Ник Перумов
Один на один
– КАК ОНИ СУЩЕСТВУЮТ В СВОЕМ БЕСТОЛКОВОМ МИРЕ? И ЧТО ЗА СТРАННЫЕ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ СОБЫТИЯМИ?
– ОНИ НАЗЫВАЮТ ЭТО «ВРЕМЕНЕМ». И УМУДРЯЮТСЯ ДЕЛИТЬ СКОРОТЕЧНЫЙ ХАОС СВОЕЙ ЖИЗНИ НА ПРОМЕЖУТКИ. КРОМЕ ТОГО, ОНИ ОБЩАЮТСЯ ДРУГ С ДРУГОМ С ПОМОЩЬЮ ЗВУКОВЫХ КОЛЕБАНИЙ.
– ГРИМАСА ПРИРОДЫ, НИЧЕГО БОЛЬШЕ… ЗАЧЕМ ЭТО НАМ?
– ОДИН ИЗ ВИДОВ ЭТИХ ПРИМИТИВНЫХ ТВАРЕЙ – ОНИ НАЗЫВАЮТ СЕБЯ «ЛЮДИ» – ОБЛАДАЕТ УНИКАЛЬНОЙ СУБСТАНЦИЕЙ. НИКАКИХ АНАЛОГОВ ЭТОМУ НЕТ ВО ВСЕЙ ОБОЗРИМОЙ ВСЕЛЕННОЙ.
– И ЧЕМ ЖЕ ИНТЕРЕСНА ЭТА СУБСТАНЦИЯ?
– МЫ НЕ МОЖЕМ ДАТЬ ТОЧНОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЭТОМУ ФЕНОМЕНУ. ПОХОЖЕ НА ТО, ЧТО КАЖДЫЙ ТАКОЙ ОБЪЕКТ ЯВЛЯЕТСЯ, ПО СУТИ, НАДПРОСТРАНСТВЕННОЙ ДЫРОЙ, ЧЕРЕЗ КОТОРУЮ МОЖНО ВЫВЕРНУТЬ НАШУ ВСЕЛЕННУЮ НАИЗНАНКУ…
– ЧТО ЗНАЧИТ – «КАЖДЫЙ ТАКОЙ ОБЪЕКТ»? ИХ ЧТО – НЕСКОЛЬКО?
– ЭТО ЗВУЧИТ НЕПРАВДОПОДОБНО, НО ЛЮБОЕ СУЩЕСТВО, ОТНОСЯЩЕЕСЯ К ВИДУ «ЧЕЛОВЕК», ЯВЛЯЕТСЯ НОСИТЕЛЕМ ЭТОЙ СУБСТАНЦИИ. И БОЛЕЕ ТОГО, ЭТИ ЖАЛКИЕ КОМКИ ОРГАНИЧЕСКОЙ СЛИЗИ ЗНАЮТ ОБ ЭТОМ!
– О ЧЕМ?
– О ТОМ, ЧТО ИХ МАТЕРИАЛЬНОЙ ОБОЛОЧКЕ ПРОТИВОПОСТАВЛЕНА НЕМАТЕРИАЛЬНАЯ.
– НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! ДЛЯ ЭТОГО НУЖНО ИМЕТЬ РАЗВИТОЕ СОЗНАНИЕ! ОТКУДА В ЭТОЙ ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ДЫРЕ РАЗУМ?
– УВЫ. НЕОБЪЯСНИМО, НО ФАКТ. ТРУДНО ПРИДУМАТЬ БОЛЕЕ НЕСОВЕРШЕННЫХ СУЩЕСТВ, ЧЕМ ЭТИ ТАК НАЗЫВАЕМЫЕ «ЛЮДИ». ДАЛЕКО НЕ ВСЕ ОНИ ВЕРЯТ В СУЩЕСТВОВАНИЕ ДУШИ. ИСТОРИЧЕСКИ СЛОЖИЛОСЬ, ЧТО НА ОСНОВЕ ПРАВИЛЬНОГО ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ О ЕЕ НАЛИЧИИ ЛЮДИ СДЕЛАЛИ СОВЕРШЕННО НЕВЕРНЫЕ ВЫВОДЫ. ЭТО ПОЛОЖИЛО НАЧАЛО УДИВИТЕЛЬНОЙ ПО СВОЕЙ НЕЛЕПОСТИ И НЕЛОГИЧНОСТИ ВЕРСИИ. ОНИ ПОЛАГАЮТ, ЧТО НАД НИМИ СУЩЕСТВУЕТ ВЫСШЕЕ И МУДРЕЙШЕЕ СУЩЕСТВО, РУКОВОДЯЩЕЕ ИХ ПОСТУПКАМИ.
– ОНИ ЗНАЮТ О НАС?
– НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ. СЛУЧАЙНОЕ СОВПАДЕНИЕ. О НАС ОНИ НИЧЕГО НЕ МОГУТ ЗНАТЬ. ИХ ПРИМИТИВНЫЙ МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ АППАРАТ НЕ В СИЛАХ ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ СТОЛЬ СОВЕРШЕННЫЙ РАЗУМ, КАК МЫ. ПРИ ЭТОМ ЛЮДИ ПЫТАЮТСЯ НАСЕЛИТЬ СВОЙ МИР АБСОЛЮТНО НЕРЕАЛЬНЫМИ ОБЪЕКТАМИ, ВЫЗВАННЫМИ ИГРОЙ ИХ ВООБРАЖЕНИЯ…
– ИГРОЙ ЧЕГО?
– ПРОСТИТЕ, КОЛЛЕГА, Я ОБЛАДАЮ БОЛЬШЕЙ ИНФОРМАЦИЕЙ ОБ ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ, ПОЭТОМУ ИНОГДА ИСПОЛЬЗУЮ НЕПРИВЫЧНЫЕ ТЕРМИНЫ. ДЕЛО В ТОМ, ЧТО ЛЮДИ УМЕЮТ «ВЫДУМЫВАТЬ».
– ПОЯСНИТЕ, КОЛЛЕГА, МНЕ НЕПОНЯТЕН И ЭТОТ ТЕРМИН.
– КОНЕЧНО, НЕПОНЯТЕН. ВЕДЬ ИМЕННО ТАК НАЗЫВАЕТСЯ СОВЕРШЕННО НЕПРОДУКТИВНЫЙ ПРОЦЕСС СОВМЕСТНОЙ РАБОТЫ ИХ РАЗУМА И «ДУШИ». ДЛЯ НАС, ТЕХ, КТО МГНОВЕННО ПОСТИГАЕТ СУЩНОСТЬ ЛЮБОГО ЯВЛЕНИЯ, ЭТО НЕПОСТИЖИМО: ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ ПОЗНАВАТЬ МИР ТАКИМ, КАК ОН ЕСТЬ, ЭТИ БЕСТОЛКОВЫЕ СОЗДАНИЯ НАГРОМОЖДАЮТ МНОЖЕСТВО ВАРИАНТОВ, СТОЛЬ ЖЕ ДАЛЕКИХ ОТ ИСТИНЫ, КАК И ИХ КАРЛИКОВАЯ ЗВЕЗДА ОТ ЦЕНТРА ГАЛАКТИКИ.
– Я ПОПРОСИЛ БЫ ВАС НЕ УВЛЕКАТЬСЯ НЕСУЩЕСТВЕННЫМИ ПОДРОБНОСТЯМИ. КОНКРЕТНО: ЧЕМ НАМ МОЖЕТ БЫТЬ ИНТЕРЕСНА ЭТА СУБСТАНЦИЯ, НАЗЫВАЕМАЯ «ДУШОЙ», И КАК МЫ МОЖЕМ ЕЕ ПОЛУЧИТЬ?
– ОБОСНОВАНИЕ УЖЕ ПОДГОТОВЛЕНО И ПРЕДСТАВЛЕНО ГЛОБАЛЬНОМУ КООРДИНАТОРУ. ТАМ ЖЕ ВЫ СМОЖЕТЕ ОЗНАКОМИТЬСЯ С ОПИСАНИЕМ ПЕРВОЙ, К СОЖАЛЕНИЮ, НЕУДАЧНОЙ ПОПЫТКИ КОНТАКТА.
– ВЫ ИМЕЛИ КОНТАКТ С ЭТИМИ СУЩЕСТВАМИ?
– ДА. СРЕДИ ЛЮДЕЙ, НЕСМОТРЯ НА ДОВОЛЬНО НИЗКИЙ ОБЩИЙ УРОВЕНЬ РАЗВИТИЯ, ИНОГДА ВСТРЕЧАЮТСЯ ИНДИВИДУУМЫ, СПОСОБНЫЕ НА УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРОЗРЕНИЯ. ПРЕДСТАВЬТЕ МОЕ УДИВЛЕНИЕ…
– КОЛЛЕГА, Я ВИЖУ, НАБЛЮДЕНИЕ ЗА ЭТОЙ ПЛАНЕТОЙ ПОШЛО ВАМ ВО ВРЕД: ВЫ ВЫРАЖАЕТЕСЬ КРАЙНЕ БЕССВЯЗНО И ОТВЛЕЧЕННО. ВАША ПОСЛЕДНЯЯ ФРАЗА АБСОЛЮТНО НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА. СЛЕДИТЕ ЗА СОБОЙ.
– ВЫ ПРАВЫ. Я ПОСТАРАЮСЬ НЕ ОТВЛЕКАТЬСЯ. НАМИ БЫЛ ОБНАРУЖЕН ВНЕПРОСТРАНСТВЕННЫЙ КАНАЛ ПЕРЕДАЧИ ДУШ.
– ЕСТЕСТВЕННЫЙ?
– НЕТ. ИСКУССТВЕННЫЙ. СОЗДАТЕЛЬ ЭТОГО КАНАЛА И САМ НЕ ПОДОЗРЕВАЛ ОБ ИСТИННОМ НАЗНАЧЕНИИ ПРИБОРА И ИСПОЛЬЗОВАЛ ЕГО ДЛЯ КОРРЕКЦИИ ОРГАНИЧЕСКИХ ПОРАЖЕНИЙ ДРУГИХ ИНДИВИДУУМОВ. Я ПОВТОРЯЮСЬ, НО ЭТОТ ХАОТИЧНЫЙ МИР ПОЛОН СЛУЧАЙНОСТЕЙ. В РЕЗУЛЬТАТЕ ОДНОЙ ИЗ НИХ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ ВНЕПРОСТРАНСТВЕННОГО КАНАЛА СОВПАЛО С ОЧЕНЬ ВЫСОКОЙ КОНЦЕНТРАЦИЕЙ ПОДГОТОВЛЕННЫХ ДЛЯ ПЕРЕХОДА ДУШ. САМОЕ УДИВИТЕЛЬНОЕ… ПРОСТИТЕ, Я ОПЯТЬ ИСПОЛЬЗУЮ НЕРАЦИОНАЛЬНЫЙ ТЕРМИН… ЧТО ЭТИМ КАНАЛОМ ПОЛЬЗОВАЛИСЬ.
– КТО?
– ЛЮДИ.
– ВЫ ТОЛЬКО ЧТО ГОВОРИЛИ ОБ ЭТИХ СУЩЕСТВАХ, КАК О КОМКАХ ОРГАНИЧЕСКОЙ СЛИЗИ. КАК МОГЛИ ОНИ СОВЕРШАТЬ НАДПРОСТРАНСТВЕННЫЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ? ЭТО НЕ ПОКАЗАЛОСЬ ВАМ ПОДОЗРИТЕЛЬНЫМ?
– НЕТ. В СИЛУ СОБСТВЕННОЙ ОГРАНИЧЕННОСТИ ЛЮДИ НЕ МОГУТ ОБЪЕКТИВНО ОЦЕНИВАТЬ СВОИ ДЕЙСТВИЯ. ДЛЯ НИХ ЭТО БЫЛО СВОЕОБРАЗНЫМ СПОСОБОМ ПОЛУЧЕНИЯ УДОВОЛЬСТВИЯ, НЕ БОЛЕЕ.
– ТОГДА ПОЧЕМУ ВАШ КОНТАКТ ОКАЗАЛСЯ НЕУДАЧНЫМ? ПОЧЕМУ МЫ ЕЩЕ НЕ ИМЕЕМ ЭТОГО ВНЕПРОСТРАНСТВЕННОГО КАНАЛА?
– В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ МЫ НЕОЖИДАННО ПОЛУЧИЛИ МОЩНЫЙ ОТПОР СО СТОРОНЫ ЧЕЛОВЕКА И ПОТЕРЯЛИ КАНАЛ.
– ПОЧЕМУ ВЫ НЕ УНИЧТОЖИЛИ ЭТУ ПОМЕХУ?
– ЭТО ОЗНАЧАЛО БЫ НАРУШЕНИЕ КОДЕКСА НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА.
– СУДЯ ПО ВАШИМ ДЕЙСТВИЯМ, ВЫ НЕОДНОКРАТНО НАРУШАЛИ ЭТОТ КОДЕКС И РАНЬШЕ. К ТОМУ ЖЕ ВЫ ПРЕКРАСНО ОСВЕДОМЛЕНЫ, ЧТО СУЩЕСТВА, НАСЕЛЯЮЩИЕ ЭТУ ПЛАНЕТУ, НЕ МОГУТ ПОДПАДАТЬ ПОД ДЕЙСТВИЕ КОДЕКСА!
– ВЫНУЖДЕН ПРИЗНАТЬ СВОЮ ВИНУ. СКОРЕЕ ВСЕГО МЫ ПРОСТО НЕДООЦЕНИЛИ ЭТИХ СУЩЕСТВ. К ТОМУ ЖЕ ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ БЫЛО ТАКИМ НЕОЖИДАННО СИЛЬНЫМ…
– ОПРАВДАНИЯ МОЖЕТЕ ОСТАВИТЬ СЕБЕ. Я ИМЕЮ ИНФОРМАЦИЮ О ТОМ, ЧТО ГЛОБАЛЬНЫЙ КООРДИНАТОР УЖЕ ОЗНАКОМЛЕН С ВАШИМ ОБОСНОВАНИЕМ И НАСТАИВАЕТ, ЧТОБЫ КАНАЛ БЫЛ ВОССТАНОВЛЕН. ЕСЛИ ВАМ ЭТО НЕ УДАСТСЯ, В ХОД БУДУТ ПУЩЕНЫ ДРУГИЕ СИЛЫ. ВЫ РЕАЛЬНО ОЦЕНИВАЕТЕ СВОИ ВОЗМОЖНОСТИ?
– ДА.
– ПРИСТУПАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО.
Пролог
Ну, а что еще можно делать в рейсе? Вышивать «крестом»? Учиться играть на балалайке? Совершенствовать свой «нулевой» английский? Ну-ну, флаг вам в руки.
Саша сидел на койке и пытался во всех подробностях представить себе тарелку горячего украинского борща с пампушками. Не самое, кстати, удачное занятие для человека, только что отстоявшего вахту в машинном отделении.
Первый месяц в рейсе здорово напоминал Саше театр абсурда. Знаете, что это такое? Берется, например, описание Цусимского сражения и водевиль «Лев Гурыч Синичкин». Тщательно перемешивается, разрезается на куски и раздается команде. Реплики подаются когда угодно и кем попало. Место действия – заброшенный склад металлолома, который по-рассеянности все называют теплоходом. Прибавим к этому звучное имя типа «Академик Забайкал-Кобылин», средней силы шторм на Атлантике и полное отсутствие благодарных зрителей. А вот что такое четвертый механик на подобной посудине, поймет далеко не каждый. Для любопытных поясним: только благодаря Саше Самойлову пожилой «Академик» мог двигаться как единое целое. В тот же первый месяц на все Сашины претензии к двигателям «дед» (то есть старший механик), меланхолично пожимая плечами, тянул:
– А куда ж ты раньше смотрел?
И Саша уходил в машинное отделение, чувствуя сбя деревенским лохом, которому ловкий папаша всучил в жены девицу легкого поведения.
В общем, не до раздумий было Саше Самойлову в рейсе, не до воспоминаний. Где-то в глубине души свербила привычная, обязательная для любого моряка тоска по дому. Хотя, чего себе-то врать, по какому дому? По надоевшей до зубовного скрежета койке в провонявшей всеми пороками человечества общаге? Или, может быть, по крикливой своей мамаше скучал он, болтаясь между Европой и Америкой? Кто разберет…
Потом была нереально солнечная Куба, нищета, смуглые, удивительно гладкие тела, пляжи, и пальмы, и пиво, и женщины, женщины, женщины, готовые прямо здесь, сейчас, за деньги, или за хороший обед, или просто за банку сгущенки…
И тут уж тем более было не до воспоминаний. Удобная штука – человеческий мозг. Казалось: после всего, что пережил Саша этой осенью в Питере, не просто «крыша», а «все верхние этажи» должны были съехать напрочь. Ан нет: серые мудрые клеточки закопошились, подсуетились, запрятали в дальние углы грозящие сумасшествием образы. И команду дали: работай, мол, ни о чем не думай. И работал. Пахал как проклятый. А что еще делать, когда остаешься один на один с раздолбанным двигателем, у которого все отваливается и везде течет… А над тобой – сорок человек команды. И все хотят идти в жаркие страны – денежку заработать, а заодно и текилы попить, кубинок-шоколадок потискать… А вот пойдем мы куда-нибудь на нашей хилой посудине или прямо здесь затонем – от тебя, браток, и зависит. Ну и что? А то, что не боги горшки обжигают. И пошли. И не потонули.
Все было вполне прилично. С едой, конечно, могло быть и получше. Именно поэтому навязчивый образ тарелки горячего борща преследовал Сашу почти постоянно. И к началу третьего месяца плавания этот образ настолько оформился, что, возвращаясь после вахты, Саша почти чувствовал в каюте аппетитный чесночный дух.
На этот раз предаться любимому занятию не пришлось. Без стука ворвался третий механик Славка и радостно сообщил:
– Семеныч подвинулся!
– Чего? – не понял Саша.
– Ну, в смысле – тронулся! – Славка употребил еще несколько слов, которые в сочетании с энергичным покручиванием пальцем у виска означали, что Семеныч сошел с ума.
Правда, сошел. Несколько человек, смущенно хихикая, толкались перед дверью в каюту старпома, откуда слышались возбужденные голоса. Матрос Бражников (он же – Семеныч, он же – Брага, он же – Дуремар) сидел, поджав под себя ноги, на старпомовской койке и громко доказывал:
– …Не давал я ему разводного ключа! Хрен, говорю, тебе, а не разводной ключ! Самому нужен! А он, блин, рукой вот так повел, – Семеныч попытался продемонстрировать широкий жест и чуть не свалился на пол, – я гляжу: вентиля-то и нет!
– Подожди, подожди, Бражников. – Старпом чувствовал себя неловко. С одной стороны, у него явно чесались руки дать матросу по шее и согнать с койки. А с другой стороны, Семеныч – вроде и не пьяный – нес такую околесицу, что было как-то не по себе. – Что за мужик к тебе приходил?
– Да я же и говорю: голый! Как есть голый, в желтом костюме! И брат его с ним! Инструмент пропал… Я все в докладной написал! – Бражников цапнул со стола измятый листок. Хорошо было видно, что бумага совершенно чистая.
В этот момент, растолкав любопытных, в каюте появился врач.
– Ну-с, – заправски начал он, – что случилось? – После чего дверь закрыли и бесплатный спектакль закончился.
Вот и все, пожалуй. Матроса Бражникова, ласково поддерживая под белы рученьки, отправили на берег. Особо назойливых интересующихся доктор отшивал одной суровой фразой: «Пить надо меньше» и в подробности не вдавался. Конфуз с Дуремаром еще долго обсуждали на судне, а фраза про голого мужика в желтом костюме быстро стала крылатой.
Никто не знал, какое сильное впечатление произвело это событие на четвертого механика Сашу Самойлова. Да нет, никаких теплых чувств к обалдую Бражникову он не испытывал. И ничего жуткого в этой истории не было: ну, сдвинулся человек, бывает. И пить действительно надо поменьше… Вот только… Эх, не надо об этом думать!
Но окончательно Сашу пробил совершенно незначительный эпизод.
Забрел он как-то случайно в кают-компанию. Мужики увлеченно смотрели по «видику» космическую эпопею. «Держись, Сэм, – без выражения переводил голос за кадром. – Они атакуют. Плазменная пушка вышла из строя».
– Жжарги, – громко сказал кто-то над ухом.
– Что?! – Саша заорал так, что все обернулись.
– Жарко, говорю, – мимо прошел боцман, вытирая платком лицо и шею. – Скоро вся команда взбесится.
Саша немедленно отправился к доктору и потребовал самого сильного успокаивающего, какое только есть.
Сергей Сергеевич внимательно посмотрел в глаза четвертому механику и молча накапал ему сорок капель корвалола. Саша обиженно выпил корвалол и побрел к «деду». Неплохой он мужик, наш доктор, но его тоже донимала жара и многочисленные случаи расстройства желудка у членов экипажа. Прояви он к Саше чуть более профессиональный интерес, неизвестно, как бы закончился для Самойлова этот рейс. Потому что он шел к Сергеичу с намерением поговорить по душам. И по сравнению с тем, что мог бы рассказать Саша, голые мужики, являвшиеся к матросу Бражникову, показались бы детскими игрушками.
У стармеха оказалась в заначке бутылка хорошей водки. Сашин порыв выложить все начистоту о своих приключениях уже угас. Поэтому просто посидели, поворчали, деликатно обложили капитана, почмокали о кубинских девушках, покряхтели о бывших женах (оба, как оказалось, разведены) и разошлись, довольные друг другом.
Но вот с тех самых пор не стало у Сани ни одной спокойной минуты. Особенно за работой: когда руки сами знают, что делают, а уши чутко улавливают малейший неправильный шум, в голову и лезут воспоминания.
Если начинать сначала… А где оно, это начало? Почему так шибануло послышавшееся нелепое слово «жжарги»? Или откуда у Саши шрамы на руке? Или как и отчего умерла его бабушка? Не такие уж странные и случайные вопросы, как могло бы показаться. А может, напрямик спросить: не знакомы ли вы с неким доктором Поплавским из петербургского Нейроцентра? А?
Легче всего, конечно, было бы махнуть рукой и покорно согласиться на версию о талантливом гипнотизере. Так, помнится, заканчивалась «Мастер и Маргарита»? Валерка, кстати, сразу сказал Мишке, когда тот рассказывал о катастрофе в метро: «гипноз». Ну и что, что свидетелей много? Подумаешь – милиция, протоколы… Мент – он тоже человек, его тоже загипнотизировать можно.
Ладно, валяй по порядку…
Часть I
Выборгские крысоловы
Глава первая
Миша
Понедельник. По-не-дель-ник. Словно ступеньки в гнилой подвал.
Миша с отвращением смотрел на только что убитую крысу. Жирная, с лоснящейся грязно-коричневой шкурой тварь, казалось, все еще зло смотрела на него мертвым черным глазом.
– Забирай, – отрывисто приказал он Толику, – и живо в лабораторию. Лед не забудь! – крикнул он уже в спину уходящему. – Еще стухнет по дороге…
Ни фига, ни фига не получится. Сколько раз уже тупо повторялась эта сцена? И уже заранее известно, как, вернувшись, Толя старательно, словно бесталанный провинциальный актер, снова пожмет плечами и скажет: «Ничего интересного». Миша с тоскливой злостью посмотрел на сигарету, которая назойливо торчала из пачки. Не хотелось курить, но пришлось хоть чем-то занять руки. Маленькая плоская зажигалка скользила в огрубевших грязных пальцах. Миша швырнул ее в стену, длинно, невкусно выругался и крикнул куда-то в коридор:
– Витька, твою мать, просил же купить обыкновенных спичек!
– Чего-о? – тягуче переспросили оттуда.
– Это твоя бабская хреновина не зажигается!
– Не ори, – спокойно сказал входящий Витек, поднимая зажигалку. – Лишь бы на ком-нибудь зло сорвать. Ну, все горит. Чего психуешь? Семен уехал?
Миша кивнул. Первая же затяжка заволокла мозги ленивым туманом. Навалилась жуткая усталость.
– Ни фига не получается, – повторил он уже вслух.
– Ну и что? – Витек разогнал сизое табачное облако и сел. Неплохой Мишка мужик, строгий, правильный, сразу видно – мент бывший. Но все равно – человек оттуда, сверху. «Сверху» не в смысле – начальство, а просто с поверхности земли. Сам-то Виктор Гмыза уж восемь годков в метро отпахал. Пообтерся, притерпелся, перестал обращать внимание на тяжелый грохот поездов, сырость и тусклый свет. Что поделаешь, если праздничная иллюминация и полированный мрамор заканчиваются аккурат перед дверью подсобки. А этот вот страдает: на каждый шорох шугается, глаза щурит. То вдруг приседать надумает тыщу раз, а то ему воздуха мало. Чего мало? Вон, встань под трехметровый вентилятор и дыши сколько влезет. За крысами они тут вздумали охотиться. Дурь бесполезная… Не так уж их здесь и много. Ну да, бывает, прошмыгнет мимо по своим делам хвостатая, ну и что? Это на свалке или в канализации они стаями гоняют. В старых домах, говорят, от них вообще житья нет. Серегина тетка даже как-то жаловалась, что у них на Моховой крысы из унитазов выскакивают. Бр-р-р.
Пыльная лампочка лениво освещала кусок коридора. Где-то капало. Сигарета быстро кончилась, оставив во рту кошачий привкус.
– Толика ждать не буду. – Миша поплелся в раздевалку. Его чистая белая рубашка висела на крючке, неуместная, как биде в дачном сортире. Покопался в сумке, задумчиво повертел в руках шуршащий пакет и гаркнул: – Эй, Грымза, тебе бутерброды оставить?
Вот еще новоприобретенная привычка: все время перекрикиваться, как в лесу.
– Не-е! – откликнулся Витек, помедлив. Видимо, соображал, обижаться ли ему на «Грымзу». – У меня котлеты домашние!
Между прочим, сам готовит, домовитый мужичок.
– Я пошел!
Дежурный сквозняк рванул дверь из рук и с треском захлопнул за спиной. Пожилой мужчина с рюкзаком равнодушно повернул голову и тут же снова уставился в пол. Еще примерно с десяток пассажиров сиротливо стояли на платформе.
Да-а, не узнать некогда шумную «Политехническую», не узнать. И время-то – самое студенческое, вторая пара закончилась. В наше время это был пик активности: толпами народ валил. Кто-то, вдоволь выспавшись, – на третью пару, а кто-то и с нее – в город. Эх, даже вспоминать не хочется, душу травить. Было ведь когда-то блаженное бездумное время, когда все проблемы решались в пять минут. Сейчас же студенты, попивающие свежую «Балтику» на скамеечке парка, казались Мише существами нереальными. Хотя бы потому, что они могли позволить себе послать на фиг какие-то свои дела и просто повалять дурака, жмурясь под ласковым майским солнышком. А он – не мог. И для Миши Шестакова пятнадцать минут неподвижного сидения означали лишь одно: вот-вот из бешеной круговерти мыслей он выдернет одну, в данный момент наиболее важную, скоренько ее обмозгует и помчится дальше.
До прибытия поезда Миша почти успел обдумать пять вещей. Во-первых, надо было оставить Толе записку. Во-вторых, Витька верняк обиделся: и на «Грымзу», и на легкомысленное «Я пошел!». Нет чтобы руку пожать рабочему человеку, попрощаться по-людски… В-третьих, не слишком ли застиранно выглядит рубашка для делового визита? Потому что, в-четвертых, Шестаков ехал в мэрию. Григорий Романович, тесть бывшего Мишиного начальника, устроил аудиенцию у какого-то крупного начальника. Отсюда следует, в-пятых: достаточно ли убедительные бумажки лежат в Мишиной черной кожаной папке? Глядя правде в глаза, с такими материалами логичней было бы двинуть в редакцию «Сенсации» или, на худой конец, «Калейдоскопа». Вот, например, заявление…
Стоп. Со своего места Миша прекрасно видел всю платформу, автоматически отмечая про себя все передвижения пассажиров. Ближе всех к нему находился тот самый дядечка с рюкзаком. И чего-то он внимательно рассматривал на рельсах.
Порыв ветра из тоннеля ударил в лицо. И далее – за несколько секунд: мужчина, повернув голову, увидел приближающиеся огни, пригнулся, а затем, упав на пол, удивительно профессионально пополз по-пластунски к широкой скамье посреди зала и укрылся за ней, сдернул рюкзак, мгновенно развязав его, махнул рукой, крикнул что-то неразборчивое и принялся кидать картофелины в прибывающий поезд.
Ох, и пришлось с ним повозиться! Мужик попался хоть и немолодой, но жилистый. И не самая большая беда, что поезд метро он принял за фашистский танк. Когда ничего не подозревающие люди начали выходить, старый фронтовик решил пойти врукопашную.
Миша сидел на ногах скрученного общими усилиями ветерана и с тоской думал о том, что к десяткам жутковатых историй в метро прибавилась еще одна. Очень быстро она, как обычно, обрастет красочными подробностями. И еще несколько тысяч человек предпочтут штурмовать трамваи, а не спускаться в это подземелье ведьм.
Черная папка с доказательствами валялась на полу. Не описывать такие вот штуки, а показать однажды чиновнику из мэрии ошалелые лица пассажиров. Багровое лицо связанного старика, хрипящего: «Танки, танки… Гранаты кончились…» Рыдающую женщину в разорванном пальто. И раскатившиеся по платформе картофелины.
…Уже пред ласковым оком гладкого господина (нет, пожалуй, все-таки товарища) в мэрии Миша понял, что ЭТОГО не проймешь ничем. Солидный мужчина в хорошем сером костюме сидел за столом, положив руки перед собой. Этакий сфинкс без головного убора и в очках. Лет пятьдесят пять, не меньше, но гладкая кожа наводила на мысль о том, что мимикой он свое лицо не утруждает. И только слишком тонкие губы, похоже, больше привыкли к сдержанному «нет», чем к улыбающемуся «да».
Табличка на двери: «Хренов Р.И.» говорила сама за себя. Ромуальд Иванович гордо восседал на должности «замначотдхозупрподком при комгоркомм и тр.». Мишину хорошо подготовленную речь он постоянно перебивал мелкими блошиными вопросиками типа: «А вы сами кем работаете?» или «А „Скорая“ быстро приехала?» Выслушав, побарабанил пальцами по столу и спросил:
– Так что же вы хотите?
– Денег, – почему-то разозлившись, ответил Шестаков.
– Вот так просто? – товарищ Хренов артистично округлил глаза и заразительно рассмеялся.
Далее последовал маленький спектакль: мы поражены, мы машем руками, бессильно откидываемся на стуле, снимаем очки и вытираем выступившие слезы.
Миша, сжав зубы, ждал, пока Хренов успокоится.
– Дружочек мой, – проговорил наконец Ромуальд Иванович, – вы только не обижайтесь. А лучше – сядьте на мое место и посмотрите на себя со стороны. Приходит ко мне в кабинет взъерошенный человек, – это он прав, видок у Миши после танковой атаки был неважный, – и просит денег! И на что? – Хренов брезгливо пошуршал бумагами на столе. – Это, по-вашему, аргументы? Да мало ли сейчас психов? При чем тут метрополитен? Вы, кстати, у них в Управлении были? И что они сказали? Без вас проблем хватает! – Тут какая-то новая мысль поразила Ромуальда Ивановича. Взгляд его вдруг подобрел, а голос стал похож на повидло: – Я, впрочем, подумаю над вашим вопросом. Не волнуйтесь, что-нибудь мы обязательно придумаем.
Ясно. Пройденный вариант. Как раз в Управлении метрополитена начали именно с предложения «не волноваться». Миша пару раз глубоко вдохнул и достал из внутреннего кармана еще одну бумагу.
– Я не псих. Вот официальное заключение. И я прошу отнестись к моим словам серьезно.
«Шут его разберет, – подумал Хренов, – бумага вроде настоящая, а такой бред несет… Надо его побыстрей выпроваживать. Обедать пора».
«У, жаба бюрократическая, – решил Миша, – почти не слушал. На часы смотрит. Обедать небось пора».
Шестаков резко встал, заметив, как вздрогнул Ромуальд Иванович, и протянул руку за папкой.
– Все ясно, спасибо. Я пойду.
– Конечно, конечно, – облегченно засуетился Хренов. Он вроде собрался подать Мише руку, но раздумал и лишь неловко привстал на стуле. – Координаты свои оставьте, вдруг что-нибудь придумаем.
– Да что ты все заладил: «Придумаем, придумаем»! Сидишь тут, бездельник, «Фортинбрас при Умслопогасе», лоб морщишь! Я к тебе с делом пришел, а ты… Психов ему много… А то, что у нас на линии скоро филиал дурдома нужно открывать, тебя не касается? Да ты в метро когда последний раз ездил? – Миша представил, с каким удовольствием сейчас шарахнет этой официально-лакированной дверью…
Ну, вот, булыжник – орудие пролетариата… Неизвестно, что прошибло товарища Хренова, но голос его резко построжал:
– Подождите! – и дальше, глядя прямо Шестакову в глаза – Вот что. Орать и «тыкать» тут не надо. А надо реально смотреть на вещи. Вам нужны деньги? Очень хорошо. А кому это «вам»? Подсобному рабочему Шестакову? Беретесь за дело, так уж делайте это грамотно. – Миша внимательно слушал, стоя около двери. – Зарегистрируйтесь официально. Я уж не знаю, как общественное движение или фонд. Ищите спонсоров. Бейте в барабаны. Трубите в трубы. Задействуйте прессу, хотя… эти только панику раздуют.
– Спасибо. – Сквозь утихающую злость Миша понимал, что «замнач» прав.
– Не за что. Когда определитесь, милости просим с официальным письмом. Хотя… Буду с вами откровенен до конца: здесь денег не ищите.
Шестаков решил, что трех «спасибо» будет многовато, и, молча кивнув, открыл дверь.
Хренов догнал его уже в конце коридора.
– Послушайте… – Вне начальственного кабинета Ромуальд Иванович совершенно потерял сходство со сфинксом и вполне мог сойти за школьного учителя или рядового бухгалтера. Костюм оказался ему заметно тесноват, дыхание сбилось от быстрой ходьбы. – Вы… серьезно… верите во всю эту чертовщину? – Легкий кивок в сторону Мишиной папки.
– Не знаю. – Шестаков поморщился, подбирая слова. – Я должен просто понять, ЧТО там происходит. – Пожал протянутую руку и твердо добавил: – Если я докажу, что это чертовщина, позову попа.
Да, конечно, не стоило туда идти. Но Григорий Романович так убедительно рокотал Мише по телефону: «Сходи, Шестаков, времена нынче другие, власть к народу ближе стала… Иваныч мужик дельный… Расскажи ему все, не стесняйся… В конце концов, про выборы намекни…» А может, и правда, стоило намекнуть? Миша стоял на Исаакиевской площади и курил. Казенные «Волги», в основном «тридцать первые», сновали туда-сюда, привозя и увозя тех самых «дельных мужиков». Почему-то вспомнился эпизод из любимой Мишиной книги «Ходжа Насреддин». Тонет ростовщик Джафар. Ему наперебой подают руки: «Давай! Давай!» А тот как будто не слышит. «Дураки вы, – сказал Насреддин, – не видите, кого спасаете? Вот как надо!» И протянул ростовщику руку: «На!» И спас. К чему это я? Какое «на!» мог я предложить Хренову? Возглавить предвыборную кампанию под лозунгом: «Избавим метро от чертей!»? Не смешно.
И побрел Михаил Шестаков, бывший милиционер, а ныне – подсобный рабочий, по Малой Морской, прочь от бесполезной мэрии, сжимая под мышкой невзрачную кожаную папку. На Невском автоматически повернул направо, равнодушно проходя мимо новых заграничных витрин, не удостаивая взглядом ни шедевры петербургской архитектуры, ни весенних длинноногих девушек. Отказался моментально сфотографироваться на фоне Казанского собора, не купил ни газет, ни мороженого… Проигнорировал, одним словом, бурлящую жизнь родного города. Он уже спустился на несколько ступенек в подземный переход, но вид отвратительно кривоногой буквы «М» и неистребимый, с детства знакомый запах сероводорода на этом месте вдруг вызвал такой приступ ненависти к метро, что Миша развернулся и пошел назад.
Какого черта я переживаю за этих людей? Почему я не могу так же спокойно, как они, читать детективы или обнимать девушек, а должен каждую секунду напряженно ждать очередной подлости неизвестного врага? Я становлюсь у крайней двери вагона и внимательно всматриваюсь в их лица: вдруг сейчас кто-то вцепится соседу в горло или забьется в истерике на полу?
Шестаков сжал кулаки и прибавил шагу. Пойду домой пешком. Видеть это метро не могу! Не хочу больше этим заниматься, не буду, Дон Кихот пополам с Рэмбо, пропади ты пропадом, «северная столица», уеду в Коми лес валить, или лучше в Краснодар, там тепло, хлеб выращивать… или в Ташкент («Там яблоки», – гадко подхихикнул внутренний голос), – и Миша понял, что зря себя так накачивает, потому что, оказывается, второй, сидящий в нем человек – ироничный и мудрый, несмотря на причитания первого, гнул свое: «Что ты разоряешься, как на митинге? Себя-то обманывать не надо, на „Гостином дворе“ никаких интересующих нас инцидентов быть не может, это давно известно, купи газету, сегодня, кстати, „Комсомолка-толстушка“ вышла, поезжай домой, дождись звонка Толика, вдруг что-то получилось, и не забудь позвонить в „справочную“, узнать, что там с нашим „танкистом“, как только будет можно, его надо повидать, порасcпросить… И наша любимая черная папка, пополнившись еще одной „страшилкой“, станет толще на несколько листков, а мы ни на шаг не приблизимся к разгадке…»
Ладно, предоставим Мише разбираться со своими внутренними голосами и попробуем осторожно заглянуть в эту пресловутую папку.
Начинал ее собирать Шестаков месяцев пять назад. Только-только начали утихать страсти вокруг Нейроцентра. Валерка Дрягин скоропостижно женился, хитрый Самойлов свалил в рейс, и Мишка остался один на один со своими сомнениями. Ну, ладно. Допустим, Опь Юлия Борисовна пострадала из-за собственной чувствительной души. «Пострадала» – не то слово, если речь идет о десятке раненых и двух погибших, одна из которых – сестра Юлии Борисовны. Невесть откуда взявшиеся в вагоне собаки (теперь-то Миша знал, ОТКУДА) грызли и рвали всех подряд. По долгу службы Шестаков одним из первых увидел, на что способна тонкая ранимая душа после воздействия прибора Поплавского. Так. А остальные?
…Дежурная по станции, которая внезапно вообразила себя архангелом Гавриилом, а родной метрополитен – вратами ада…
…Рыдающий старичок умолял, чтобы его вывели наружу: он больше часа ездил туда-обратно, но ВСЕ станции были «Академическими»…
Да зачем далеко ходить? Санька Самойлов лично наблюдал свое падение под проходящий поезд по телевизору, установленному для машиниста в начале платформы.
Миша специально проверил: Юлия Борисовна была единственной пострадавшей и одновременно пациенткой доктора Игоря. Остальные и близко не подходили к зданию Нейроцентра. Миша завелся. Он проделал громадную работу. Не поленился поднять ВСЕ несчастные случаи в метро (благо служебное положение позволяло это сделать – тогда Шестаков еще работал в милиции). Аккуратно отсеял просто пьяных и просто психов. Из оставшихся кого смог – нашел и с кем смог – поговорил. И что? И ничего. Около тридцати случаев кратковременного помешательства. Внезапных и необъяснимых.
Шестаков понял, что ум у него заходит за разум. Он купил литр водки, три гвоздики и решился нарушить семейную идиллию Дрягиных.
Миша никогда не был ни в Японии, ни тем более в знаменитом театре «Но». Но где-то он читал, что их актеры, используя игру света и тени, умудряются придать совершенно неподвижным маскам любые выражения. Безмолвная трагедия, разыгравшаяся в первые же минуты перед его глазами в Валеркиной прихожей, была явно достойна лучших спектаклей «Но».
Мариночка окинула Мишу взглядом врача-рентгенолога, кисло-сладко улыбнулась гвоздикам, мгновенно почернела при виде бутылки и ушла на кухню, покачивая бедрами.
Хорошо было заметно, как все Валеркино нутро потянулось за этим покачиванием. Дрягин безмолвно разрывался на части. Глаза его светились радостью при виде «сладкой парочки» Шестаков—«Распутин», рука уже потянулась для дружеского рукопожатия, но чуткое ухо улавливало неодобрительное позвякивание посуды. Гримаса нечеловеческого страдания исказила мужественное лицо Валеры, и он двинулся вслед за женой.
После непродолжительного шипяще-свистящего совещания за закрытыми дверями Мише таки выдали тапочки и допустили на кухню. Марина стояла у стола и резала колбасу с таким выражением на лице, будто не «краковская полукопченая» у нее под ножом, а все назойливые друзья-алкоголики ее беспутного муженька.
Ну и, конечно, никакого разговора не получилось. Вторая же рюмка стала колом в горле. Говорят, Иисус превращал воду в вино? Так вот, талантливая супруга Валеры Дрягина переплюнула великого назаретянина. Под ее уничтожающим взглядом водка, кажется, становилась серной кислотой. Сам Валерка выглядел сущим идиотом. В разговоре обращался в основном к жене, все время норовил взять ее за руку и называл тошнотворными кликухами вроде «зайчика», «пипоши» и «мурзилкина».
