Полина Елизарова
Ночное солнце
И ей пришлось применить свою силу.
Внедрившись в поток его мыслей, она прочла в них острейшую боль – физическую и душевную. У него были сломаны два ребра и опущены почки, он не ел уже целых три дня, а далекая возлюбленная давно предала его, выйдя замуж за соседа.
Через несколько минут к ним подошли два упитанных полицейских со злыми обветренными лицами.
Она встала, полезла в сумочку и протянула им паспорт, незаметно сунув в него несколько тысячных купюр.
После того как деньги исчезли в кармане одного из ментов, они, взяв с нее обещание немедленно очистить площадь, отошли в сторонку, а она протянула ему руку, и попрошайка встал, повинуясь ее воле.
Преодолевая отвращение к запаху мочи и старых гнилых тряпок, она посадила его на заднее сиденье своей новой, припаркованной на стоянке вокзала машины.
Приехав в ее дом, отмывшись и наевшись, он проспал целые сутки.
Оказалось, что он умел практически все: чинить, готовить, стирать, убирать, охранять и даже делать массаж головы.
Примерно через месяц он тихо прокрался ночью в ее спальню, сел на краешек кровати и, ласково мыча, начал тереться носом и губами о ее выпростанную из-под одеяла ногу.
Всегда чутко спавшая, она тут же проснулась.
На миг в ней шевельнулось горячее животное желание, но разум немедля взял верх – она больно пнула его ногой и выставила вон из комнаты.
Всю следующую неделю он прятался от нее в своей каморке и выходил оттуда лишь тогда, когда она уезжала по делам в город.
Такого больше не повторялось.
В те дни, когда она, обнаженная, сидела в приготовленном им загодя чане, он не смел к ней приближаться и скрывался в доме до тех пор, пока она не заканчивала процедуру и не облачалась в махровый халат.
Все эти годы он жил в ее доме нелегально. Ей так и не удалось выяснить его настоящее имя, чтобы через знакомых ментов восстановить ему документы.
Единственное, что у него было и что она нашла в его вещах в тот вечер, когда привезла его в свой дом, – старая мятая фотография, спрятанная в подкладке пропахшей скитаниями черной куртки.
На фотографии, плотно прижавшись друг к другу щеками, стояли парень и девушка. За их спинами просматривались ворота знаменитой Гиссарской крепости. Судя по простой одежде и платку на голове девушки, молодые люди приехали в столицу из деревни.
На обороте чернела надпись вязью на неизвестном языке.
Она отсняла фото на телефон и отправила знакомому, который попросил знакомого таджика перевести надпись на русский.
Когда пришел ответ, она почти не удивилась. «Прости, любовь моя… Твои ласки теперь так же далеки и прекрасны, как звезды на небе. Ради своей семьи я выбираю крепкий кров над головой и свежий хлеб на столе».
…В тот миг, когда забытая надпись случайно всплыла в ее голове, она получила долгожданную разрядку.
6
– Анюта, ты дома?
Варвара Сергеевна сбросила с себя обувь и плащ.
Капа и Пресли, будто пытаясь на что-то пожаловаться, с недовольными мордами выскочили из кухни.
Дверь в комнату дочери была закрыта. Самоварова настойчиво постучала, ответа не последовало.
Выждав, Варвара Сергеевна взялась за ручку и потянула вниз. Дверь оказалась не заперта.
Окна в комнате дочери были наглухо зашторены.
Анька лежала на разобранной кровати лицом к стене, укрывшись с головой одеялом. Уткнувшись в подушку, она рыдала.
– Господи, Аня! – бросилась к ней мать. – Что случилось?
Дочь выпростала зареванное лицо.
– Ма-ма! – отчаянно всхлипнула она. – Это конец! Меня точно сглазили!
– Не томи, говори, что случилось?! – всполошилась Варвара Сергеевна.
– У меня не будет детей! – присела на кровать и заголосила на всю комнату Анька.
– Это кто тебе сказал? – строго спросила Самоварова, но внутри у нее все сжалось.
– Твоя Вероника Петровна! – Продолжая отчаянно всхлипывать, она схватила мать за руку: – Слышишь, ма, у меня не будет детей!
– С чего это она могла сказать такую чушь? – Самоварова пыталась переварить услышанное. – Она что, гадалка, чтобы видеть сглаз? Никакого сглаза не существует!
– Она не про сглаз сказала, про сглаз говорю тебе я! – злилась сквозь истерику Анька.
– Успокойся, я ничего не понимаю… Вероника Петровна сделала тебе полное обследование?
– Мам, ты что, не слышишь?! У меня не будет детей! – Анька вжала ногти в ее руку с такой силой, что Самоварова чуть не вскрикнула от боли.
Варвара Сергеевна понимала – до тех пор, пока истерика не отступит, продолжать расспрашивать дочь не имеет смысла.
«Надо позвонить Веронике Петровне и все у нее выяснить…»
Мобильный остался в кармане плаща, а бросить Аньку в таком состоянии она не могла.
Выпустив руку матери, Анька снова упала на подушку.
Варвара Сергеевна осторожно приподняла ее голову, поправила смятую подушку и прилегла рядом на кровать.
– Не будет так не будет. Усыновим… – сама себе не веря, бросила Самоварова в полумрак комнаты.
Анька сползла вниз и вжалась в ее грудь.
– Ма, да что ты несешь?! Чтобы потом у ребенка какой-нибудь уродский ген выскочил? – запричитала она в вырез ее джемпера. – Вот ты… Разве ты могла бы кого-то усыновить? Чужого? Пропахшего блевотной кашей детдома, квартирой алкашей?
– Девочка моя… Бог подарил мне тебя… – Самоварова гладила дочь по спутанным волосам.
– А если б не подарил? А если б ты захотела еще одного ребенка, но не смогла?
– Не знаю… Мне тебя всегда хватало…
– Нет, ты просто представь себе это! Не сейчас, но когда была моложе, разве ты могла бы, даже от безнадеги, на такое решиться? – не унималась Анька.
Самоварова судорожно думала о том, как увести разговор в другую сторону.
Она хотела одного – чтобы дочь успокоилась и все ей разъяснила.
Но против воли в ее сознание вклинилось одно давнишнее, навеянное Анькиными клокотавшими вопросами воспоминание.
…В этом доме на последнем этаже когда-то жила ее приятельница Ольга.
В детстве они не дружили, Оля была старше Вари на пару лет.
Сблизились молодые женщины уже после того, как Оля похоронила трагически погибших родителей и, связавшись с украинцем, приехавшим в город шабашить на стройку, забеременела.
В то время наконец разъехавшаяся с родителями Самоварова уже родила Анюту. В первый год жизни дочери самолюбивая и гордая Варя, отказавшись от помощи, формально предложенной матерью, с которой у нее никогда не было настоящей близости, была вынуждена оставить службу и взять отпуск по уходу за ребенком.
Как ни странно, именно после того, как Варины родители наконец получили долгожданную квартиру в новостройке, отношения с Анькиным отцом начали стремительно разлаживаться. Ему не было нужды стесняться чопорных тещи и тестя, и его скверное нутро проявилось во всей красе. То похмельный, то депрессивный, сотрудник НИИ почти ежедневно изводил вымотанную бессонными ночами жену высосанными из пальца придирками. Стремясь как можно меньше бывать в обществе супруга, Варя, когда позволяла погода, подолгу гуляла с малышкой во дворе.
Окончив консерваторию, Ольга работала в музыкальной школе, недалеко от дома.
О ее интересном положении Варя узнала первой. Возвращаясь с занятий, Ольга частенько садилась на лавочке рядом и с разрешения Самоваровой подолгу покачивала коляску со спящей Анютой. Сказав о своей беременности, она засыпала соседку вопросами о трудностях, подстерегающих молодых матерей.
Живот Ольги как на дрожжах округлялся, а украинец все реже появлялся в их доме… Брак не был зарегистрирован, соседи начали судачить, и Варя была единственной, кто поддерживал «аморальную» пианистку.
С детства Ольга была неприметной, сосредоточенной на учебе и музыке. Ее семья жила замкнуто и никогда не давала поводов для сплетен. Даже трагическая гибель родителей Оли в автокатастрофе была воспринята соседями без особого драматизма.
Оставшись без родителей, двадцатипятилетняя Ольга неожиданно расцвела.
Скромную одежонку она сменила на джинсы клеш и обтягивающие водолазки, подстриглась по последней моде и стала пользоваться косметикой.
Соседи наконец обратили на нее внимание и сделали одной из обязательных героинь своих пустых пересудов.
Стоило ли говорить, сколько пищи для разговоров принесло им появление в ее жизни мужчины! И какого! Как метко выразилась Маргарита Ивановна, «категорически не подходящего ей по ментальности».
– Мам, ты куда провалилась?
Анька, оказывается, уже сидела на краю кровати и, шаря ногами по полу, пыталась отыскать свои тапочки.
– Усыновлять чужого ребенка – это последнее, что можно сделать… Я еще понимаю, когда сирот брали во время войны… Ты вот знаешь, например, что на тех, кто с нормальными генами, очередь в детдоме на несколько лет вперед?
– Не знаю. Давай оставим эту тему и пойдем поедим, – предложила Варвара Сергеевна.
А про себя решила: как только выдастся возможность, она сразу же наберет Веронику Петровну.
* * *
Через час дочь, перекусив сваренной на воде овсянкой, приправленной медом, убежала на урок. Выплеснув на мать свои страхи, Анька, как это часто бывало, успокоилась и резко повеселела.
Варвара Сергеевна вышла на балкон и набрала старую знакомую.
Вероника Петровна пожурила Самоварову за то, что та не показывалась ей больше года, а после, нехотя и коротко, выдала врачебную тайну: утром Анька была на приеме, и при осмотре Вероника Петровна обнаружила у нее полип. Со слов врача, реакция Аньки была неадекватной – она сильно разнервничалась и начала допрашивать Веронику Петровну, может ли полип повлиять на возможность забеременеть.
Профессор гинекологии попыталась ее успокоить, объяснив, что такое часто встречается у женщин ее возраста, что полип не опасен и его необходимо удалить после того, как закончатся ближайшие месячные.
По всей видимости, дочь, выйдя от Вероники Петровны, полезла в интернет и начиталась всякой всячины.
– Полип действительно может препятствовать оплодотворению, но это обратимо. К тому же у твоей дочери фолликулы бушуют, как у двадцатипятилетней! – подытожила Вероника Петровна и, сославшись на ожидавшую ее пациентку, завершила разговор.
Эта беседа и успокоила Самоварову, и огорчила: Анькина ненормальная реакция лишь подтверждала стремительно развивавшийся у нее невроз.
Со вчерашнего вечера в холодильнике оставался плов, а Валера с утра предупредил, что задержится на работе из-за банкета по случаю юбилея Вислакова.
Варвара Сергеевна облегченно выдохнула – придумывать что-то на ужин не было необходимости, да и, положа руку на сердце, не любила она готовить.
Примостившись в любимом кресле у окна, Варвара Сергеевна открыла недавно купленный новый роман любимой писательницы, но сосредоточиться на книге не получалось – в голове продолжали звенеть горячечные Анькины слова.
«А вот ты бы могла?! Не сейчас, когда была молодая?»
* * *
…Вынашивая плод, Ольга скрупулезно соблюдала предписания врачей. Она подолгу гуляла, принимала по часам насыщенную витаминами пищу, следила за весом, а в холодное время года – за тем, чтобы ноги и голова были в тепле. Ольга вновь вернулась к привычному для нее образу «серой мышки», и соседи, наблюдая, как она сидит на лавочке с книгой или тащит в авоське несколько яблок и бутылку кефира, быстро потеряли к ней интерес.
Роды были легкими, девочка появилась на свет здоровой. Ольга взяла положенный ей декретный отпуск, а Варя, едва Анюте исполнился годик, отдала ее в ясли и снова вышла на службу.
Теперь они виделись реже, в основном по выходным или в праздники, когда обе гуляли с малышками на детской площадке.
Но доверие, некогда сложившееся между молодыми женщинами, не исчезло.
Когда дочери Ольги было месяца два, ее милый друг внезапно исчез. Мать-одиночка была уверена в том, что ненадолго.
Наивность соседки поражала Варю, но, внимательно слушая Ольгу, она не спорила: разве можно походя отбирать у человека надежду?
Говоря Варе о своем печальном положении, Ольга была сдержанна и немногословна, но Самоварова чувствовала, какие в ней бушуют нешуточные страсти.
Ольга редко говорила про своего украинца, но по тому, каким жадным взглядом соседка провожала каждого молодого мужчину, подходившего к подъезду, Варя понимала – она его ждет.
Когда Анюте исполнилось четыре, Варвара Сергеевна, залипнув в мучительном разводе с мужем, влюбилась в своего молодого начальника – тогда еще капитана Никитина. Горечью этих отношений (Никитин был женат) она, за неимением иной «жилетки», делилась с Ольгой.
Рассказывая ей о своем женатом мужчине (чье имя и статус она не раскрывала), Самоварова не рассчитывала на Ольгины советы и не нуждалась в ее оценке ситуации.
Молодость есть молодость. Когда эмоции зашкаливают, даже привыкшим быть закрытыми людям время от времени требуется выплеснуть из себя то, что ежечасно подтачивает изнутри…
Из нахлынувших, как нежданный дождь, воспоминаний Самоварову выдернул настырный звонок в дверь.
Она отбросила книгу и, резко встав с кресла, почувствовала, как закружилась голова. Запнулась о Пресли, который, как оказалось, дремал на коврике возле ее ног. Кот обиженно вскочил. Хозяйка поняла, что впервые с момента переезда кот снова, как в старые добрые времена, выказал ей доверие своей близостью.
– Лапушка, прости…
Прежде чем выйти из комнаты, Самоварова, преодолев головокружение, присела на корточки рядом со своим любимцем.
Она ласково взяла кота за мордочку:
– Прости меня, дуру слепую… Не больно тебе?
Пресли обиженно отвернулся, но не убежал.
– Что-то у нас разладилось… Так бывает. Но мы же все поправим, да?
Кот сердито напряг ушки и внимательно ее слушал, нервно подергивая хвостом.
– Я тебя не оставлю, – пообещала Варвара Сергеевна. – Переедешь вместе с нами, как только закончим ремонт.
В дверь больше не звонили.
Нехотя оторвавшись от Пресли, Варвара Сергеевна осторожно привстала и прошла в коридор.
Посмотрела в глазок. За дверью никого не было.
К Пресли, крутившемуся возле ее ног, присоединилась и выбежавшая из Анькиной комнаты Капа.
Самоварова приоткрыла дверь.
На площадке было тихо.
– Чертовщина какая-то… – забубнила себе под нос Самоварова и решительно распахнула дверь.
Открываясь, дверь обо что-то запнулась, и это что-то упало, рассыпавшись на дверном коврике.
В очередном черном мусорном мешке был все тот же набор: рыбная тухлятина, камни и грязные, с мертвыми пластмассовыми глазами мягкие игрушки.
7
Инфанта ждала Петра Анатольевича в шумном сетевом кафе неподалеку от отделения РОВД, где он служил замначальника.
Она посмотрела на часы – Петя задерживался уже на пятнадцать минут.
От нечего делать она принялась рассматривать публику – слева и справа от нее, за столиками на двоих, разместились две влюбленные парочки.
Парочка слева была совсем юной. Судя по их удобной, бесформенно модной одежде – какие-нибудь студенты-интеллектуалы. Парень и девушка, сидевшие напротив друг друга, держались за руки и о чем-то тихо беседовали.
Парочка справа, мужчина лет сорока пяти и женщина лет тридцати, явно были любовниками. Они сидели, не смея прилюдно касаться друг друга, но их выдавали взгляды. Симпатичная блондинистая дамочка, громко рассказывая мужчине какую-то ерунду из жизни своей подруги, ласкала мужчину красивыми карими глазами, он же млел, то пряча от нее взгляд, то страстно, на долю секунды, впиваясь в ее лицо.
Инфанта почувствовала, что эти люди испортили ей настроение.
Мурлыканья и сюсюканья, все эти кокетливые кружева всегда были ей противны.
«Потом тот, что слева, бросит свою студенточку, как только папочка подыщет для него выгодную партию из семьи нужного человека, а те, что справа, через пару часов придут домой и будут там привычно лгать, чтобы сохранить худой мир в своих пропахших магазинными полуфабрикатами и тупыми сериалами квартирках…»
Когда Петя, заполняя своим грузным телом все пространство, вошел в зал, Инфанта с ходу на него набросилась:
– Дорогой мой! Ты совсем не уважаешь мое время!
Еле уместив задницу на узком стуле, Петр Анатольевич заухал в невидимый рупор:
– Радость моя! Богиня! Я все-таки при исполнении. Такого ща перца крученого к нам привезли, уф… – Он отер кулаком пот со лба.
С эндокринной системой у Пети давно было не в порядке, и это сказывалось на его неустойчивой потенции. Правда, после их сеансов и его вступления в придуманный им же орден его дела на сексуальном фронте заметно улучшились. Истинная проблема Пети была в том, что он больше смерти боялся своей скандальной жены, и Инфанта научила его с ней взаимодействовать.
– У меня мало времени. – Инфанта в два глотка осушила давно остывший эспрессо. – Что по объекту?
– Да ничего там особенного… Точнее – вообще ничего…
К их столику подошла стройная симпатичная официантка.
– Коньяку мне пятьдесят принеси. – Петя с трудом удержался, чтобы не облапать взглядом девчонку.
– Какого? – уточнила девушка.
– Самого дорогого! – хмыкнул он, не глядя на нее.
– Вы что-нибудь еще будете заказывать? – любезно обратилась официантка к Инфанте.
– Иди уже! – огрызнулась она.
– Короче, объект из «наших», ушла на пенсию в звании майора около двух лет назад. По состоянию здоровья. Но там была какая-то темная история. Похоже, тетка принципиальная, поперла, куда не следует, вот ее и спровадили. Служила под полковником Никитиным, с которым много лет водила нежную дружбу.
– А что сейчас с Никитиным?
– Тоже вышел на пенсию. У него частное сыскное бюро. Чел неплохой, серьезный, но осторожный, куда не надо, не лезет. Из тех, с кем всегда можно договориться.
Официантка поставила перед Петей коньяк и подошла к столику, где сидели любовники.
Пока мужчина рассчитывался наличными, женщина юркнула к выходу. От них так и разило желанием скорого секса.
– Петь, Никитин меня пока не особо колышет! Что по объекту?! – злилась Инфанта.
– Богиня, да ничего на нее нет… Сидит баба дома, до недавнего времени жила у мужика, но там квартира на той неделе погорела. Теперь вернулась по месту прописки, живет с дочерью и ее хахалем. Из дома выходит раз в день, наведывается на погоревшую квартиру, там сейчас гастеры ремонт делают. Соседи дали показания, что, типа, квартиру психиатру подожгли. Но наши, ясный пень, дело уже закрыли, прямых улик нет.
– Что за психиатр?
– Мужик ее, – пожал плечами подполковник. – На него тоже ничего, недавно перешел в частную медицину. И на дочь, переводчицу, тоже ничего. И на мужика дочери, эмчеэсника – тоже.
– Плохо работаешь, Петя, – скривилась Инфанта. – Объект уже больше половины жизни прожил, в вашем ведомстве работал, семью имеет – и что, совсем ничего?!
– Да вот те крест, богиня! – Петя неловко и поспешно перекрестил себя, с трудом сложив толстые пальцы. – Не, если надо, мы этой грымзе жизнь подпортим! По наркоте, например… Дочка же с иностранцами якшается… Или кого-то из отсидевших по ее делам разыщем, – торопливо зашептал он.
– Фуфла не надо! – отрезала Инфанта, вставая. – За кофе заплати. А за психиатром этим пусть твои пиздодельные пинкертоны последят с недельку. И еще мне понадобится кое-какая личная инфа о семье Никитина. Сообщу позже.
Выйдя из кафе, она накинула на голову белоснежный кашемировый шарф – моросило.
Информация, поступившая от Пети, окончательно испортила настроение. До этой встречи она была уверена – ему удастся что-то нарыть на «объект», если не по сфабрикованным когда-то уголовным делам, то хотя бы по семье… по налогам…
Кидать подставу она не хотела.
Все должно быть по справедливости.
Придется, как привыкла, и дальше действовать самой.
* * *
Восстановить равновесие ей помогала живопись.
Купив входной билет, Инфанта прошла в здание музея.
От скверной погоды, отсутствия солнца, моросившего, но пробиравшего до костей дождя в теплом, ярко освещенном помещении слегка закружилась голова.
Судя по полученной информации, Петя не врал – он, похоже, прочесал все, что мог. А в последние дни после ее просьбы, озвученной в грузинском ресторане, когда был сбор ордена, он вообще приставил к «объекту» наружное наблюдение.
Впрочем, удивляться было нечему.
Насколько она знала, «объект» жил скромно и имел принципы.
Ей нравилось это слово – объект.
Оно обезличивало человека и примиряло давно задуманное с шевелившимися в ней сомнениями.
Поднявшись по лестнице, Инфанта окинула взглядом впечатляющий своей выдержанной роскошью зал.
Народу в будничный дневной час было немного: в основном студенты или неторопливые, интеллигентного вида пенсионеры.
Ей нужно было уцепиться взглядом за что-то такое, что могло дать не поверхностное впечатление, но полное погружение.
Инфанта была уверена: все зна́чимые, вошедшие в историю творцы, будь то писатели, композиторы или художники, имели психические отклонения. Стоило ли говорить о тех безродных, затертых, но так и не исчезнувших гениях, непризнанных при жизни, о тех, кто не признан до сих пор и не будет признан никогда?
Шизофрения, паранойя, обсессивно-компульсивное и тревожное расстройства – в безумии талантов можно блуждать бесконечно… Чужое безумие всегда затягивает. Путешествия по тоннелям чужих душ, не обычных людишек, как большинство клиентов, а особенных, назначенных публикой гениев или никому не известных учителей и подмастерьев, выглядывавших из-за их спин, давало ей необходимую перезагрузку.
Бродить в глубинах собственной души она не любила, рефлексия мешала ей действовать.
Виновные должны быть наказаны.
Только это справедливо.
Пытаясь сфокусироваться, Инфанта уцепилась взглядом за одну из работ.
Она не поняла, что именно привлекло ее в этой унылой картине: холст/масло, одинокая ворона на покосившемся от времени заборе.
На банкетке напротив картины сидел молодой мужчина и смотрел на нее зачарованным взглядом.
Остановившись у полотна, она из любопытства обернулась и посмотрела на посетителя. И тут же поняла, что он глядит вовсе не картину.
Его горящий взгляд был обращен внутрь себя.
Погрузиться не получалось. Энергия мужчины сильно мешала. Она отвернулась.
– Нравится? – послышался голос с банкетки.
– Не знаю. Депрессуха какая-то, но прописано хорошо. Думаю, художник хотел отразить какой-то второй смысл, – ответила, не оборачиваясь.
– Девушка, смысл может быть только один, – продолжил голос за спиной. – Художник написал лишь то, что видел, когда работал над картиной. Это мы, якобы ценители искусства, пытаемся создать иллюзию иного смысла, так же интересней, не правда ли?
Инфанта обернулась.
Мужчине на первый взгляд было не больше сорока. Он был чисто, модно, неброско одет. В темно-русых, коротко стриженных волосах проглядывала легкая седина. Лицо немного скуластое, глаза зеленые, умные, но глядящие так, будто в них выключили обычный огонек. В его облике непонятно как сочетались вальяжность и хорошо спрятанный, но все же уловимый подростковый протест.
– Не знаю, – обронила она, почувствовав, как стала нарастать тревога: ладони вспотели, а сердце заколотилось сильней. Банкетка с сидевшим на ней мужчиной, картины за его спиной, старушка-смотрительница на бархатном стуле, люди, проходившие мимо, – все это смазывалось перед глазами, превращаясь в одно резкое, неприятное пятно.
«Старею, что ли? Вот уже и сосуды стали на погоду реагировать, – пыталась успокоить она себя. – Должно быть, пересидела вчера в чане…»
– Девушка, вам плохо? – не отставал от нее мужчина, но и с банкетки не вставал. Судя по интонации голоса, им двигало то ли пустое любопытство, то ли обычная вежливость. Вероятней всего, он был из тех, кто на работе вынужден постоянно соглашаться с начальством. Такие любят поболтать с незнакомыми людьми.
– Погода скверная, – быстро ответила она и, намереваясь уйти, повернулась к нему спиной.
– Может, кофе? – Он наконец соизволил встать и подошел вплотную.
Мужчина оказался невысоким. Его можно было бы назвать отлично сложенным, если бы под полосатой рубашкой не прослеживалось уже заметное возрастное пузцо.
От столь наглого вторжения в ее пространство по всему телу пробежала дрожь.
«Да что ж за денек! Буря, что ли, магнитная…»
– Даже не знаю, – чтобы что-то ответить, глухо обронила она и с ужасом поняла, что в таком состоянии не сможет сесть за руль.
– В этом корпусе есть неплохое кафе. – Он смотрел на нее спокойно и выжидающе.
Она неопределенно мотнула головой и машинально, чтобы почувствовать опору, схватила его под локоть.
– Похоже, у вас паническая атака, – как будто забеспокоился он.
– Не парьтесь… Посижу немного и поеду.
– Вот и посидите в кафе. На улицу вам лучше пока не выходить.
Когда они спускались по лестнице, Инфанта поняла, что все еще держит его под локоть.
Ей стало неловко и стыдно от собственной слабости, и она резко вытащила руку из мягкого тепла его твидового пиджака.
В кафе-ресторане были заняты лишь два круглых, со старомодными бледно-желтыми скатертями, столика.
Проводив ее за один из свободных, он, даже не спросив, чего она хочет, ушел на поиски отсутствовавшего в поле зрения официанта.
Пара глотков хорошо сваренного кофе действительно помогли – головокружение и тревога утихли.
Им на смену подкрался тихий страх. Будто он, этот симпатичный мужчина, сидевший напротив, за то время, что она едва не потеряла над собой контроль, смог заполучить весла от лодки и теперь вез ее неизвестно куда по темной реке.
За соседний столик прошли, оживленно болтая, две ухоженные, бодрые старушки – на сморщенных личиках очки в солидных оправах, у одной в ушах крупный жемчуг, у другой – тяжелая нитка яшмы поверх темной кашемировой водолазки. Подруги, любуясь друг другом, мягко спорили о неизвестных широкой публике художниках-передвижниках, на выставку которых (как она наконец с трудом сообразила) Инфанта случайно попала минутами раннее.
По тому, как случайный кавалер едва заметно усмехался, прислушиваясь к разговору пожилых женщин, ей показалось, что это соседство отозвалось в нем чем-то не слишком приятным.
Он не хотел рассказывать о себе, она – тем более.
Чтобы не молчать и не зацикливаться на своем, столь необычном для нее, состоянии, Инфанта продолжила тему про первые и вторые смыслы картин. Он без особого энтузиазма подхватил, после чего они незаметно перешли к обсуждению классической литературы.
Беседа, так необычно начавшаяся в зале, скатилась к формальной – оба, особенно не слишком образованная Инфанта, натужно выдавливали из себя замыленные до дыр штампы.
Когда они вышли на улицу, уже стемнело.
Моросивший днем дождик успел превратиться в мерзкий, валивший хлопьями с буро-серого неба снег. Проводив до авто, он всего лишь попросил ее быть на дороге аккуратной.
Добравшись до дома, Инфанта, чувствуя только отупляющую усталость, сразу поднялась к себе в спальню.
Быстро раздевшись, полезла в душ.
В кабине хлоркой не пахло.
Вышколенный Жаруа не мог, не имел права забыть о том, что раковина, унитаз и особенно душевая кабина должны ежедневно обрабатываться хлоркой!
Запах хлорки ее успокаивал.
Согревшись под теплой струей, она решила, что отругает его завтра.
Травяной чай, предусмотрительно заваренный Жаруа, ждал ее на прикроватной тумбочке. В изножье лежал заботливо принесенный плед – ей всегда было холодно, и одного одеяла не хватало.
Неожиданно проснувшись среди ночи, Инфанта вновь почувствовала такую же, как днем в музее, тревогу.
Короткий ежик волос на затылке взмок, пальцы подрагивали. Свернувшись калачиком, она убедила себя в том, что во всем виноваты погода и имбирь, добавленный таджиком в чай.
Инфанта зажгла ночник и, полулежа на подушках, открыла ноутбук.
Ночь – самое подходящее время для оживления призраков.
Трясущиеся пальцы, цепляясь за осколки давно услышанных и засевших в подсознании фраз, застучали по клавишам, не успевая за мыслью. На мониторе рождались потоки слов, с многочисленными, как сладострастные вздохи, отточиями.
«Ничего… Причешу уже на свежую голову…»
Заснула она лишь под утро, разбитая, но удовлетворенная.
Ей снилась лодка, плывущая по темной реке.
Только сидела в ней не она, а молодая пухлогубая старший лейтенант милиции в штатском, а правил лодкой широкоплечий ироничный капитан.
8
– Ребята, – когда все поели, решила задать неприятный вопрос Самоварова, – скажите, кто-нибудь из вас когда-либо обнаруживал у нашей двери чужой мусор?
Анька и Валерий Павлович залипли в телефонах, а Олег, повернувшись ко всем спиной, что-то искал в кухонных ящиках.
Варвара Сергеевна чувствовала себя глупо, но выхода не было – ситуация со зловонными мешками требовала прояснения.
– Ни разу не видел, – не отрываясь от телефона, отозвался доктор.
– Я тоже, – не оборачиваясь, ответил Олег.
– А ты, дочь? Бывали под нашей дверью чужие мешки? – еще раз переспросила Самоварова.
Ответа не последовало, Анька, будто не слыша, продолжала сидеть в мобильном.
– Аня!
Дочь раздраженно отлипла от телефона.
Краем глаза Варвара Сергеевна увидела, что на экране открыт какой-то эзотерический сайт. Зазывно подмигивающая нарисованная цыганка предлагала попытать судьбу.
– Мам, тебя, похоже, заклинило на мусоре… Что не так-то, не пойму! Нам больше поговорить не о чем?
– Да мы, к сожалению, и не разговариваем, – вздохнула Самоварова. – Я просто задала вопрос.
Олег с довольным видом достал из ящика спрятанную в глубине пачку сигарет.
– Варвара Сергеевна, я на балкон, вы со мной?
Анька, оторвавшись от мобильного, с неприязнью покосилась на пачку в его руке.
– А где же твоя пыхтелка?
– Стики закончились, забыл купить, – спокойно ответил Олег.
Самоваровой нравилось, как он вел себя с ее дочерью. В их общении она наблюдала то, что, увы, отсутствовало у нее самой. Взаимодействуя с Анькой, мать скатывалась либо к жалости, либо к застаревшему, как толстенная мозоль, чувству вины, и это определяло тональность общения.
– Ясно… – пробурчала, глядя на цыганку в телефоне, Анька. – Ну, травитесь на здоровье!
Во время перекура Самоварова подробно поведала Олегу ситуацию с мусорными мешками.
– Бред какой-то… – немало удивился Олег. – Нет. Раньше такого точно не наблюдалось.
– Ну… может, вы пару раз забыли вынести мусор, и кто-то из соседей с запозданием решил таким образом нас проучить?
Он пожал плечами:
– Исключено. Вечером, по необходимости, я всегда выносил мусор сам. Пока здесь не было доктора, когда дежурил, говорил Анюте выставлять его на балкон. А памятуя о ее манере выставлять мусор по утрам за дверь и зная о ее забывчивости, просил так не делать, ведь окурка проходящего мимо хулигана вполне достаточно для возгорания даже небольшого пакета с отходами.
– Одним словом, до нашего появления в доме ничего подобного не было, так?
Олег смутился и не ответил.
– Олежка, говори прямо! Ситуация действительно бредовая. Между тем за последние три дня я саморучно выволокла на помойку три чужих мешка, под завязку набитых журналами, старыми игрушками и тухлятиной.
Олег, глубоко затянувшись, задумался:
– Ну… если только наша старушка-соседка из нижней квартиры жжет. Пару недель назад Анюта с ней сцепилась из-за трубы, которую у нас в прошлом году прорвало во время ремонта. Потолок мы ей подпортили, но я тогда же его и побелил! Теперь она предъявила Ане, что на месте протечки стало проступать темное пятно. А наша Аня, как она выразилась, ее «культурно послала». На следующий день бабулька обратилась уже ко мне, я сказал: «Ща поем, зайду гляну». Но в тот момент ей было не с руки меня впустить, решили так: она сама к нам зайдет и мы договоримся о дне, удобном для всех.
