного человека, рачительно распределяющего себя между интернетом, чтением, аудио и визуализацией литературных форм.
А короткие рассказы в этой книге и правда «рассказаны». Так спокойным тоном, доверительно говорят с близкими людьми, приоткрывая им тайны театрального закулисья.
Музыкальность стихотворных текстов находит своё отражение и в прозе, когда некоторые абзацы и даже целые тексты вдруг становятся ритмизированным белым стихом. Как у Андрея Белого, к примеру. И это подчеркивает не нарочитую, а вполне органичную индивидуальность авторского стиля.
Стихам Павла Козлоффа свойственно легкое дыхание строки и неожиданная, иногда вполне афористичная концовка. Это облегчает запоминание поэтических текстов, несмотря на свою краткость, богатых смыслами и философскими обобщениями.
Лидия Григорьева
Писатель, поэт, фотохудожник
Стихотворения
* * *
И не прекрасны, не чудовищны
На землю павшие лучи,
Когда обманчив проблеск солнечный,
А воздух осенью горчит.
Навряд ли удивят кульбитами
Давно избитые слова,
Когда путями позабытыми
Шагами шелестит листва.
И я вошел в тот лес захваленный,
И этот лес вошел в меня,
Как будто с миром здешним стали мы
Не отдаленная родня.
* * *
Вечер дымкою окурен
И Луна вблизи Земли,
Как синица во фритюре,
Как под шубой журавли.
У Вселенной на опушке
Здесь большая тишина.
Даже форточка – старушка
Приумолкла у окна.
* * *
Неотрывно дороги усталыми мерить шагами.
Все никчемные вместе, но каждый отдельно неплох.
За ночной тишиной расплескается речи гекзаметр,
И рассеянных мыслей уляжется чертополох.
Все простого плетения, малый мирок оригами.
Чтобы ночью забыться и снова ожить поутру,
Не лови в сновидениях то что случается с нами.
Впрочем то что случится навряд ли кому по нутру.
* * *
Пускай мне объяснят, кому не лень,
Зачем весна так с молодостью схожа?
Зачем мы молодеем, что ни день,
И ты, и я, и встреченный прохожий?
Я молодел весь март и весь апрель,
И, кажется, уже впадаю в детство,
И юности животворящий хмель
Готов меня подхлестывать – усердствуй!
* * *
Не клевещи, злодей отъявленный,
Что мы без радости живем.
Цветут черемуха и яблоня,
И светит солнце за окном.
И нам природою объявлено,
Что мы сегодня перед сном.
Услышим «Соловья» Алябьева
Не на ютубе, а живьем.
* * *
Всплывают в суете вокзала
Шальные мысли иногда.
Сродни хтонического жала
Срывают тормоз поезда.
В какой истерике не бейся,
Какой пощады не проси,
Все по накатанному рельсу
В себе с собою вдаль неси.
Лелея в этой карусели
Лишь риторический вопрос:
В лучах какой волшебной цели
Однажды это родилось?
* * *
Не говорите, что он умер.
Я слышу телефона зуммер.
И в повседневной круговерти
Еще нет времени для смерти
Такой исход совсем не чаян.
Я на звонок не отвечаю.
Не от тоски, а из боязни
Помех потусторонней связи
Ловя сомнение мгновенное
Что он не кинул тело бренное,
Идет по улице, качается,
И где-то с кем-нибудь встречается
Он и не думал окочуриться,
А память летний день приносит,
Где небо синее не хмурится,
И прошлых лет многоголосье.
* * *
Было грустно порой, и мечталось,
Поплывем, не сходя с корабля,
Проплывем еще самую малость,
И покажется наша земля.
Там красавицы-жены платками
Нам промашут приветный салют,
Там, чье сердце не полностью камень,
Долгожданный покой обретут.
* * *
Скольженье бережное по клавиатуре
Что уговаривает музыку звучать,
Несет нам умиротворение в С-dur’е
Из глуби таинства скрипичного ключа.
И угасающей мелодии затишье
Уловит слушатель, который, чуть дыша,
Перепрочувствует в себе, что он услышал,
Но не поведает, о чем поет душа.
* * *
Синицы, птицы черно-белые,
Словно летающие зебры
Нетерпеливо петли делают
Вокруг покуда спящей вербы
Как не легко принять решение,
При том не спутаться ни разу,
Вот так же через гнет сомнения
Весна идет волнообразно.
* * *
Разве в дури вычурны
Проблески ума?
Я тебя не вычеркну
Матушка-зима.
Хоть снега угробили
Проблески тепла,
Вряд ли зимофобия
Сильно расцвела.
* * *
В чью память – дерево, достойному – броня,
Кто нас покинули, чего теперь с них спросишь.
Кому положено, тому подай коня,
А после статуей поставь его на площадь.
Не то Иван, не помнящий родства.
Вольготно ли ему, скажи на милость?
Коль есть еще на свете трын-трава,
Навряд ли в жизни что-то изменилось.
* * *
Мне все говорили, а я не поверил,
Что то, что сквозит через окна и двери,
И прячет в тумане дома.
Что только на позднюю осень похоже,
Что вовсе нельзя, совершенно негоже
Назвать строгим словом «зима».
Что именно это она колобродит.
С дождем в январе на исходе
* * *
Не убоясь широт диаметра московского,
Не в бытовом алкоголическом бреду,
Я от метро во честь и славу Маяковского
К платформе Северянина иду.
И поднимаю транспарант, мне кем-то вверенный,
Что жизнь по-прежнему куда как хороша
У нас всего теперь что хочешь есть немерено,
Живи и наслаждайся не спеша.
* * *
Бумага и перо для слов
Исходно хрупкая основа,
Слова, сплетенные из снов,
Вернуться в сны стремятся снова.
Эзоп, лукавый пилигрим,
Бредет за мной из строчки в строчку,
Пусть путешествует, Бог с ним,
Язык и ум его отточен.
А Сирано де Бержерак,
Чей нос был более чем странен?
Считал свой лик как божий брак
И принял смерть у ног Роксаны.
* * *
Барокко переходит в рококо,
Кто дева – куртизанка иль невеста?
«Элегия» Массне, «Манон Леско»
И гул у театрального подъезда.
Аббат Прево прочитан на заре
С бледнеющей и тающей луною,
И горе кавалера де Грие
Все связано с Манон Леско одною.
О, где же вы исчезли, дни любви?
Сиротствуют без скрипок обертоны.
Любовь сошлась со смертью визави
И к зрителю выходит на поклоны.
* * *
У тебя имя музы не спросят
Колоритный кудесник Ватто,
Вдоль по улице зодчего Росси
Ученицы гуляют в пальто.
Чтобы после, в туниках и пачках,
Хоть такой обязаловки нет,
Рассудительный мир озадачить
Иллюзорным искусством Балет
* * *
Хоть молод ты, хоть стар,
Всё есть в людской породе.
Пускай ты не Икар,
Но где-то в этом роде.
Всяк свой ведет полёт
С расчетом на удачу.
В огне не тонет тот,
По ком веревка плачет.
* * *
Во мне сокрыты залежи
Несметные I Q,
Поэтому, товарищи
Я днем и ночью пью
А если разработаю
Несметное свое
Какой печальной нотою
Предстанет бытие
* * *
Неважно – ночи или дни,
Неудовольство сея,
Ко мне – все те же и одни
Слетались мысли-змеи.
Как сотни рыбок на мели,
Как тыщи брызг у скал,
Они сплетались и росли,
А я их убивал.
* * *
Вчера вдруг явилась, когда я возалкал,
По лику ведунья, по типу весталка,
На четверть – опасность, на квоту – беда,
И вот что она мне сказала тогда:
А ты, соловей, пригвожденный к искусству,
Томимый обманчивым именем вечность,
Пройдешь испытание ложем Прокруста,
Не слишком заботясь о цели конечной.
И будешь кружить, позабыв о покое.
Не важно – в оазисе или пустыне.
И сможешь тогда прочирикать такое,
Что мир изумленно замрет в карантине.
* * *
Фиоритуры – это лесть,
Вокала трепетного перлы.
Из глуби вдоха к высям лезть,
До муки слез щекочет нервы.
Семь раз отмерь и трижды взвесь,
Еще не факт, что будешь первым.
Зато невежество и спесь
С тобою встретятся, наверно.
Какое счастье, что мы здесь,
Светлы душой и не манерны.
Живем и радуемся днесь,
И все уйдем закономерно.
* * *
Э.Л.
Вернуться в бесконечность по болезни —
Бланк пропуска, подписанный врачом.
Простое отглагольное – исчезни,
Судьба определила, что почем.
Какое тебе дело до больницы,
Зачем тебе страдания удел.
А там вокруг сплошная заграница
И близкий хоровод небесных тел.
* * *
В метро сегодня, окрыленные,
Все с красной ветки на зеленую,
Да и с оранжевой на синюю
Все молодые и красивые,
И словно свита триумфатора
Все скопом ввысь по эскалатору.
И даже мне больные нервы
День марта календарный первый
Сумел вконец разбередить.
Все потому, что Бог Ярила
Со всей космическою силой
Явил языческую прыть!
* * *
На острове Шпицбергене не знают непогод.
Вокруг стоят течения, закованные в лед.
Норд-остами, зюйд-вестами проносятся ветра,
И жизнь безынтересная, что завтра, что вчера.
Но иногда, по праздникам,
Над этим миром льда,
Сияет безотказная
Полярная звезда.
* * *
Как будто взятое измором
Вставало солнце поутру
И оживляло землю взором,
Как Клеопатра на пиру.
Как Клеопатра – от того ли
У юноши печален взгляд,
Что не в его ничтожной воле
Поворотить века назад?
Перетолочь, как воду в ступе?
А, может, это всё враньё?
И новобранец всё же купит
Ценою жизни ночь её?
* * *
Кто вас придумал, плиты тротуарные?
Для истребления народа он был прав!
Отсюда переломы рук ударные,
И в гипсе тазобедренный сустав.
Пока до «скорой» я страдал на «Баррикадной»
У перехода на коварном вираже
Народ все падал, подымался, снова падал,
И обессиливал опять вставать уже.
* * *
Не нарадуюсь вам я, часы тишины,
Когда вздохи печальные музы слышны,
Когда мирный закат еще светел едва,
Когда чувства открыто роятся в слова,
Когда миг ожиданья напорист и свеж,
Набирается сил и готовит мятеж
* * *
С Е2 на Е4,
Когда не зришь ни зги.
Так делают все в мире
Начальные шаги.
Других не даровитей
Небрежно, между дел,
Я в ферзевом гамбите
Однажды преуспел.
По жизненной разметке,
Рассудку вопреки,
Бредем из клетки в клетку
До гробовой доски.
* * *
Забава с Новым Годом миновала,
На улице пустынно и темно.
И Муза та, что Данту диктовала,
Страницы ада – мне стучит в окно.
Не ведая, что с этой дамой делать,
И слишком опасаясь оплошать,
Я штору запахнул рукою смелой,
И снова завалился на кровать.
* * *
Забудем мы когда-нибудь едва ли,
Как грели нас стихом небес скрижали,
Как снегом восьмистишья ниспадали,
Как эхом нараспев звенели дали,
Как сердцем продолженья строчек ждали,
Предчувствуя, что мы обречены,
Грустить потом в плену у тишины.
* * *
Своим причудам следуя,
В часы после обеда я
Идею исповедую,
Раскручивая нить.
Что жизнь не есть сокровище,
Что жить совсем не стояще,
И непонятно – что еще
Нас может удивить.
Ведь лишь одно мгновение,
И всех нас ждет забвение,
И удовлетворение
Не в том, чтоб слезы лить.
* * *
Аллюрами ли, рысями,
Иль голубиной почтой,
Несется ко мне истина,
Опаздывать не хочет.
Незваная пророчица
Сомненьем слепо жалит,
Но мне, боюсь, захочется,
Познать её едва ли.
* * *
А вот и он – причал, земля,
Но мы не сходим с корабля.
И все осколки фонаря
На пирсе догорают зря
И что за гавань – неизвестно.
И что там будет за народ.
Нам хорошо в каюте тесной
Переплывать из года в год.
* * *
Куда в воскресный день с сестрой моей
Сегодня мы отправимся – не знаю.
Я больше не хочу идти в музей,
Свою сестру я слезно заклинаю.
Сестра моя, ты – жизнь, а я ничто,
Усталый желторотый пересмешник,
Пригодный, разве, к цирку Шапито,
И то – с большой натяжкою, конечно.
А если так, то что есть этот мир?
Триумф природы или блеф на блюде?
Не плачь, моё сокровище, dormir,
А то ещё кого-нибудь разбудим.
* * *
Как японец Мандельштама на турецкий
Переводит, проникая в мысли глубь,
Так и ты меня, родная, мировецки,
Обними, и поцелуй, и приголубь.
И тогда тебе поведаю по вере
С горькой нежностью склонив главу на грудь,
Что ни слезы, ни чернила в «Англетере»,
Не помогут нам проникнуть в жизни суть.
* * *
Что у нас хорошего?
Небосвода жесть.
Листопада крошево,
Трав пожухлых шерсть,
Дождь порой непрошенный,
Ранний вечер в шесть,
Скоро снег горошиной.
Вот и все, что есть.
* * *
Напишите мне стих обо мне,
Что я гибнут в любовном огне,
Что клонируй меня иль итожь,
Я по-прежнему юн и пригож
Что я весел другим не в пример,
Что я ем по утрам камамбер,
Что я пью вечерами Шабли,
Что мне деньги лопатой гребли.
Что вся жизнь оказалась фигня.
Потому закопайте меня
* * *
И день на исходе, и фокус нерезкий,
И ночь загустела вдали.
И флюгер на крыше застыл в арабеске,
Как ус Сальвадора Дали.
А ежели память полна постоянства,
То буду опять и опять
С особой остаточной долей гурманства
Я эти часы вспоминать.
* * *
Ах, голуба, судьбина моя,
Не бывать нам с тобой нуворишами,
Не познать красоту бытия
Ни в Неаполях, ни под Парижами.
Впрочем, слово совсем не о том,
Что мы что-то с тобою прошляпили.
Не в Париже, конечно, наш дом,
И тем более, что не в Неаполе.
Как улитке своя скорлупа,
Так родительский кров нам отечество
Только вертится: Je ne suis pas —
И в душе что-то мечется, мечется…
* * *
В нашу бучу нынче снизошёл
Августейший из закатов месяца,
Этой ночью будет хорошо
Водку пить или пойти повеситься.
Только темнота и тишина
Здесь не уподобится кладбищенской,
Хоть в провал открытого окна
Ни луна и ни звезда не ищется.
* * *
Скажи зачем склонили ивы
К пруду свой полный скорби лик?
Зачем так лилии красивы,
Как сотни дочек Лили Брик?
И Ося Брик, такой неброский,
Зачем он там, в сплетенье тел?
Затем, чтоб юный Маяковский
Своё Отечество воспел.
* * *
Когда осенних дней пора пройдёт
И отблагоухает хризантема,
Кто знает, что тогда произойдёт,
Как в Дж. Пуччини опере «Богема».
Она поёт «Меня зовут Мими»
И ранит сердце бедного Рудольфа.
Что было между этими людьми?
Любовь и смерть, любовь и смерть, и только.
Я, честно, Дж. Пуччини не люблю,
Мне ближе и родней Джузеппе Верди.
Хотя для них моя любовь равна нулю,
Как для почивших под земною твердью.
* * *
Не столь Божественного замысла,
Как человеческой гордыни,
К предвозвещеньям Нострадамуса
Мы стали обращаться ныне.
Но нету большего пророчества,
Что и озвучивать не надо,
Как нагота и одиночество
В преддверье рая или ада.
* * *
Ни геометрией, ни алгеброй,
Ни метафизикой явлений
Не замудряйся, жизнь – преамбула
На грани тьмы и светотени.
Титан Атлант, семь дочерей его,
По смерти превращённых в звёзды.
Коль дан талант – заблаговременно
Распорядись, пока не поздно.
Но оттого, что слов плеядами
Ночное небо воссияло,
Из двух одно – упиться ядами
Или воспеть начал начало.
* * *
Лететь на юг у птиц задание,
Построив клин семьею всей.
Пора печали мироздания
И остающихся гусей.
Однако былью-небылицей,
Перезимуем как-нибудь.
Неперелетной местной птицей,
Склонившей клюв себе на грудь
* * *
Кто мысли все свои завуалировал?
Кто высказался весь, как только мог?
Ничтожный результат – победа Пиррова,
А кто там был мудрей – рассудит Бог.
И с праведностью Гриши Перельмана,
С желаньем не участвовать в игре,
С одной великой мыслью осиянной:
Пуанкаре ты мой, Пуанкаре.
* * *
Все эти встречи, проводы
В крови большого города
И генофонд старательный
В нем общим знаменателем.
А мы стоим, два гения,
На разных точках зрения,
Венера Боттичелли,
И я – Давид, но в теле.
О данных эмпирических
Вопрос гипотетический.
Мертва ночная тишь,
И ты мне не звонишь.
* * *
Иных уж нет, а те далече,
Но все же как-нибудь под вечер,
Я пронесусь Замоскворечьем
В надежде, что кого-то встречу.
Дособираю недоимки
С Большой и Маленькой Ордынки.
И Павелецкую заставу
Я изменившейся застану.
И вдруг замеченный прохожий,
С другими неотрывно схожий,
Напомнит мне кого-то тоже,
Мелькнет в толпе и грусть умножит.
* * *
Закатный час повеял свежестью,
Неся с собою облегчение,
Реанимируя меня,
Чтоб впредь, покинув тело с нежностью
Дух смело шел к преображению
На роковом исходе дня.
А ты, дитя, своим невежеством,
Не истощай мое терпение.
Черты наивности храня.
В полудикарской лени нежиться,
Соря плодами просвещения,
Для человека западня.
* * *
Один мазок великой кисти
От заблуждений нас очистит.
И все волнения отринет
Сплетенье нот на клавесине.
Все рождены – не все прозрели.
Дни мерно шли и вечерели,
А мы нередко вечеряли,
Дивясь на лета биеннале.
И был обманчиво небросок
Закатный неба отголосок.
Как будто на глоток до дна
Плеснули красного вина.
* * *
Вот пионер. Из гипса он.
Разглядывай без риска.
С трубой, чтоб пал Иерихон
И взглядом василиска.
Мы были молоды тогда,
Как счастливы мы были.
Пятиконечная звезда,
И Ленин не в могиле.
* * *
Лишь смолкли мятежные скрипки,
И замерли вздохи валторн,
В тоске сопричастности зыбкой
Мы вышли и сели в авто.
И скорости пьяной крещендо
Нам не было силы унять,
Настолько обильно и щедро,
Искусства сошла благодать.
* * *
От бури мгла, на дубе цепь,
Вино на столике в графине.
У немца Германа есть цель —
Три карты бабушки-графини.
Волхвы свободным языком
Твоей кончины не предскажут.
Все будет так, как карта ляжет,
А памятник уже потом.
* * *
Куда деваться, в страшной думе я,
От межсезонного безумия,
От тяжкой муки полнолуния,
От грома – молний первых гроз,
От аллергического тополя,
От невротического Гоголя,
От поэтичного некрополя
Овидия «Метаморфоз».
* * *
Природа мысли суетна и странна.
Роятся параллельно и нежданно
Сны разные – свод разума дал течь.
Офелия и тысячами братья,
Гвидон и Бабариха, баба сватья,
И Крым, его гористые объятья,
И Южного креста над ним распятье.
Зачем они? Игра не стоит свеч.
Какой такой песчинкою прибоя
Судьба определила нас с тобою,
Чтобы до срока в жизни уберечь?
* * *
Нас смяли, нас почти что взяли в плен.
Прожившие свободными с пеленок,
Теперь мы разложение и тлен,
Мы кораблекрушения обломок.
За новою добычей гончий пес
Шлагбаумом вытягивает выю
Не зная ни пощад, ни передоз,
И держат высь орлы сторожевые.
* * *
Остерегайся злого умысла,
И вероломством не греши.
А то бы как не пригорюнился
Веселый нрав твоей души.
Блуждают песни неприкаянно,
Не в силах отыскать певца.
А где твой брат – спроси у Каина,
А лучше – у его отца.
* * *
Какое печальное эхо
Родил во мне сумрак ночной.
Мне снилось, что я переехал,
Что я не остался с тобой,
Что вдаль простиралась дорога,
Что думалось, мыслью скользя,
Что всюду мы ходим под Богом,
И что заблудиться нельзя.
* * *
Весь молодой, неугомонный,
Астральный паритет храня,
Рудольф Нуреев, лик иконный,
Витает рядом в свете дня.
Ему и памятник в Казани,
На гроб на кладбище цветы,
И наплевать, что рассказали
Про субкультуру наготы.
Потомок Чингисхана, вроде,
Принц крови с гордой головой.
И, говорят в честном народе,
Теперь уж точно не изгой.
* * *
Смешалось всё, как у Облонских,
И Пастернак, и Заболоцкий,
И рикошетом по вискам,
И Гумилев, и Мандельштам.
И в переулочках московских,
И Ахмадулина, и Бродский,
И ни на выход, ни назад,
И листопад, и листопад.
* * *
Нас было много, цифра веская,
Почти несметное число.
Но вычитанье жизни резкое
Внезапно лучших унесло.
Перемести места слагаемых,
Их сумма будет неизменна.
Пути судьбы непознаваемы,
Хотя просты и откровенны.
Но ни хореем, ни анапестом,
Ни амфибрахием, ни ямбом
Не перепишешь песню начисто.
Категорически и явно.
* * *
Мораль моя и ценность интеллекта
Рождаются из моего нутра.
Как четкий абрис Невского проспекта
Родился только волею Петра.
А если ты случайно недалекий,
Тебя в Спинозу с боем не развить.
Белеет парус, парус одинокий.
И никаким другим не может быть.
* * *
Не в небе ясным соколом
А все вокруг да около,
Где все как будто близкое,
Тут рядышком почти.
Но нас зовет далекое,
Где баобабом брокколи,
Где клавикорд с арфисткою.
Свят. Господи, прости.
* * *
Одичало стоит Грибоедов
На бульваре у Чистых прудов,
Где тинейджеры вместо обеда
Делят чипсы и водку Smirnoff.
Не расскажет мой преданный сервер,
Будто клятва сковала уста,
Как мы пили портвейны на сквере,
Под угрозой мента из куста.
Если спросит парнишка безусый:
Неужели и вы, господин?
Я отвечу тому карапузу:
Да, конечно. Не ты же один.
* * *
Не для наград и контрибуций.
Мы все должны сюда вернуться,
А чтоб взглянуть с особой грустью,
Как георгин бутон распустит.
Без мысли – близко иль далеко,
Среди толпы иль одиноко,
С пустой душой иль в укоризне,
Что было лучше в прежней жизни.
* * *
Я по добру и по здорову
Жизнь перепахивал свою.
И через пень – колоду снова
Я эту песню допою.
И пусть закатанными в глянец
Не сохранят мои стихи.
Но Солнца щит, протуберанец,
Всем видеть тоже не с руки.
* * *
Любовь под кленами, под вязами,
Во чистом поле по весне.
Она всегда такая разная,
Как и внутри, так и вовне.
И вот стою я, огорошенный,
И змеем в воздух отпускаю,
Страницы избранного прошлого,
И все чего-то не хватает.
* * *
Я поздно вечером встаю
И начинаю жизнь свою,
Чтоб упиваться до утра
Как Пушкин росчерком пера.
Пленяет лоно монитора,
Летит компьютерная мышь
И есть предчувствие, что скоро
Открою дверь – там ты стоишь.
* * *
Время выплыть из заводи,
Где мы затаились вдали,
Без малейшей надежды
Хоть как-то покончить с невзгодой.
Как в растекшейся памяти
У Сальвадора Дали
Беззастенчиво крутится
Пуще неволи охота.
* * *
Опять весна дождями пьяными
Совсем не думает о лете,
И солнечные дни с изъянами
Не греют и не слишком светят.
И только девочка, не яркая,
На не взошедшем огороде
Безрадостной вороной каркает,
Что жизнь уходит, жизнь уходит.
* * *
За коньяком и папиросой
Рапидом следует угар,
Неся с собою чувство скверны.
Сто тысяч рашпилей по нервам.
Будто Юдифь у Олоферна
Главу снесла не за удар,
А шею бедного ножовкой
Кромсала долго без сноровки,
И парня мучила вопросом,
А рад ли Навуходоносор,
Узнав, что вмето битвы блуд,
Избрал его военачальник.
Что жизнь грустна, а смерть печальна,
Не только иволги поют.
* * *
Из театра представления
В театр переживаний.
Устав от ночи бдения
Заснул я на диване.
Москва назад столетие
Открыла мне кулисы.
Таирова там встретил я
И Коонен Алису.
Свои пристрастья вкусами
Не упустив из виду
Я в переулке Брюсовом
Райх встретил Зинаиду.
Твой сон не в руку, скажете
С лицом в надменной мине.
Зато не надо в гаджете
Мне их искать отныне.
* * *
Пускай идет молва – доверься глазу,
Обычай нехорош – рубить с плеча.
У ревности всегда есть метастазы,
От зависти не сыщется врача.
Равно, как убеждаешься не сразу,
Что букве слова велено звучать,
Не скрепой для мобильного указа,
А нотой для скрипичного ключа.
* * *
Я, заворачивая за угол,
Привычно сбрасываю хвост.
Равно как все исчадья Дракулы
Оберегают свой погост.
Цвела черемуха, да выцвела,
Стоит в бутонах бузина.
Душа в накале – ждите выстрела,
Первопричина не важна.
Так корабли, поэты плаванья,
Мечтают в гавани стареть,
Чтоб оживлять воспоминания,
Когда минует время петь.
* * *
Коль нет спектакля в зале театральном,
Царит затишье, всюду пустота.
То слишком сиротливы и печальны
Партерные под номером места.
Неправильно сказать – они пустуют,
В них тени верных зрителей сидят,
Что могут проиграть вам роль любую,
Однако ждут актеров и молчат
* * *
Ты повыкидывай все лишнее,
И платье скромное надень.
И тут же овладеешь тыщами
В тебя влюбившихся людей.
И кто бы что там ни наяривал
На клавикордах в твою честь,
Метафизическое марево
Вот то, что ты по сути есть.
* * *
Какое благолепие настало
В тот час, когда садилось солнце ало,
Когда в лучах весенней лепоты
Скворчали все скворцы до хрипоты.
Скворчали, что в конце перезагрузки,
Появятся жуки и трясогузки,
И будет счастье каждому своё,
Кто чем определяет бытиё.
* * *
Над березою – осиной
Возвышается сосна,
И с неистовою силой
Надвигается весна.
Пусть пока что оборванцы
С виду голые кусты.
Солнце без протуберанцев
И конец их наготы.
* * *
Вряд ли ко двору горою пир,
Если жизнь заношена до дыр,
Если с головы до самых пят
Некуда деваться от заплат.
Только сиза горлица – душа,
Все стремится делать антраша,
Ей ещё мила родная клеть,
Все никак не хочет улететь.
* * *
Видно дело к весне, раз нас так развезло,
Ни веселия нет, ни покоя.
Только ветер взвывает натужно и зло,
Низким тембром, как голос гобоя.
Я тебя не бужу, ты меня не буди,
Никого не буди, Бога ради.
Слышишь – ветер ночами гудит и гудит,
И налетами наледи гладит.
* * *
VENI, VIDI, VICI.
Помирать пора.
Пусть придет проститься,
Кто был люб вчера.
Рики-Тики-Тави.
За окошком снег
Вот примерзнет ставень,
И окончен век.
* * *
Когда подует ветер с севера,
И станет сильно холодеть,
Я окончательно уверую,
Что очень можно умереть.
А то живешь необязательно,
Жизнь подрубая на корню.
Глубин морщин не скроешь шпателем,
Как под одеждой грустных ню.
* * *
Тогда был серенький рассвет и день угрюмый.
Мое явление на свет не стало бумом.
Фейерверков не было, ракет, излишков шума.
Что убиваться? Нет – так нет, потом подумал.
Бывали весны на дворе, стояли стужи,
Я дорастал до цвета лет, стал зрелым мужем.
Как чукче северный Борей, так я был нужен.
Пиши анапестом, хорей, мы это сдюжим.
Мой час – одиннадцатый полдень октября.
Как листья клёна нынче пламенем горят!
Великолепием багряного цветут,
Хотя и ведают, что скоро опадут.
* * *
Какое печальное эхо
Родил во мне сумрак ночной.
Мне снилось, что я переехал,
Что я не остался с тобой.
Что вдаль простиралась дорога,
Что думалось, мыслью скользя,
Что всюду мы ходим под Богом,
И что заблудиться нельзя.
* * *
Остриженные наголо,
Пока что не в снегу
В саду застыли яблони,
И я их стерегу.
Обычное безветрие,
Предвестник снежной бури,
Простерлось километрами,
По всей клавиатуре.
Но вскорости, наслышан я,
Снег встретит вся земля,
От ноты «до», что нижняя,
До верхней ноты «ля».
* * *
В низине, на краешке неба,
Остаточным светом горя,
Уходит в туманную небыль
Ещё один день ноября.
И белые телом березы
Пока догорала заря.
Теперь, как седые вопросы,
В холодном луче фонаря.
* * *
Довольно равнодушно и без зависти
Я глажу перламутровые завязи
Печального осеннего цветка.
Вот так бывает – вырос и отмучился,
А мы ещё не знаем, что получится,
Поскольку неизведанно пока.
* * *
С.Е.
Не поспешай, куда так скоро?
Кто отнимает жизнь мою?
Ещё станцует Айседора,
Ещё я песню допою.
Из сундуков какой Пандоры
Пришло к поэту смерти зло?
Судимый строго резонером,
Зато оплаканный зело.
* * *
Казалось – листья падают,
Невелика потеря.
Но можно листопадами
Отрезки жизни мерить.
Есть разные излучины
В течении реки.
А годы наши лучшие
Меж ними островки.
* * *
Смятенье осени нагрянуло.
Её пора, не обессудь.
И переливами багряными
Ничуть не красит жизни суть.
То межсезонная ревизия,
С учетом каждого листа,
Как очистительная миссия
Самой природой начата.
* * *
Я расстояния раскручивал
По беспросветной целине,
Чтоб не угаснуть солнца лучику,
Что всё горел, горел во мне.
* * *
Как перо, обломившись в руке,
Так, ушедшую жизнь догоняя,
На подножку вскочил налегке,
А меня уронили с трамвая.
Я сказал им – мой дом вдалеке,
У меня остановка другая.
Но мой голос заглохнул в тоске
И меня уронили с трамвая.
Отпусти, боль тупая в виске,
Мне бы ехать от края до края.
Только слышится в каждой строке,
Что меня уронили с трамвая.
* * *
По Мясницкой по улице Кирова,
Нога за ногу еле впопад,
Нараспашку душой иду с миром я,
Мне не Киров ни мясо не брат.
И Садовым кольцом опоясанный
Задержусь возле Красных ворот.
Пусть погода сегодня не ясная,
Но я слышу, как сердце поет.
* * *
Воистину бедствие – грозы,
Над нашею грешной землей.
Июль разнолик и нервозен,
Ни с кем не сведен в симбиозе,
И сам недоволен собой.
Кругом откровенное плохо,
Размаха не видится крыл,
Закат, что оскал скомороха,
И Петр и Павел со вздохом
День светлый на час сократил.
* * *
Мир рушился со скрежетом по швам,
Я вышагал бульвара утлый остров.
Как парус на маяк, легко и просто,
Я двинулся к надменно ждущей вам.
И в сумерках, в объятьях толчеи,
Мех глыб автомобильного тороса,
Я понял вдруг, что мы обречены,
Что жизнь не знает знака переноса,
Как спаса от сумы и от тюрьмы.
* * *
За горы нас носило, за моря,
В пустыни и заоблачные дали,
Мы крепкие настойки декабря
Глинтвейном в наши души заливали.
За то, что я живой, прости меня,
Не следует считать меня умершим.
В борьбе за каждый малый проблеск дня,
Мы жизнь ещё немножечко удержим.
Сквозь мелкие прорехи бытия
Смерть выглядит одной из привилегий.
Доверчиво проста судьба моя:
От альфы, через дельту, до омеги.
* * *
В картинной галерее, что в Лаврушинском,
Писательского дома под стеной,
Встречают нас с досадным равнодушием
И Репин, и Поленов, и Крамской.
Но Врубеля полотна величавые,
И Демон, и сиреневый развал,
Хранят в своих мазках печать отчаянья,
Поддался наважденью – и пропал.
* * *
Тебя отрадно встретить снова,
Я друга сразу узнаю.
Ты будешь мучеником слова,
Я душу чувствую твою.
А на меня надейся смело,
Не сомневаюсь – разглядел.
Я буду мучеником дела,
И мы свершим немало дел.
Но если рассуждать речисто
Нас ждет такой апофеоз.
Мы будем оба люди свиста,
И нас чуть что, так на мороз.
* * *
Что костры инквизиции мерзкие,
Что костёр девы Жанны Д`Арк,
Взвились ярче костры пионерские,
Красно-пламенный детства угар.
Помню как-то, как в утро туманное,
Речь несвязную молвила ты,
Что мы просто смешные и пьяные,
Запоздавшие в осень цветы.
* * *
Зое Бру
Мой ангел, голубка моя,
Тебя, будь то время иное
Писал бы Кранах, сыновья,
И Гойя, конечно же, Гойя.
Тебя бы, упорствую я,
С охотою пуще неволи,
Воспели Жорж Занд и мужья,
И опусы Сартра Жан Поля.
И даже сквозь трель соловья
В час сумерек поздней весною
Мне слышится песня твоя,
И имя волшебное Зоя.
* * *
Где гуртом полчища вороньи
С утра клевали требуху,
Теперь там солнечные кони
На кристаллическом снегу.
И небеса, что цвета стали,
Совсем светлы, как посмотреть.
Мы жизнь без страха принимали,
Чем страшно слово – умереть?
* * *
Все в жизни надоело до́ черта,
Но сам я делаюсь не свой,
Когда услышу звуки Моцарта,
Аллегро из Сороковой.
И мне особо дорог Лермонтов,
И мутный англичанин Байрон,
За то, что были интровертами
В своей поэзии печальной.
* * *
Открой свои дороги, небо звездное,
Рейс более стремителен, чем рейд.
Нам редко выпадает ехать поездом,
Все чаще самолетом через gate.
Пора признать – мы птицы перелетные,
Не с тем, чтобы попасть под теплый кров,
Всегда в дороге – наша подноготная,
А что дороже этой пары слов?
* * *
Анне Бру
Мы ехали, мы мчались через лес,
Ни версты, ни секунды не считая,
С особенным вниманием и без,
Что жизнь такая хрупкая крутая.
Поставь в гараж свой красный мерседес,
И тихо Касту Диву напевая,
Возьми бокал, налитый под обрез,
Напитанного солнцами Токая.
Под насыпью – ты помнишь те стихи?
Лежит во рву и смотрит, как живая,
Прощенная уже за все грехи,
Красивая как ты и молодая.
А ночь когда заступит за порог,
И сон уже застит твои ресницы,
Пускай тебе приснится Саша Блок,
И Врубелевский Демон пусть приснится.
* * *
Распутица – отнюдь не благодать,
Подумалось мне вдруг перед обедом.
Я должен с этой мыслью переспать,
А уж потом кому-нибудь поведать.
Красавица! Какие грудь и стать,
Цветок открытых чакр и аюрведы.
Блаженство этой дамой обладать,
Назло весьма надменному соседу.
Бессонница, Гомер. Гомер опять,
И сорок восемь тысяч братьев следом.
Пора уже, пора коней менять,
Причислив поражения к победам.
* * *
Снега забиты вьюгами в сугроб,
На улице декабрь в последних числах,
И звезды нам рисуют гороскоп,
