Там, где извилины дороги Снуют свою вкруг моря сеть, Вот страшно выполз из берлоги Громадной тучности медведь.
Глядит налево и направо, И вдаль он смотрит с-высока, И подпирает величаво Хребтом косматым облака.
В своем спокойствии медвежьем Улегся плотно исполин, Любуясь и родным прибрежьем И роскошью его картин.
Порой – угрюмый он и мрачный, Порой его прелестен вид, Когда, с закатом дня, прозрачной Вечерней дымкой он обвит.
Порой на солнце в неге дремлет И греет жирные бока; Он и не чует и не внемлет, Как носятся над ним века.
Вотще кругом ревет и рдеет Гроза иль смертоносный бой, Все неподвижно, не стареет Он допотопной красотой.
Наш зверь оброс зеленой шерстью!.. Когда же зной его печет, Спустившись к свежему отверстью, Он голубое море пьет.
Сын солнца южного! на взморье Тебе живется здесь легко, Не то, что в нашем зимогорье, Там, в снежной ночи, далеко,
Где мишка, брат твой, терпит холод, Весь день во весь зевает рот. И, чтоб развлечь тоску и голод, Он лапу медленно сосет.
И я, сын северных метелей, Сын непогод и буйных вьюг, Пришлец, не ведавший доселе, Как чуден твой роскошный юг,
Любуясь, где мы ни проедем, Тем, что дарит нам каждый шаг, Я сам бы рад зажить медведем, Как ты, счастливец Аю-Даг!
II.
БАХЧИСАРАЙ.
(ночью при иллюминации).
Из тысячи и одной ночи На часть одна пришлась и мне, И на яву прозрели очи, Что только видится во сне.
Здесь ярко блещет баснословный И поэтический восток: Свой рай прекрасный, хоть греховный, Себе устроил здесь пророк.
Сады, сквозь сусрак, разноцветно Пестреют в лентах огнских, И прихотливо и приветно Облита блеском зелень их.
Красуясь стройностию чудной, И тополь здесь и кипарис, И крупной кистью изумрудной Роскошно виноград повис.
Обвитый огненной чалмою, Встает стрельчатый минарет. И слышится ночною тьмою С него молитвенный привет,
И негой, полной упоенья, Нотного воздуха струи Нам навевают обольщенья, Мечты и марева свои.
Вот одалиски легким роем Воздушно по саду скользят: Глаза их пышут страстным зноем м И в душу вкрадчиво глядят.
Чуть слышится их тайный шопот В кустах благоуханных роз: Фонтаны льют свой свежий ропот И зыбкий жемчуг звонких слез.
Здесь, как из недр волшебной сказки, Мгновенно выдаются вновь Давно отжившей жизни краски, Власть, роскошь, слава и любовь,
Волшебства мир разнообразный, Снов фантастических игра, И утонченные соблазны, И пышность ханского двора.
Здесь многих таинств, многих былей, Во мраке летопись слышна. Здесь диким прихотям и силе Служили молча племена;
Здесь, в царстве неги, бушевало Не мало смут, домашних гроз; Здесь счастье блага расточало, Но много пролито и слез.
Вот стены темного гарема! От страстных дум не отрешась, Еще здесь носится Зарема, Загробной ревностью томясь.
Она еще простить не может Младой сопернице своей, И тень её еще тревожит Живая скорбь минувших дней.
Невольной, роковою страстью Несется тень её к местам, Где жадно предавалась счастью И сердца ненадежным снам.
Где так любила, так страдала, Где на любовь её в ответ, Любви измена и опала, Ее скосили в цвете лет…
Все дни счастливых вдохновений, Тревожно посетил дворец Страстей сердечных и волнений Сам и страдалец и певец.
Он слушал с трепетным вниманьем, Рыданьем прерванный не раз И дышущий еще страданьем, Печальной повести рассказ.
Он понял раздраженной тени Любовь, познавшую обман, её и жалобы и пени И боль неисцелимых ран.
Пред ним Зарема и Мария – Сковала их судьбы рука – Грозы две жертвы роковые, Два опаленные цветка.
Он плакал над Марией бедной: И образ узницы младой Тоской измученный и бледный, Но светлый чистой красотой,
И непорочность и стыдливость На девственном её челе, И безутешная тоскливость По милой и родной земле,
её молитва пред иконой, Чтобы от гибели и зла Небес Царица обороной И огражденьем ей была. –
Все понял он! Ему не ново И вчуже сознавать печаль, И пояснять нам слово в слово Сердечной повести скрижаль.
Марии девственные слезы, Как чистый жемчуг, он собрал, И свежий кипарис и розы В венок посмертный ей связал.
Но вместе и Заремы гневной Любил он ревность, страстный пыл, И отголосос задушевной В себе их воплям находил.
И в нем борьба страстей кипела, Душа и в нем от юных лет, Страдала, плакала и пела, И под грозой созрел поэт.
Он передал нам вещим словом Все впечатления свой, Все, что прозрел он за покровом, Который скрыл былые дни.
Тень и его здесь грустно бродит, И он, наш Данте молодой, И нас по царству теней водит, Даруя образ им живой.
Под плеск фонтана, сладкозвучный Здесь плачется его напев, И он, сопутник неразлучный, Младых Бахчисарайских дев.
III.
ЧУФУТ-КАЛЕ.
Грустна еврейская Помпея; В обломках город тих и пуст, Здесь ветхий голос Моисея Переходил из чистых уст В уста преданьем непрерывным, И, верный праотцам своим Хранил завет их с рвеньем дивным Благочестивый караим.
Сюда, изгнанник добровольной, Он свой Израил перенес: В обрядах жизни богомольной С годов младенческих он рос, И совершив свой путь смиренный, Достигнув мирно поздних дней, Он возвращал свой пепел бренный Земле – кормилице своей.
Крутизн и голых скал вершины, Природы дикой красота Напоминали Палестины Ему священные места. Здесь он оплаканного края Подобье милое искал И чуялось ему: с Синая Еще Господь благовещал.
Теперь здесь жизнь уже остыла, Людей житейский гул утих, И словно буря сокрушила Й разметала домы их. Не тронуты одни гробницы Почивших в вечности колен, Сии нетленные страницы Из повести былых времен.
Народ, разрозненный грозою, Скитальцы по лицу земли! Здесь, наконец, вы под землею Оседлость верную нашли. В Иосафатовой долине Вас ждал желаемый покой: И уж не выживут. вас ныне Из лона матери родной.
IV.
ВОЗВРАЩАЯСЬ ИЗ КОРЕИЗА.
Усеяно небо звездами, И чудно те звезды горят, И в море златыми очами Красавицы с неба глядят.
И зеркало пропасти зыбкой Купает их в лоне своем И вспыхнув их яркой улыбкой, Струится и брызжет огнем.
Вдоль моря громады утесов Сплотились в единый утес: Над ними колосс из колоссов Ай-Петры их всех перерос.
Деревья, как сборище теней, Воздушно толпясь по скалам, Под сумраком с горных ступеней Кивают задумчиво нам,
Тревожное есть обаянье В сей теплой и призрачной мгле; И самое ночи молчанье Несется как песнь по земле.
То негой, то чувством испуга В нас сердце трепещет сильней: О ночь благодатного юга! Как много волшебного в ней!..
V.
Вдоль горы, поросшей лесом, Есть уютный уголок: Он под ветряным навесом Тих и свеж, и одинок,
Приютившихся в ущелью, Миловидный Кореиз, Здесь над морем, колыбелью Под крутой скалой, повис.
И с любовью, с нежной лаской, Ночь, как матерь, в тихий час Сладкой песнью, чудной сказкой Убаюкивает нас.
Сквозь глубокое молчанье, Под деревьями в тени Слышны ропот и журчанье: С плеском падают струи.
Этот говор, этот лепет В вечно-льющихся струях Возбуждает в сердце трепет И тоску о прошлых днях.
Улыбалась здесь красиво Ненаглядная звезда, С нам слетевшая на диво Из лазурного гнезда.
Гостья в блеске скоротечном Ныне скрылася от нас, Но, в святилище сердечном Милый образ не угас.
VI.
МЕСЯЧНАЯ НОЧЬ.
Там, высоко, в звездном море, Словно лебедь золотой, На безоблачном просторе Ходит месяц молодой,
Наш красавец ненаглядной, Южной ночи гость и друг; Все при нем, в тени прохладной, Все затеплилось вокруг:
Горы, скаты их, вершины, Тополь, лавр и кипарис И во глубь морской пучины Выдвигающийся мыс.
Все мгновенно просветлело – Путь и темные углы, Все прияло жизнь и тело, Все воспрянуло из мглы.
С негой юга сны востока Поэтические сны, Вести, гости издалека, Из волшебной стороны, –
Все для северного сына Говорит про мир иной; За картиною картина, Красота за красотой:
Тишь и сладость неги южной, В небе звездный караван,
