Ударил палач во второй раз – отрубил левую руку. И второй фонтан хлынул, но уже послабже. Мамки стали разбегаться, крестясь. А палач продолжил своё дело и наконец дошёл до головы. Отрубил её и поднял высоко над собой за волосы.
Но на площади никого уже не осталось. Народ разбежался от зрелища такого страшного.
А князь сидел в кресле своём и довольно поглаживал пузо: «А нечего чужих жён соблазнять».
– Слышь, Никитка, слабоват у нас народ, не то что в заморских странах? – спросил он.
– Да, слабоват, – ответил Никитка, подбегая к князю в полупоклоне. – Но это от недостатка образования. Вот когда Стеньку Разина или Емельку Пугачева в Москве казнили, так там народ по-другому реагировал.
– Да, знаю, не удалось мне московских переплюнуть, – сказал князь и в сердцах бросил на землю хлыст.
А тем временем вернулись домой Анна с Николаем; все дрожат. Хорошо хоть дочку не взяли, а то она девочка нежная, хорохорится только. Они закрыли калитку и осторожно прошли в дом. В доме всё было по-прежнему. Маша сидела в окно глядела, не пройдёт ли мимо любый её. Кошка с клубком ниток игралась, печка- тёплая, лучина-яркая, а что ещё для счастья надо. А то что на площади случилось, так это что-ж, жизнь она такая.
Прошло время – неделя или две. Как-то Анна подошла к мужу и говорит:
– Не пора ли соседа звать? Смотри, Борька в самый вес вошёл? – спросила она, любовно поглаживая ничего не подозревающего поросёнка.