Павел Сергеевич Почикаев
Игра на повышение
Общему накалу страстей поддался и Грабис, наблюдая за тем, как карта за картой решается судьба десятков тысяч людей, он не смог больше сдерживаться и перед тем, как замешать свои карты в общую колоду, глянул на них. И от увиденного у него перехватило дух. Чувство несправедливости вселенной захлестнуло его, и он поспешил как можно скорее убрать карты, чтобы никто не придал значения его внезапно позеленевшему лицу.
Йоханайну выпали пятёрка червей и бубновая двойка – карты сами по себе довольно слабенькие, но образующие "стрит" с теми, что были выложены! Ему пришла практически готовая комбинация! Пять карт от двойки до шестёрки, идущих по порядку! Грёбаный "стрит", который заткнул бы все захудалые пары и старших тузов! Но нет, он решил его сбросить, сбросить, даже не глядя! Абсолютно по-ханжески! Расточитель – вот как нужно было его теперь именовать! Это всё чёртов Фарханг, этот стервец советовал ему скидывать карты, когда можно было избегать ставок! Да если бы не его нравоучения Грабис непременно посмотрел бы карты и смекнул, что к чему!
А теперь он вынужден был засовывать свои карты в самую глубину, чтобы никто не догадался, как сильно он облажался.
Джабар Ромуло очень неохотно собрал все карты в кривую колоду и принялся её тасовать.
***
Он смотрел на дуло, а дуло смотрело на него. Курок был немного спущен, но его палец не дрожал. Натан Гершель вовсе не собирался стреляться, просто ощущение заряженного пистолета придавало происходящему малую толику достоверности. Тяжесть старинного оружия связывала его с реальностью и не позволяла отвлекаться на посторонние мысли.
Он часто крутил в руках этот пистолет, доставшийся ему от прадеда, который по семейной легенде прошёл с ним всю войну. Находясь в раздумьях, он выводил им причудливые фигуры, рисовал цветы, состоящие из восьмёрок, а иногда наводил на какую-нибудь стену своего кабинета и тщательно прицеливался. Сегодня пистолет был заряжен и вместо стены направлен в его лоб.
Он считал, что если одна пуля и может помочь в этой ситуации, то пускать её непременно нужно в голову Рансхофена, хотя бы из соображений сокращения численности гнид, ему подобных. Однако на данном этапе уже поздно что-либо предпринимать, потому как этот выскочивший из грязи диктатор уже запустил машину, поставившую на кон несколько тысяч человеческих жизней. Пока он жив, его действия можно хотя бы постараться предопределить, и, по крайней мере, свести потери к минимуму, но с его смертью всё могло бы пойти ещё хуже. В таком случае до пульта управления могли добраться многочисленные последователи, а вот их действия, направляемые фанатичной покорностью устоявшимся принципам, прогнозировать было невозможно. Нужно было свести потери к минимуму, вот только Гершель опасался, что этот минимум может получиться весьма существенным.
Вызов он принял сразу. Не только потому, что Рансхофен в случае отказа грозился сбросить на его города бомбы и несколько мощных ракет, но и потому что ни на секунду не сомневался в этом. Между ними уже давно висело густое и всё разрастающееся облако надвигающейся войны, многие подразделения и части особенно на границах постоянно пребывали в состоянии повышенной боеготовности, нужна была лишь маленькая искорка, чтобы всё это вспыхнуло… вот только граф Штауффенберг Рансхофен решил по-другому.
"…к чему нам бряцанье оружием и длительные парады, когда мы все в полной мере понимаем, что боевые действия сведутся к простым нажатиям кнопок и исчерпают себя всего за несколько минут? Возможно, я даже не успею выпить чашку кофе (с половиной чайной ложечки сахара, сливками и мягкой пенкой), к тому моменту как ваше (а может быть и моё) государство обратится в пыль. Мы же с вами принадлежим к современному обществу, разница лишь в наших идеологиях, мы одинаково дорожим собственным временем, а потому нет смысла переносить в будущее то, что мы можем решить к концу недели…"
"Решить к концу недели"… как он просто сказал. Гершель несколько раз возвращался к этой фразе, несмотря на её кажущуюся безобидность, Натана передёргивало от самой формулировки. Будто бы они закадычные друзья, и собрались в конце недели поговорить о всякой дребедени и не откладывать это на будущее. В его голове возникал образ свадебного торта с начинкой из тротила.
Рука устала направлять ствол в собственный лоб, поэтому пистолет начал выписывать круги. Он взял на мушку малахитовый бюстик какого-то философа, потом прицелился в пятый том уголовного кодекса, перевёл оружие в окно и некоторое время следил за траекторией полёта голубя.
Играть он будет однозначно, другого тут и быть не может. Конечно, в его голове первоначально клубились неопределённые планы, но от них он практически сразу отмахнулся. Каждый из них отдавал фальшивой авантюрностью, а к пятому десятку Натан Гершель уверился в том, что авантюрам не место в реальной жизни. Он был не из тех, кто без оглядки бегает по тонкому льду, скорее он предпочитал ползти по нему, проверяя каждый новый метр неизведанного пути. И он всегда предпочитал, чтобы противник сделал первый ход.
Он и раньше играл в покер, но не строил иллюзий на тот счёт, что сможет без проблем считывать эмоции с лиц соперников и угадывать вероятные комбинации. Натан изначально готовил себя к тому, что всё решится случайным образом. Игру будут диктовать карты, и только причуда сможет склонить чашу весов в чью-либо сторону. Он пробежится глазами по списку комбинаций, но не более того.
В дверь тихонько постучали.
– Да, да. – Крикнул Гершель, попутно убирая пистолет на свои колени и придвигаясь поближе к столу. Сейчас было не лучшее время, чтобы его видели с пистолетом в руках.
Вошёл министр. Он уже долгое время находился на службе у Президента и, видя его нынешнее состояние, решил обойтись без церемоний. Гершель и в обычные дни не слыл большим любителем докладов и вводных фраз, а накануне "конца недели" и подавно.
– Мы приготовили всё как вы велели. – Вид у министра был удручающий, семьдесят два часа нахождения на ногах делали своё дело. – Планы "Тропа", "Дорога" и "Шоссе" выполняются. Мы подключили армию, компании грузоперевозок, перенаправили маршруты, увеличили проходимость.
Гершель задался вопросом: "Кто же всё-таки придумывает такие дурацкие названия для операций?" Ему несколько раз доводилось слышать подобные вещи, но только сейчас, когда над ним нависла куда более серьёзная проблема, он действительно над этим задумался. Неужели есть специально обученный человек, который этим занимается? Нужно будет выяснить.
– Позвольте спросить: вы точно уверены в том, что поступаете правильно? – В вопросе не было скрытой издёвки, министр совершенно не пытался указать на ошибку Президента, просто ему самому нужно было немного уверенности. Уверенности в том, что он не просто так бегал на протяжении трёх суток, уверенности в том, что глупые названия смогут им помочь, уверенности в сидящем перед ним человеке.
Знал ли Натан ответ на этот вопрос? Имел ли он право поступить иначе? Мог ли он и дальше прикидываться королём, хотя прекрасно понимал, что в этой партии ему досталась роль пешки?
От ответа на неудобный вопрос его отвлёк пистолет. Совершенно забыв про него, Гершель пошевелил ногой, отчего оружие не преминуло скатиться по его брючине на пол. В его кабинете не было ковра, поэтому звук получился особенно громким. Выругавшись про себя, он отодвинул назад кресло, но министр оказался ловчее его.
– Не стоит волноваться… Я всё подниму… мне не трудно… – Последняя фраза прозвучала приглушенно, потому что министр уже успел наклониться.
Гершель не видел его лица, но готов был поклясться, что оно изменилось. Подобрав пистолет, министр осторожно положил его на край стола, внимательно следя за тем, чтобы длинное дуло было направлено в противоположную от Президента сторону. Судя по резко опустившимся уголкам рта, увиденное зрелище не сумело поднять его дух. Видимо, он ожидал совершенно другого, когда минуту назад входил в дверь. Натану было интересно к какому ответу пришёл министр в своей голове на им же поставленный вопрос.
– Хорошо. – Сухо проговорил Натан, отмечая, что министр старается не смотреть ему в глаза. – Держите меня в курсе продвижения наших планов. Мне нужно разобраться ещё с некоторыми вещами, и если у вас ко мне нет больше дел…
– Дел больше не имею. Разрешите идти?
Гершель согласно кивнул. Его рука привычно потянулась к отполированной четырьмя поколениями рукоятке, но он себя отдёрнул. Когда поникшая спина министра практически скрылась за дверью, Президент его окликнул:
– Скажите, а кто придумывает названия для планов? – Время было неподходящее, но нужно было хоть как-то загладить произошедшее. – Это вы, министр?
Лёгкая тень улыбки пробежала по сморщенному временем и заботами лицу.
– Ни в коем случае, господин Президент. Этим занимаются в Штабе. Я работаю с тем, что приходит он них.
После этих слов дверь закрылась, Натан Гершель откинулся в своём кресле и уставился на потолок. Если приглядеться, то можно было разглядеть трёх мух, снующих вниз головой. Они перебирали маленькими щетинистыми ножками, водили по сторонам хоботом и небольшими прыжками меняли точки ползания.
В коротко стриженной голове Гершеля появилась очередная безумная идея – неплохо было бы стать мухой и просто так без особой цели, отсутствие которой и является смыслом существования, ползать по потолку и внимательно изучать его трещинки. Отжить свои двадцать восемь дней и уступить место ничем неотличимому потомству, не обременять себя обязанностями, не брать ответственности и не становиться тем, с кого спрашивают.
Он не придал значения тому, что количество мух совпадает с числом участвующих в партии Президентов, но интуитивно огляделся по углам в поисках поблескивающей в лучах солнца паутины, в центре которой притаился поджидающий своих жертв охотник. Это был Президентский кабинет, поэтому здесь не могло быть паутины, но Гершель знал, что она присутствует. Его успели одурманить, он оказался связанным по рукам и ногам, и ему было не избежать встречи с прожорливым пауком.
С этим нужно было завязывать, фантазии, как и авантюры, абсолютно не вписывались в мир, где ставками в карточной игре были целые города, а самым большим запасом оружия массового поражения владел двинутый тип с непомерным эго и манией величия.
Оторвавшись от мух, он взял в руки пистолет. На этот раз дуло было направленно в пол, а Натан занимался тем, что разряжал его. Впервые в жизни он изменил собственной привычке – отложил в сторону разряженное оружие, ему больше не хотелось крутить его в руках. Он сказал министру, что ему нужно разобраться с некоторыми вещами, и захотел, чтобы это в действительности оказалось так. Никаких дел у него было. До конца недели он был свободен как листовка, прибитая гвоздём к столбу.
"Хмм… А всё же интересно: помышляют ли мухи о самоубийстве? Или к этому нельзя прийти за двадцать восемь дней?"
***
Ему не доставало привычного пистолета, поэтому вместо того, чтобы чувствовать в ладони успокоительную тяжесть, он мял собственные пальцы. В первом кону ему повезло, однако это его настораживало.
Натан наблюдал за неуверенными движениями Ромуло, за трясущимися пальцами, из которых только чудом не выскальзывали карты. У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, будто у Джабара тремор, но на деле ничего такого у него не было. И Гершель знал об этом. Как и его коллега Грабис, несколько раз он втягивал в себя воздух, но никаких следов алкоголя не улавливал. Если Ромуло и был пьян, то точно не от алкоголя.
Неумолимо приближалось время блайндов, а значит, в скором времени ему нужно было назвать новые города.
Рансхофен, сидящий прямо напротив него, несколько раз поправил свой зачёс и теребил рукав рубашки, выступающий из-под старого пиджака. По всему было понятно, что диктатор тоже захвачен азартом больших ставок, он дёргался, словно сидел на куче раскалённых углей, и лишь собственное безумие заставляло его продолжать совместную пытку. Пару минут назад он потерял один свой город, и Гершель был уверен, что в этом кону Рансхофен снова не сбросит карты.
– Что же вы медлите, господин Гершель? – Диктатор едва повернул своё противное личико в сторону Натана, а затем вновь обратился к перемешиваемой колоде. – Малый блайнд сам себя не поставит, а вы всё никак не можете его сделать. Не заставляйте же нас нервничать, а то народ и так возбужден сверх меры.
Он пришёл в полный восторг от собственной остроты и поспешил прикрыть нижнюю часть лица белым носовым платком, который извлёк из кармана пиджака. Если выходившие из-за платка звуки были смехом, то Натан не захотел бы жить в стране, где диктаторы смеются подобным образом. Это был даже не смех, а какое-то сухое прысканье, как будто ночью в лесу переламывались сучки. "Кхх… кххх… кхха…"
– Сахнин. – Опять же Гершель назвал уже заготовленный вариант, и снова, как в прошлом кону, Рансхофен повернулся в его сторону и сдвинул брови. Его губы пришли в движение, словно великий диктатор пытался пережевать труднопроизносимое слово, но так ничего и не сказал.
Эта немая сцена не прошла незамеченной со стороны Гершеля.
– А что скажет, пан Грабис? – Теперь Рансхофен обращался к сидящему по правую руку от него. – Для вас игра только начинается, какой десятитысячник составит ваш большой блайнд?
Грабис, силившийся сохранить мужество после того, как сбросил выигрышную комбинацию, вздрогнул. Хоть он и следил за ходом игры и знал, что в этой раздаче ему предстоит выставить обязательный большой блайнд, совершенно не был к этому готов. Перед его внутренним взором всё ещё стояли пять карт, составляющие "стрит" от двойки до шестёрки. Хвала всевышнему, что об этом никто и никогда не узнает.
– Я… – Голос ушёл, остался только слабый хрип. Поначалу Грабис даже и не понял, что слышит собственный голос. – Я сейчас всё поставлю…
– А мы в этом ни капли не сомневаемся. – В глазах Рансхофена мельтешили бесовские огоньки, казалось, что сам Сатана наблюдает за их игрой, используя глаза диктатора в качестве экрана.
Ромуло наконец закончил перемешивать колоду и принялся её раздавать. Первая карта легла на стол перед Гершелем, вторая досталась Грабису и немного отрезвила его. Ему удалось вспомнить название города.
– Даугавпилс. Я ставлю Даугавпилс. Это большой блайнд…
Вопреки ожиданиям камень на его душе стал ещё тяжелее, до этого момента он и представить не мог, что ощущают другие игроки. Внезапно он испытал возбуждение, как будто сделал что-то запрещённое на глазах у всех, ему стало стыдно. Он чувствовал, как стыд наполняет всё его существо, как кровь приливает к самым кончикам поросших жёстким волосом ушей, рубашка стала ему тесной.
Тем временем Рансхофен получил карту, Джабар положил одну перед собой и сразу стал раздавать ещё по одной. Дальше всех тянуться нужно было к Йоханайну, и во время передачи ему карты Ромуло чуть не выронил всю колоду. С большим трудом ему удалось удержать её в руке.
Завершив на себе круг, Джабар отложил колоду в сторону и первым взглянул на полученные карты. Через несколько секунд его примеру последовали все остальные.
У себя на руке он имел крестового валета и пиковую пятёрку, но даже, находись на их месте карманная пара тузов, он бы не стал её разыгрывать. В этот ход правила позволяли ему сбросить карты и обойтись без ставок, так он и собирался поступить. Белу-Оризонти и Гаурульюс уже превратились в дымящиеся останки, но другие должны были жить.
Гершелю пришли разномастные восьмёрка и тройка, и больших иллюзий на этот счёт он не строил. Как он уверил себя в кабинете, что исход игры решит случайность, так и старался придерживаться этого мнения. Нужно было лишь плыть по течению и не разбрасывать городами, потому что тут у него было жёсткое ограничение.
Позабыв все правила, которым его обучал Фарханг, позабыв, что нужно следить за другими игроками, совершенно одурев от упущенной возможности, Грабис вцепился в свои карты и впился в них глазами. Теперь он уж точно не упустит хорошей комбинации, теперь он грамотно распорядится своими навыками и покажет всем этим Президентам, как нужно отстаивать свою страну. Благо, что карты вполне благоприятствовали ему: бубновые король и пятёрка – с ними можно было смело вступать в дальнейшую баталию. На сердце у него немного отлегло, он даже подумал, а не поднять ли ему ставку. Хотя нет, это будет слишком очевидно, в этом деле нужна выдержка. Йоханайн хищно осматривал своих противников и ощущал, как возвышается над ними. К тому же он вспомнил про собственный гарант уверенности.
Рансхофен снова был вынужден прибегнуть к помощи платка, дабы спрятать улыбку, появившуюся на его лице при виде полученных карт. Пускай он ещё не видел общих карт, но дама и восьмёрка крести показались ему хорошей партией, это были далеко идущие карты, однако перед этим нужно было как можно скорее раскрыть "флоп".
– Играю Карлсруэ! – Он настолько вдохновился собственными картами, что даже не смог вспомнить, что же такого интересного связано с названным им городком. Для него перестали существовать люди, их маленькие обжитые домики, была только ставка, которую нужно было сделать.
– Сброс. – Тихо проговорил Ромуло и откинулся на спинку стула. За исключением роли крупье в этой партии ему отводилась сугубо наблюдательная роль. Никто не обратил внимания на тяжкий вздох, с которым он облокотился на стул, никто не заметил, насколько сильно помутнели его глаза.
Рансхофен одарил его лишь мимолётным взглядом и изогнул губу, словно желая сказать, что только сосунки сбрасывают карты. После этого он в сотый раз поправил свои зализанные на левую сторону волосы и кончиком мизинца, едва касаясь кожи, почесал верхнюю губу.
– Что скажете, господин Гершель? Назовёте город или присоединитесь с сеньору Ромуло? – Диктатор тем временем смахивал пылинки с часов, которые лежали перед ним.
– Я скажу вам название, граф. – Гершель наклонился вперёд и, если бы не стол, их разделяющий, то непременно навис бы над щуплым Рансхофеном. – Я уравниваю. Ришон-ле-Цион будет моим вторым городом.
Возникшим между ними напряжением решил воспользоваться Йоханайн Грабис. Он сунул руку под пиджак и нащупал нагрудный карман рубашки. Второй раз за последние полчаса он ощутил себя студентом и на этот раз ему нужно было достать шпаргалку из кармана. Запустив в карман два пальца, он нащупал краешек заготовленной бумажки и стал вытягивать его вверх.
Голос Рансхофена вернул его в реальность.
– За исключением сбросившего все остальные уравняли ставки, можно и карты показывать. Сеньор Ромуло, вы не откажете нам в этом удовольствии?
Джабар стянул верхние три карты и разложил их на столе. Он и не думал вымерять между ними одинаковые расстояния, Джабар бросил карты как попало, лишь бы они примерно напоминали линию. Одна из карт частично перекрывала следующую, но тем не менее это не мешало рассмотреть их все.
Крестовая девятка, тройка пик и частично перекрытый червовый туз… Что принесут эти карты игрокам?
Не увидев среди "флопа" ни восьмёрки, ни, тем более, дамы, Рансхофен немного сник, неужели предчувствие обмануло его? Он, который столь тщательно прислушивался к своему внутреннему голосу (маминому), не мог ошибиться в толковании предчувствия! Он, кстати, вспомнил, чем так славится городок Карлсруэ, который он поставил в этом кону. Там располагалась Академия художеств, а ещё на улочке Маркграфенштрассе его однажды зарисовал один практикант. Рисунок, правда, получился посредственным, за что недоучка был отправлен в тюрьму по статье о политических карикатурах.
Нет, он не мог обмануться в такой простой ситуации. А так как с последней картой ему всегда не везло, то его ходом должен был стать следующий. Он не сомневался, что "терн" – четвёртая карта – придётся ему по вкусу.
– Пропускаю. Пусть банк пока останется неизменным.
Это "пока" напрягло Гершеля. В прошлом розыгрыше обошлось без подъёма ставок, но в этом его уже нельзя было избежать.
– Отвечаю взаимностью и пропускаю. – Натан обладал парой троек, но прекрасно понимал, насколько хрупка его позиция. Малейший ветерок мог лишить его равновесия.
Ослиный крик, донёсшийся со стороны Грабиса, заставил вздрогнуть всех остальных. Президент Йоханайн тупо смотрел на какую-то зажатую в руке бумажку, и его глаза выпучивались до нереальных размеров. Это было фиаско! Можно было тушить свет и закрывать двери! Это было даже хуже, чем слить очень сильную комбинацию!
Его гарант! Его точка уверенности и некоторые секреты, которыми успел поделиться с ним Фарханг, пропали! Гарант, который он считал собственным щитом превратился в комок влажной бумаги. Перьевая ручка и потные пальцы, которыми он на протяжении всего дня проверял наличие гаранта в кармане, всё испортили – от некогда чётких букв остались только грязные разводы. Он слишком часто муссировал бумажку потными ладонями и даже не подумал о последствиях. Его уверенность разметало как лёгкое облако, он чувствовал себя голым, ничтожным и совершенно неспособным что-либо предпринять.
– Пан Грабис? – Мягкий голос Рансхофена добрался до него сквозь пелену наступившего кошмара. – Может поделитесь с нами собственным горем? Или лучше продолжите игру?
Продолжать? А какой в этом смысл? Гаранта нет, подсказок Фарханга у него нет, у него даже ни одной пары на руках нет! Однако где-то на периферии малодушия маячил слабый отблеск здравомыслия. (продолжать… нужно продолжать, чтобы сохранить хоть что-то… игру нельзя прерывать, иначе он проиграет абсолютно всё… нужно продолжать…)
– Да… Я продолжу. – Лепетал он, оправдываясь перед самим собою, а вовсе не отвечая на вопрос Рансхофена. – Я продолжу и буду играть… И раз все пропустили, то и я пропущу.
Ромуло не стал брать колоду в руку, просто перевернул верхнюю карту и положил её справа от туза.
"Терн" произвёл за столом определённый эффект, начиная от неистового восторга Рансхофена, терпеливого принятия Гершеля и заканчивая Грабисом, в котором медленно угасала надежда на последнюю карту. Бубновая дама легла чуть в стороне от туза, но неизменно приковывала к себе внимание игроков. Торг начинал Рансхофен и делал он это с чувством восторжения самим собой, ещё бы, ведь он оказался прав! Предчувствие, которому он был обязан своим положением и властью, и в этот раз не обмануло его. Дама пришла как раз когда он её и ожидал – четвёртой картой.
– Поднимаю! – Прозвучал над столом его возбуждённый голос. – Поднимаю! Ставлю Трир!
Новая ставка паровым молотом обрушилась на двух Президентов. Гершель сразу смекнул, что на руках у Рансхофена как минимум пара дам, с которыми он не сможет тягаться со своими тройками. Но сбросить карты означало сразу проиграть, поэтому он должен был увидеть пятую карту.
Трир был городом десятитычясником, и это наносило серьёзный ущерб по планам Гершеля.
– Отвечаю и уравниваю. Реховот. – Хоть карты и говорили, что поступает он крайне глупо.
От повышенного градуса Рансхофен щёлкнул зубами. Угли под его задницей распалились пуще прежнего, он уже не сидел, а подпрыгивал на своём стуле.
– Пан Грабис, не томите нас? Каким будет ваше слово?
Несмотря на то, что всё вокруг было крайне хреново и отдавало духом безысходности, Йоханайну захотелось рассмеяться и не теми сухими покашливаниями, которые издавал Рансхофен, а полноценным смехом во всю глотку на глазах потерявшего дар речи человечества! На столе были выложены уже четыре карты, а у него так и не намечалось ни единой комбинации! Каким будет его слово? Имея короля, которым он так гордился, ему вновь предстояло остаться ни с чем! Так каким же будет его слово?
