Татьяна Полякова
Тень стрекозы
Лилии Гущиной
Из окружающей ее тьмы белым пятном проступило лицо, и в его глазах она увидела свою смерть. Она хотела закричать и не могла, завороженно глядя в эти глаза. Он чуть склонил голову, наблюдая за ней без злобы или удовлетворения, скорее с интересом. Наблюдал, как из нее уходит жизнь, как будто не хотел пропустить того момента, когда человек вдруг становится ничем. Когда еще мгновение назад живое существо вдруг превращается в… останки. Она нашла в себе силы усмехнуться этому слову, внезапно пришедшему на ум. Останки чего? Ее дурацких надежд, нелепой жизни. Жизни, которая ей принадлежала только наполовину, как и ее лицо. Неожиданно она ухватилась за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку. «Какое нелепое сравнение», – вдруг подумала она и тут же увидела себя в бурном потоке. Вот вода заливает ей рот, глаза, а она судорожно хватает все, что оказалось рядом с ней в этом водовороте: какие-то ветки, торчащие из воды, с мокрой слипшейся листвой, – и вместе с собой тащит их на дно. Вместе с собой…
«Я могу ему сказать, я могу! – решила она и даже приоткрыла окровавленные губы. Вкус собственной крови приводил ее в смятение, она вновь отказывалась верить, что все это происходит в действительности. Так много в ее жизни было придуманного, ненастоящего, что теперь собственную величайшую трагедию она отказывалась принимать всерьез. «Я скажу ему, и все прекратится, – подумала она, пытаясь не замечать его глаз, в которых читала свою смерть. – Он не убьет меня, он решит проверить мои слова, а значит, сохранит мне жизнь. По крайней мере на какое-то время. Главное, выиграть время. Главное, главное…» И тут другая мысль пришла ей в голову, едва не рассмешив: сегодня, сейчас сбылась ее мечта – она наконец-то стала той, кем хотела быть все эти долгие годы. Для него, по крайней мере, так и есть. Невероятная насмешка судьбы. Плата за никчемную жизнь. Ей захотелось кричать теперь уже не от боли, а от дикой, испепеляющей жалости к себе. «Я не хочу! – в отчаянии подумала она. – Еще есть время, я все смогу, все успею, лишь бы сейчас, сию минуту не превратиться в бесчувственное ничто!»
Она пыталась ползти, ей казалось, она прикладывает неимоверные усилия, чтобы сделать несколько движений и уйти от его глаз, но на самом деле все так же лежала, замерев в позе эмбриона. И вдруг – это движение ей далось совсем легко – ее взгляд переместился вниз, и она увидела свои окровавленные руки и собственные внутренности на бетонном полу. Крик ужаса замер в ее горле, она зажмурилась и мысленно зашептала как молитву: «Скорее, скорее умереть».
* * *
За моей спиной хлопнула подъездная дверь, а я воззрилась на небо, ожидая подвоха от петербургской погоды. На небе ни облачка, солнце радует своим присутствием. Очень может быть, что долгожданная весна действительно явилась слегка внезапно. Впрочем, город знаменит тем, что погода здесь по-особенному капризна. Я взглянула на зонт в своей руке, крепкий, основательный, способный противостоять сильному ветру и оттого довольно тяжелый, и с грустью подумала: вот так всегда – если оставлю его дома, то непременно попаду под дождь, вымокну, подхвачу насморк, а потом, любуясь в зеркале своей физиономией с покрасневшими носом и глазами, в очередной раз дам клятву никогда не покидать дом без зонта, а если возьму его с собой, то он мне, разумеется, не понадобится. Мало того, я непременно забуду его в каком-нибудь кафе, куда придется спешно возвращаться, проклиная свою рассеянность и питерскую погоду.
Петербург не был моим родным городом, но я любила его больше всех городов на свете, вот только погода… Закинув зонт за спину (он у меня на длинном ремешке), я зашагала со двора, миновала арку, вышла к бывшему клубу «Спартак», который несколько лет назад пострадал от пожара и до сих пор стоял с заколоченными дверями и окнами, и оказалась на Фурштадтской.
В начале Кирочной, где я живу, растет лишь одно дерево, его крона гордо выглядывает из навеса, что рядом с магазином (в навесе специально сделали отверстие). Я обожаю этот город, но родилась в краях, где хватает места и людям, и деревьям, и, чтобы лишний раз не видеть странный симбиоз растения и магазина, предпочитала ходить по Фурштадтской. Особенно сейчас, когда пригретые солнышком деревья готовы подернуться зеленоватой дымкой, чтобы вдруг, в один момент, обзавестись листвой.
На 13.20 у меня была назначена встреча. До нее оставалось еще довольно времени, и я зашла в кофейню – тут же, на Фурштадтской, чтобы выпить капуччино. Я устроилась возле окна, прихлебывала кофе и размышляла о преимуществах свободной профессии: не надо спешить в офис, страшась нагоняя от сердитого босса за очередное опоздание. Впрочем, в каждой профессии есть свои плюсы и минусы, хотя в настоящее время минусов в своей жизни я не видела.
Вообще у меня все складывалось вполне неплохо, если не считать замужества. Полгода я пыталась приспособиться к совершенно чужому человеку, решив, что он спасет меня от глупых мыслей и подоспевшего вслед за неудачной любовной историей пессимизма. Полгода ушло на то, чтобы понять очевидную глупость данной затеи. Любовные драмы не лечат замужеством, если твой избранник попросту тебе безразличен. Мой муж о моем безразличии не догадывался и не мог взять в толк, чего это вдруг на меня нашло, когда я заговорила о разводе. Развод перешел в затяжную позиционную войну, в которой я несла потери, так как муж был к тому же моим непосредственным начальником на работе. Одному богу ведомо, чем бы все закончилось, если бы мне в голову не пришла счастливая мысль уехать в Петербург. Точнее, если бы моей дальней родственнице, проживавшей там, не пришла фантазия завещать мне квартиру, о чем я узнала с удивлением. Но тут же я усмотрела в этом намек от господа – мол, хватит заниматься ерундой, и через месяц уже работала в весьма солидной петербургской газете. Я считала журналистику своим призванием, за исключением очень краткого периода, когда вообразила себя великим русским поэтом. Но город, встретивший меня вполне гостеприимно, неожиданно внес свои коррективы: я занялась переводами и вполне преуспела в этом. Доставшуюся в наследство квартиру в районе проспекта Энергетиков я вскоре смогла поменять на двухкомнатную на Кирочной и теперь жила в свое удовольствие: ни тебе начальства, ни графика работы, ни ожидания вожделенного отпуска. По старой памяти я сотрудничала с несколькими газетами, и как раз сегодня должен был выйти мой очерк в одной из них.
Я взглянула на часы, отодвинула пустую чашку, поднялась, накинула куртку, напомнила себе, что я с зонтом, и вышла из кафе. Возле метро в киоске спросила газету, женщина пожала плечами:
– Еще не привезли.
Я бодро зашагала в сторону улицы Восстания, время позволяло к месту встречи добраться пешком. Солнце сияло, в небе ни облачка, люди, с подозрением косясь на небо, нерешительно улыбались, пытаясь понять: верить или не верить заявившейся в город весне, а я начала испытывать странное беспокойство. Предчувствия являлись ко мне часто и никогда не обманывали. Поначалу я решила, что моя маета относится к предстоящей встрече, – ничего путного из нее не выйдет, и вместо выгодного заказа я буду иметь неприятные воспоминания. Но встреча прошла прекрасно, и в смысле выгоды полный порядок. Оттого предчувствия насторожили еще больше: ничего на этот день у меня больше не было запланировано. Вот и гадай теперь, какую пакость подготовила мне судьба.
Я шла по Литейному в сторону своего дома, когда мне позвонила Алка.
– Эй, ты где? – спросила она.
Алка курила практически беспрестанно, оттого голос ее звучал хрипло, точно она с трудом успевала что-то сказать между приступами кашля.
– Иду домой.
– Что тебе там делать? Я в пиццерии на Невском, давай сюда.
– А в пиццерии мне что делать? – съязвила я.
– Есть пиццу, разумеется. Между прочим, мы не виделись неделю, я соскучилась. А ты, конечно, обо мне даже не вспоминала?
– А кто тебе звонил вчера четыре раза?
– Так это по делу. А для души?
– Ладно, буду через пятнадцать минут, – буркнула я, меняя направление.
В пиццерии Алка с видом мученицы разглядывала свои ногти. Она поцеловала меня и кивнула на газету, которая лежала на столе возле ее локтя.
– Читала. Ты молодец. Слушай, почему бы тебе не написать книгу?
– Детектив? – усмехнулась я и потянулась за газетой. Но тут подошла официантка, и я сделала заказ.
– Нет, серьезно, – вновь заговорила Алка, как только девушка отошла. – По-моему, тебе есть что сказать миру.
– Лучше он от этого не станет.
– Как знать, как знать…
Алка была на семь лет старше. Поэтому она считала своим долгом меня опекать, вбив себе в голову, что я трачу время на ерунду и оправдывает меня лишь то, что ерунда приносит неплохие деньги.
– Грех зарывать в землю свой талант, – изрекла она сурово.
Я пожала плечами:
– Я сильно сомневаюсь в его наличии.
На эту тему Алка могла говорить бесконечно. Как все лодыри, она не терпела, когда рядом кто-то не выказывал особого рвения к работе. Должность замредактора в бульварной газетенке ее вполне устраивала, и в своей жизни менять она ничего не собиралась.
– У тебя полно талантов, – махнула она рукой, точно мать на нерадивое чадо. – И не вздумай возражать. Иногда я даже думаю, что для одного человека их слишком. Если не считать неудачного замужества…
– Ты забываешь грустную историю моей любви, – засмеялась я. – Я ведь тебе рассказывала?
– Раз десять, я полагаю.
– Вот видишь. Мне не везет с мужчинами. Зато везет с деньгами. Сегодня точно повезло.
Пока мы ели пиццу, я поведала Алке о сегодняшней встрече и своих перспективах. Она кивала, невнятно мыча в ответ что-то одобрительное.
– Жаль, что обед заканчивается, – вздохнула Алка. – Так бы сидела и глазела в окно…
– Вряд ли бы тебя хватило надолго.
– Все-то ты знаешь, – хмыкнула она. – А очерк действительно хороший. Знаешь, иногда я непроизвольно тобой восхищаюсь.
Алка поцеловала меня на прощание и заспешила к выходу. Я понаблюдала в окно, как она переходит улицу. Когда она растворилась в толпе, я еще немного поглазела без всякой цели, потом придвинула к себе газету. Те времена, когда я с трепетом ждала публикации своих творений, давно канули в прошлое, но некое волнение все равно присутствовало. Сегодня оно усугублялось предчувствием. Непонятным, оттого еще более раздражающим. Пока я болтала с Алкой, оно вроде бы отступило, зато теперь навалилось с новой силой. Невероятно, но руки у меня дрожали, когда я разворачивала газету.
– Черт-те что! – усмехнулась я. Даже если очерк безбожно сократили, забыв поставить меня в известность, это не повод так нервничать.
Через несколько минут стало ясно: никто на очерк не посягнул. Никакого карательного редактирования, все, как я задумала. В самом деле не без таланта, и фотография отличная. Весьма интеллигентное лицо, никто не сможет назвать меня безмозглой красоткой, хотя ради этого и пришлось водрузить очки на нос. Маленькая женская хитрость. Вот они лежат в сумке. Слава богу, вещь для глаз совершенно бесполезная, зато в смысле создания подходящего образа незаменимая.
Я насмешливо хмыкнула, вместе с тем продолжая гадать над причиной своего беспокойства. Оно не только не исчезло, но даже после того, как я убедилась, что очерк оставили в первозданном виде и фотография не подкачала, уверенно перерастало в состояние легкой паники. «Может, я утюг забыла выключить?» – подумала я. Самое бы время после такой мысли вскочить и бежать домой сломя голову, если б не одно обстоятельство: утюг я извлекала из шкафа минимум три дня назад. Это я точно помнила. Однако домой все-таки потянуло.
Я намеревалась уже сложить газету, и тут взгляд мой упал на соседнюю страницу. То есть он и до этого туда падал, но лишь теперь задержался на крохотной заметке с фотографией в черной рамке. Молодая женщина с моим лицом улыбалась мне со снимка, сделанного лет пять назад.
– Идиотизм, – произнесла я вслух. Хорошо хоть себе под нос. Таковое определение относилось к черной рамке, что обрамляла лицо. Светке ничего не стоило выкинуть дурацкую шутку, которую и шуткой-то сочтет лишь такой же больной на всю голову.
Смотреть на свое лицо в черной рамке было неприятно. Сходство в самом деле поразительное. Если б не блузка с рюшами (такой просто не могло быть в моем гардеробе), я бы могла подумать, что кто-то позаимствовал фото из моего архива. Заметка имела подзаголовок: «Памяти нашего товарища Старостиной Светланы». Шутки так далеко не заходят. Кстати, у меня были то же имя и фамилия, пока я не вышла замуж. После развода я оставила себе фамилию мужа: причиной послужило мое желание избавиться от Светки. Вообще избавиться таким образом от нее было немыслимо, но, по крайней мере, мы стали носить разные фамилии. Правда, я ожидала со дня на день, что она выйдет замуж за какого-нибудь гражданина Алексеева только для того, чтобы вновь стать мною. «Она сумасшедшая», – с печалью подумала я, разглядывая фотографию. Перед глазами плясали буквы, которые весьма неохотно складывались в слова, такие же дурацкие, как Светкина затея быть мною. Как все ее затеи.
– «Памяти нашего товарища», – повторила я и наконец заставила себя прочитать, что там дальше, все еще не веря, что имею дело с мрачной реальностью, а не с очередной идиотской Светкиной выходкой. – «Обнаружен труп… убита в конце ноября прошлого года журналистка, работавшая в нашей газете… талантливый поэт… при невыясненных обстоятельствах… вышла в свет книга очерков… добрый, светлый человек… до сих пор неясно, кому была выгодна ее смерть, правоохранительные органы… в очередной раз приходится констатировать, что следствие не дало никаких результатов…»
Это не могло быть шуткой. Светка действительно погибла. Несколько месяцев назад. Была убита в моем родном городе за сотни километров отсюда. Неудивительно, что я ничего не знала. Кто-то из журналистов случайно узнал об этом, и вот появилась заметка в газете, в которой когда-то Светка работала.
Газета лежала на столе. Две фотографии напротив друг друга – ее и моя. И если б не очки на моей, сходство было бы абсолютным. По крайней мере, на снимках. Светка будто смотрела на меня – на ту, что на фотографии, и загадочно улыбалась, а я пыталась решить, что это: случайность или указующий перст судьбы.
Разумеется, те, кто верстал газету, не знали о наших странных, чрезвычайно запутанных отношениях, но мне было трудно поверить, что это случайность: мой очерк на одной странице и заметка о Светкиной гибели на другой – как закодированное послание. И еще эти фотографии… Даже сама весть о гибели Светки не подействовала на меня так, как данное обстоятельство. И после смерти она не желала оставить меня в покое, отчаянно цепляясь за меня, не позволяя вырваться.
Я поняла, что уже довольно долго сижу, пялясь в газету, безуспешно пытаясь справиться с сердцебиением и подкатившей тошнотой. Официантка с недоумением поглядывала в мою сторону. Я заставила себя встряхнуться, достала мобильный и набрала номер редакции. Лена ответила сразу.
– Что тебе не понравилось? – с намеком на удивление спросила она.
– Мне? А… нет, все просто отлично. Я звоню по другому поводу.
– Неужто спасибо сказать?
– Спасибо, – буркнула я машинально. – Здесь на шестой странице заметка о гибели Светланы Старостиной.
– Так и есть. Она работала в нашей газете.
Лена пришла в редакцию уже после Светкиного увольнения и о нашей истории вряд ли знала.
– Мы когда-то вместе работали, – заметила я.
– Вот как?
– Да. Не могла бы ты поподробнее рассказать, что произошло?
– История совершенно дикая. Ее убил какой-то маньяк. Поначалу была версия, что убийство заказное, но вроде бы она не подтвердилась. Хотя кто знает… В любом случае убийца настоящий псих. Говорят, он распорол ей живот. Можешь такое представить? Мишка узнал о ее убийстве из Интернета. Вспомнили, что она работала у нас, вот и написали заметку. Ты ее хорошо знала?
– Более чем.
– Могу соединить тебя с Мишкой. Только вряд ли он знает больше. Наверное, лучше позвонить в редакцию, где она последнее время работала.
– Я так и сделаю. – Я поблагодарила и поспешно простилась, не отрывая взгляда от фотографии. Расплатилась и вышла на улицу.
Особых мыслей в голове моей не наблюдалось. Зато присутствовало странное оцепенение и еще более странная пустота в душе, точно я потеряла близкого человека, хотя еще три года назад мне казалось, что я сама готова убить Светку. Разумеется, это сильное преувеличение, но жизнь она мне портила основательно и умело.
История эта началась давно, несколько лет назад. Я тогда училась на четвертом курсе факультета журналистики и по мере сил «звездила», потому что, по общему мнению, бог даровал мне не только красоту, но и талант. Слишком много для одного человека. Все давалось мне легко и без усилий. Парни влюблялись если не с первого взгляда, то со второго обязательно, педагоги меня обожали и прочили большое будущее, губернские газеты охотно печатали мои статьи, а главные редакторы с нетерпением ждали, когда я закончу университет и осчастливлю их издание своим присутствием. Предложений было хоть отбавляй. Прибавьте к этому папу банкира, который хоть и развелся с мамой, но, должно быть, чувствуя себя виноватым, тратил на меня деньги без меры, что позволяло мне снимать квартиру в центре с выходом на крышу (я гордо именовала ее пентхаусом), раскатывать на собственной машине и проводить каникулы на Средиземноморье. В общем, не жизнь у меня была, а голубая мечта всех девиц, предмет острой зависти сокурсниц, которые увлеченно обсуждали фасон моей новой юбки и мой очередной роман.
Не думаю, что в то время я была совсем уж безмозглой дурой и такая жизнь мне нравилась. То есть нравилась, конечно, но я надеялась, что вовсе не для этого господь отправил меня в этот мир. Я ждала окончания университета и свято верила, что жизнь моя наполнится тогда смыслом. Иными словами, что есть у меня предназначение…
Я едва не угодила под машину, не заметив красный свет светофора. Водитель махнул рукой, уступая дорогу, а я машинально улыбнулась. Воспоминания так увлекли, что ничего вокруг я попросту не замечала. А между тем на улицах большого города стоит быть внимательнее. Остановить такси? Но я сразу же отказалась от этой мысли, а потом поняла, что не хочу домой. У меня давняя привычка думать на ходу – чем глубже я погружаюсь в свои мысли, тем быстрее шагаю, иногда развивая прямо-таки фантастическую скорость. Моя мама, помнится, всегда нервно ожидала, наблюдая за мной, что я впечатаюсь лбом в дверной косяк.
Я направилась к Потемкинскому саду. Шла знакомой улицей, не узнавая ее. Странное состояние неожиданного провала во времени… Все-таки удивительно, что смерть Светки так на меня подействовала. А я ведь могла о ней и не узнать, если бы не случайность, если бы не мой очерк в газете… Случайность? Откуда у них ее фотография? Вряд ли из личного дела. Впрочем, у нее была своя страничка в Интернете, стихи, которые ей не принадлежали, рассказы, бестолково пересказанные.
Я вдруг с удивлением поняла, что готова разреветься. Такого со мной не случалось с похорон отца! Неужто наша связь со Светкой была крепче и много сильнее, чем я могла себе вообразить, и эта странная пустота – следствие внезапной утраты? Да, я могла ничего не узнать или узнать, скажем, через несколько лет в разговоре с каким-нибудь общим знакомым. «Ты помнишь Светку Старостину? Она еще так смешно тебя копировала… Так вот, она умерла. Или ее убили… В общем, какая-то запутанная история». Что бы я почувствовала в этом случае? Недоверие, удивление, растерянность? Или ту же пустоту?
– Я ее терпеть не могла, – произнесла я вслух, а молодой человек, что шел навстречу, посмотрел на меня с недоумением. Сейчас я, наверное, очень похожа на Светку. У нее всегда был слегка очумелый вид, точно она ненароком повстречала привидение и теперь пыталась решить, что это: глюки от неумеренного употребления спиртного или дело еще хуже?
Напиваться до чертиков на студенческих вечеринках считалось у нас хорошим тоном. Впрочем, вряд ли мы в этом смысле проявляли большую оригинальность. На одной из таких вечеринок я и познакомилась со Светкой. Итак, четвертый курс, я в апофеозе всеобщего внимания и радужных ожиданий, папенькина дочка, сорящая деньгами, рядом очередной поклонник, я решаю: отдаться ему сегодня или еще немного помучить? Допиваю коктейль, смотрю на него поверх бокала с загадочной улыбкой и сама себе безумно нравлюсь. Любимое слово «шикарно», любимое изречение «пусть этот мир прогнется под нас». Напротив самый красивый парень на нашем курсе, папенькин сынок, тоже подающий надежды, и я внезапно решаю: «отдамся». А утром я насмешливо скажу, что эта бурная ночь еще не повод для знакомства. Тогда я все решения принимала внезапно и никогда о них не жалела. Жуткая смесь Маты Хари и кисейной барышни.
Так вот… Музыка гремит, вокруг мелькают лица, я готова произнести «я хочу тебя», и вдруг мой сценарий летит к чертям. Первое незапланированное вторжение Светки в мою жизнь. Мой спутник произносит:
– Кстати, хочешь, познакомлю тебя со Светланой Старостиной?
Я еще загадочно улыбаюсь и, пытаясь избавиться от опьянения, намереваюсь понять, что за чушь он говорит. Светлана Старостина – это я. И, разумеется, другой такой нет и не может быть во вселенной.
– Нет, серьезно, хочешь? Учится на первом курсе. Вы даже похожи. Конечно, ей до тебя далеко, но все равно прикольно.
До меня наконец доходит, что он не шутит.
– На первом курсе? На нашем факультете?
– Ну да. Ты не знала? Правда не знала?
– Нет.
Весь мир вращается вокруг меня, на кой черт миру еще одна Светлана Старостина? Кстати, саму себя я называла Лана. То есть так стала называть меня мама. Папа дал мне имя в ее честь, а потом в семье решили, что это не так уж и удобно. Мама осталась Светланой, а я стала Ланой. К восемнадцати годам никому и в голову не приходило называть меня Светой.
– По-моему, она чокнутая, – с воодушевлением продолжает мой кавалер. – С придурью, это уж точно. И она всех о тебе выспрашивает. Я думал, ты знаешь.
– Что знаю? – хмурюсь я.
– Ну… все это. Она где-то здесь, я ее видел на входе. Познакомить?
– Зачем, скажи на милость? – удивилась я.
Он пожимает плечами:
– Да так, прикольно.
Эта девица меня совсем не занимает. Довольно забавное совпадение: два человека с одинаковыми именами и фамилиями оказались на одном факультете. Ну и что? Не скажешь, что Старостина такая уж редкая фамилия, а об имени и говорить нечего. И ее интерес ко мне вполне объясним: во-первых, первокурсникам до всего есть дело, во-вторых, обо мне ходят легенды. Так что… не вижу повода для знакомства. Хм, я все-таки произнесла заготовленную фразу, хоть и по другому случаю.
Разговор о неведомой девице прекращается, но настроение у меня испортилось, и я решаю, что Славке, тому парню, что сидит напротив, сегодня ничего не обломится. А возможно, и завтра тоже. И вообще никогда. Будет знать, как болтать глупости.
Однако в тот вечер мне все-таки пришлось познакомиться со Светкой. Мне надоели шум и пустые разговоры, и я собралась уходить, а Славка, естественно, вызвался проводить меня. Мы пробирались между столиков к выходу, поминутно останавливаясь, чтобы переброситься парой слов со знакомыми, и вот тогда я увидела ее. Девица лет семнадцати, худая до жути, с льняными волосами, рассыпанными по плечам, с дурацкой искусственной розой лилового цвета за ухом, сидела за столом, поджав под себя ноги, и, раскачиваясь в такт, громко декламировала «Девушка пела в церковном хоре…». Похоже, занималась она этим довольно давно, голос слегка охрип, слушателей по соседству не наблюдалось. На нее вообще не обращали внимания – может, привыкли, а может, сторонились как чумной. Вокруг орали, курили, смеялись, танцевали – обычная студенческая оргия в самом разгаре, а она, прикрыв веки, раскачивалась все сильнее и пыталась переорать этот гам. Амплитуда колебаний выглядела угрожающе, по идее, она уже должна была свалиться со стула.
Я замерла в двух шагах от нее, ожидая, свалится она в конце концов или нет. Славка налетел на меня, пробормотал извинения и, обнаружив предмет моего интереса, наклонился, прошептал мне в ухо:
– Это она.
К тому моменту я и сама догадалась. Определение «с придурью» ей очень подходило. Особого сходства я между нами не обнаружила, и это было уже хорошо. Прикрыв глаза еще больше и наблюдая за мной из-под полуопущенных ресниц, девица начала декламировать другое стихотворение – длиннющее, явно собственного сочинения: «Тихо ковбой поет о ненастье заунывную песню техасских бродяг». Ничего нелепее и бездарнее придумать невозможно, но она читала с огромным воодушевлением и явно для меня, а произнеся последнюю строчку, сделала паузу и даже открыла глаза.
– Стихи твои? – спросила я.
Девица вызывала странное чувство: брезгливую жалость пополам с любопытством. Так иногда прохожие поглядывают на жуткие язвы нищих, уверяя себя, что они поддельные, и все-таки надеясь, что настоящие.
– Мои, – гордо ответила она, глядя мне в глаза.
– Дрянные, – кивнула я, но без насмешки или презрения, просто констатировала факт.
– Я знаю, – вздохнула Светка. – Ты тоже стихи пишешь?
– Пишу.
– Почитай, – улыбнулась она.
– Здесь? – подняла я брови.
– Почему бы и нет? – Она вроде бы меня провоцировала, проверяла на прочность.
– Знаешь основное правило удачи? – спросила я. – Оказаться в нужном месте в нужное время. И избегать неподходящих мест.
– Чем это место плохо? – задиристо спросила она.
– Горло можно сорвать, – ответила я и пошла к выходу.
Славка топал рядом.
– Как она тебе? – спросил он уже возле гардероба.
– Нормально, – пожала я плечами. – Очень хочет выпендриться, но не умеет.
По части выпендриться сама я была непревзойденной мастерицей. Светка вынырнула из-за моей спины.
– А улица подходящее место? – спросила хмуро.
Я сама виновата. Надо было идти себе мимо, а не задаваться вопросом, свалится она со стула или нет.
Несмотря на задиристый вид, чувствовалось, что она очень боится моего категоричного отказа. Разумеется, если я ее сейчас пошлю, она гордо вскинет голову или скажет весело: «О’кей, в следующий раз», – но ей зачем-то очень надо было со мной поговорить.
– Ладно, – кивнула я, удивляясь своей покладистости. – Идем.
И мы вышли из бара.
– Может, на такси? – робко предложил Славка. Перспектива двигать пешком пять троллейбусных остановок, при этом слушая декламации юных прелестниц, его явно не прельщала. То, что ничего ему не обломится, он уже понял и, как нормальный человек, хотел выжать из ситуации максимум пользы: побыстрее добраться до квартиры и завалиться спать.
– Отправляйся, мы прогуляемся, – милостиво ответила я.
Славка только вздохнул. Как джентльмен, он не мог допустить, чтобы в полночь девушки шлялись по улицам без мужского сопровождения. Он незаметно отстал, а мы со Светкой не спеша двигали в направлении моего дома. Я прочитала три своих стихотворения, Светка слушала затаив дыхание, полуприкрыв глаза, всем своим видом демонстрируя восторг. Впрочем, выглядела вполне искренне.
– Здорово, – пробормотала она, когда я закончила.
– Для студентки журфака вполне, – кивнула я.
– Нет, у тебя в самом деле талант.
– Способности, – поправила я. Это не было рисовкой. Конечно, некое кокетство присутствовало, но свои способности я оценивала довольно трезво.
– Если бы я могла писать такие стихи… – прошептала Светка.
– Да, и что?
Мой вопрос вызвал у нее легкую растерянность.
– Я была бы счастлива, – наконец ответила она упрямо. – У тебя есть талант, и ты относишься к нему как к чему-то само собой разумеющемуся. А для меня… Я обожаю поэзию.
– Это я заметила, – улыбнулась я.
– Нет, серьезно! Я люблю поэзию больше всего на свете, а пишу дрянные стихи. Я бы черту душу продала, чтобы иметь талант!
Я посмотрела на нее очень внимательно. Разумеется, она говорила ерунду, но тогда впервые я почувствовала некую опасность, исходящую от нее. Уж очень убежденно она произнесла последние слова.
– Это плохая идея, – все-таки сказала я.
– Продать душу дьяволу?
– Ага. Никогда не знаешь, что получишь взамен.
– Талант.
– А если он не принесет тебе счастья?
– Принесет.
– Ты будешь писать талантливые стихи, которые никому не нужны и которые никто не будет читать. И что тогда? Дьявол – великий путаник, я бы не стала на него полагаться.
– А я попрошу славы и признания, – лукаво улыбнулась она.
– Значит, у тебя другая проблема, – ответила я. – Для славы талант необязателен. То есть нужен талант другого рода.
– Нет, я в самом деле хочу писать хорошие стихи. Вот это мне, кстати, нравится. – Она задушевно прочитала небольшое стихотворение, сентиментальное и бездарное, и забежала вперед, заглядывая мне в глаза: – Ну как?
Я пожала плечами:
– Вполне.
– Тебе понравилось?
– Нет. Но если хочешь, я могу соврать, мне не трудно.
– Не хочу. Я их сожгу.
– Глупости. Потом будешь жалеть.
– Гоголь…
– Держи себя в руках, ты не Гоголь.
Вряд ли ей это понравилось, но она лишь вздохнула. Еще меньше все это нравилось Славке, который понуро брел за нами, пока мы наконец не замерли возле моего дома.
– Как ты будешь добираться домой? – спросила я Светку и тут же повернулась к Славке: – Проводишь ее?
– Мне же в другую сторону, – обиделся он.
– Деньги на такси есть? – задала я ей очередной вопрос.
– Не беспокойся, – отмахнулась она. Стало ясно, что о такси я спросила зря. А ведь уже половина второго ночи…
– Ладно, идем ко мне, – решилась я, открывая дверь подъезда.
– И я? – спросил Славка.
– И ты, если мы еще не надоели тебе своей болтовней.
Через полчаса Славка уже спал на диване, а мы со Светкой продолжили разговор на кухне, засидевшись за чаем до четырех утра.
Утром опоздали на лекции. Наше появление втроем не осталось без внимания.
Однако примерно неделю новое знакомство никак на мою жизнь не влияло. Иногда мы сталкивались в коридорах университета, здоровались, Светка мне торопилась что-то сказать, но я всегда спешила и практически не бывала одна, так что не очень-то она преуспела. Правда, кое-что я смогла узнать о ней за это время: живет в общежитии, приехала из районного городка, из рабочей семьи, но зачем-то врала, что из Екатеринбурга, где отец большой начальник. Явную нестыковку с официальными документами объясняла тем, что родители в разводе. Вранье быстро раскусили, и теперь над ней посмеивались. О загранице она знала из цветных буклетов, что бесплатно раздают в турфирмах, а все ее тряпки куплены на местной барахолке, да и этих тряпок было совсем немного. С какой стати я начала ее жалеть, не знаю. Вранье я не жаловала, и то, что она стесняется своей семьи, казалось мне глупым и неприятным, но, когда через неделю я обнаружила ее возле своего дома с томиком Рильке под мышкой, в цветастой юбке, мокасинах, блузке с рюшами и соломенной шляпке, которой место на помойке, я подумала: а ведь и Светкина шляпка, и дурацкие рюши, и ее взгляд с поволокой, и все это глупое притворство – истошный крик: «Посмотрите, я не такая, как все!» И прижатый к боку Рильке – чистое лицемерие, потому что томик был на немецком, а Светка не знала толком даже английского, который учила в университете. Все, все в ней было насквозь фальшивым, но это не вызвало отвращения, только жалость. И я сказала ей:
