Полина Денисова
Девочки
С годами они по-своему полюбили ее, она была словно ангелом-хранителем для их слабенькой и болезненной дочери. Однажды в шестом классе им даже пришлось сильно поспорить за нее с директором школы, когда Марина серьезно расквасила нос и сломала руку мальчишке из параллельного класса. Ирочкины родители долго добивались тогда – почему? Но девочки упорно молчали. И лишь когда им пригрозили, что непременно переведут Ирочку в другую школу, то обе заревели и признались: тот обзывал Ирочку «соплёй». Марину простили безоговорочно и навсегда, и тему эту больше не поднимали.
Поступать решили на журналистику, и трудно было сказать, придумала ли это богемная Ирочка, или прямая и целеустремленная к тому времени Марина. Вдвоем, прислонившись спиной к холодной балконной стене, они не раз мечтали, как будут брать интервью у самых серьезных политиков, или писать острые и злобные колонки в больших и солидных газетах. Ирочка заикнулась тогда даже о телевидении, но Марина оборвала это сразу – ерунда. Ирочка не спорила. Они и вообще не спорили, и дружба эта была на удивление ровной – две совершенно разных девочки словно срослись друг с другом. Так, проучившись в одном классе, просидев за одной партой, проведя все десять летних каникул вместе, и практически не расставаясь ни на один день, они не повздорили ни одного разу. Это было удивительно.
Взрослая Ирочка едва ли сильно отличалась от Ирочки-ребенка – те же жиденькие белесые волосы (впрочем, теперь она укладывала их аккуратными крупными локонами), та же прозрачная до синевы кожа, те же тоненькие ручки и писклявый голосок. Впрочем, она все равно была милой – огромные голубые глаза ее светились какой-то грустью, в маленьких аккуратных ушках загадочно мерцали бриллианты (подарок родителей к окончанию школы), за блузкой топорщились невесомые грудки, ловко увеличенные хитрым импортным бюстгальтером, а аккуратные коротенькие юбочки подчеркивали идеальную стройность тоненьких упрямых девичьих ножек.
Марина тоже с детства изменилась мало – она по-прежнему оставалась девочкой крупной, даже чрезмерно. Ростом за сто семьдесят, широкоплечая и настолько же широкобедрая, с крепкой большой грудью, она нисколько не стеснялась носить каблуки, и ее огромные, сорок первого размера туфли походили на две подводные лодки. Свои жесткие темные волосы, которые несколько смутили в первом классе ирочкиных родителей, она отрастила до пояса и приобрела привычку хватко наматывать свой конский хвост на увесистый кулак. Словно в контрасте с Ирочкой, кожа Марины казалась смуглой, а черты ее живого лица хоть и были четкими и ровными, но все на этом лице было словно бы великовато.
Мальчики обходили стороной обеих – и хрупкую аристократку Ирочку, и громогласную и уверенную Марину. Впрочем, непопулярность никогда не мешала им влюбляться в киноактеров (при этом всегда в одних и тех же), открытки с которыми они собирали с третьего класса, и мечтать о будущих детях, коих, по уговору, у каждой должно было быть как минимум двое.
Конец мечтам пришел после сочинения. Когда объявили результаты, вместо обязательной и ожидавшейся пятёрки Ирочка вдруг увидела напротив своей фамилии четверку. Хрупкие ножки едва удержали ее, а уже в следующее мгновение Марина, уже нашедшая свою пятёрку и быстро оценившая ситуацию, шептала ей в ухо:
– Нормально-нормально, Ир, не бойся, следующие три сдашь на пятерки – и все будет нормально.
Вступительный балл на престижный факультет журналистики был тогда девятнадцать, так что надежда и действительно была. Но четверка эта сильно сбила все планы – этого от безоговорочно грамотной Ирочки с наследственно-филологическими склонностями (мама работала редактором в издательстве) никто не ожидал, скорее боялись за Марину, которая то и дело забывала в сложных предложениях запятые, да и стиль ее сочинений иногда был просто удручающе детским.
После неудачи с сочинением все пошло лучше – с двух следующих экзаменов, истории и устной литературы, на двоих они заработали четыре пятерки. А вот с английского Ирочка вышла зеленой. Марина, которая всегда ходила сдавать первой и уже дожидалась Ирочку возле двери, поняла все моментально. Ни слова не говоря, она сгребла свою молчаливую и словно онемевшую подругу в охапку и выволокла ее на улицу. Ирочка все молчала, и лишь из глаз ее безостановочно текли ручьи слез – Марина всегда удивлялась, насколько красиво ее подруга умела плакать – ни красного носа, ни соплей, а лишь прозрачные ручьи чистейших слез, которые делали ее огромные голубые глаза еще прекраснее.
Оставив притихшую Ирочку на скамейке в сквере и взяв с нее слово, что та никуда не уйдет (Ирочка лишь слабо склонила в ответ голову), Марина тяжело и совсем неженственно побежала обратно – в приемную комиссию, узнавать.
Именно она, Марина, и узнала первой про «кандидатство», а позднее эту информацию подтвердил и ирочкин отец, который назавтра, взяв на работе отгул, отправился прямиком к декану.
Оказалось, что фактически провалившая вступительные экзамены Ирочка, со своим аттестатом и восемнадцатью баллами оказалась все же лучшей из не поступивших, что делало ее так называемым «кандидатом» на поступление, при том условии, что кто-то из новеньких не приступит к учебе или бросит универ в течение сентября.
Следующие несколько дней стали для всех четверых настоящим адом. Ирочка лежала на кровати пластом, не разговаривала, не ела и лишь изредка тенью пробиралась в туалет, и посеревшие от переживаний родители чутко улавливали сначала звук льющейся воды, а потом слабые и беспомощные звуки ирочкиной рвоты.
