Поль Феваль
Горбун
По толпе пронесся шепот, но в голос никто не отозвался.
– Черт возьми, кузен, – оживился Шаверни, – сейчас я вам помогу.
И громко выкрикнул:
– Две тысячи ливров!
Покупатели растерянно переглянулись.
– Две тысячи пятьсот! – прибавил Навай, гордясь своим широким жестом.
Ошеломленные претенденты молчали.
– Три тысячи, – сдавленным голосом вдруг из толпы выкрикнул торговец шерстью.
– Продано! – поспешил Пейроль.
Гонзаго метнул в сторону своего управляющего злобный взгляд. Пейроль мыслил слишком узко, видимо опасаясь, что людская глупость небезгранична.
– Не хрена себе! – прошептал Кокардас.
Паспуаль, стиснув руки, застыл в напряженном внимании.
– № 928! – продолжал управляющий.
– Четыре тысячи ливров, – небрежно бросил Гонзаго.
– Это слишком много! – робко пыталась возразить одна посетительница. Недавно за двадцать тысяч ливров она на улице Кенкампуа купила большую лавку, где теперь продавала лучшие в Париже подвенечные наряды.
– Беру! – крикнул аптекарь.
– Даю четыре тысячи пятьсот, – перебил цену аптекаря торговец скобяными товарами.
– Пять тысяч!
– Шесть!
– Продано! Номер 929! – и под сверлившим его взглядом Гонзаго Пейроль прибавил: – Десять тысяч ливров!
– За четыре квадратных фута! – ошалело прошептал Паспуаль.
– Меньше, чем занимает могила, – задумчиво заметил Кокардас.
Торги набирали обороты. У продавцов и покупателей от азартных страстей кружились головы. Судьба площадки № 929 решалась с обеих сторон такой самоотверженностью, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Когда Гонзаго за следующий номер назначил пятнадцать тысяч, это никого не удивило. Расплата производилась на месте, звонкой монетой и государственными кредитками. Один из секретарей Пейроля получал деньги, а второй вписывал в блокнот имя купившего. Шаверни и Навай больше не зубоскалили.
– Идиотизм! – сказал маркиз.
– Просто глазам не верю! – соглашался Навай.
Гонзаго высокомерно усмехался. Даже в решительные минуты он не терял игривого тона.
– Да, господа, Франция поистине дивная страна! – и тут же решительно прибавил. – Все остальные площадки пойдут по двадцать тысяч ливров.
– За четыре квадратных плевка! – не переставал изумляться юный Шаверни.
– Мне!
– Мне!
– Мне! – орали в толпе.
Между мужчинами начались драки. Некоторые женщины, не выдержав сутолоки, падали одна на другую, но даже при этом, потирая ушибленные места, визгливо вопили:
– Мне!
– Мне!
– Мне!
Все смешалось в беспорядочную массу: люди, монеты, бумажки, крики восторга, крики гнева, крики отчаяния. Золотые монеты сыпались потоком на приставленную к подмосткам лестницу, служившую расчетным прилавком. Удивительно было наблюдать ту поспешность, с которой люди опорожняли толстые кошельки и карманы. Получившие квитанцию, победно размахивали ими над головой, и уходили пьяными от счастья. Те, кому не досталось, рвали на себе волосы.
– Мне!
– Мне!
– Мне!
Пейроль с секретарями не знали, кого слушать. Началась групповая истерия. На последних клетушках паркет был испачкан кровью. Самая последняя неполная площадка под номером 942, та которая занимала всего два с половиной квадратных фута, была продана за двадцать восемь тысяч ливров, и Пейроль, с шумом захлопнув блокнот прокричал:
– Господа, торги закончены!
Наступила тишина. Новоиспеченные хозяева квадратов очумело взирали друг на друга, не веря своему счастью.
– Надо освободить помещение от людей, – понизив голос, сказал Гонзаго Пейролю. Но в этот момент из вестибюля в залу вошла еще одна группа. Это были приближенные к принцу аристократы, они здесь появились, чтобы его поприветствовать. Заметив, что у Гонзаго люди, они немного растерялись.
– Входите, входите же, господа! – обратился к вошедшим принцу. – Эти люди сейчас уйдут.
– Смелее, не робейте! – вставил Шаверни. – Они не прочь вам уступить свое приобретение за двойную цену! Ха – ха – ха…
– И еще продешевят! – дополнил Навай. – А – а! Привет, Ориоль!
– Так вот оказывается, где золотое дно! – произнес Ориоль, опустив голову в приветственном поклоне перед Гонзаго. Этот Ориоль был молодой подающий большие надежды откупщик.
Среди вновь прибывших выделялись Альберт и Таранн, – оба финансисты, прибывши из Германии в погоне за развлечениями в Париж барон Батиц, виконт де ла Фар, Монтобер, Носе, Жирон, – все великосветские повесы, все дальние родственники Неверов, или юридические поверенные в их делах. Всех их Гонзаго пригласил на семейный совет, который вскоре должен был состоятся в этой зале, тот самый совет, о котором говорил метрдотель, отдавая распоряжения мастерам.
– Как торги? – спросил Ориоль.
– Не ахти! – с холодком ответил Гонзаго.
– Ты слышал? – прошептал в своем углу Кокардас, утирая с лица пот, Паспуаль сказал:
– Он по – своему прав. Эти полоумные готовы были ему отдать все до последней нитки.
– Не поверю, чтобы вы, господин Гонзаго могли допустить промашку в делах! – Ориоль провоцировал принца на откровенность.
– Судите сами, я сдал последние квадраты по двадцать три тысячи ливров.
– В год?
– В неделю?
Вновь прибывшие смотрели на расчерченный мелом паркет, на покупателей, на принца, видимо соображая, не разыгрывают ли их. Но лица Гонзаго и Пейроля были серьезны.
– 23 000 ливров! – повторяли гости в крайнем изумлении.
– С этой цифры надо было начинать, – досадовал Гонзаго. – Всего на территории дворца и сада около тысячи таких отсеков. За сегодняшнее утро я мог бы выручить, чистоганом 23 000 000 ливров. На самом же деле получилось намного меньше.
– Но ведь это безумие!
– Именно, – хладнокровно согласился принц. – Массовый психоз на почве наживы. То ли еще будет! Вначале я сдал двор, потом вестибюль, лестницы и лестничные площадки, конюшни, каретные сараи, чердаки с мансардами, людские, – словом все. Сам я пока имею здесь спальню, но, право, подумываю, не перейти ли на время в гостиницу.
– Кузен, – оживился Шаверни. – Сегодня, если хочешь, я тебе сдам свою спальню.
– Чем меньше остается пригодный к найму площади, тем сильнее разгораются страсти у покупателей, – продолжал Гонзаго. – Похоже, больше ничего не осталось.
– Подумай хорошенько, кузен, – не унимался Шаверни. – Может быть вспомнишь о чем-нибудь еще, что можно продать.
При слове «продать» те, кому не повезло на торгах; подошли поближе.
– Нет. Ничего, – повторил принц, а потом прибавил: – Разве что…
– Разве что, что? – закричали со всех сторон.
– Разве что сдать конуру моего пса.
Группа пришедших позднее разразилась смехом, но покупатели по-прежнему оставались серьезными.
– Вы полагаете, я шучу? – пожал плечами Гонзаго. – Могу побиться об заклад, что если захочу, то получу за нее 10 000 экю.
– 30 000 ливров за собачью будку!
Смех разрастался.
Но вдруг из толпы, пройдя между хохотавшими громче остальных Навайем и Шаверни появилась неизвестная фигура. Это был горбун. Длинные спутанные волосы парика лежали на его неестественно вздернутых плечах. Высоким скрипучим голосом уродец заявил:
– Я покупаю собачью конуру за 30 000 ливров.
Глава 4. Щедрость Гонзаго
Несмотря на желание за столь непомерную цену на недельный срок приобрести собачью будку, (вот уж поистине безумное расточительство), горбатый наниматель отнюдь не казался безумцем. Живой пронзительный взгляд, орлиный нос, из – под гротескно взлохмаченных косм пробивался высокий лоб. Загадочная улыбка, с которой он взирал на окружающих, казалось, прикрывает затаенную в глубине натуры злость дьявола, – словом – настоящий горбун. Сам горб был крупным, располагался посредине спины и вздымался почти до затылка, отчего голова постоянно склонялась вперед, так что подбородок касался груди. У него были кривые, но совсем не тощие, как у большинства горбунов, ноги. Странный тип был безукоризненно одет: черный бархатистый кафтан, муслиновые жабо и манжеты сверкали белизной. Ко всему, он совершенно не смущался под многочисленными взглядами.
– Браво, Эзоп. Умница! – воскликнул Шаверни. – Из тебя, вижу, получится рисковый и ловкий биржевой маклер!
– Рисковый, – пожалуй, – на мгновение пронзив юношу взглядом, отозвался Эзоп, – но «ловкий» ли, – поживем – увидим, – его голосок дрожал, срывался, скрипел и трещал, как погремушка. Окружавшие вслед за Шаверни повторяли:
– Браво, Эзоп. Молодец!
Затаившиеся в оконном проеме Кокардас и Паспуаль, казалось, уже утратили способность удивляться. Однако гасконец спросил у нормандца.
– Мы прежде никогда не встречали этого горбунка, а?
– Да нет, как будто.
– Боже правый! Мне мерещится, что эти глаза я где-то видел.
Гонзаго тоже пристально изучал странного покупателя.
– Друг мой, – сказал он. – Здесь расплата наличными, вам это известно?
– А как же? Всенепременно! – охотно отозвался Эзоп, которого мы отныне так и будем называть.
Шаверни, по своему обыкновению слегка комикуя, вызвался при сделке исполнять роль поручителя со стороны покупателя. Эзоп извлек из кармана пухлый бумажник и, отсчитав из него 60 банкнот по 500 ливров, вручил их Пейролю. Все с любопытством пожирали глазами купюры, будто опасались, что они сейчас превратятся в сухие листья, – инфернальной казалась внешность того, кто их принес. Все сошло, однако благополучно. Ассигнации оказались настоящими.
– Попрошу квитанцию! – проскрипел Эзоп.
Пейроль, словно очнувшись, вручил ему расписку. Эзоп сложил ее вдвое и засунул в бумажник, в котором только что находились банкноты. Потом, удовлетворенно похлопав по нему ладонью, он многозначительно усмехнулся:
– Хороша сделка, не правда ли? До свидания, синьоры!
Почтительно поклонившись Гонзаго и компании, Эзоп направился к выходу. Толпа расступилась, давая ему дорогу. Оставшиеся все еще смеялись и обменивались шутками в адрес странного покупателя, но в то же время по зале, казалось, пронесся какой-то едва заметный холодок тревоги. Гонзаго задумался. Пейроль с официозной вежливостью, граничившей с хамством выпроваживал покупателей, которым предстояло ждать еще сутки начала действия недавно приобретенных лицензий. Окружавшие принца соратники машинально провожали взглядом толпу, освобождавшую помещение через ту самую дверь, в которой только что исчез загадочный наниматель собачьей будки.
– Господа! – обратился к соратникам принц. – Пока эту залу будут готовить к предстоящему семейному совету, прошу вас пройти за мной в мои апартаменты.
– Пошли! – сказал своему другу Кокардас. (Они все еще скрывались за оконными шторами.) – Сейчас, или никогда. Пошли!
– Как-то неловко, – ответил застенчивый нормандец.
– Не дрейфь! Я пойду первым.
И одной рукой увлекая за собой Паспуаля, а другой на ходу снимая шляпу, гасконец решительно направился вслед за Гонзаго.
– Черт возьми! – обрадовался первым увидевший их Шаверни. – Похоже, кузен решил нас сегодня изрядно поразвлечь. Смотрите, – новый маскарад! Горбун был великолепен. Но эти двое, – о – о, браво принц! Я в жизни не встречал более живописной пары головорезов!
Навай, Ориоль и все остальные образовали в арьергарде наших знакомых полукруг напоминавший эскорт зевак, идущих по пятам за чудотворцами.
– Не забывай об этикете! – нашептывал на ухо другу Паспуаль.
– Крапленый туз! – отозвался тот. – Неужели эти несчастные никогда не встречали двоих достойных уважения джентльменов.
– Этот высокий с усами просто бесподобен! – восхищался Навай.
– А мне больше нравится маленький, – возразил Ориоль.
– Интересно, что им здесь понадобилось. Ведь помещение уже все сдано, вплоть до собачьей будки, – рассуждал Носсе.
Наконец они настигли Гонзаго. Тот, увидев их, вздрогнул. Справившись с мимолетным малодушием, принц осведомился:
– Чего хотят эти храбрецы?
Гасконец поклонился принцу и окружению с благородной грацией, которой он прекрасно владел, (поклоны, реверансы, приветственные жестом являлись обязательным ритуалом, – азами фехтовальной науки, магистром которой Кокардас Младший являлся уже не один десяток лет); то же, и с не меньшим изяществом, проделал и брат Паспуаль. Затем, окинув взглядом компанию зубоскалящих расфуфыренных щеголей, мастер шпаги звонко отчеканил:
– Этот господин и я являемся старыми знакомыми его высочества принца. Мы пришли, чтобы засвидетельствовать ему наше почтение!
– А-ах! – вырвалось у Гонзаго.
– Однако, если монсиньор в настоящую минуту занят неотложными делами, – виртуозно исполнив еще один поклон, продолжал гасконец, – то мы придем в любое время, которое ему будет угодно нам назначить.
– Именно так, господа! – превозмогая застенчивость, поддержал друга Паспуаль. – Мы будем рады прийти в другой раз, если так угодно монсиньору.
Лихо отработав третий поклон, гасконец и нормандец внезапно выпрямились, расправили грудь и, сверкнув глазами, одновременно опустили руки на эфесы шпаг.
– Пейроль! – позвал Гонзаго.
Только что спровадивший последнего нанимателя управляющий поспешил к своему господину.
– Помнишь этих молодцов? – сказал Пейролю Гонзаго. – Твои люди, не так ли? Отныне они у нас на службе. Отведи их в твою контору. Пусть им там дадут хорошо поесть и выпить. Распорядись, чтобы их переодели во все новое. Пусть немного отдохнут и ждут моих распоряжений.
– О – о! Монсиньор! – воскликнул Кокардас.
– Покорнейше благодарим за вашу милость! – прибавил Паспуаль.
– В добрый час! Отправляйтесь! – приказал Гонзаго.
Пятясь, озираясь, отвешивая один за другим низкие поклоны, широко отводя в сторону замусоленные шляпы, которыми они в глубоких реверансах буквально мели пол, Кокардас Младший и брат Паспуаль удалились. Едва принц и его окружение исчезли из вида, гасконец выпрямился, расправил плечи и нахлобучил свою чудовищную шляпу. Подражая мэтру, то же проделал и брат Паспуаль. Идя за Пейролем, они с горделивым недоумением провожали взглядом попадавшихся навстречу рабочих и слуг, которые, завидев столь странную процессию, (еще бы, – ее возглавлял элегантный фактотум принца Гонзаго, а за ним по-хозяйски мерили шаг двое оборванцев с непомерно длинными шпагами), пугливо шарахались и жались по углам. Последовав долгими анфиладами, с расчерченным мелом паркетом, а кое-где пробираясь узкими, едва позволявшими марки протиснуться коридорчиками, так как окружающее пространство здесь уже было застроено крошечными деревянными кабинками, напоминающими пчелиные соты, они добрались наконец до конторы Пейроля. Здесь было просторно и светло. У левой стены стоял большой обеденный стол. Отдав распоряжения поварам и гардеробщикам, Пейроль покинул контору. Гасконца и нормандца пригласили к столу, и они набросились на еду и вино с жадностью, удивившей весь персонал.
– Так-то, дружок, – с добродушной укоризной делился с помощником своими соображениями мэтр Кокардас. – Главное произошло. Наконец-то мы поймали за хвост птицу счастья. Теперь наше дело в шляпе.
– На все Божья воля! – с полным ртом смиренно бормотал брат Паспуаль, никогда не предававшийся, как чрезмерной радости, так и отчаянию.
– Забавно! – сказал Шеверни причину, когда Пейроль увел мастеров шпаги. – С каких таких пор ты пользуешься услугами подобных ископаемых?
Словно не слыша вопроса, Гонзаго сделал несколько неуверенных шагов к окну и невидящим взглядом в задумчивости уставился на ограду «собственного сада госпожи принцессы».
Все эти, сгруппировавшиеся вокруг, напрягали голоса, ибо каждому хотелось, чтобы принц их услышал. Они неустанно по любому поводу, соревнуясь друг с другом, пели ему дифирамбы. Все принадлежали к рафинированной когорте финансистов. Кто-то больше преуспел, кто-то меньше. В послужном списке каждого имелись профессиональные злоупотребления. Нет, они не являлись преступниками. Ни один из них не совершил ничего, что впрямую нарушало закон. Но у каждого было немного, как говорится «рыльце в пушку». Все они, от первого до последнего нуждались в Гонзаго: один по одной причине, другой по иной. Гонзаго являлся для них настоящим синьором и королем. Они тоже были ему нужны. Во – первых, потому что король без своего двора не король, а ему эта роль была по душе. Кроме того он любил их слабости, пороки, их проблемы. Его самолюбию льстило то, что он мог оказать своим приближенным помощь, поддержку, дать разумный совет, или одарить какой-нибудь другой милостью. Была впрочем, и еще одна причина, по которой Гонзаго нуждался во всех этих людях. Но в чем она заключалась, станет ясно из нашего дальнейшего повествования. Единственным человеком, которому удавалось оставаться в компании принца и при этом сохранять свою независимость, оказался молодой маркиз Шаверни. Он был чересчур простодушным, чтобы хитрить, и слишком самолюбивым, чтобы плясать под чью – либо дудку.
– Все наперебой восторгаются золотыми приисками на Перу, – пользуясь тем, что Гонзаго отошел в сторону и его не слышит, сказал толстяк Ориоль. – Один дом господина принца стоит не меньше, чем все Перу с его приисками.
Весьма колоритной фигурой являлся этот откупщик Ориоль: гладкий и круглый, как шарик бильбоке. Его пухлые щеки касались жабо, и часто донимала одышка. Мадемуазели, с которыми он нередко встречался в опере, частенько над ним подтрунивали, при этом не упуская возможности поживиться за его счет. Он обладал щедрой натурой.
– Право же, – заметил Таранн, жилистый худощавый финансист, – здесь настоящее Эльдорадо.
– Золотой дом! – прибавил мсьё Монтобер. – Я бы даже сказал, бриллиантовый.
– Йa! – вставил Батц. – Йа пы таше скасаль приллянтофыхххь.
– Я знаю одного вполне состоятельного синьора, который со всеми домочадцами и прислугой живет целый год на те средства, что принц Гонзаго тратит за неделю, – позавидовал Жирон.
– Да уж, – заключил Ориоль, – наш Гонзаго – богач над богачами.
– Гонзаго, кузен мой! – с напускной встревоженностью окликнув стоявшего у окна принца Шаверни. – Ради всего святого, попроси у своих присных пощады, иначе их назойливые осанны не смолкнут до завтра.
– Господа! – наконец очнувшись от своих раздумий, сказал Гонзаго. – Попрошу вас пройти за мной в мои апартаменты. Нужно освободить эту залу.
Когда все разместились в кабинете хозяина, он сказал:
– Вам известно, господа, почему я вас пригласил?
– Я слышал что-то о семейном совете, – ответил Навай.
– Не просто совет, господа, а торжественная ассамблея всей фамилии, призванная рассмотреть вопросы, государственная важность которых будет подтверждена присутствием высших сановников двора его высочества регента: президента Ламуаньона, маршала Вильруа и вице – президента д'Аржансона.
– Фю – и – и – ть! – свистнул Шаверни. – Никак речь пойдет о наследовании престола?
– Маркиз, – осадил кузена принц. – Мы намерены говорить о серьезных вещах, и ваши шутки здесь совершенно неуместны.
– В таком случае, кузен, – подавляя зевоту, вставил Шаверни, – может, у вас найдется какая-нибудь книжка с картинкой, чтобы я не скучал, пока вы будете говорить о серьезном?
Гонзаго, наконец, заставил себя улыбнуться. Он видимо понял, что иначе заставить Шаверни замолчать ему не удастся.
– Так о чем же идет речь, принц? – поинтересовался Монтобер.
– Речь идет о том, что скоро вам всем предстоит на деле доказать вашу мне преданность, господа.
При этих словах все в один голос прокричали:
– Всегда готовы, принц!
Принц прижал ладонь к груди и, с признательностью кивнув, продолжал:
– Я пригласил вас; а именно: вас, Навай, Жирон, Шаверни, носе, Монтобер, Шуази, Лавалад, – как членов фамилии Неверов; вас, Ориоль, как поверенного в делах нашего кузена де Шатийона, вас, Таранн и Альбрет, – как представителей фамилии Шатлю.
– Если предметом обсуждения не будет наследство Бурбонов, – стало быть речь пойдет о наследстве Неверов, – опять встрял Шаверни.
– Будут решаться проблемы имущества фамилии Неверов и некоторые другие, – оповестил принц.
– А на кой ляд вам, мой кузен, понадобилось имущество Неверов, вам, который выручает миллионы ливров в час?
Гонзаго, недолго помолчав, спокойно ответил:
– Разве я пекусь о себе? Разве не на мне лежит забота о вашем будущем, о будущем всех, кто здесь сейчас присутствует?
Лица находившихся в кабинете, осветились неподдельной признательностью.
Навай: – Вам известно, принц, мое к вам отношение. Вы можете на меня рассчитывать всегда!
Жирон: – И на меня!
– И на меня!
– И на меня!
– И на меня тоже, черт возьми! – после других заявил Шаверни. – Я хотел бы только знать…
Но Гонзаго не дал ему договорить.
– Ты не в меру любознателен, кузен, – когда-нибудь тебя это погубит. Все, кто со мной, запомни это, должны следовать за мной без оглядки, – неважно, по каким тропам проляжет путь, прямым или окольным.
– Но в таком случае…
– Таково мое условие. Каждый волен выбирать: идти или не идти. Но кто не пошел, тот теряет со мной связь, – он мне больше не нужен. Тот же, кто со мной должен смотреть моими глазами, слышать моими ушами, думать моими мозгами. За все отвечаю я. Понятно, маркиз? Иные друзья мне не нужны.
– Мы не хотим ничего, кроме того, чтобы наш сиятельный родственник верил нам и вел за собой.
– Сиятельный кузен, – сказал Шаверни. – Но будет ли мне дозволено с надлежащим смирением вас спросить, что должен я делать?
– Пока помолчать, а на совете отдать голос в мою пользу.
– Не знаю, не оскорблю ли я своим голосом трогательную преданность наших друзей. Право же, сам я ценю свой голос не больше, чем звон пустого бокала, но…
– Никаких «но»! – опять прервал его Гонзаго.
– Никаких «но», – заорали все.
– Сплотим ряды вокруг монсиньора! – провозгласил Ориоль.
– Наш монсиньор никогда не обходит своей милостью тех, кто ему верно служит.
Присовокупил Таранн финансист шпаги. Намек был грубоват, но, по крайней мере, понятен. На мгновение возникала тишина. Каждый на всякий случай напустил на себя мину холодного безразличия, чтобы не показаться сообщником Таранна. Шаверни с торжествующей улыбкой посмотрел на кузена. Тот в ответ погрозил ему пальцем, словно урезонивая непослушного ребенка. Похоже, Гонзаго уже не сердился на маркиза.
– Я особо ценю преданность Таранна, – заметил принц с грустинкой. – Таранн, друг мой, отныне вы владелец фирмы в Эперне.
– О – о, принц…! – подобострастно прошептал финансист.
– Не надо благодарить, – прервал его Гонзаго. – Прошу вас, Монтобер, откройте окно. Мне что-то душно.
Все бросились к окну. Гонзаго побледнел: на лбу выступил пот. Он смочил свой носовой платок в стакане, протянутом Шаверни, и отер лицо. В это мгновение юный маркиз оказался возле принца первым.
– Ничего, – сказал принц, – уже все прошло. Это просто усталость. Прошлую ночь я не спал, так как мне довелось дежурить у кровати его величества в ожидании его утреннего пробуждения.
– Зачем же так себя истязать, кузен? – недоумевал Шаверни. – На кой ляд сдался вам король? Что для вас король? Что для вас сам Господь Бог?
Последний упрек был явно не по адресу. Если Гонзаго порой случалось проводить бессонные ночи, то отнюдь не в молитвах, уж за это можно поручиться.
Принц с чувством пожал руку маркиза, – его вопрос видимо пришелся ему по душе.
– Ты несправедлив! – с укором произнес Гонзаго. – Разве я хлопочу для себя?
Наперсники принца застыли в подобострастном восторге, готовые упасть перед своим кумиром на колени. Шаверни молчал.
– Ах, господа, до чего же очаровательный ребенок наш юный король. Он всех вас знает по именам и при нашей встрече всякий раз расспрашивает о ваших делах. В королевской спальне кроме его величества было четверо: его высочество регент со своей матерью мадам Палатин, гувернер короля Флери и я. Когда юный Луи поднял свои прекрасные, как лепестки розы, веки, всем нам почудилось, что взошла аврора.
– Аврора с розовыми пальчиками …? – не унимался неисправимый Шаверни. Остальные бросали на маркиза уничтожающие взгляды. Была бы воля, они побили бы его камнями.
– Юный король, – продолжал Гонзаго, – протянул руку к его высочеству регенту; потом, заметив меня, сказал: «Доброе утро, принц, вчера я вас видел во дворце в окружении друзей. Будет хорошо, если вы отдадите ко мне на службу мсьё де Жирона. Он блистательный дворянин».
Жирон с признательностью прижал ладонь к груди. Остальные напряженно застыли, покусывая губы.
– «Мне также нравится мсьё де Носе. – Гонзаго продолжал цитировать слова его величества. – А этот мсьё де Сальдань, ей – богу, лучший воин, из всех, что я знаю».
– К чему говорить о Сальдане? – шепнул на ухо принцу Шаверни. – Ведь его сейчас здесь нет.
И действительно, со вчерашнего меня никто не встречал ни барона де Сальданя, ни шевалье де Фаёнца. Не обратив внимания на замечание Шаверни Гонзаго продолжа:
– Потом его величество говорил мне о вас, Монтобер, о вас Шуази, и о других.
– А удостоил ли его величество своим августейшим вниманием благородного мсьё де Пейроля? – опять вставил юный маркиз.
– Его величество, – холодно отозвался Гонзаго, – удостоил вниманием всех, кроме вас.
– Вот – незадача! – огорчился Шаверни. – Впрочем, нет худа без добра, – это меня немного воспитает.
– При дворе известно о ваших финансовых операциях, Ориоль, – продолжал Гонзаго. – «Ваш Ориоль, – сказал мне с улыбкой король, – говорят, скоро сделаться богаче меня!»
– Какой ум! Какого блистательного короля посылает нам судьба! – раздались восторженные крики.
– Но, – продолжал с многозначительной улыбкой Гонзаго, – мой визит к его величеству не ограничился одними разговорами. Есть результаты и посущественнее. Сообщаю вам Альбрет, что ваша концессия на разработку рудников в ближайшее время по указу регента будет подписана.
– Отныне ради вас я готов на все, принц! – воскликнул счастливый Альберт.
– Ориоль, – вел дальше принц, – вам обещан дворянский титул. Можете заказать себе герб. В качестве эмблемы вам дозволено взять чулок.
И без того круглый откупщик покраснел, надулся еще больше и от радости едва не упал в обморок.
– Ориоль! – заметил Шаверни. – Теперь ты – кум королю. Правда, случилось это после того, как ты успел породниться с улицей Сен Дени. Я придумал, как должен выглядеть твой герб: на золотом фоне изящный горельеф, изображающий ажурные чулки. Два дамских, – по бокам, один – мужской – посредине, сверху ночной чепец и над всем – девиз: «Приятное с полезным».
Все, кроме Ориоля и Гонзаго засмеялись. Ориоль появился на свет в трикотажной лавке на углу улиц Моконсей и Сен Дени. Если бы Шаверни приберег свою шутку до ужина, его ожидал бы потрясающий успех.
– Вам назначен пенсион, Навай, – сообщил Гонзаго, принявший сегодня образ воплощенного благодеяния. – Монитобер, вы получите диплом бакалавра; Носе, с завтрашнего меня вы будете ездить в собственной именной карете, Жирон, о том, что мне удалось выхлопотать для вас, я вам сообщу наедине.
Жирон заранее был благодарен. Гонзаго неустанно налево и направо расточал милости, которые ему ничего не стоили. Никто не был забыт, даже немецкий барон Батц.
– Поди – ка сюда, маркиз! – принц обратился, наконец, к Шаверни.
– Я? – удивился тот.
– Да, да, ты, капризный мальчик.
– Кузен, я уже предчувствую приговор, – продолжал дурачиться маркиз. – Наверное, меня приказано посадить на хлеб и воду. Просто беда, ведь я так люблю шампанское и сладкие рогалики. Однако, что поделаешь, видимо заслужил.
– Гувернер короля мсьё де Флёри присутствовал во время пробуждения его величества, – сказал Гонзаго.
– Разумеется, – ответил маркиз, – такова его обязанность.
– Мсьё де Флёри был суров.
– Это его профессия.
– Мсьё де Флёри, увы, наслышан о твоих похождениях у Фёйантинов с мадемуазель де Клермон.
– Ай-ай-ай, – сказал Навай.
– Ай-ай-ай, – повторили за ним Ориоль и остальные.
– И тебе удалось выхлопотать отмену моей ссылки из Парижа, кузен? Что же, премного благодарю.
– Речь шла не о ссылке, маркиз.
– Тогда, о чем же?
– О Бастилии.
– И ты меня избавил от Бастилии. В таком случае благодарю вдвойне.
– Я сделал для тебя больше.
– Еще больше? Может быть тебе угодно, чтобы я сейчас распростерся перед тобой ниц? Я не против, если хочешь.
– Твоя земля в Шаней при прежнем короле была конфискована?
– Да. По Нанскому эдикту.
– Она приносила большой доход, – эта земля в Шаней, не так ли?
– 20 000 экю в год, кузен. Я был вы готов продаться всем чертям за вдвое меньшую сумму.
– Твоя земля в Шаней будет возвращена.
– Это правда? – воскликнул маркиз и, протянув к принцу руку, прибавил с пугающей серьезностью:
– Что ж, слово – не воробей, – придется отдать себя чертям.
Гонзаго нахмурился. Все замолчали в предчувствии скандала. Шаверни, окинув окружающих критическим взглядом, тихо и убежденно сказал:
– Кузен, я никогда не желал и не желаю вам ничего худого. Но если, упаси Бог, придет беда, если паче чаяния вы разоритесь, – все от вас разбегутся. Я никого не хочу обидеть. Но такова жизнь. Так вот, тогда вас все покинут, я, пусть даже один, – останусь.
