Полли Ива
Листопад
– А дальше нет, дальше я придумать не успел, – он и эти-то строки, если честно, даже не запомнил.
– А можно что-нибудь из старенького, – попросила бабушка, которая почти каждый день приходила по вечерам на площадь. Коля знал, что она живёт одна, и, чтобы не чувствовать одиночества и старости, выходит по вечерам на прогулку. Каждый раз, как он начинал выступление, она подходила медленно к его импровизированной сцене и аккуратно усаживалась на лавочку, подстелив под себя газетку. Коля был благодарен ей за эту молчаливую поддержку.
– Можно, – он улыбнулся, нервно разлохматил волосы длинными музыкальными пальцами и сделал шаг вперёд. Толпа расступилась, пропуская его ближе к фонтану. Он посмотрел на каменные ступеньки, покрытые ковром из промокших и потемневших листьев, досчитал до трёх, поглубже вдохнул и закрыл глаза, чтобы отключиться от реальности и не смущаться при виде незнакомых лиц, случайно оказавшихся свидетелями его откровенной исповеди.
Капитан капитану рознь.
Ты бросаешь штурвал и сбегаешь за борт,
Позабыв, что вчера моим звался братом,
Не по крови – по судну и по делам.
Своей жизни в руки тебе не дам,
Даже если, ноев ковчег разрушив,
Под угрозу чужие поставлю души.
Я звал братом тебя? Так хорош же брат,
Нахватался любезностей и цитат,
А как штормом корабль несёт на скалы —
Так за борт, как рыба, с немым оскалом.
На тебя полагаясь, давно б пропал.
Одно слово только, что капитан.
Он открыл глаза и скользнул взглядом по зрителям, выискивая среди них Наташку. В сердце всё ещё жила призрачная надежда увидеть её короткие тёмные волосы и курносый нос, усеянный еле заметными веснушками… Он наткнулся на пристальный взгляд красивых серых глаз, будто поддёрнутых дымкой. Красивых, но не Наташкиных.
– Молодой человек, – девушка взмахнула длинными ресницами и лукаво улыбнулась, – а о любви у вас что-нибудь есть?
Коля еле сдержался, чтобы не сморщить нос – он ненавидел такие вопросы. Всякий раз, как кто-то спрашивал, есть ли у него «что-нибудь», он чувствовал себя продавцом на рынке, от которого ждут, что он угодит покупателю.
– А о любви в следующий раз, – он потёр пальцами замёрзший нос. Наручные часы показывали семь вечера, самое время идти домой. Сегодня Соньку забирала бабушка, а мама должна была прийти пораньше. Коля очень любил такие вечера: бабушка всегда приносила с собой горячий сырный пирог, а Коля уже с порога чувствовал одуряющий чесночный запах, от которого текли слюнки. Они все вместе садились за небольшой кухонный столик, включали телевизор фоном и разговаривали допоздна. Потом бабушка оставалась на ночь, стелила себе в зале, а мама относила заснувшую прямо за столом сестру в кровать. Сейчас такие вечера были редкостью, и Коля не променял бы их ни на что другое.
– Ясно, – разочарованно надула губы сероглазка, потуже затягивая на шее тонкий шарфик. С наступлением сумерек стало гораздо прохладнее, и изо рта при дыхании вырывалось маленькое облачко пара. Коля издалека улыбнулся старушке, которая не уходила до последнего, и двинулся в сторону дома. На душе было тяжело, и он надеялся, что тёплый семейный вечер поможет избавиться от комка в горле, мешающего дышать. Сил взять в руки телефон и написать Наташке у него не было.
Снова заморосил дождь. Проезжающие мимо машины слепили фарами и оставляли на лужах радужные следы бензина. Коля решил срезать через дворы и свернул в тёмный переулок. Окна домов подрагивали тусклым светом, почти не освещая улиц, и Коля постоянно наступал то в грязь, то в лужу, пока не поскользнулся на обледеневшем поребрике. Через полчаса он уже стучался в квартиру, злясь на город, погоду и сломанный дверной звонок. Даже чесночный запах, постепенно наполняющий рот слюной, не помогал расслабиться: промокшему до нитки и замёрзшему Коле хотелось побыстрее залезть под горячий душ и отключиться.
– Внучек, – парень услышал, как открывается входная дверь. Он рванул её на себя, но не успел зайти, как на него с порога накинулась Сонька, снося с ног. Сонька прижималась чистой майкой к его заляпанной грязью куртке и улыбалась во весь рот. Соскучилась. Коля обнял сестру покрепче и взглянул поверх Сонькиной макушки на бабушку. Она стояла у поцарапанной двери в кладовку и молчала. Длинный коридор за её спиной терялся в темноте, видно, опять перегорела лампочка. Из комнаты бил приглушённый свет и доносился шум работающего телевизора, а из кухни пахло чесноком, сыром и курицей. В животе заурчало.
– Ну и чего застыли на пороге, как неродные? – бабушка весело всплеснула полотенцем в руках и зашла на кухню. – Коля, раздевайся, руки мой и помогай, Маринка вот-вот придёт, а стол ещё не накрыт. – Маринкой звали его маму. Коля с трудом оторвал от себя Соньку, снял куртку и бросил её в ванну.
– Ба, я сейчас, – сказал он, заглянув на кухню. Бабушка доставала пирог из духовки. В фартуке и с полотенцем на плече она выглядела нелепо, но он всегда радовался этой нелепости, зная, что женщина-академик ради них снимает очки, деловой костюм и на несколько часов закрывается на кухне, чтобы испечь самый вкусный в мире пирог.
Когда пришла мама, стол уже ломился от наполненных едой тарелок. Сонька тараторила, не замолкая ни на минуту, бабушка внимательно её слушала и улыбалась той мудрой и спокойной улыбкой, какая бывает только у бабушек, а Коля спал на ходу. Уютный треск телевизора, привычная болтовня сестры и запах бабушкиных духов, знакомых с детства, погрузили в приятную дремоту, где не было места никаким переживаниям.
– Коль, а девушка у тебя есть? – лукаво спросила бабушка, пока мама нарезала на куски второй пирог, таская с тарелки упавшие крошки. Коля изменился в лице: вечер сразу перестал быть таким уютным и спокойным, каким казался прежде. Он почувствовал, как на него обрушивается толща воды, сминая под собой и давя своим весом. Коля резко встал, зацепившись футболкой за угол стола.
– Ба, мам, я пойду, мне ещё домашку делать, – и, стараясь не смотреть на изменившееся лицо бабушки, он ушёл в свою комнату. На душе снова стало тяжело.
* * *
Наташка проводила Светку до двери, чмокнула в щёчку и сбежала вниз по лестнице. Девчонки с начальной школы провожали так друг друга до квартиры, и это стало уже традицией.
– Нат, может, я всё-таки с тобой побуду? – крикнула Света в переплетенье лестниц, но в ответ услышала лишь тишину. Света знала, что если подруге по-настоящему больно, то она ни за что не станет делиться этой болью, пока не доведёт её до того пика, когда будет трудно будет даже вдох сделать и не заплакать при этом.
– Не надо, – через несколько секунд всё-таки ответил лестничный пролёт, и Света услышала, как этажом ниже хлопнула входная дверь.
Наташка прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Весь день она старательно улыбалась, чтобы не расстраивать Свету, которая ещё не отошла от болезни. Сейчас можно было снять маску.
Она присела на табуретку и скинула боты. Двигаться не хотелось. Если днём было терпимо, то сейчас боль калёным железом выжигала внутренности под рёбрами и мешала дышать. Наташка почувствовала себя смертельно усталой. Она взглянула в зеркало, стоящее напротив двери, и скривилась: на бледной коже под глазами отчётливо проступали синие круги.
– Красотка, чё ещё скажешь?
Она рывком поднялась с табуретки и пошла в спальню, по пути захватив с собой бутер из холодильника. Мама бы наругала, если б увидела, но мамы здесь не было. Зато было одиночество, засасывающее в себя, как в чёрную дыру. Наташка плюхнулась в одежде на кровать и откусила кусок бутерброда. За это мама ругала бы тоже, но кому какое дело, если сердце разбивается вдребезги и всё никак не разобьётся? Что делать с осколками, Наташка знала. Знала, как сшивать рванные раны, обрабатывать швы и на месте пепелища выращивать новые росточки. Но как быть, когда находишься в чёртовом состоянии вечного падения – она не понимала, поэтому медленно жевала бутер и смотрела, как тени на стене вырисовывают загадочные узоры.
– Есть кто дома? – раздался из коридора мамин голос. Наташке мигом расхотелось умирать, она подпрыгнула с кровати, впопыхах засунула в рот остатки бутерброда и смахнула с пледа на пол крошки.
– Угу, – хотела бы она ответить членораздельно, но с полным ртом говорить было трудновато. Пока Наташка старательно пережёвывала бутер, мама успела разуться и уже шебуршала пакетами на кухне.
– Как ты, котёнок?
– Всё хорошо, мам, сама вот только зашла, – Наташка вышла из комнаты, натянув на лицо улыбку, – что у нас на ужин?
– Если поможешь, то картошечки отварим и отбивных нажарим.
– Командуйте, капитан, – Наташка вытянулась по стойке смирно и отправилась чистить картошку. Она так завороженно смотрела, как картофельная кожура кружевами опадает в дуршлаг, что попала ножом по руке. Боль немного отрезвила её, – мам, я сейчас.
Женщина, переворачивающая мясо на плюющейся маслом сковороде, только пожала плечами. Обычно любая совместная готовка так и заканчивалась: сначала Наташка помогала всем, чем могла, а потом бросала дело на середине и уходила заниматься своими делами. Вся в мать пошла, та тоже не готовила, пока замуж не вышла.
Наташка бросила недочищенный картофель в раковину и, вытерев руки о майку, достала из кармана телефон. Сообщений не было. Она бросила украдкой на маму взгляд и вышла с кухни, прикрыв за собой дверь. Силы на то, чтобы ждать, когда у бездны покажется дно, закончились. Хотелось уже поскорее достичь этого дна, избавиться от последнего глотка надежды и в тысячный раз умереть, чтобы потом воскреснуть, только бы не множить страдания, растягивая их своим бездействием. Наташка решительно набрала номер и застыла в ожидании. Секунда казалась вечностью, но и её не хватило на то, чтобы придумать, что сказать, когда Коля возьмёт трубку. Наташка сделала судорожный вдох, посмотрела на своё отражение и скрестила пальцы на левой руке…
«Абонент недоступен»
Она снова и снова сбрасывала вызов и набирала номер, но механический голос в телефонной трубке неумолимо и безжалостно твердил одно и то же. Наташка прислонилась лбом в зеркальной поверхности и стиснула зубы, заставляя себя медленно дышать. Пальцы сами собой сжались в кулаки.
– Нат, ты дальше помогать будешь? – раздался с кухни мамин голос. В груди волной поднялось желание заорать и выплеснуть эту боль, разбивая руки о стену, но вместо этого Наташка жалко улыбнулась и нарисовала на запотевшем зеркале сердечко.
– Да, мам, иду.
Она пригладила волосы и шмыгнула носом. Пора было возвращаться к картошке. Наташка опустила к полу покрасневшие глаза и бодрым шагом прошла мимо мамы, не забыв чмокнуть её в щёчку:
– Всё, я здесь. Мммм… Как вкусно пахнет.
* * *
– До завтра, принцесса, – он захлопнул за Алиной дверь ауди и смотрел, как машина медленно выезжает на дорогу. Сегодня смен у него не было, и Пашка собирался домой. Хвостов за ним ещё тянулась куча, а время на их сдачу стремительно таяло.
– Ты куда, домой? – Мишка вышел из корпуса расхлябанной походкой и лениво облокотился на дерево, – блин…
– Мокро? – Пашка только усмехнулся.
– Я забыл, что шёл дождь, – Мишка растерянно смотрел на потемневший рукав куртки, пока мимо него пробегали весёлые первогодки. Ребята ещё не знали, что ждёт их на втором курсе, и радовались сентябрьским учебным денёчкам.
– Так ты чего хотел? – Пашка широко зевнул и потёр ладонью сонное и помятое после пар лицо. В такую погоду вообще выходить из дома не хотелось, а сидеть четыре пары в четырёх стенах – тем более. Вот только деканат желания студентов почему-то не учитывал. К четвёртой паре же любая бессонница покорно складывала лапки, признавая поражение. Сон побеждал.
– Может, по пицце, – облизнулся Мишка, всё ещё не отрывая взгляда от пятна на рукаве: было не понятно, то ли это грязь, то ли просто вода.
Пашка перекинул рюкзак на другое плечо и прищурил в задумчивости глаза. Пиццы хотелось, но он ещё помнил разочарованный взгляд деканши. Мишка, который, наконец, оторвал взгляд от куртки и перевёл его на друга, понимающе хмыкнул:
– С тебя пицца, с меня конспекты и ответы на проверочную, – сдаваться он не собирался. Застать Пашку свободным было трудно: если у него не было смен в «Паприке», то была Алина.
Пашка окинул взглядом серое стальное небо, давящее на глаза, мокрый асфальт в комьях грязи, почти полностью облетевшие деревья и несколько раз кивнул головой.
– Да, давай, иначе этот день меня добьёт.
Парни переглянулись и побежали через дорогу, пока машин почти не было. Светофора рядом с универом не существовало, а до зебры шагать ещё метров пять. Лень обычно побеждала. Сзади просигналил злой водитель, еле успевший нажать на тормоза, но ребята только расхохотались и на ходу вбежали в отъезжающий автобус.
– Осторожно, двери закрываются, – прозвучал из динамиков над головой женский голос. Автобус был полупустой. Мишка сразу же плюхнулся к окошку на заднее сидение, заняв ногами весь проход. Пашка встал рядом. На самом деле до пиццерии можно было дойти и пешком, но в такую погоду тащиться по улице было самоубийством.
– Две остановки, две остановки всего проехать, – хохотнул Пашка, – чего расселся, ноги уже отказывают?
– В старости всё равно не насидишься, так хоть сейчас, заранее, – Мишка шутливо поднял указательный палец. Он любил иногда пофилософствовать, но Пашка вечно его обрывал на полуслове и просил не нудеть, поэтому умозаключения обычно оставались невысказанными. Как сейчас. Стоило только Мишке поднять палец, как Пашка закатил глаза, всем своим видом умоляя друга помолчать. Мишка уныло вздохнул и отвернулся к окошку. Расплющив нос о грязное стекло, он смотрел на проплывающие мимо вывески и думал о своём.
Как поётся в песне, у погоды нет плохой погоды? Сейчас Мишка был готов с этим согласиться. Он думал о том, что только в пасмурный и мрачный день, похожий на сегодняшний, с людей и зданий слетает всё лишнее и наносное, что не позволяет обычно заглянуть внутрь. Становится видно, кто по-настоящему красив, а кто прячет гнилое нутро под ярким и красочным фасадом.
– Эй, дружище, просыпайся, – Пашка похлопал его по плечу, выдёргивая из размышлений, – приехали.
Автобус, скрипя колёсами, резко остановился напротив остановки. Пашка, не ожидавший этого, стукнулся лбом о поручень.
– Урод, – прошипел он в сторону водителя, потирая лоб, и исказил в страшной гримасе лицо: ноздри расширились, а глаза, наоборот, превратились в узкие щёлочки. Сейчас Пашку сложно было назвать привлекательным, но злость мало кого красит. Она кислотой разъедает изнутри и прорывается наружу не для того, чтобы мило улыбнуться и убраться восвояси. Пашка уже сделал шаг в начало автобуса, чтобы высказать водителю всё, что о нём думает, как Мишка, уставший ждать друга, схватил его за шкирку и выпнул на улицу.
– Совсем офигел, что ли?
– Мы пиццу есть будем или с уродами драться? – миролюбиво вопросом на вопрос ответил Мишка, не обращая внимания на взбешенный взгляд друга. Он знал, что Пашка быстро успокоится. Пашка вообще злился довольно редко, но, как говорится, метко. В такие моменты лучше всего было спрятаться под лавку и не высовываться, пока его гнев не утихнет… Но Мишку это не пугало. Со странностями друга он успел познакомиться и свыкнуться ещё год назад.
Пашка сжал кулаки и чуть слышно прорычал. Он уже успокаивался.
– Ну вот и хорошо, – Мишка ускорил шаг и завернул за угол, давая Пашке время прийти в себя. Какую другу заказать пиццу, он знал и так.
В пиццерии народу было на удивление мало. Видно, школьники предпочитали не высовывать носы из дома в такую погоду. Мишка огляделся: напротив кассы, как всегда, стояло несколько маленьких круглых столика, за которыми и двум людям было бы проблематично уместиться. «Особенно, если у одного из них длинные ноги», – мысленно хмыкнул Мишка. Он прошёл дальше. Столы, стоящие у стены, были гораздо больше. Обычно их занимала толпа галдящих семиклассников, которые прогуливали физкультуру, но сегодня столы пустовали. Он бросил на мягкий диванчик рюкзак с курткой и отправился делать заказ: две пеперони и кола без сахара – вот и весь набор, который привёл к дружбе.
Раздался звук ветряного колокольчика, и Мишка оглянулся на дверь. В проёме стоял насупившийся Пашка.
– Ты чего весь день такой смурной ходишь? – спросил Мишка, как только пицца была съедена.
– Да… Личное, – Пашка, успевший развеселиться, снова поник. Он и сам не понимал, что с ним происходит в последнее время. У него было такое чувство, будто весь мир, вся жизнь, так тщательно им выстроенная, катятся в тартарары. Что такое «тартарары», он и понятия не имел, но фразы, которая лучше бы описывала его состояние, так и не нашёл.
– Аля, значит, да? – тоскливо протянул Мишка. Он и сам не знал, почему, но его бесила эта фифа на каблуках, которая изо дня в день превращала жизнь его друга в ад. Ему ни разу не приходило в голову, что с Пашкой Алина может снять с себя маску и быть настоящей. Справедливый ко всем, к Алине он придирался по каждому пустяку.
– Миш, ну вот только ты не начинай.
– Да пофиг, – он сунул Пашке под нос конспекты и вышел в осень. На улице снова крапал дождь. Мишка глубоко вздохнул, чувствуя, как лёгкие наполняет запах бензина, разлитого на мокром асфальте, и запрыгнул в первый же автобус, который причалил к остановке.
Пашка неспешно убрал конспекты в рюкзак, вставил в уши наушники и неспешным шагом отправился домой. Думать ни о чём не хотелось, и он просто шёл, стараясь попадать в ритм мелодии, звучащей в проводах:
Пальцами кожи касаться не больно,
Но обжигает дотла
Эта мелодия,
Как меланхолия,
Сводит и сводит с ума.
Эти касания режущим лезвием
Гонят по венам кровь.
Ты – непонятное,
Ты – неизвестное,
Ты – вековая скорбь.
Дойдя до квартиры, он разулся и, не раздеваясь, упал на кровать. Пашка чувствовал себя пропущенным через мясорубку куском мяса. Мало ему было идиотских снов, ссоры с Алиной, пропусков в универе и двух полосок на тесте, так ещё и Мишка подливал масла в огонь своей неприязнью к Алине. Можно было подумать, что Пашка не знает, как друг относится к его девушке…
Он закрыл глаза и почти сразу же вырубился, как был: немытый, во влажной одежде, пропахшей пиццей…
Она сидела на лавочке под деревом и смотрела на морские волны, набегающие друг на друга с тихим шорохом. Её светлые волосы в свете луны, казалось, поблёскивали серебром. Она прижала колени к груди и мечтательно улыбнулась.
– Время Листопляса почти прошло…
– Душа больше не сможет коснуться неба? – он робко протянул к ней руку и провёл пальцами по серебряным прядям у лица. Сердце разрывала пронзительная нежность.
– Ты так ничего и не понял, – она прикоснулась к кленовому листочку, который уютно ютился во впадинке между грудей, и подняла взгляд. Волосы морской пеной отхлынули на тонкую девичью спину. Сейчас девушка была похожа на русалку.
– Я устал искать тебя в переплетенье улиц и дорог, – он зажмурил глаза, почувствовав, как в носу защипало, – где ты? Где тебя искать, чёрт побери?!
Он с силой дёрнул себя за полы тёплой кожаной куртки, пиная песок. Волны продолжали целовать берег, играя в поддавки. Лунный диск молчаливо висел над морем. Стояла тишина, прерываемая только шёпотом волн и редкими криками чаек. Она опустила на песок босые ноги и подошла к воде:
– Скажи мне, что ты видишь?
– Тебя, – в горле почему-то вдруг пересохло.
– А ещё?
– Море, луну, песок, – начал он перечислять всё то, что его окружало.
– Общежития больше нет. И меня тоже скоро не станет…
– И куда ты денешься? – сглотнул он комок в горле. Он почему-то сразу поверил, что так всё и будет: она обратится в лунный свет, вспорхнёт всполохом в небо и растворится в тяжёлой синеве, оставив его одного. Снова.
– Посмотри на меня, – она вдруг приблизилась и неожиданно твёрдыми пальцами взяла его за подбородок, повернув лицо на себя, – и скажи мне, что ты видишь?
Он взглянул на неё. Чистые голубые глаза стремительно темнели, волосы из серебристого льда превращались в жаркое пламя, а выражение лица теряло наивность и детскую непосредственность, что так ему нравились… Под рёбрами запекло так сильно, что стало тяжело дышать. Сердце отказывалось качать кровь, не в силах справиться с потерей…
– Поторопись, – произнесла она мелодичным голосом, который тоже начал изменяться, – когда закончится Листопляс, я больше не смогу прийти. Найди меня… – он увидел, как тонкие длинные пальцы сжали кулон, а по щекам побежали слёзы. Сквозь новое, чужое лицо он всё ещё различал черты своей милой незнакомки.
– Я… Я найду тебя, – он провёл ладонями по её щекам, стирая слёзы, – я найду.
Волна продолжала набегать на волну. Безразличному морю было наплевать на этих двоих, что до сих пор так и не встретились. А время стремительно утекало сквозь пальцы.
