Философические письма. Апология сумасшедшего – Петр Чаадаев

Недавно в одной из псевдо-исторических книг о Великой Отечественной войне я встретил эпиграфом слова Вольтера насчет того, что можно быть несогласным с чьей-то точкой зрения, но быть готовым умереть за право кого-то эту точку зрения высказывать. Французы умеют кратко и точно высказаться! Я, конечно, не готов прямо уж так взять и умереть за право высказываться Анатолия Фоменко, Виктора Суворова, поскольку считаю, что изначальная идея уже сама умерла, а осталась только коммерция. Но вот существенные выстрелы по нам со стороны (Кюстин) или изнутри (Чаадаев) принимаю охотно. Эти пули не разрывают мне жилы, а делают только сильнее. Без полемики нельзя, все-таки.Возможно, сам Чаадаев хорошо понимал, что на все 100% с ним согласятся очень и очень немногие. Но бывают такие гвозди, которые легкими постукиваниями не забьешь. А времени нет, надо спешить, скоро сдохнешь в той же грязи, в которой родился. В своих письмах Чаадаев излагает свои взгляды. Эти взгляды будоражат уже не одно поколение людей, умеющих читать и думать над тем, что они читают. С Чаадаевым спорил еще Пушкин, который и начал эту тенденцию – «тут ты прав, а тут не прав». Писатели и публицисты – они тоже люди, и бывают чем-то раздражены. Я считаю, что написанное Чаадаевым не точно отражало его личную позицию. Однако соглашателей никто не читает, и в прошлом красавец-гусар решил рубануть саблей как следует.Мне нравится читать публицистов. То, на что Салтыков-Щедрин или Толстой потратят сотни страниц, у публицистов займет несколько строк. Читаем Чаадаева: «Иностранцы ставят нам в достоинство своего рода бесшабашную отвагу, встречаемую особенно в низших слоях народа; но, имея возможность наблюдать лишь отдельные проявления национального характера, они не в состоянии судить о целом. Они не видят, что то же самое начало, благодаря которому мы иногда бываем так отважны, делает нас всегда неспособными к углублению и настойчивости; они не видят, что этому равнодушию к житейским опасностям соответствует в нас такое же полное равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи и что именно это лишает нас всех могущественных стимулов, которые толкают людей по пути совершенствования; они не видят, что именно благодаря этой беспечной отваге даже высшие классы у нас, к прискорбию, несвободны от тех пороков, которые в других странах свойственны лишь самым низшим слоям общества; они не видят, наконец, что, если нам присущи кое-какие добродетели молодых и малоразвитых народов, мы не обладаем зато ни одним из достоинств, отличающих народы зрелые и высококультурные». Над этим абзацем можно «зависать» часами, уставившись неподвижным взором в никуда. Писатели, пользуясь нашим отсутствием, в это время испишут страницы про какого-нибудь Чонкина.С другой стороны, концентрированная информация отравляет нас своими консервантами. Вместо культурной прогулки на верхотуру Останкинской башни с рестораном и прочими удобствами, нас приглашают подойти к бездне вплотную без страховки, да еще, блин, и заглянуть в нее. Поэтому так популярны публицисты-балаболы, наподобие талантища Дмитрия Быкова, которые толком никого не очерняют, но и не хвалят. В каждой отдельной строчке нет соглашательства (постоянно какие-нибудь острые выпады, остроумные наезды детским велосипедом на плюшевую игрушку), но итог – нулевой. Читать приятно, депрессии не вызывает.Чаадаев в грубой форме с причинением трамв рассказал о том, какие мы плохие, и какие иностранцы хорошие (я утрирую). Очень просто было сваливать тогда всё на слишком глупых русских, а сейчас – на слишком умных евреев. Чаадаев говорит, что нас вообще заметили исключительно из-за географических пространств. Хорошо, если у нас не было «углубления и настойчивости» – как мы эти пространства заселили? А очень просто, так же, как американцы свой Запад – сели, взмахнули кнутом и поехали.Что касается православия, то я согласен с Чаадаевым. Чтобы не писали в советских школьных учебниках истории, на Западе религия только способствовала освобождению от крепостного состояния, впрочем, созвучно с другими социальными явлениями, экономическими факторами и т.п. У нас же церковь действительно делала так, как написано – благословляла рабство. Причем какие-либо реформы совпадали по времени с ухудшением положения крестьян. Занятная закономерность…В общем, почитайте умную книгу, но не спешите плеваться. В любой правде есть доля правды. Самим своим существованием Чаадаев показал, что не всё так плохо. Всё гораздо хуже.

У «Философических писем» П.Я. Чаадаева странная судьба. Написав их по-французски в 1829 г., салонный философ-острослов напечатал первое из них в 1836 г., когда политический контекст уже изменился так, что полемическая статья зазвучала чуть ли не революционно.

Вдохновляясь французскими консервативными католическими авторами (Ж. де Местр и др.), Чаадаев спорил в «Письмах» с немецкими философами-идеалистами Фихте, Шеллингом и Гегелем. Он видел будущее Европы в христианском единстве на основе Священного союза, где Россия была бы полноправным участником и, может быть, даже признала бы духовную власть Папы Римского. Чаадаев критиковал российскую действительность как европейский христианский консерватор времен Реставрации Бурбонов, а не русский западник-англофил. Он мечтал о том, чтобы народы в будущем разделяли похожие христианские ценности и солидарно двигались к устойчивому миру.

Но его русские читатели этого не заметили. Они поняли его статью как резкое возражение ставшей уже государственной идеологией триаде графа С.С. Уварова «православие – самодержавие – народность». Чаадаев считает Россию отсталой страной без славного прошлого и видит корень всех бед в православии.

Первое «Философическое письмо» стало хрестоматийным текстом, его комментировать не очень любопытно. Гораздо интереснее неопубликованные тогда письма:

Второе «Письмо» – как устроить жизнь по-христиански? Ответ: полностью покорившись Божественному провидению.

Третье «Письмо» – как покориться Божественной воле? Ответ: переживать о бедах людских, отзываться на них состраданием и заботой.

Четвертое «Письмо» – как свобода воли сочетается с Божьей волей? Ответ: человеческое сознание примиряет разум и Божий промысел.

Пятое «Письмо» – откуда берется у человека разум? Ответ: первые идеи в человеческий разум вложил Бог.

Шестое «Письмо» – какой должна быть философия истории? Ответ: провиденциальное толкование истории, согласно которому католичество – истинный источник прогресса.

Седьмое «Письмо» – в чем заключаются заблуждения исторической науки? Ответ: история не есть сумма фактов, на прошлое надо смотреть с точки зрения исполнения Божьей воли, потому античные герои порочны, а библейские – безупречны.

Восьмое «Письмо» – как преодолеть различия между народами и разделение христиан? Ответ: прийти к единству можно при помощи живого слова Божьего, а не только книжного, на которое отзовется каждый христианский разум, даже нерелигиозный, но ищущий истину.

Чаадаев был безусловным консерватором, лояльным монархии. Но при Николае I поменялось представление о месте России в мире. Александр I, архитектор Венской системы международных отношений и организатор Священного союза, считал Россию частью Европы. Его брат смотрел на Российскую империю иначе. И Чаадаев понял, что это грозит изоляцией и растущим отставанием страны. После подавления Польского восстания 1830–31 гг. имперская политика превращается в национально ориентированную, и власть начинает подчеркивать особость России, её непохожесть на Запад. Но Чаадаев видел Россию среди европейских народов, причем в качестве ученицы. «Особый путь» России он называл «варварством», допетровская история страны ему казалась временем диким и пустым в отличие от европейского Средневековья.

«Философическое письмо» уже в момент публикации было радикально консервативным, из сегодняшнего дня его сочинения кажутся откровенно слабыми по аргументации. Его христианский взгляд на историю и человека безнадежно устарел, его рассуждения о единстве мира физического и мира духовного просто нелепы для современной науки. Допетровскую историю он почти не знал, и всерьёз его оценки трудно воспринимать. Пожалуй, главная ценность его работы в том, как он написал о роли православной церкви в прошлом и настоящем России. Несамостоятельность церкви, её подчинение государству привели к тому, что русская духовная мысль оказалась слишком бедна на оригинальные идеи. Лояльность князьям и царям не сделала церковь альтернативной политической силой, как в Европе. Отсюда несбыточная мечта Чаадаева об экуменизме Западной и Восточной церквей, в котором он видел залог и духовного, и общественного пробуждения России.

В мешке моих «панических закупок» на этот раз преобладает «Лениздат» – книжки на туалетной бумаге, где живопись «Азбуки» заменяет единственный человечек – под зонтом, в развевающемся плаще, шагающий супротив ветра – и клиническая эстетика «материалов съезда». Бунин, Бунина, Гумилев, Сеченов, еще что-то и, наконец, Чаадаев – единственный, кого я, набирая мешок, знала, что точно открою. Hardback есть и не один, но читать люблю в paperbacks – скупив в них, незаметно, половину библиотеки повторно…В первый день четвертого месяца, главнейший наш государственный праздник, перечитывать Чаадаева начать решила с конца – с «Апологии», за первое и единственное «Письмо», напечатанное в России, которого, тем не менее, оказалось достаточно, чтобы сорвать jackpot.

Да, никому ни до, ни после Чаадаева не было до такой степени нечего возразить – чтоб высочайшим эдиктом объявлять его «умалишенным». Это – высший балл, на мой взгляд, тем паче от Николай Палыча, вопрос знавшего как никто.

«Оправдания» Чаадаева сколь кратки – страниц двадцать, дальше, ремарка Гагарина, «рукопись обрывается, и ничто не указывает на то, чтобы она когда-нибудь была продолжена» – столь и мало похожи на оправдания. Напротив, он буквально по слогам повторяет и углубляет то, о чем говорил в «Письмах». По слогам – для тех, кто и сегодня пытается приписать ему вещи, которых он не говорил. В упор не видя того, что было действительно сказано.

Вот эта мысль – связанная, формально, с Петром, но подтвержденная и XX, и XXI веком, сколь бы разные вещи ни приходилось «писать на листе»:Неужели вы думаете, что если бы он нашел у своего народа богатую и плодотворную историю, живые традиции и глубоко укоренившиеся учреждения, он не поколебался бы, прежде чем кинуть его в новую форму? Неужели вы думаете, что будь пред ним резко очерченная, ярко выраженная народность, инстинкт организатора не заставил бы его, напротив, обратиться к этой самой народности за средствами, необходимыми для возрождения его страны? И, с другой стороны, позволила бы страна, чтобы у нее отняли ее прошлое и, так сказать, навязали ей прошлое Европы?

Но ничего этого не было. Петр Великий нашел у себя дома только лист белой бумаги и своей сильной рукой написал на нем слова Европа и Запад; и с тех пор мы принадлежим к Европе и Западу.

Не надо заблуждаться: как бы велик ни был гений этого человека и необычайная энергия его воли, то, что он сделал, было возможно лишь среди нации, чье прошлое не указывало ей властно того пути, по которому она должна была идти, чьи традиции были бессильны создать ей будущее, чьи воспоминания смелый законодатель мог стереть безнаказанно…

Самой глубокой чертой нашего исторического облика является отсутствие свободного почина в нашем социальном развитии.Здесь нужно прерваться и кое-что пояснить.

Это сложно представить, но во времена Пушкина и Чаадаева истории России было меньше полувека. Космонавтика нам привычней, чем была история им. В ней было еще очень неуютно, гулко, странно – стены ее не покрыли еще толстым слоем шелка, лепнина, транспаранты и хоругви – и видно было, как в пустом метро, насквозь.

Ни привычного нам с пеленок понятия, ни науки такой и литературы до конца XVIII столетия в России просто не существовало. И Михайло Василич больше знал о корпускулах и атмосфере Венеры, чем о полку Игореве.

Вплоть до начала XIX века образованное русское общество о прошлом Рима, Византии или Франции было осведомлено гораздо лучше, нежели о своем собственном. Изучение летописей, в том числе публикация Татищевских «плюс-минус текстов», начавшись при Екатерине, завершилось, в первом приближении, только к середине XIX века.

Пресловутая же «История Государства Российского» Карамзина увидела свет лишь в 1818 г., когда Пушкин уже окончил Лицей – и первый ее тираж разошелся в течение месяца.

Как писал позднее сам Пушкин: «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом».

И вот в этой своей долгожданной истории, состоявшей как на подбор из одних государей, «которые почти всегда вели нас за руку, которые почти всегда тащили страну на буксире почти безо всякого участия самой страны», Чаадаев и современники тщились найти еще что-либо кроме них – общество и идею, которые им отчетливо были видны в историях древних и современных народов как Запада, так и Востока. Но не видели – ни того, ни другого.Патриотизм ЛениИ еще одно место. Важность коего лишь возрастает – по мере того, как сужается круг людей, готовых под ним подписаться. Хотя, наверное, величина эта в России постоянна.Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, со склоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если хорошо понимает ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной.

Я люблю свое отечество, как Петр Великий научил меня любить его. Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм, этот патриотизм лени, который умудряется все видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями, и которым, к сожалению, страдают у нас теперь многие дельные умы… Петр Яковлевич Чаадаев, 1837.Не хочу растягивать этот текст – даже на незаслуженном отдыхе. Кто знаком с Чаадаевым, шляпу и так приподнял. Кто не был – вот, познакомился. Чаадаева надо читать. Мы ведь первое поколение за два века, имеющее такую возможность – хоть в твердой обложке, хоть в мягкой. Не упустите – пока правительство не приняло еще тех мер, которые «оно искренно считает серьезным желанием страны»…С уважением,

EZ