Пелам Гренвилл Вудхаус
Так держать, Дживс! (сборник)
– Он дал понять, сэр, что будет довольно поздно.
Дживс испарился. Не дожидаясь, когда я опомнюсь и предложу ей сесть, тетя Рокки расположилась в кресле и как-то странно на меня посмотрела. Я бы сказал, с отвращением. Как на замусоленную кость, которую собака притащила в дом, намереваясь на досуге хорошенько тут ее припрятать. Моя английская тетя Агата тоже, бывало, таким взглядом смерит, что у меня мурашки по спине забегают.
– Молодой человек, по-моему, вы чувствуете себя здесь как дома. Вы что, близкий друг Рокметеллера?
– О да, весьма!
Она нахмурилась, будто старина Рокки обманул ее ожидания.
– То-то я смотрю, вы хозяйничаете в его квартире.
Честно говоря, не ожидал такого реприманда, прямо дар речи потерял. Мне хотелось предстать в роли гостеприимного хозяина, а со мной обходятся как с незваным гостем. Я был крайне уязвлен. Заметьте, ведь она говорила со мной так, будто ей и в голову не пришло расценить мое присутствие в этом доме как обычный светский визит. Очевидно, она принимает меня то ли за взломщика, то ли за водопроводчика, которого вызвали для того, чтобы заменить кран в ванной. Моя персона явно ее раздражала.
В тот момент, когда надежда завязать непринужденную беседу стала выказывать все признаки предсмертной агонии, меня осенило. Чай!
Доброе, старое, испытанное средство!
– Не желаете ли чашечку чаю?
– Чаю? – произнесла она так, будто никогда в жизни о таком напитке и слыхом не слыхивала.
– Чашечка чаю с дороги – самое милое дело, – говорю я. – Бодрит что надо! Встряхивает просто класс! В смысле восстановления сил, ну и все прочее, знаете ли. Пойду скажу Дживсу.
И я бочком-бочком выскользнул из гостиной и устремился в обитель Дживса. А он сидит себе, почитывает вечернюю газету и в ус не дует.
– Дживс, мы хотим чаю.
– Слушаю, сэр.
– Дживс, по-моему, это уж чересчур. А?
Я искал сочувствия, понимаете, сочувствия и сердечной доброты. Моя бедная нервная система подверглась такому кошмарному потрясению.
– Мисс Рокметеллер вообразила, что квартира принадлежит мистеру Тодду. На каком таком основании, спрашивается?
Храня на лице выражение сдержанного достоинства, Дживс наполнил чайник водой.
– Безусловно, на основании писем мистера Тодда, сэр, – произнес он. – По моему предложению, если вы помните, на письмах указывался ваш адрес, чтобы создать впечатление, что мистер Тодд имеет квартиру в центре города.
Я вспомнил. Тогда нам казалось, что мы придумали очень ловкий ход.
– Ну, знаете, Дживс, это ни на что не похоже, черт подери! Она считает, что я нахлебник! Околачиваюсь тут, выставляю мистера Тодда на дармовую еду и клянчу у него рубашки.
– Весьма вероятно, сэр.
– Это же просто отвратительно, знаете ли.
– Крайне огорчен, сэр.
– И вот еще что. Как быть с мистером Тоддом? Необходимо как можно скорее его вызвать. Принесите чай и пойдите дайте ему телеграмму, пусть мчится сюда первым же поездом.
– Я уже это сделал, сэр. Взял на себя смелость написать мистеру Тодду. Письмо отправил с посыльным.
– Черт побери, Дживс, оказывается, у вас все схвачено!
– Благодарю вас, сэр. К чаю подать тосты с маслом? Вот именно, сэр. Благодарю вас.
Я вернулся в гостиную. Мисс Рокметеллер застыла в той позе, в какой я ее оставил. Сидит на краешке стула, выпрямив спину, точно аршин проглотила; зонтик зажат в руке наподобие метательного снаряда. Снова окинула меня этим своим леденящим взглядом. Сомнений быть не могло – она меня почему-то невзлюбила. Наверное, потому, что я не Джордж М. Коуэн. По-моему, это уж чересчур.
– Однако какая приятная неожиданность! Не правда ли? – сказал я, нарушив гробовое молчание, длившееся никак не менее пяти минут, в надежде завязать хоть какой-то разговор.
– Неожиданность?!
– Ну да. Ваш приезд в Нью-Йорк, знаете ли, ну и все такое.
Мисс Рокметеллер подняла брови и сквозь очки кинула на меня цепкий взгляд.
– Что тут неожиданного? Разве я не могу навестить единственного племянника? – сказала она.
– Ну конечно! Конечно! Непременно! Я хотел сказать…
Тут в гостиной возник Дживс с чаем. Я пришел в неописуемый восторг. Когда не знаешь, что сказать, самое лучшее – занять себя каким-нибудь делом. Я принялся суетиться вокруг чайника и почувствовал себя почти счастливым.
– Чай, чай, чай! Вот и чай! Вот он, чай! – приговаривал я.
Вообще-то я собирался сказать совсем не то. И держаться намерен был гораздо более сухо и официально, ну и все такое. Тем не менее дело пошло на лад. Я налил ей чаю. Она чуть-чуть отхлебнула и, передернувшись, поставила чашку.
– Молодой человек, неужели вы вообразили, что я буду пить это пойло? – осведомилась она ледяным тоном.
– О да! Встряхивает, знаете ли, просто классно.
– Что значит «классно встряхивать»?
– Это значит, что человек взбодряется и ловит кайф, ну, то есть кайфует.
– Не поняла ни слова из того, что вы тут наговорили. Послушайте, вы англичанин?
Я постарался рассеять ее сомнения. В ответ – ни слова. Уж лучше бы она тараторила без умолку, чем так молчать. В общем, я твердо уяснил, что англичане ей не по душе. И возникни у нее крайняя нужда общаться с англичанином, я последний, кого она выбрала бы для этой цели.
Итак, наша беседа снова иссякла. Но я не оставлял усилий, хотя с каждой минутой убеждался, как трудно поддерживать непринужденный светский разговор, особенно если ваш собеседник цедит слова в час по чайной ложке.
– Удобно ли вы устроились в гостинице? – вежливо осведомился я.
– В какой гостинице?
– Ну в той, где вы остановились.
– Не собираюсь останавливаться в гостинице.
– Значит, у друзей?.. Да?
– Естественно, я поселюсь здесь, у племянника.
Я остолбенел, до меня сначала даже не дошло, о чем она говорит.
– Как! Здесь?! – с трудом выдавил я.
– Разумеется. А где же еще?
Меня точно волной окатило – я живо представил себе весь ужас моего положения. Я не знал, как поступить. Сказать, что квартира принадлежит мне, – значит с головой выдать Рокки. Ведь тетка начнет расспрашивать, где он живет, и бедолага пропал на корню. Я еще не успел оправиться от потрясения, а она говорит:
– Будьте столь любезны, скажите слуге моего племянника, чтобы он приготовил мне комнату. Я хочу прилечь.
– Слуге вашего племянника?
– Ну да, тому, которого вы называете Дживсом. Раз Рокметеллер отправился на автомобильную прогулку, вам нет нужды его ждать. Уверена, что, когда он вернется, ему захочется побыть со мной без посторонних.
Нет, это выше моих сил! Не помню, как выбрался из гостиной и оказался в прибежище Дживса.
– Дживс! – еле выговорил я.
– Сэр?
– Дживс, приготовьте для меня бренди с содовой. Силы мои на исходе.
– Слушаю, сэр.
– Дживс, чем дальше, тем хуже.
– Сэр?
– Она считает, что вы слуга мистера Тодда. Что и квартира и все вообще тоже принадлежит ему. Вам ничего не остается, как поддерживать ее в этом убеждении. Мы должны молчать, иначе она обо всем догадается. А я не хочу подводить мистера Тодда. Кстати, Дживс, она желает, чтобы вы приготовили ей постель.
Дживс был оскорблен в лучших чувствах.
– Едва ли это уместно, сэр…
– Знаю… знаю. Однако прошу вас сделать это из личного расположения ко мне. Если уж на то пошло, едва ли уместно уезжать из собственной квартиры в гостиницу. Что?
– Вы хотите переехать в гостиницу, сэр? А как же ваш гардероб? Что вы будете надевать?
– Господи Боже мой! Я об этом не подумал. Вы могли бы тайком от мисс Рокметеллер сложить кое-что из одежды в чемодан и привезти его мне в «Святую Аурелию»?
– Приложу все усилия, сэр.
– Ладно. Ну вот, кажется, и все. Когда мистер Тодд появится, скажите ему, где я нахожусь.
– Слушаю, сэр.
Я огляделся. Настала минута прощания. Мне сделалось грустно. Вспомнилась одна душещипательная история – там какого-то бедолагу выгоняют из уютного дома на улицу, на холод и снег.
– Прощайте, Дживс, – сказал я.
– Прощайте, сэр.
И я поплелся прочь.
А знаете, пожалуй, я склонен согласиться с разными там поэтами и философами, которые полагают, что если с человеком стряслась беда, он должен ужасно этому радоваться. Вообще, знаете ли, много всякого понаписано об очищении через страдание. Будто оно делает человека более терпимым и участливым. Ты начинаешь лучше понимать других людей с их горестями, если нечто подобное испытал на собственной шкуре.
Я стоял в своей унылой гостиничной спальне и тщился сам себе повязать белый галстук, как вдруг меня пронзила мысль о том, как много, должно быть, в мире несчастных, о которых некому позаботиться, потому что у них нет камердинера. Я всегда смотрел на Дживса как на нечто само собой разумеющееся. Но, ей-богу, если вдуматься хорошенько, сколько же молодых людей вынуждены сами гладить себе брюки, и никто не принесет им утреннего чаю, ну и все такое. Весьма глубокое суждение, знаете ли. В том смысле, что теперь я понимаю, на какие ужасные лишения обрекает людей бедность.
С горем пополам я оделся. Дживс, упаковывая чемодан, не забыл ни одной мелочи. Предусмотрел все до последней запонки. Тут уж меня, кажется, совсем развезло. Так невыносимо грустно сделалось. Помнится, кто-то здорово про это написал: вот, мол, прощальный привет от того, кого уже нет с нами.
Пообедал я где придется, потом смотрел какое-то представление. Ничто меня не радовало. Идти ужинать не хотелось, и я завалился спать. Не помню, чтобы когда-нибудь мне было так худо. Однажды поймал себя на том, что тихонько брожу по комнате, точно в доме покойник. Если бы было с кем словом перемолвиться, то я, наверное, говорил бы шепотом. И в самом деле, когда зазвонил телефон, я ответил глухим, замогильным голосом. На том конце провода решили, должно быть, что ошиблись номером. Рокки – а это оказался он – раз пять прокричал в трубку: «Алло, алло!» Бедный малый был явно не в себе.
– Берти! Это ты? О Господи, Берти, я пропал!
– Откуда ты говоришь?
– Из «Пирушки». Уже час, как заявились сюда, боюсь, всю ночь здесь проторчим. Тетушке Изабель я сказал, что пойду позвоню приятелю, приглашу его сюда. Она как приклеилась к стулу, так и сидит кайфует, на лице телячий восторг, вот это, мол, жизнь! Прямо сама не своя от счастья, а я вот-вот свихнусь.
– Старина, давай-ка выкладывай все по порядку, – говорю я.
– И выкладывать нечего. Смоюсь отсюда потихоньку – и прямо к реке, головой в воду, и конец. Берти, неужели ты каждый вечер терпишь такую пытку, да еще и радуешься? Уму непостижимо! Я прикрылся меню, хотел было вздремнуть минутку, но какое тут! Откуда ни возьмись целое стадо девиц с воздушными шарами. Вопят, руками машут. И еще два оркестра гремят, стараются друг дружку заглушить. Я разбит телом и душой! Как хорошо, покойно мне было дома – валялся, покуривал трубку, а тут твоя телеграмма. Пришлось одеваться и целых две мили мчаться как угорелому к поезду. Чуть инфаркт не хватил. А потом ломал голову, придумывал, что наплести тетушке. В довершение всего вынужден был втиснуться в этот твой проклятый фрак.
Из моей груди вырвался стон отчаяния. Меня как обухом по голове хватило – Рокки распоряжается моим гардеробом!
– От него же рожки да ножки останутся!
– Надеюсь, – злорадно сказал Рокки. Кажется, все эти передряги дурно повлияли на его характер. – Хоть отыграюсь на нем. Я из-за него совсем извелся. Он же мне мал, наверное, размера на три, в любой момент по швам полезет. Молю Бога, чтобы скорее, по крайней мере хоть вздохну свободно. С половины восьмого не могу толком дух перевести. Спасибо, хоть Дживс ухитрился, купил мне подходящие воротнички, а то бы я давно от удушья скончался. Можно сказать, жизнью рисковал, пока пуговица на воротнике не отлетела. Берти, это же сущий ад! Да еще тетя Изабель танцевать заставляет. А как же мне танцевать, если я здесь никого не знаю. Но даже если бы и знал кого из тутошних девиц, все равно не смог бы. В этих брюках, пропади они пропадом, я и хожу-то с трудом. Пришлось сказать тетушке, что подвернул ногу. Она мне покоя не дает, все спрашивает, когда явятся Коуэн и Стоун. Боюсь, вот-вот обнаружится, что Стоун сидит через два столика от нас. Берти, надо что-то предпринять! Ты должен придумать, как расхлебать эту кашу. Ведь это ты ее заварил.
– Я? В каком смысле?
– Ну, не ты, так Дживс. Какая разница. Это же ты предложил довериться Дживсу. А все эти письма, которые я сочинял по его шпаргалкам, это все они виноваты. Видно, я с ними перестарался. Тетушка сама только что об этом говорила. Она, по ее словам, так и просидела бы до конца дней у себя дома. Но письма до такой степени ее потрясли, что она собралась с силами и прикатила сюда. Она считает, что с ней случилось чудо и она исцелилась. Берти, я больше не выдержу! Это конец!
– А Дживс не может что-нибудь придумать?
– Нет. Он ходит с потерянным видом и приговаривает: «Весьма огорчительно, сэр!» Хороша помощь!
– Послушай, старик, в конце концов мне еще хуже. Ты все-таки живешь в удобной квартире, и Дживс при тебе. А потом, ты же экономишь кучу денег.
– Какие деньги? В каком смысле «экономлю»?
– Ну как же, а содержание, которое тетушка тебе отстегивает? Полагаю, все расходы она берет на себя, разве нет?
– Конечно, берет. Но содержания больше не выдает. Сегодня написала поверенным. Говорит, раз она сама теперь в Нью-Йорке, то в этом нет необходимости, мы же везде будем ходить вместе, и ей проще самой платить по счетам. Послушай, Берти, не будем лукавить, в этой навозной куче – а я ее чуть ли не под микроскопом рассмотрел – нет жемчужного зерна.
– Но, Рокки, дружище, это уж слишком, черт побери! Ты и не представляешь, каково мне приходится в этой мерзкой гостинице, да еще и без Дживса. Я должен вернуться в квартиру.
– Даже не думай!
– Но это же моя квартира!
– Ничего не поделаешь. Тетя Изабель тебя терпеть не может. Она спрашивала, чем ты зарабатываешь на жизнь, и когда я сказал, что ты ничего не делаешь, она заявила, что так и думала и что ты типичный представитель никчемной вырождающейся аристократии. Поэтому если ты думаешь, что имел у нее успех, то глубоко ошибаешься. Ладно, мне пора, не то она пойдет меня искать. Прощай!
На следующее утро ко мне заглянул Дживс. Бесшумно вплыл в комнату, совсем как дома, я чуть не прослезился.
– Доброе утро, сэр, – сказал он. – Я тут принес кое-что из ваших вещей.
И он начал расстегивать ремни на чемодане, который принес с собой.
– Наверное, нелегко было все это стянуть?
– Нелегко, сэр. Пришлось ждать удобного случая. Мисс Рокметеллер на редкость бдительная леди.
– Знаете, Дживс, как ни говори, а дело зашло слишком далеко.
– Положение в настоящее время таково, что могу определенно утверждать – ни с чем подобным мне прежде не приходилось сталкиваться, сэр. Я принес твидовый костюм, как того требуют погодные условия. Завтра, если ничего не помешает, постараюсь доставить пиджачную пару, коричневую в блекло-зеленую крапинку.
– Я больше не в состоянии выносить… все это, Дживс.
– Мы должны надеяться на лучшее, сэр.
– Может, все-таки вы что-нибудь придумаете?
– Я чрезвычайно много думал о создавшемся положении, сэр, но пока без особого успеха. Кладу три шелковые рубашки – темно-серую с синим отливом, светло-синюю и светло-лиловую – в нижний ящик, сэр.
– Неужели вы совсем ничего не можете придумать, Дживс?
– На данный момент ничего, сэр. Дюжина носовых платков и носки цвета загара будут лежать в левом верхнем ящике.
Он застегнул ремни на чемодане и поставил его на стул.
– Мисс Рокметеллер весьма занятная леди, сэр.
– Не то слово.
Дживс задумчиво посмотрел в окно.
– Мисс Рокметеллер, сэр, во многих отношениях напоминает мне мою тетку, которая проживает в Лондоне, в юго-восточной его части. Характеры у них в высшей степени сходные. Моя тетка тоже обожает всяческие столичные увеселения. У нее, например, пристрастие к прогулкам в пролетке. Глаз с нее нельзя спустить – тотчас наутек и целый день катается. До того доходит, что, случается, даже запускает руку в детские сбережения, только чтобы доставить себе удовольствие.
– Право, я не прочь поболтать с вами о ваших тетках, Дживс, – сказал я ледяным тоном. Мне казалось, что он меня подвел, да и вообще я был сыт им по горло. – Однако не вижу, какое отношение они имеют к моим неприятностям.
– Прошу прощения, сэр. Оставляю на каминной полке несколько наших галстуков, сэр, с тем чтобы вы могли выбрать по своему вкусу, сэр. Я бы посоветовал синий в красный ромбик, сэр.
С этими словами он поплыл к дверям и бесшумно выскользнул вон.
Часто слышишь, что люди, которые попали в хорошую передрягу или просто потерпели урон, сначала пребывают как бы в трансе, туго соображая, что к чему, потом вдруг соберут силенки, очухаются и с головой окунутся в новую жизнь. Время – самый лучший лекарь. Природа берет свое, ну и все прочее. Так оно и есть. Знаю, потому что сам день-два спустя после того, что можно назвать состоянием полной прострации, начал приходить в себя. Разумеется, я отнюдь не наслаждался своей теперешней жизнью, смешно даже об этом говорить перед лицом ужасного несчастья – потери Дживса, но тем не менее я вдруг обнаружил, что мало-помалу вновь начинаю вкушать мелкие житейские радости. Иными словами, я взбодрился до такой степени, что стал наведываться в кабаре, где мог хоть ненадолго забыть о своих злоключениях.
Нью-Йорк – тесный городишко, если говорить о той его части, которая только пробуждается, тогда как все остальные отходят ко сну, и вскоре наши со стариной Рокки пути начали пересекаться. Однажды я увидел его у «Пила», потом в «Повеселимся». Всякий раз с ним не было никого, кроме тетки, и хотя Рокки старательно делал вид, что совершенно счастлив, уж кто-кто, а я, зная все обстоятельства дела, понимал, как он, бедолага, мучается. Сердце у меня обливалось кровью. Вообще-то, когда я думал о себе, оно обливалось еще больше, но на долю Рокки тоже хватало. Выглядел несчастный так, что казалось, еще немного, и он отдаст концы.
Тетке, по-моему, тоже было слегка не по себе. Видимо, она начала удивляться, почему до сих пор ни разу не нахлынули разные знаменитости, не взыграл дух бесшабашного веселья, которым были проникнуты послания племянника. И я ее понимаю. Сам я прочел всего пару писем, но у меня сложилось впечатление, что вся жизнь ночного Нью-Йорка вращается вокруг Рокки и что если, например, он не появился в кабаре, то представление тут же отменяется.
В следующие два дня я их не встречал, однако, когда вечером третьего дня сидел в «Maison Pierre», кто-то хлопнул меня по плечу. Смотрю – Рокки, во взоре тоска, и вид такой, будто его удар хватил. Удивляюсь, как этот увалень умудряется напяливать мой фрак и при этом не порвать его по швам, загадка, да и только. Позже он признался, что сразу же разрезал жилет на спине, чем весьма облегчил себе жизнь.
Сначала я подумал было, что в этот вечер Рокки удалось улизнуть от тетки, но потом увидел, что она тоже здесь. Сидит за столиком у стены и смотрит в мою сторону так, точно собирается устроить метрдотелю сцену за то, что пускают сюда невесть кого.
– Берти, старина, – говорит Рокки, и голос у него срывается, – мы с тобой всегда были друзьями, правда? В смысле, ты знаешь, я на все готов, если ты попросишь.
– Рокки, старый добрый дружище, – говорю я. Право, он меня растрогал.
– Тогда, ради всего святого, посиди до конца вечера за нашим столиком.
Ну, знаете, дружба, конечно, дело святое, но всему есть предел.
– Послушай, мой дорогой, – говорю ему, – я готов на все в разумных пределах. Однако…
– Берти, ты должен. Ты просто обязан. Надо что-нибудь придумать, как-то ее развлечь. Понимаешь, она чем-то озабочена. Уже два дня в таком состоянии. По-моему, она что-то заподозрила. Наверное, не может понять, почему я не встречаю никого из своих приятелей. На днях столкнулся с двумя газетчиками, с которыми когда-то был хорошо знаком. Благодаря им удалось какое-то время продержаться. Представил их тете Изабель как Дэвида Беласко и Джима Корбетта, – ничего, сошло. Но теперь – конец, они себя исчерпали, и тетушка снова в недоумении. Что-то надо делать, не то все выйдет наружу. Тогда я ни цента от нее не увижу, готов поспорить на что угодно. Ради Бога, Берти, пойдем к нашему столику, поможешь мне.
И я пошел. Когда друг в беде, надо уметь сплотиться. Тетя Изабель сидела, по своему обыкновению, очень прямо. Мне показалось, что она отчасти утратила тот азарт, с которым пустилась исследовать Бродвей. Вид у нее был такой, будто тягостные мысли не дают ей покоя.
– Тетушка Изабель, вы знакомы с Берти Вустером? – говорит Рокки.
– Знакома.
– Садись, Берти, – говорит Рокки.
Так и началась эта веселенькая вечеринка. Одна из тех радостных, беззаботных вечеринок, когда сидишь, крошишь хлеб и семь раз откашляешься, прежде чем слово вымолвить, а потом решишь, что лучше вообще рта не открывать. Повеселились мы так с часок, и вдруг тетушка Изабель заявляет, что хочет ехать домой. Я усмотрел в этом зловещий знак, особенно в свете того, что говорил мне Рокки. Ведь ее, бывало, калачом из кабаре не выманишь.
Рокки тоже встревожился и кинул на меня умоляющий взгляд.
– Ты поедешь с нами, Берти, пропустим по рюмочке?
Я чувствовал, что это предложение выходит за рамки договора, но делать нечего. Бросить беднягу одного с этой дамой просто бесчеловечно. Пришлось согласиться.
Как только мы вышли и сели в такси, у меня возникло ощущение стремительно надвигающейся развязки. В углу, где сидела тетушка, царило гробовое молчание, и хотя Рокки, беспокойно ерзавший на маленьком откидном сиденьице впереди, из кожи вон лез, стараясь поддержать беседу, компанию нашу трудновато было бы отнести к разряду болтливых.
Когда мы вошли в квартиру, я мельком увидел Дживса, сидевшего в своей келье, и мне захотелось его позвать, дабы сплотить ряды. Что-то мне подсказывало, что он вот-вот нам понадобится.
Горячительное стояло на столе в гостиной. Рокки взял графин.
– Скажи, когда хватит, Берти.
– Стой! – рявкнула тетушка.
Рокки выронил графин.
Я поймал его взгляд, когда он нагнулся, чтобы собрать осколки. Это был взгляд человека, который понимает, что все кончено.
– Оставь осколки в покое, Рокметеллер! – скомандовала тетя Изабель.
Рокки повиновался.
– Пришло время поговорить, – сказала она. – Не могу сидеть сложа руки и смотреть, как молодой человек губит себя!
Бедняга Рокки издал какой-то булькающий звук, вроде того, с каким вытекало из графина виски.
– Э-э? – произнес он, хлопая глазами.
– Это моя вина, – продолжала тетя Изабель. – Тогда я еще не обратилась к свету истины. Но теперь у меня глаза открылись. Я поняла, какую ужасную ошибку совершила. Содрогаюсь при мысли, какой вред я нанесла тебе, Рокметеллер, когда требовала, чтобы ты приобщился к безнравственной жизни этого страшного города.
Вижу, Рокки ощупью тянется к столу, касается его пальцами, и на лице у него выражается облегчение. Мне были понятны его чувства.
– Рокметеллер, когда я писала письмо, в котором побуждала тебя ехать в Нью-Йорк, я еще не имела чести слышать мистера Манди.
– Джимми Манди! – воскликнул я.
Знаете, как иногда бывает, все, кажется, безнадежно перепуталось, и вдруг вам удается ухватить ниточку. Когда мисс Рокметеллер упомянула о Джимми Манди, я начал более или менее понимать, что происходит. Мне уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Помню, в Англии мой камердинер, предшественник Дживса, вернувшись однажды с какого-то собрания, объявил во всеуслышание перед компанией моих приятелей, которые собрались у меня на ужин, что я обуза для общества.
Тетушка окинула меня испепеляющим взглядом.
– Вот именно, Джимми Манди, – изрекла она. – Удивлена, что такой человек, как вы, слышал о нем. На лекциях мистера Манди нет ни музыки, ни подвыпивших мужчин, ни танцев, ни бесстыдных женщин, выставляющих себя напоказ. Для вас его лекции интереса не представляют. Они обращены к тем, кто еще не совсем погряз во грехе. Мистер Манди приехал, дабы спасти Нью-Йорк от Нью-Йорка, по собственному выражению этого замечательного человека, «вымести порок вон поганой метлой». Рокметеллер, впервые я услышала мистера Манди три дня назад. На его лекцию меня привела чистая случайность. Как часто в нашей жизни простой случай может предопределить наше будущее!
Тебя вызвали по телефону к мистеру Беласко, и поэтому ты не мог повезти меня на ипподром, как мы договаривались. Я попросила твоего камердинера Дживса отвезти меня туда. Но он оказался ужасным тупицей. Вероятно, он меня не понял. Теперь я благодарю Бога за это. Как я позже узнала, он привез меня на Мэдисон-сквер-гарден, где мистер Манди читал лекцию. Твой камердинер усадил меня и исчез. Я догадалась, что произошла ошибка, но лекция уже началась. Сидела я в середине ряда. Чтобы выйти, мне пришлось бы побеспокоить множество людей. Пришлось остаться.
Она судорожно сглотнула.
– Рокметеллер, я никогда ни к кому не испытывала столь горячей признательности, как к мистеру Манди. Он изумителен! Он подобен библейскому пророку, бичующему людские грехи. В порыве вдохновения он впадал в такое неистовство, что я испугалась за него. Порой он прибегал к несколько необычным выражениям, но в каждом его слове звучало суровое осуждение порока. Он показал мне Нью-Йорк в его истинном свете. Он открыл мне глаза, как, оказывается, суетно и безнравственно сидеть в этих раззолоченных притонах зла и лакомиться крабами и прочими деликатесами, когда порядочным людям давно пора спать.
Он сказал, что танго и фокстрот – это изобретение дьявола, толкающее людей прямо в преисподнюю. Что послушать негритянский джаз хотя бы минут десять – это уже большой грех, это все равно что участвовать в диких оргиях, которыми славились Ниневия и Вавилон. А когда мистер Манди воскликнул: «Это к вам относится!» – и указал прямо на меня, я чуть сквозь землю не провалилась. С его лекции я ушла совсем другим человеком. Рокметеллер, ты, должно быть, заметил, как я переменилась! Я уже не та беззаботная, легкомысленная особа, которая толкала тебя в эти гнездилища зла!
Рокки вцепился в стол и держался за него, как черт за грешную душу.
– Да, я… я думал, вам немного не по себе, – заикаясь проговорил Рокки.
– Не по себе? Напротив. Со мной все в порядке. Послушай, Рокметеллер, ты тоже можешь спастись, еще не поздно. Ты только пригубил чашу зла. Но не испил ее до дна. Поначалу будет трудно, но, поверь мне, ты осилишь, если смело ополчишься против соблазнов и обольщений этого ужасного города. Рокметеллер, ведь ты постараешься ради меня, правда? Ты завтра же покинешь этот город и начнешь бороться с собой. Мало-помалу, призвав на помощь всю свою волю…
Не могу избавиться от мысли, что именно слово «воля», подобно трубному гласу, воодушевило старину Рокки. Должно быть, он понял наконец, что свершилось чудо, что тетушка Изабель вовсе не отторгает его от себя. Во всяком случае, когда она произнесла эти слова, он встрепенулся, отпустил стол и обратил к ней горящий взор.
– Тетушка Изабель, вы хотите, чтобы я уехал в деревню?
– Да.
– И жил там?
– Да, Рокметеллер.
– И никогда не приезжал в Нью-Йорк?
– Да, Рокметеллер. Именно этого я и хочу. Не вижу другого способа. Только там ты будешь свободен от искушений. Рокметеллер, совершишь ли ты этот поступок ради меня?
Рокки снова ухватился за стол. Видимо, он черпал в этом предмете большую поддержку.
– Совершу! – возгласил он.
– Дживс, – сказал я. Дело было на следующий день, я уже вернулся в свою старую добрую квартиру и теперь сидел в старом добром кресле, задрав ноги на стол. Только что я проводил старину Рокки, который отбыл в свой загородный дом, проводив часом раньше тетушку Изабель, которая вернулась в свой родной городишко, где, наверное, слыла сущим наказанием Господним. Итак, мы наконец-то остались одни. – Дживс, самое лучшее в жизни – это оказаться у себя дома, правда?
– Истинная правда, сэр.
– Под милой сенью родного крова, ну и все такое. А?
– Совершенно верно, сэр.
Я снова закурил.
– Дживс!
– Сэр?
– Знаете ли, в этой истории был момент, когда я подумал, что вы зашли в тупик.
– В самом деле, сэр?
– Как это вы додумались повести мисс Рокметеллер на лекцию? Мысль просто гениальная!
– Благодарю вас, сэр. Это случилось довольно неожиданно, однажды утром, когда я размышлял о моей тетушке, сэр.
– О вашей тетушке? Помешанной на пролетках?
– Именно так, сэр. Я вспомнил, что, когда у нее разыгрывался очередной приступ этой мании, мы обычно посылали за священником нашего прихода. Мы не раз убеждались, что, как только он заговорит с ней о высоких материях, она забывает про катание. Вот я и подумал, что подобный метод может оказаться эффективным и в случае с мисс Рокметеллер.
Находчивость этого малого просто ошеломила меня.
– Ума палата! – воскликнул я. – Здорово у вас котелок варит! Как вы этого добиваетесь? Наверное, поедаете уйму рыбы или еще чего-нибудь. Скажите, Дживс, ведь вы поедаете уйму рыбы?
– Нет, сэр.
– Ну, тогда это Божий дар, вот что я думаю. А уж коль его не дано, то нечего и суетиться.
– В высшей степени справедливо, сэр, – проговорил Дживс. – Если мне позволено будет высказать свои соображения, сэр, я бы больше не стал надевать этот галстук, сэр. Зеленый цвет придает вашему лицу немного желтушный вид. Если позволите, я бы настоятельно советовал сменить его на синий с красными ромбиками, сэр.
– Хорошо, Дживс, – смиренно сказал я. – Вам лучше знать.
