Полина Максимова
Верховье
– Просто для ясности хочу отметить, что это ты начала, – сказал он.
– Да, я знаю, – сказала Тина, не поднимая глаз.
Виктор Николаевич передвинул свой стул поближе к ней. Он взял два шота, один поставил перед Тиной.
– Еще по одной?
– Думаю, достаточно.
– Но разве это не то, чего ты хочешь? Забыть все, что сегодня произошло. Я вот точно хочу, – усмехнулся он, пытаясь поймать взгляд Тины.
– Да, наверное, – пробормотала она.
Они чокнулись и выпили. Виктор Николаевич пытался разговорить Тину. Рассказывал ей о том, как жил в Токио целый семестр, как хотел бы снова туда вернуться. А куда бы хотела поехать Тина? Она не знала. Может быть, в Италию? Виктор Николаевич сказал, что был там со своей бывшей женой.
Пока Виктор Николаевич платил за ужин, Тина пошла в туалет и разделить счет даже не предложила – знала, что не потянет. В полумраке дорогого интерьера Тине показалось, что выглядела она шикарно, сексуально, именно так ей хотелось бы выглядеть в ресторане со своим любимым мужчиной. Ее глаза блестели, лицо раскраснелось, волосы растрепались, но не плохо, а так, как надо. Тина улыбнулась себе пьяной улыбкой.
Виктор Николаевич ждал у гардероба с ее пальто в руках. Рядом одевалась еще одна пара. Было заметно, что мужчине хорошо знакомы все движения женщины. Он помог ей надеть шубу – ее руки легко нырнули в норковые рукава. Тине хотелось, чтобы кто-то так же хорошо знал ее.
В отель они вошли под руку. Интерьер в холле был старомодным, Тина только сейчас заметила, как угнетающе выглядит все вокруг: сутенерско-бордового цвета стены, картины с пейзажами Великого Новгорода, искусственные цветы в горшках рядом с оливковыми тяжеловесными креслами, а на них приплюснутые, отсиженные декоративные подушки с вензелем гостиницы. Они поднялись на второй этаж и пошли по коридору к своим номерам. Первым был номер Виктора Николаевича. Но они оба прошли мимо, даже не взглянув на дверь. Может быть, Тина остановилась бы, попрощалась бы, но Виктор Николаевич шел чуть впереди, это он прошел мимо своего номера, а Тина просто следовала за ним. А может быть, и нет. Может быть, это Тина шла впереди? В конце концов, она ведь его поцеловала, а до этого на протяжении нескольких месяцев ждала его звонков.
Они вошла в ее номер. Виктор Николаевич направился к мини-бару, Тина завернула в ванную. Она снова смотрела на себя, но уже совершенно иную. Пряди волос прилипли к лицу, мокрые из-за снега, в глаза бросались отросшие корни, лицо было таким же бледно-оливковым, как кресла в холле, зубы окрасились от настойки из черной смородины. Она расстроилась, снова замкнулась, стала приходить в себя, осознавать, что происходит, но почистила зубы, причесалась и вышла.
Виктор Николаевич рассматривал меню ресторана при отеле на журнальном столике. Он сказал, что утром они обязательно закажут еду в номер. Тину подташнивало, она не могла думать о завтраке и о завтрашнем дне. Она села на краешек кровати, будто это был не ее номер, а его территория.
Он достал маленькие бутылочки с вином и предложил выпить на сон грядущий. Тина отказалась, сказала, что уже почистила зубы. Он усмехнулся, она согласилась выпить.
Он сел рядом с ней, хрустнула крышка, он протянул ей бутылочку. Она сделала глоток и сморщилась. Вино смешалось со вкусом ее клубничной зубной пасты. Он положил руку ей на колено и задрал платье. Неожиданно для себя она рассмеялась. Смешки выскакивали из нее один за другим, и она не в силах была это остановить, а потом в горле стало горячо, и вместе с последним смешком изо рта вышел ягненок с картофелем, паштет и разноцветные настойки.
– Мать твою… Тина!
Тина упала на кровать. Она закрыла глаза, и все закружилось, она открыла глаза, и стало получше. Так она и лежала с открытыми глазами, пока Виктор Николаевич долго возился в ванне. Тина поняла, что выблевала ужин ему на костюм. Ей снова стало смешно, но свой смех она подавила, только молча улыбалась, лежа на боку. Виктор Николаевич устроился рядом прямо в одежде. Тина заснула.
Утром, открыв глаза, Тина лежала не двигаясь, пыталась вспомнить, что было вчера и почему это продолжается сегодня. Прозвенел будильник. Виктор Николаевич хотел заказать им завтрак, но Тина сказала, что не голодна. Он отправился в свой номер подготовиться ко второму дню конференции. А она быстро приняла душ и взяла такси до автовокзала. Тина купила билет на ближайший автобус до Петербурга, выпила дешевый латте из автомата, с сахаром и пушистой пенкой, а через четыре часа – три на автобусе и почти час на метро – была у себя дома на самом севере города, на станции метро «Парнас».
Следующие две недели она не ездила на учебу. Но потом все-таки пришлось сдать зачет на факультете. Виктора Николаевича она не встретила и, вспомнив, что его довольно трудно даже целенаправленно найти, решила больше не пропускать занятия.
В начале марта он прислал ей на почту ссылки на сайты научных журналов. Может быть, все-таки увидел ее на факультете и вспомнил? Она поблагодарила его и спросила, надо ли что-то поправить в статье, прежде чем ее отправлять. В ответном письме он назначил встречу в той же кофейне на Среднем проспекте. Перед встречей Тина плохо спала, ворочалась всю ночь, а с утра у нее началась дикая мигрень. Голова раскалывалась, вся Тина раскалывалась, думала, не сможет добраться до кафе.
Виктор Николаевич вел себя отстраненно и холодно. Он заранее распечатал статью Тины и пометил на листах ошибки. Следы ручки были в каждом абзаце. Он сказал, что все это Тина может посмотреть потом сама, а пока он хотел бы обсудить концепцию статьи в целом и в итоге предложил почти полностью ее переделать.
– Вы уже не студентка, чтобы писать такие поверхностные статьи. Выводы не следуют из аргументов, слабая актуальность и список источников оформлен неверно.
Тина не понимала, зачем тогда все эти исправления, если статью все равно придется переписывать, но сказать это не решилась, как и не стала спрашивать, почему до этого он говорил, что статья отличная. Она знала, что просто все переделает.
И она все переделала. Она написала по-настоящему отличную статью и отправила ее в журнал. А уже через неделю ей пришел ответ от редакции, что статью опубликуют в следующем номере. Она переслала это письмо Виктору Николаевичу, он ответил, что не сомневался в том, что у нее все получится. Тина воспарила. Поэтому когда он позвал отметить их достижение, она согласилась.
Глава 8
Аля
Утром бабушка Тая встала рано. Я слышала, как она недолго покружила по избе, мелкими шагами пересчитала половицы, а затем шаги стихли, легонько стукнула входная дверь, и я осталась одна. Тишина нежно коснулась кожи, не то что ночью, когда она, тяжело навалившись, вдавила в матрас – было страшно двинуться, перевернуться с боку на бок, чтобы не нарушить безмолвие старого дома, случайно не подслушать странный шорох или скрип. Утром все проще, утром всем звукам доверяешь.
Я выглянула из-за полога – солнечный свет чертил квадраты на полу, на краске, исцарапанной ножками табурета. Часы показывали семь утра. Я свалилась на рыхлую, комковатую подушку и проспала еще до десяти, после чего наконец показалась бабушке Тае.
Она возилась с цветами прямо под нашими окнами.
– Бабушка, доброе утро. Тебе помочь?
Она провела рукой по блестящему от пота лбу и сдвинула платок повыше.
– Да чего тут? Я управлюсь. Ты в баньку иди, я как раз затопила. А то ведь скоро выезжать. Полотенце твое я уже туда отнесла. На скамейке лежит. Ты только голову береги, баня совсем осела. Я уже сама потолка касаюсь, тебе-то и не выпрямиться.
Бабушка Тая стянула перчатки в пупырышках, кинула их вместе с тяпкой на землю и проводила меня до бани. Мы спустились вниз по холму, перешли дорогу, по которой ехали вчера, и направились к маленькому покосившемуся домику. Я думала, это амбар, но это была бабушкина баня. Амбары бабушка Тая тоже мне показала – они выглядели как избушки на курьих ножках, стояли сразу за баней. Теперь уже заколоченные, ненужные. Того и гляди, встанут и побегут, как курица по двору.
В крошечном помещении стояла духота, горячий воздух вперемешку с ароматом мяты, видимо, от веника, трудно было вдыхать. Тело сразу стало мокрым, по шее потекли струйки пота. Я брызнула прохладной водой на деревянные доски себе под ноги, чтобы стало полегче. Из щели между половицами вылез большой черный муравей, я плеснула еще немного воды, чтобы его смыть. Длинные волосы промывала так долго, что спина устала, а голова закружилась.
Выйдя из бани, я наконец-то смогла разогнуться. За тесными, пышущими жаром стенами стоял чудный день. От реки тянуло прохладой, и прямо с полотенцем, закрученным на мокрой голове, я отправилась к обрыву по вытоптанной от нашей избы тропинке. Я пришла на то же место, где ночью видела женщину. Ни людей, ни звуков, только скрипели кузнечики. На берегу под кустами голубела перевернутая лодка. Напротив – обездвиженная река, оцепенелый лес. Вдруг сзади зашелестела трава, и моей ладони коснулось что-то влажное. Белая лайка с туго закрученным в баранку хвостом тыкалась в мою руку своим мокрым носом.
– Откуда ты взялась? – спросила я и почесала ей голову.
Вместе мы пошли обратно к дому. Собака не отставала, я смотрела в окна нашей избы, но видно было только отражение неба и ничего из того, что происходило внутри. В какой-то момент за нами увязалась оса, я побежала, собака припустила за мной. Оставить лайку за дверью у меня не получилось, поэтому вместе мы прошли в комнату. Бабушка Тая засмеялась, сказала, что это соседская псинка, которую она иногда кормит, потому что Алексей с Антониной про нее забывают.
Она понесла собачью еду на улицу, я села за стол. Порцию для домового бабушка Тая так и не убрала. Завтракали мы молча, я ела вчерашние калитки, бабушка постукивала ложкой о дно тарелки с жидкой кашей, сидя вполоборота, вполуха обращенная ко мне, вполуха – к сериалу по телевизору.
После завтрака мы спустились по угору к поленнице, где вчера нас высадил автобус. У выцветшей красной «Нивы» курил мужчина. Светлые джинсы и куртка болтались на тощем теле, небритое загорелое лицо выглядело помятым, будто на него наступили грязным башмаком.
– Алексей, уж виделись, так не здороваюсь. Это внучка моя – Аля. Помнишь ее? Смотри, как выросла, – сказала бабушка Тая, улыбаясь, щуря на солнце глаза.
– Доброе утро, – сказала я.
– Да какое утро! День на дворе. Вы, городские, вечно спите до обеда, – криво улыбнувшись только половиной рта, захрипел Алексей. – А что выросла – не то слово. Мать красавица была, помню. Ты вся в нее значит?
Он подмигнул, я зачем-то улыбнулась, вслед за бабушкой Таей залезла на заднее сиденье. Она пристегнулась, я повторила за ней. В салоне пахло куревом и бензином, повсюду налипла белая собачья шерсть. На приборной панели стояли три иконки.
– Осторожный я водитель, не боись, – сказал Алексей и тронулся по проселочной дороге, вздымая пыль. Я услышала лай и обернулась, белая собака о чем-то гавкала нам вслед с угора у соседской избы.
Редакция газеты «Пинежье» находилась в Карпогорах, где я вчера сошла с поезда. Ехать чуть больше часа, если быстро.
– Значит, с Архангельска к нам пожаловала, – начал Алексей. – Дочка у меня тоже в Архангельске живет. Врачом хочет стать. В мединститут поступила. Знаешь, может?
– Знаю. Он у нас один.
– А ты, значит, журналист? – Он посмотрел в зеркало заднего вида и поймал мой взгляд.
– Пока только планирую.
– В «Пинежье» Верка редактором работает. Одноклассница наша. Могу замолвить за тебя словечко. Уверен, не откажет. Всю школу за мной бегала.
– Алексей, скажешь тоже, – усмехнулась бабушка Тая.
Алексей снял джинсовку и кинул ее на пассажирское сиденье рядом. Острый, как клюв птицы, локоть посмотрел в нашу сторону.
– Ты смотри, совсем выхудал, – сказала бабушка Тая. – Не ешь, что ли?
– Да мамка совсем плоха, не варганит ни фига. Сама ест, только что икота еённая просит. В тот раз курицу ей притащил, она аж с перьями сожрала.
– С перьями? – вырвалось у меня.
Я повернулась к бабушке. Она положила свою руку на мою и покачала головой.
– Это он болтает, – тихо сказала она мне, а затем неодобрительно обратилась к Алексею: – Курицу-то небось у Людки с Женькой попер?
– Ага. Мамка так орала, поди да не сопри.
– Узнают ведь, скандалить будут.
– А вы, Таисья Степанна, не балабольте, вот и не узнают, – вдруг озлобился и сквозь зубы заговорил сосед.
– Молчу, соседушка. Слова от меня не услышишь, – только добавила бабушка Тая, и весь оставшийся путь она действительно молчала. Молчали и мы с Алексеем.
Условное шоссе, на котором едва могли разъехаться две машины, было проложено через монолит леса. Сосны росли так близко, руку протяни – обдерешься о грубую кору. Дорога походила на стиральную доску. Вчера в автобусе это не так сильно ощущалось, «Ниву» же трясло нещадно. Алексей непрерывно затягивался, я хотела приоткрыть окно, чтобы развеять табачный дым, но пыль из-под колес белой пеленой стояла в воздухе, будто туман. Не знаю, что делало наш путь более мучительным – удручало и молчание, и запах сигарет.
* * *
Мы подъехали к двухэтажному зданию из кирпича – редакция газеты находилась в местном Доме народного творчества. У крыльца рядом с пандусом, сколоченным из досок, стояла группа моих ровесниц в длинных фиолетовых юбках и золотых жилетах поверх белых блузок. Они болтали, теребя в руках бордовые ленты. Одна вплетала другой бант в длинные русые волосы, быстро обвивая сияющим на солнце атласом толстые вьющиеся пряди.
– Ой, краса какая. Это девчонки наши репетируют к Метище, – глядя в окно, сказала бабушка Тая.
– Метище? – спросила я, рассматривая их наряды.
– Праздник наш ежегодный. Девчонки наряжаются в старинную одежду, танцуют вместе с ребятами. Раньше в этот день молодые люди сватались. Ой, а может, ты с ними станцуешь? Познакомилась бы с девчонками.
– Не уверена, что у меня получится, – сказала я.
– Как это не получится! В тебе же наша кровь, пинежская! – засмеялась бабушка Тая.
Я улыбнулась. Мне нравилась простая и предсказуемая бабушка Тая. Ей не нужно было ничего доказывать, как Изе, любовь и теплоту которой приходилось заслужить. Бабушке Тае достаточно того, что я ее внучка, и уже за это мне полагался пирожок.
Алексей посигналил, и мы с бабушкой вылезли из машины. Вместе с нами выплыло облако курева и стало медленно растворяться в безветренном, нагретом солнцем воздухе. Где-то рядом оводы дребезжали как гитарная струна, шуршали юбки поворачивающихся в нашу сторону девушек. Девушки молча рассматривали нас в упор, хотя если бы кто-то сейчас сделал фото, в общую панораму не вписались бы именно они в своих традиционных костюмах на фоне здания из кирпича. Им же казалось, что это мы потревожили обыкновенное течение дня.
– Здрасьте, баба Тая! – крикнула та, что плела другой волосы.
– Ой, Нюта, здравствуй, – откликнулась бабушка. – Какие вы красивые!
– Готовимся!
Бабушка Тая хотела сказать что-то еще, но на крыльце показалась женщина, рукой она прикрывала глаза от солнца, хмурилась, тень падала на ее лицо, на пальцах чернели следы краски.
– Из окна машину увидела, решила выйти сразу к вам. Привет, Леш. Незачем сигналить, девиц наших пугать, – женщина мотнула головой в сторону моих ровесниц.
– Нынче все пугливые, а, Верка? Ты такой не была, – высунулся из окна Алексей. – Ну давайте. Попозжа заеду.
Женщина махнула ему рукой и обратилась к нам:
– Таисья Степановна, здравствуйте, давно не виделись. С самого выпускного? А это, я так понимаю, наша Аля. Я Вера Павловна.
Вера Павловна подала руку и пристально на меня посмотрела. Я уже видела этот взгляд вчера в автобусе. Она, как и все, искала в моем лице черты мужчины, которого знала когда-то давно. Щеки мои стали горячими. Казалось, горит все мое тело, и Вера Павловна вот-вот одернет свою руку, которую я пожимала. Но она замерла, и взгляд ее застыл.
– Как на Егора моего похожа, да? – Голос бабушки Таи просочился между наших рук, которые мы тут же разомкнули.
– Не то слово, Таисья Степановна, – качая головой, сказала Вера Павловна.
– Ну, пойдем? – предложила бабушка.
– Конечно, – кивнула Вера Павловна, распахивая перед нами дверь.
Мы вошли в прохладный холл. Бабушка Тая сказала, что заглянет в мастерскую, где шьются костюмы для Метища. Мы с Верой Павловной поднялись в ее кабинет на втором этаже.
Я присела на стул у распахнутого окна, за которым смеялась птица. От письменного стола, за который села Вера Павловна, доносилось гудение старого компьютера. Вера Павловна больше не выглядела растерянной, за своим столом она явно нашла твердую почву, которую моя схожесть с отцом ранее сделала зыбкой.
– Аля, прошу прощения, что разглядывала тебя. Не ожидала я, что ты будешь так похожа на него.
На него. Вере Павловне даже не нужно было называть его имя, мы обе знали, что здесь, на Пинеге, он все время будет стоять у меня за спиной. Впервые в жизни я чувствовала его дыхание на затылке, его черты на своем лице – их рисовали взгляды давно знакомых с ним людей.
– Ничего.
– Знаешь, я ведь помню тебя маленькой.
– Правда?
– Да, видела тебя с твоей матерью. Мне очень жаль, что вам…
– Все нормально. Можно сказать, я его даже не знала. Вы, наверное, знали его лучше меня.
– Совсем его не помнишь? Ну да, тебе же было всего два.
Мы помолчали, она смотрела мимо меня – на него за моей спиной. Я сказала:
– Может быть, обсудим мою практику?
– Конечно, – Вера Павловна собралась, на ее лицо снова опустилась тень, которая шла изнутри. – У нас в Суре, это село на том берегу, идет реконструкция Никольского храма. Туда приехал студент из Петербурга, тоже на практику. Вообще он художник, а здесь помогает строителям по мелочи, штукатурит, работает как грузчик. Может быть, что-то он и будет расписывать, какие-то иконы, я точно не знаю. Но в любом случае интересно было бы взять у него интервью. Пусть расскажет о своей учебе, о том, нравятся ли ему наши края, как он здесь живет, что ест, чем занимается в свободное время. В общем, поговори с ним, а там посмотрим, что интересного он тебе расскажет, хорошо? Даю четыре дня. В пятницу утром приезжай, я почитаю, что получается, и доделаешь работу здесь. Я пока подумаю, куда тебя посадить. Все поняла?
Я кивнула.
– Просто поезжай в Суру к Никольскому храму и спроси студента, его там знают. Зовут Матвей.
Всю дорогу обратно в Лавелу я сжимала сиденье руками, в ладони впивались иголки жесткой собачьей шерсти. Бабушка Тая с Алексеем все так же молчали, я тоже боялась заговорить: и своим первым заданием не могла поделиться, и Алексея про поездку в Суру спросить не решалась. Но обязательно надо было договориться, прежде чем угор разведет нас по соседним домам, чтобы вечером Алексей не выпил, смог рано встать и отвезти меня на ту сторону реки. Полтора часа вопрос крутился в моей голове, я все шлифовала и шлифовала его, несколько раз открывала рот, глотала табачный дым и молча закрывала. Так я промаялась до самого последнего момента, решившись, когда мы уже подъезжали к бабушкиной поленнице.
– Мне дали первое задание – взять интервью у студента из Питера. Он приехал ремонтировать храм. Алексей, отвезете меня завтра в Суру? В Карпогоры мне не надо до пятницы.
– Как интересно! Вера молодец какая. Алексей, отвезешь внучку?
Вместо ответа «Нива» жестко тормознула. Алексей открыл окно и закричал:
– Мать, в дом иди!
На участке между избой бабушки Таи и избой Алексея рядом с черемухой стояла старая женщина. Она размахивала руками, прямо как ночью на обрыве. Я оглянулась на бабушку Таю, хотела понять, что происходит. Мы смотрели друг на друга, а затем услышали, как стукнула передняя дверца «Нивы», услышали, как быстрые шаги зашаркали, сминая под своей тяжестью траву, как сиплым голосом сын приказал матери возвращаться в дом, как замычала, упираясь, мать. Услышали, как мужской голос рявкнул, матернулся, как женское мычание стало резче и громче. Затем что-то грохнуло, и по угору к нам скатился утробный звук, будто там был кто-то третий. Что-то протащили по траве, скрипнули петли, раздался хлопок, все оборвав. На угоре повисла тишина, внутри «Нивы» тоже. Только жирная муха ошалело билась о стекло рядом с моим лицом.
Глава 9
Аля
После этого бабушка Тая целый час возилась со своими травами. Достала тетрадку, самую обычную школьную тетрадь в клеточку в светло-зеленой обложке, заляпанной чем-то охровым и угольно-черным. Страницы – волнистые от влаги, все в разводах и отпечатках толстых бабушкиных пальцев. На столе бабушка Тая разложила хлопковые мешочки, расставила стеклянные баночки. Ароматы вырывались наружу, перебивая друг друга. Бабушка брала где горсточку, где щепотку, где кусочек коры, где пару листочков и кидала в кастрюльку, что-то она давала мне понюхать, но ничего не объясняла. Она сказала, что сейчас может говорить только с травами. Она и правда что-то нашептывала им, а я сидела рядом, вдыхала что-то сосновое, что-то щавелево-яблочное, что-то травянисто-мятное и гладила мягкий мох, словно маленького мышонка.
Потом бабушка убрала все свои скляночки и сверточки и отправилась с кастрюлькой к соседям. Мне удалось урвать себе листик мяты (положила его под подушку) и немного мягкого мха, который я поглаживала, придумывая вопросы для интервью со студентом. Я записала все, что предложила у него узнать Вера Павловна, и на этом остановилась. Сосредоточиться было сложно. Я решила, что надышалась травами, и вышла посидеть на скамейке под нашими окнами. У кого-то из соседей галдел телевизор, лес на том берегу покачивался. Небо за ним потемнело, задумало грозу. Река беспокоилась, бежала, будто спешила укрыться от непогоды. А мне хотелось грозы, слишком уж было жарко.
Когда бабушка колдовала над травами, я вдруг вспомнила, как в детстве мама рассказывала мне истории про Пинегу, и из-за этих историй бабушкина деревня мне представлялась миром, где лешие крадут у грибников тропинки, а русалки полощутся у самого берега. Бабушке Тае в этом мире досталась роль доброй колдуньи.
Мама рассказывала, как однажды в жаркий полдень она с бабушкой Таей отправилась в лес. В какой-то момент они потеряли друг друга из виду, и мама испугалась, ведь лес она знала плохо. Она шла по тропинке, солнце обжигало кожу, а душное марево замедляло дыхание. Трава выглядела яркой, сочно-зеленой, цветы широко распахнулись и замерли, но почему-то совсем не было видно и слышно насекомых. Тишина давила так же, как и палящий зной. Тени совсем пропали. Слоистые облака неподвижно зависли над самыми верхушками деревьев. На секунду маме показалось, что кто-то крупный стоит у нее за спиной. Она повернулась, но никого не увидела. Хотела идти дальше, но тропинка исчезла, а ветви деревьев склонились так низко, что царапали лицо. Она пробралась сквозь спутанные цепкие ветки и вышла к просторному заросшему полю, где стояла одинокая сосна – здесь ее называют сосной лешего. Мама говорила, что в тот момент она забыла, как ходить, просто стояла и смотрела на сосну. Она была уверена, что кто-то заколдовал время и ее саму. Мама не помнила, сколько так простояла на пограничье между лесом и полем, первой половиной дня и второй, но расколдовала ее бабушка Тая. Она нашла маму и сказала, что в последний момент вырвала невестку из горячих лап Полудницы.
Еще мама говорила, что однажды при ней бабушка Тая оживила мертворожденного теленка, всего лишь прошептав ему что-то на ушко. А еще было, что у соседей стадо поросят по лесу разбрелось, найти никто не мог. А бабушка Тая отправилась одна в лес, там что-то сказала, что-то сделала, и все до единого поросята вернулись и после этого только у дома своего хозяина гуляли.
Иза ненавидела эти истории, поэтому мы с мамой закрывались в комнате и шептались, лежа под одеялом, оставив включенным только торшер. Тогда у нас над раскладным диваном на стене, как и у многих, еще висел ковер, и я рисовала на нем пальцами узоры, бродила по извилистым дорожкам, представляя, что я бреду все дальше и дальше по пинежскому лесу и спасет меня только колдовство.
А еще я любила, когда мама читала сборник пинежских загадок, который назывался «Загадки северных рек». Я постоянно загадывала маме что-нибудь оттуда.
– Мама, угадай. Что на сарай не закинешь?
– Дым, – отвечала мама.
– А что к стене не приставишь?
– Дорогу!
– Какая глупость, – вставляла Иза.
– Никого она не обижает, а все ее толкают, – не останавливалась я.
– Дверь! – смеялась мама.
Ответы, как и сами загадки, мы знали наизусть.
Все это осталось в глубоком детстве, и ни про каких леших и полудниц я не вспоминала, как и про бабушкино колдовство, пока не увидела все эти травы. Мне захотелось подкрасться к дому Алексея и заглянуть в окно – посмотреть, что делает бабушка Тая. Про икоту я от мамы никогда не слышала. Что это за болезнь, которая заставляет съесть целую курицу до последнего перышка?
Я сделала несколько фотографий на телефон. Изба бабушки Таи на переднем плане, слева заросшая тропинка, а дальше – все дома, дома, все меньше и меньше, упираются в золотистое небо, исполосованное проводами электропередачи. Если бы не эти столбы и телевизионная тарелка на одном из домов, можно было бы сказать, что с тех пор как Пришвин побывал здесь сто лет назад, ничего не изменилось. Лавела была настоящей глухой деревней, в Карпогорах по сравнению с ней жизнь просто кипела. В одном только доме творчества, да даже в одном только кабинете Веры Павловны, звуков было больше, чем во всей Лавеле. Даже собаки не лаяли, здесь вообще, кажется, не было собак, кроме соседской. Телевизор тоже выключили, может быть, из-за приближающейся грозы?
Облако комарья, которое вилось надо мной, куда-то сдуло, тучи тяжелым одеялом опустились на лес. Я вернулась в дом, пока не ливануло, села за стол и набрала маму.
– Ну как там мой ребенок? – раздался ее веселый голос.
– Мам, знаешь что-нибудь об икоте?
– Как перестать икать? Целые сутки прошли, столько нового должно было у тебя произойти, а ты об этом!
– Нет, я про другую икоту. Бабушка Тая сказала, что у ее соседки икота, но это что-то другое.
– А-а… Что-то такое было, да. Но ты лучше расскажи, как в редакцию съездила.
– Дали первое задание. Взять интервью у студента из Питера. Он приехал сюда на реставрацию храма в Суре.
– Надо же, храм наконец реставрируют?
– А ты там была?
– Да, мы ездили туда. Ты тоже там была. Мы тебя крестили в этом храме.
– Вера Павловна, мой редактор, сказала, что помнит тебя.
– Да? Интересно. Не думаю, что мы встречались. Но все может быть.
– Они с отцом были одноклассниками.
– Понятно. Ну, я ее не помню.
– А в редакцию меня возит Алексей, сосед.
– Алексей? Точно он?
– Да, а что такого?
– Странно, он же пил. Думала, теперь уж совсем спился.
– Нет, бабушка Тая говорит, завязал…
– Ну раз так говорит. Она уверена, что тебе не опасно с ним ездить?
– Думаю, да, раз она его попросила.
– Хорошо. Но я ей все же позвоню.
– Ладно, мамуль. Мне надо придумывать вопросы для интервью. Скажи только, что там с Изой?
– Целый день спрашивала, не звонила ли ты. Сейчас пойду обрадую ее, что все хорошо.
– Да уж, обрадуется она.
– Прекрати. Она за тебя переживает.
– Знаю. Все хорошо.
– Ну и умница. Целую, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Только сейчас я заметила, что на столе все еще лежит вчерашний пирожок для домового. Но теперь он был как будто надкусан. Наверное, бабушка Тая отщипнула, пока я не видела. Я тоже отломила кусочек и скатала его в комок.
Бабушка Тая вернулась, когда я уже заканчивала свою работу. Было около десяти вечера.
– Антонине получше, слава богу, слава богу, – сказала бабушка Тая, присаживаясь ко мне за стол.
– А что было-то?
– Икота у ней заревела.
– Как это? Икает и не может остановиться?
– То другая икота у Антонины, болючая очень. Сидит в ней, кричит, скребется. Причитает все, а потом как заревет, захохочет. Порой бывает, заорет так, что у Антонины дыхание спирает. Потом проходит.
– А врачи что говорят?
– Да какие там врачи. Возили Антонину в Архангельск, этих самых врачей собирали, но не поняли они, что это за болезнь такая. Решили, что кликуша, да и все. Никак не помогли, не вылечили. Только мне и остается травами ее поить.
– Мама говорила, что ты могла теленка мертвого на ноги поставить. Ты вроде как колдунья?
– Не колдунья, упаси Господь. Хотя по первому времени меня колдуньей называли. Думали, я охотиться на лосей мешаю, увожу их по лесу все дальше от охотников. Думали, и рыбу я распугиваю. А мне это зачем? Я тоже есть хотела. Никому зла не желала. А потом я людей лечить стала, поросят нашла, которые разбрелись тут у нас за Лавелой. Слово правильное знала. Меня тогда уважительно знахаркой стали называть.
– А, по-твоему, икота – это что?
– Сила нечистая, что же еще. С икотницами стараются не знаться, говорят, что они с чертями водятся.
– А тебе не страшно?
– Так я же знахарка. Мне еще бояться икоты.
– А ты чего-нибудь боишься? Мама мне однажды рассказывала про Полудницу, как она испугалась тогда, а ты ее спасла.
– Нечего было нам в полдень на улицу соваться. Я с Полудницей сама тогда впервые столкнулась. Но не испугалась, нет.
– А еще ты кого-то встречала? В реке? Может быть, чертика?
Бабушка Тая полоскала руки в умывальнике над тазом. О жестяные стенки стучали струйки воды, будто дождь по шиферу. Я выглянула в окно – гроза все еще только приближалась.
– Поесть бы нам с тобой надо, – сказала бабушка Тая. – Приготовим, может, картошечку с тушеным лучком и грибами? А за ужином я тебе про русалку расскажу.
Позже, наворачивая горячую жареную картошку с маслятами, я слушала бабушкину историю про русалку. В детстве она ходила в Суру в школу, где учились дети из ближайших деревень. Одноклассницы отчего-то невзлюбили ее и после школы шли следом, выкрикивая в спину обидные слова. Тая сдержаться не могла, отвечала им той же монетой. Даже не той же, а похуже. Как-то раз обозвала их икотницами, а это обзывательство у них самое страшное. Одноклассницы нажаловались учительнице, и родители страшно выпороли Таю. Она понимала, что и в следующий раз не сможет удержаться, пусть родители хоть всю ночь до утра порют. Поэтому, выйдя из школы, шмыгала в кусты и брела домой не по проселочной дороге, а тропинками через колок. Там, в колке, она однажды встретила бледнолицую девушку с длинными волосами. Девушка спросила у нее дорогу к реке. Тая указала путь и сама пошла за незнакомкой. Но девушка быстро потерялась из виду, растворилась, как след на мокром песке. Тая вышла к реке и огляделась – ни справа, ни слева девушки не было видно, а в реке кто-то махнул рыбьим хвостом. Тая решила, что щука, но хвост был слишком длинный. А когда над рекой булькнул короткий девичий смех, она поняла, что та девушка – русалка. Тут же на камне она заметила гребень для волос и забрала его домой, но мама ее отругала и приказала отнести гребень обратно, иначе русалка им спать спокойно не даст – будет в окна колотить ночи напролет. И в самом деле, всю ночь в окно колотились. На следующий день бабушка Тая подкинула гребень своей школьной обидчице, чтобы та мучилась.