Питер Джеймс
Многоликое зло
Поднявшись по ступенькам, он встал перед дверью и уставился на блестящие латунные цифры.
13.
Его стало трясти. Это приступ параскаведекатриафобии. Он готов был развернуться и сойти вниз. Сдержаться его заставило лишь прочитанное ранее описание блюд. Он поднял руку к звонку, заставил себя вытянуть палец и нажать на кнопку.
Он еще раздумывал, как поступить, когда дверь отворилась и в проеме появилась высокая, тощая фигура в смокинге и белых перчатках, с зализанными волосами, гладкими и блестящими, как замерзший пруд, и такой же застывшей улыбкой.
– Сэр?
Н.Н. назвал себя.
Через секунду он переступил порог, вошел в холл, отделанный дубовыми панелями, и услышал, как за спиной хлопнула дверь.
– Прошу сюда, сэр.
Он проследовал по коридору, стены которого украшали написанные маслом портреты, в некоторых людях он узнал популярных ресторанных критиков. Промелькнуло лицо А.А. Гилла из «Санди таймс», Фэя Машлера из «Обсервер», а потом и Джайлса Корена из «Таймс» и Мишеля Уиннера. Кеттеринг узнал еще нескольких иностранцев, прежде чем, пригнувшись, вошел в зал.
Он оказался в шикарной и очень большой столовой без окон, с овальным столом посредине, за которым сидели двенадцать человек. Стул в центре с одной стороны пустовал – его место.
Тринадцать приглашенных.
Оглядев лица присутствующих, он понял, что ему предстоит обедать в обществе двенадцати самых знаменитых шеф-поваров мира. Всеми ресторанными критиками – кроме него самого – им были даны высшие оценки. Он же разгромил каждого – безжалостно. И теперь они смотрели на него и улыбались.
Внутренний голос советовал бежать, и немедленно. Последний раз он обедал в присутствии людей много лет назад, предпочитая трапезу в одиночестве. Мужчины поднялись с мест. Стоящий ближе всех к нему Джонас Капри из Сиднея произнес:
– Н.Н. Кеттеринг. Какая честь.
Он не знал, что ответить, и не был уверен, что это стоит делать.
Следующим был Ферди Перрин – шеф ресторана «О Мазу» в Швейцарии, – некогда славившийся блюдами из ягнятины, до появления рецензии в «Отчетах Кеттеринга». И он подкинул новую проблему, пойдя дальше, – тепло пожал Н.Н. руку.
– Невозможно выразить, как мы польщены. Вы согласились прийти и попробовать наши творения. Очень надеемся, что сегодня вечером вы измените мнение о наших способностях. Мы благодарны вам за предоставленный шанс.
– Что ж, – протянул Кеттеринг, впервые за многие годы чувствуя робость. Прежде чем он успел что-то сказать, с места поднялся следующий шеф. Джек Миллер из «Миллер-Хаус» в Тампе, Флорида.
– Поверьте, Н.Н., мы не держим на вас зла. Возможно, в день вашего посещения моего ресторана мы были не на высоте, и уверяю, я здесь не для того, чтобы заставить вас изменить мнение. Я лишь хочу, чтобы этот обед стал лучшим в вашей жизни. Как поступить дальше, решать только вам.
Н.Н. обратил внимание на портреты на стенах и узнал Гордона Рамси, Энтони Уорролла Томпсона. Альберт Ру. Вольфганг Пак. Ален Дюкасс. Раймонд Блан.
Он занял свое место и оглядел множество столовых приборов и бокалов. Один из них был наполовину заполнен белым вином с оттенком охры, во втором была вода.
Кеттеринг продолжал размышлять, как поступить, когда отворилась боковая дверь и один за другим в зал вошли четыре официанта, с ног до головы одетые в черное. Они несли массивные серебряные подносы, на которых стояли крошечные чашки демитассе с пышной пенкой сверху. Спустя несколько мгновений блюдо было подано каждому гостю.
Мужчина в перчатках, встречавший Н.Н. Кеттеринга, исполнял обязанности и швейцара, и метрдотеля.
– Ля муз буш, – сообщил он. – Капучино де тестикюль.
Все взяли ложки и с удовольствием приступили к трапезе.
Н.Н. Кеттеринг поднес ложку к носу и понюхал. Аромат был удивительный. Положив на язык крошечный кусочек, он принялся смаковать его, дав медленно растаять, как сливочному маслу. Ему так понравилось, что он проглотил еще немного. Потом еще. И еще. У него появилось желание вылизать содержимое до капли.
– Фантастический вкус! – резюмировал он и добавил по-французски для присутствующих здесь иностранных поваров: – Невероятно!
Остальные гости не возражали.
Ему и прежде доводилось пробовать семенники баранов, свиней и быков, но никогда блюда не обладали столь сложным вкусом. Лучшее из всего возможного! Потрясающе!
– Весь секрет в маринаде, – объяснил шеф, сидящий по правую руку от него, – мужчина лет под сорок, с коротко стриженными темными волосами, черной футболке и джинсах.
– Я бы отметил также качество продуктов, – продолжал человек напротив. Ему было около шестидесяти, он имел академическую внешность и носил кардиган.
– Это само собой разумеется, – вмешался третий.
Н.Н., привыкший подмечать каждую мелочь вокруг, увидел, как два шефа подмигнули друг другу. Вскоре ему уже казалось, что все за столом перемигиваются тайком, чтобы он не заметил.
Углядев отпечатанное меню, он взял его и принялся изучать.
Двадцать одно блюдо. Все названия указаны по-французски, но он, разумеется, свободно владел языком и перевел их без труда. Впрочем, несколько слов вызвали затруднение.
В первой перемене блюд все было приготовлено из потрохов. После семенников подали мозги, затем была поджелудочная и зобная железы. И рубец из кишок.
Печенка. Почки. Потом… что-то еще, на этот раз французский его подвел.
Еще более церемониально, чем в предыдущий раз, перед каждым гостем поставили тарелки с серебряными крышками, давая понять, что настало время самого важного момента трапезы. Убрав преграду, он ощутил сладковатый аромат корицы и кориандра, исходивший от приготовленного на углях мяса. Это было богатое на вкус, насыщенное кассуле из фасоли, нута и тончайших кусочков того, что Н.Н. Кеттеринг счел колбасой. Положив в рот первый кусок, он понял, что это свинина, впрочем имевшая необычную, плотную текстуру, напоминающую мясо кальмара. Несомненное торжество вкуса над текстурой продукта.
Блюдо было съедено в полной тишине, и Кеттеринг чувствовал себя все более неловко, с каждым проглоченным куском он забывал об остальных частях своего тела, сконцентрировавшись лишь на ощущениях во рту. Он испытывал волнение, но одновременно и невероятное возбуждение от процесса.
Далее подали несколько мясных блюд, приготовленных из разных частей туши: окорока, огузка, лопатки.
Всякий раз он увлеченно пытался угадать, что перед ним. Ягнятина, говядина, оленина, свинина?
Может, страус?
Когда он решался спросить об этом присутствующих за столом, они лишь загадочно улыбались.
– Каждое блюдо уникально, ингредиенты должны оставаться тайной. Отведайте, и не пытайтесь анализировать.
К нему повернулся француз:
– Вы знакомы со строками вашего знаменитого поэта Поупа? «Не уловить нам смысл жизни существа, пытаясь выявить его, вскрывая тело».
Он сделал лучшее из того, что мог. Стоило ему поднести к губам следующий кусок, как один из многочисленных бокалов наполнялся вновь или повторно. Белые, красные, розовые цвета и всевозможные оттенки постепенно слились в большое пятно.
И вот перед ним появилось главное блюдо – жаркое на тлеющих веточках укропа, и он сразу понял по аромату, что это свинина. Вонзая вилку, он невольно задался вопросом: все ли дело в вине или он испытывает истинную радость от еды? Сейчас он был совершенно уверен, что перед ним лучшее жаркое, которое ему доводилось пробовать в жизни и, скорее всего, из тех, что предстоит еще испробовать.
Он был счастлив и в высшей степени доволен обедом. Повара начинали ему нравиться, и он решил, что в следующий раз даст им высшую оценку. Возможно, тогда они пригласят его снова…
Пусть даже в пятницу, тринадцатого.
Похоже, это не такое уж и плохое число.
– Эта лучшая свинина, которую мне доводилось пробовать! – воскликнул он, пережевывая хрустящую корочку.
– Да, это длинная свинья, – отозвался мужчина напротив.
Внезапно благостная атмосфера в столовой испарилась, будто опустили рубильник. Повисла неловкая тишина. Несколько голов повернулись к говорившему, затем повара стали переглядываться.
Н.Н. внезапно осознал, что все смотрят в его сторону и ждут реакции.
По телу пробежала дрожь. «Длинная свинья». Он понял, что это означает и кого так называют.
У него закружилась голова, и стало подташнивать. Подняв глаза, он посмотрел внимательно на каждого из двенадцати присутствующих. Двенадцать пар глаз смотрели на него холодно.
Определение «длинная свинья» использовали людоеды на островах Тихого океана и в Африке. Так называли белых людей, потому что их мясо по вкусу напоминало свинину.
Он резко встал. Стул за спиной повалился на пол, издав странный звук, похожий на выстрел.
– Мне пора идти, – произнес он.
Никто не сказал ни слова.
Он выбежал из зала, промчался по коридору с портретами и вскоре оказался у входной двери. Дернул ее, взявшись за ручку, но дверь не поддалась.
Она была заперта.
Ключа в замке не было.
Обернувшись, он увидел стоящего за спиной метрдотеля со сложенными на груди руками. Связка ключей висела на цепочке для часов на ремне.
– Вы еще не испробовали десерт, сэр. Будет невежливо уйти без десерта. Такого вы еще никогда не ели.
– Мне нужно идти, – твердил Кеттеринг. – Прошу вас, откройте дверь.
Его начинала душить паника.
– Боюсь, это невозможно, сэр. – Мужчина сделал шаг.
Н.Н. Кеттеринг никогда в жизни не наносил удар головой. Но сейчас он ударил метрдотеля.
Неловкая и неудачная попытка. Недостаточно склонившись, он ударил мужчину в лоб и разбил обе линзы очков. Без них он был почти слеп.
Однако действие произвело эффект и заставило метрдотеля упасть на колени и разразиться проклятиями.
Н.Н. схватил ключи и дернул изо всех сил, срывая связку с ремня. Повернувшись к двери, он попытался вставить сначала один ключ, затем другой, третий. Глянув через плечо, он заметил размытые силуэты гостей, бегущих к нему по коридору.
Переполняемый отчаянием, принялся заталкивать четвертый ключ в замочную скважину, и он подошел.
Дверь открылась, и он подался вперед, сбежал, ничего не видя перед собой, по ступенькам прямо на тротуар, а потом и на дорогу. Прямо перед двухэтажным автобусом, весившим одиннадцать с половиной тонн.
Он ударил Кеттеринга на скорости почти тридцати миль в час и отбросил в сторону. Затормозив, автобус наконец остановился. Тишина наступила невероятная, казалось, весь Лондон затих в одно мгновение.
Врачи, прибывшие на место происшествия уже через несколько минут, так и не узнали, как и Н.Н. Кеттеринг, что автобус шел по маршруту номер 13.
Через два дня Н.Н. на короткое время очнулся. Этих нескольких минут было достаточно, чтобы услышать разговор.
– Разыскали его родственников? – поинтересовался мужской голос.
Ответил ему женский:
– Нет, доктор, у нас не было времени заняться поисками.
– Состояние прежнее?
– К сожалению, доктор.
– Подержим его еще некоторое время на аппаратах жизнеобеспечения. Но не думаю, что ему станет лучше. Слишком существенные повреждения внутренних органов. Тяжесть комы по шкале Глазго три. У бедняги наверняка умер мозг. Мы ничего не можем сделать. Только ждать.
Голос мужчины был ему знаком, однако Н.Н. никак не мог вспомнить, где его слышал. И лишь в последнюю секунду, прежде чем впасть в забытье, понял, что это был голос метрдотеля.
Через два дня дежурный врач отделения интенсивной терапии делал обход и обратил внимание, что кровать под номером тринадцать пуста. Медсестра посмотрела на нее с тоской.
– Вы в порядке? – поинтересовался он.
– Каждый раз, когда мы теряем пациента, я чувствую себя неудачницей, – ответила она и посмотрела на пластырь на лбу доктора. – У вас что-то случилось? Поранились?
– Пустяки. – Он перевел взгляд на пустую кровать. – Никогда не забывайте, что сказано в клятве Гиппократа: «Не навреди». Верно?
Медсестра печально кивнула.
– Было бы неправильно поддерживать его и дальше. Только представьте, что это за жизнь.
– Вы правы, – кивнула женщина. – Надо благодарить Господа за помощь. Он превратился бы в овощ, если бы жил.
– Знаете, сестра, я никогда не любил это слово, «овощ». Куда лучше «кусок мяса», верно?
Всего два щелчка
Всего два щелчка мышью, и на экране появилось лицо Мишеля.
Маргарет прижала пальцы к экрану, ощущая желание прикоснуться к его лицу – словно с картин прерафаэитов, – к длинным волнистым волосам.
Джо был внизу, смотрел футбольный матч по «Скай». То, что она делает, нехорошо. Но как велико искушение! Ведь еще Сократ говорил: «Не исследующим жизнь не стоит жить». Дети разъехались, гнездо опустело, остались только она и Джо. Он был как скала, защищавший ее всю жизнь. Сильный, надежный, но такой скучный. Скала ей больше не нужна, но необходим рыцарь на белом коне. И чтобы добраться до него, достаточно двух щелчков.
Всего два щелчка, и лицо Маргарет будет перед ним. Пальцы Майкла легко порхали над клавиатурой ноутбука, словно лаская их с особой нежностью. Больше года они переписывались по электронной почте – точнее, ровно год, два месяца, три дня и девятнадцать часов, о чем напомнила ему сегодня Маргарет.
И вот завтра, в половине восьмого вечера, через двадцать два часа, они наконец встретятся лично. Это будет их первое настоящее свидание.
У обоих в жизни было то, что этому мешало. Например, муж Маргарет Джо. За время долгой переписки (как сообщила ему днем Маргарет, одна тысяча сто восемьдесят семь писем) Мишель имел возможность составить портрет Джо: высокий, крепкий, безмозглый хулиган, который однажды кулаком выбил входную дверь. Он также не раз представлял себе внешность Маргарет, основываясь большей частью на присланной когда-то фотографии – привлекательная рыжеволосая женщина, похожая на Скалли из «Секретных материалов». Даже очень похожая на Скалли.
«Может, нам лучше не встречаться, как думаешь? – написала она сегодня днем. – Вдруг это испортит наши отношения?»
Жена, Карен, ушла от Майкла два месяца назад, обвинив в том, что компьютер он любит больше, чем ее.
«На самом деле, милая, ту, с которой я связан через этот компьютер…» – хотел сказать он, но не хватило храбрости. Это качество всегда было его проблемой. Ему не хватало храбрости. И сейчас его беспокоил стоящий перед глазами образ Джо, выбивающего кулаком дверь.
В ящике появилось новое письмо от Маргарет.
«Двадцать два часа и семь минут! Я так рада, не могу дождаться встречи с тобой, милый. Ты уже решил, где это будет? Целую. М.».
«И я тоже, – напечатал он ответ. – Знаешь бар «Красный лев» в Хэндкросс? Там всегда тихо, диваны с высокими спинками. Я часто захожу туда последнее время попробовать настоящего эля. И он на полпути от тебя до меня. Не представляю, смогу ли сегодня заснуть! Целую. С любовью, Майкл».
Маргарет щелкнула мышью, открыла письмо, пробежала глазами. Впервые за один год, два месяца и три дня на ее лице мелькнула тень. Настоящего эля? Раньше он никогда не говорил о своем интересе к настоящему элю. Это как-то… примитивно, не так ли?
На полпути между нами? Ему было бы сложно приехать в место, расположенное ближе к ее дому? Но хуже всего…
Бар?
Она быстро напечатала ответ:
«Я не хожу в бары, милый. Я провожу выходные в Париже, в отеле «Георг V» или в «Ритц-Карлтон», в Бристоле». И, подумав, удалила: «Какая глупость, от этих фантазий у меня нервы сдают…»
Снизу послышались крики восторга и оглушительный рев. Гол. Супер. Круто.
«Джо, я так за тебя рада».
Вместо удаленных строк она написала:
«Милый, «Красный лев» – это прекрасно, звучит очень романтично. В 7:30. Кажется, я тоже не засну! Люблю тебя. Целую. М.».
Заезжая в самый дальний угол автостоянки, Майкл думал о том, что Джо мог ведь прочитать переписку жены и теперь будет следить за ней до самого «Красного льва».
Он выбрался из темно-зеленой «астры» (его БМВ забрала Карен) и, продолжая нервничать, пошел к центральному входу в паб. После душа он побрился, выбрал одеколон «Босс», который, по мнению Карен, обладал очень мужским и волнующим ароматом, и не забыл про освежитель для полости рта. У него было такое ощущение, что в животе роится моль.
Остановившись у двери, он бросил взгляд на щегольские часы для подводного плавания. 7:32. Глубоко вдохнув, он вошел внутрь. И сразу увидел ее.
«О нет!»
Сердце так резко ухнуло вниз, что едва не свалилось в совершенно новые мокасины «Доксайдер».
Она сидела у стойки на всеобщем обозрении – ладно, к счастью, здесь почти никого нет, – но хуже всего, что перед ней лежала пачка сигарет и зажигалка. Она никогда не писала ему, что курит. Но самое, самое, самое страшное, что эта стерва не имела ничего общего с той фотографией, которую ему прислала. Ничего общего!
Да, у нее были волосы такого же рыжего цвета – будто окрашенные хной, честно говоря, – но не было длинных локонов; коротко стриженные и торчащие, словно шипы, о которые можно уколоть палец.
«Почему ты не писала мне, что подстриглась? Почему?!» Совсем некрасивое лицо, и она весит на три-четыре стоуна больше, чем на фотографии, целлюлит на бедре под вульгарной юбкой.
А возраст она назвала верно, пожалуй, это было единственным правдивым фактом.
Она перехватила его взгляд и теперь улыбалась ему…
«Нет. Ни за что. Только не это. Сожалею. Мне жаль».
Майкл развернулся и убежал не оглядываясь.
Выезжая со стоянки, он обливался потом от гнева и разочарования. Он отключил телефон на случай, если Маргарет решит позвонить. Он едва успел увернуться, когда навстречу ему пронесся какой-то идиот.
– Урод! – выкрикнул он.
Маргарет с облегчением вздохнула, увидев, что стоянка почти пуста. Отъехав в дальний угол, она включила свет в салоне и поправила прическу, оглядела лицо и вышла из машины.
7:37. Она опоздала намеренно, чтобы Майкл успел добраться. Несмотря на волнение, она уверенно прошла к входу. К ее разочарованию, в зале его не оказалось. Пара молодых ребят, похожих на продавцов. Одинокий пожилой мужчина. У барной стойки полная женщина средних лет, с торчащими в стороны рыжими волосами и в ужасной юбке. Вскоре к ней подсел вышедший из мужской комнаты человек, похожий на покрытую татуировками гориллу, сказал ей что-то на ухо, и она захихикала и взяла из пепельницы тлеющую сигарету.
Майкл забился в свое логово и уставился на экран.
– Стерва. Какая стерва! – Одним щелчком он отправил все письма Маргарет в корзину. Еще щелчок, и туда же отправилась фотография.
Затем он очистил корзину.
Когда Маргарет вернулась чуть раньше десяти, Джо оторвался от матча, похожего, на ее взгляд, на все матчи, которые ей доводилось видеть.
– Как твой вечер с подругами? – спросил он.
– Я решила, что последнее время не уделяла мужу должного внимания. – Маргарет прижалась к своей скале и поцеловала в щеку. – Я люблю тебя, – прошептала она.
Джо потерял интерес к игре, повернулся к ней и поцеловал в ответ.
– И я тебя люблю, – сказал он.
Потом она поднялась в свою спальню и проверила почту. Ничего.
«Майкл, я прождала два часа», – напечатала она и остановилась.
Как здесь холодно. Внизу экран телевизора уютно подсвечивал комнату. И скала ее была теплой.
«Да пошел ты, Майкл».
Два щелчка, и он исчез из ее жизни.
Смерть в урочный час
Последний час перед рассветом кажется самым безжизненным. Таинственное, безмолвное время, когда воздух наполнен едва уловимой неподвижностью; ночь уже окончена, а новый день еще не наступил. В этот час сопротивляемость человека находится на самом низком уровне, именно в это время чаще всего умирающие, измотанные долгой борьбой за жизнь, не сумев удержаться на якоре, уплывают по реке забвения в спокойную ночь.
Сандра держала маму за руку, ладошка была не больше, чем у ребенка, мягкая, хрупкая, морщинистая.
Она старалась представить, что все еще чувствует пульс, но это было лишь биение ее собственного сердца.
Слеза катилась по ее щеке, ее догоняла новая, а она погружалась все дальше в прошлое, вспоминая только хорошие моменты. В детство, когда была маленькая и слабая, а мама большая и сильная. И думала, как несправедливо время, безжалостно и неумолимо, как старые дедушкины часы с маятником. Сильная. Да, она тоже была сильной последние несколько месяцев, когда кормила маму с ложки, старательно соблюдая все более строгую диету. Прошлым вечером на ужин мама съела желе из ананаса и выпила стакан молока. Ровно в семь часов.
Часы молчали; казалось, последний раз она слышала их бой очень давно.
Она посмотрела на наручные часы. Прошел уже целый час. Еще один час растворился в прошедшей ночи, а британское летнее время вело мир вперед. Совсем недавно было три часа, и вот уже четыре. Недавно мама была жива, и вот ее уже нет.
Внезапно и очень неожиданно жизнь замедлила ход. Никакой спешки. Сандра вцепилась в эту мысль, ставшую единственным утешением в горе. Не нужно спешить.
Она может сидеть здесь еще несколько часов, если захочет. Конечно, надо вызвать врача и – ее передернуло – похоронного агента.
Ей следует получить свидетельство о смерти. Непременно придет викарий. Будут звонить родственники. Огласят завещание. Она вспомнила всю процедуру, проходившую шесть лет назад, когда умер любимый папа.
Погрузившись в свои мысли, она жалобно посмотрела на недвижимое тело матери.
Это была одна из любимых шуток Тони. Он говорил, что только так отец сможет скрыться от мамы. Если он просто уйдет, она отыщет его, вернет домой и строго спросит, указывая на часы, понимает ли он, который сейчас час.
Да, мама была непростым человеком, тираном, постоянно следящим за временем, эгоистичной, капризной, не принимающей никакие доводы, а в последние годы и вовсе злобным параноиком.
Билл, брат Сандры, эмигрировал в Австралию. Сбежал, как утверждал Тони. А сестра Марион отправилась в Америку; тоже сбежала, по словам Тони. Обязанность заботиться о маме осталась ей.
Тони всегда критиковал ее за это, предупреждал, что она слишком слаба, чтобы справиться с мамой. Она позволила пожилой женщине эксплуатировать себя, полностью подавить, заставить быть дома, рядом постоянно, и в результате Сандра упустила момент, когда могла родить детей. И это было сделано не из-за любви, утверждал Тони, а из страха. Он был прав. Мама ненавидела Тони, который увел от нее Сандру, ненавидела за то, что он не позволил ей жить с ними, исключением стали лишь два последних года.
Сандра сидела, сжимая безжизненную руку матери, и понимала, что наконец она свободна, впервые в жизни. Ей больше не нужно ставить будильник на шесть пятнадцать, чтобы приготовить чай и принести его маме в постель ровно в шесть тридцать – так всегда делал отец. Ей не придется подавать завтрак ровно в семь пятнадцать, а потом к восьми готовить ванну. Не нужно мысленно заводить внутренний будильник, чтобы звонить маме каждый час, когда уходила из дома, и выслушивать оскорбления, если позвонила чуть позже или задержалась и пришла позже обещанного, не в урочное время подала ужин или теплое молоко, которое полагалось пить ровно в одиннадцать.
Сандра перебирала пальцы матери, со смешанным чувством неохоты и воодушевления впуская в себя свободу, затем положила ее костлявую руку рядом с телом. Выключив свет и закрыв за собой дверь, она прошла в свою спальню. Устало опустилась на кровать и вытянулась рядом с крепко спящим Тони.
Не стоит его будить. Дела могут подождать. Несколько часов сна помогут ей набраться сил перед приготовлениями, которые ждут ее впереди: выбор гроба, музыки, составление текста для некролога в газетах.
Она лежала неподвижно, вымотанная многими неделями ночных дежурств, глаза ее были еще влажными, а сердце сжималось от горя.
Она спала урывками, прислушивалась, не бьют ли часы деда, но услышала лишь предрассветную мелодию. Наконец она встала, накинула халат, закрыла за собой дверь и остановилась на лестничной площадке. Тени цвета битума окружали ее со всех сторон. Сандра смотрела на дверь комнаты матери, и горло начало медленно сжиматься. Она должна была слышать отсюда бой часов, но тишину не нарушал ни один звук. Озадаченная, она спустилась в холл. Стрелки часов замерли, по-прежнему показывая три часа. Они остановились. Сандра глянула на наручные часы – шесть сорок пять.
На душе появилась тяжесть. Три часа. Теперь она вспомнила; вернулась в прошлое. Она вспомнила то, о чем горе заставило ее забыть. Три часа. Сандра еще раз посмотрела на часы. Возможно, это будет важно для врача: мама умерла ровно в три часа ночи.
Внутри разливался пугающий холод. Часы подарила им на свадьбу мама. Слишком строгие, казенные, громоздкие, они заполняли собой все маленькое пространство холла и смотрели на нее каждый раз, когда она входила в дом, словно желая упрекнуть за несвоевременный звонок или вовсе за забывчивость.
Тони их не любил, но в те далекие дни еще пытался завоевать расположение мамы, потому часы заняли почетное место. Он любил шутить, что им необязательно иметь в доме портрет ее матери, часы являются почти точной ее копией.
Сандра повернула в кухню. Стоило переступить порог, как в лицо ударил холодный воздух, вызвавший дрожь во всем теле. Пораженная, она огляделась и увидела, что дверь морозильной камеры распахнута. Тусклый дневной свет сочился сквозь серые жалюзи, единственным слышимым звуком был шум холодильника. Когда она потянулась к выключателю, что-то пронеслось мимо, шелестя тканью. Сандра застыла, чувствуя, как кожа покрывается мурашками. В комнате стояла мама. Она была в розовом халате и смотрела сурово, постукивая по часам на руке.
– Где мой чай? Что ты за дочь, если забываешь принести умирающей матери чашку чаю?
– М-м-мама! – запинаясь, произнесла Сандра. – Ты… ты умерла… умерла… ты…
В помещении становилось все холоднее, свет медленно тускнел.
Образ матери оставался четким, даже более живым, чем прежде. Замешательство сменилось облегчением.
– Мамочка… ты в порядке? Я… я… – Голос сорвался, и она замолчала. Глаза подтверждали, что мама стоит напротив, но мозг кричал, что это невозможно. Всего несколько часов назад у мамы не билось сердце, тело было холодным, появились признаки окоченения.
– Вы с Тони не можете дождаться, когда я уйду, хотите от меня избавиться, верно?
– Мамочка, э-это не так. Нет… я…
Мама сделала шаг к ней и подняла руку.
– Стерва! Шлюха! Проститутка! – Ладонь мелькнула в воздухе, Сандра вскрикнула и отступила.
– С кем ты разговариваешь?
Она медленно повернулась. В дверном проеме стоял Тони, смотрел на нее сонными глазами и плотнее заворачивался в махровый халат. Сандра повернулась к матери, но фигура исчезла. Сердце зашлось, и она, открыв рот, сделал несколько глотков воздуха.
– Мамочка, – пробормотала она. – Я… я…
Обойдя его, она бросилась вверх по лестнице и распахнула дверь гостевой комнаты.
Мать лежала в той же позе, в какой она оставила ее. Осторожно, едва дыша, Сандра подошла и коснулась щеки. Она была холодной, как оштукатуренная стена. Глаза закрыты, на губах ухмылка, словно и мертвую ее веселила какая-то предсмертная шутка.
Дрожа от страха и смятения, Сандра повернулась и прижалась к Тони, вошедшему следом. Он нежно обнял ее, и она разрыдалась, уткнувшись в теплое махровое плечо.
– Уже холодная, – тихо и довольно равнодушно заметил Тони. – Должно быть, умерла во сне.
На следующее утро Сандра села в постели с широко распахнутыми глазами.
Часы на тумбочке показывали шесть пятнадцать. Пятнадцать минут!
Она поспешила спуститься вниз. Пока закипала вода, она насыпала заварку в чайник, поставила на поднос мамину чашку с блюдцем.
Налив кипяток в чайник, замерла.
Черт возьми, что она делает?
Мама лежит в морге, похороны назначены на вторник.
Разозлившись на себя, Сандра вылила содержимое чайника в раковину, прошла через холл, бросив взгляд на показывающие три часы, и вернулась в кровать. Прижавшись к Тони, она проникла под его пижаму и принялась возбуждать. Через несколько минут она оседлала его, и они страстно и бурно занялись любовью.
– Ты свободна, – сказал Тони, когда они впервые нежились субботним утром в постели. – Теперь ты принадлежишь самой себе, мы принадлежим сами себе. Можем поехать отдыхать. Избавиться от этих проклятых часов.
– Сегодня придет мастер, чтобы их починить, – напомнила Сандра.
– Бог мой, зачем тратить на это деньги? Давай лучше продадим их на каком-нибудь аукционе.
– Сначала надо починить. Я не могу оставить их такими.
– С механизмом все в порядке, миссис Эллис. Я все тщательно почистил; возможно, они остановились из-за пыли.
Сандра заплатила мастеру и поблагодарила его. Провожая его к двери, она решилась спросить:
– Возможно, вы знаете, кто мог бы пожелать их купить?
– Э-э… – задумчиво протянул мужчина. – Что ж, вещь вполне достойная. Спросите Атертона с Льюис-Хай-стрит.
Сандра закрыла дверь и удивленно повернулась, услышав, что ход часов возобновился. На ее глазах минутная стрелка рванула вперед и остановилась на одиннадцати минутах третьего.
Тони отправился играть в гольф и должен был вернуться ближе к вечеру.
Сандра решила, что ей необходимо продать часы и заняться этим немедленно. Чем раньше часы исчезнут из дома, тем лучше. Возможно, она проявляла непочтение, желая избавиться от них до похорон, но это уже не важно.
Тони вернулся домой около пяти и был удивлен, не увидев «тойоты» Сандры у дома. Войдя в холл, он обратил внимание, что часы ее деда по-прежнему показывают три и не издают ни звука. Странно, подумал он. Ведь Сандра говорила, что мастер придет в полдень. Из кухни доносился шум. Это Сандра.
– Привет, любимая, – сказал он, входя. – А я решил, что тебя нет.
На столе он увидел поднос с чаем.
– Мамочка ждет чай, – сказала она. – Пришлось вернуться.
Тони искоса посмотрел на нее:
– Твоя мама умерла. А где машина?
Звонок в дверь раздался прежде, чем она успела ответить. Сандра продолжала заниматься чаем, будто не слышала ни вопроса, ни звонка.
Тони открыл дверь. Перед ним стояли двое полицейских со скорбными лицами, держа фуражки в руках.
– Мистер Энтони Эллис? – спросил один. Голос его слегка дрожал.
– Да, – кивнул Тони.
– С вашей женой несчастье, сэр. Ее сбила машина, когда она переходила Льюис-Хай-стрит. Ее повезли в клинику Роял-Суссекс-Кантри, но по дороге она скончалась.
Тони покачал головой:
– Тут, верно, какая-то ошибка – моя жена дома. Входите и посмотрите на нее сами.
Он провел их в кухню.
– Сандра, ты ни за что не догадаешься… – Он замолчал на полуслове. В кухне никого не было. И подноса на столе не было.
Тони побежал наверх, выкрикивая имя жены, но слышал только тишину. Он медленно спустился по лестнице.
– К-к-когда… это случилось?
– Совсем недавно, сэр, – ответил ему второй полицейский и как-то странно посмотрел на часы деда. – Часа в три, сэр.
