протоиерей Всеволод Чаплин
Накануне Армагеддона. Свобода. Жизнь. Будущее
Говорится в Библии и об ответственности рода. В тексте Десяти заповедей есть такие, почти не цитируемые сегодня, слова: «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (Исх. 20, 5–6). Наконец, все народы и все поколения ветхозаветных людей понесли на себе кару за грех одного человека – Адама. Взойдя на крест, Господь Иисус Христос дал каждому человеку возможность снять вину за Адамово падение – если только мы прибегнем к Самому Христу за помощью, приняв Его как Спасителя. Но, увы, последствия греха первого человека сохранятся и в нас лично, и в других живущих на земле людях до конца истории. Хотя мы точно этого поступка не совершали, мы будем болеть, страдать, умирать, переживать слабость и усталость, испытывать внутренние искушения, переживать муки от греха и борьбы с ним – а ведь всего этого не было в раю и не будет после общего воскресения, если только мы удостоимся войти в Божие царство.
Да, в ветхозаветных книгах есть и суждения, ставящие на первое место сугубо личную вину. «В те дни, – читаем у пророка Иеремии, – уже не будут говорить: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина», но каждый будет умирать за свое собственное беззаконие; кто будет есть кислый виноград, у того на зубах и оскомина будет» (Иерем. 31, 29–30). Впрочем, эти слова не отменяют предыдущих – просто иногда Господь говорит людям больше о личных грехах, а иногда – о грехе народа, рода, всего человечества. Налицо – не «противоречие», но возможность обеих ответов на сложный вопрос – в разных обстоятельствах.
Разные ответы, кстати, одновременно возможны на многие ключевые вопросы. Вот, например, некоторые считают, что христианский патриотизм якобы невозможен, потому что во Христе «нет ни еллина, ни иудея» (Кол. 3, 11). Сказавший это апостол Павел, впрочем, в другом месте пишет, что он – «Еврей от евреев» (Фил. 3, 5). Интересно пишет об этом священник Димитрий Шишкин: «Вопрос «антиномий» – очень важный, потому что у одного и того же святого по одному и тому же вопросу мы можем найти при желании, казалось бы, прямо противоположные высказывания. Причина здесь в контексте, как говорят литераторы. То есть в том, когда, кому, в каком состоянии и по какому поводу говорит святой те или иные слова. Это принципиально важно. <…> И одному нужно напомнить о Горнем Отечестве, чтобы он не слишком привязывался к земному, а другому полезно напомнить и об Отечестве земном, чтобы он не мнил себя «небожителем», а приучался смиренно «возделывать землю» и «есть хлеб в поте лица своего». И никакого противоречия в этих напоминаниях нет, потому что цель их одна – направить человека к деланию добра».
Вернемся к «коллективному» измерению веры и жизни. В Новом Завете идея общего греха и общей ответственности никуда не исчезала. Однажды Христа спросили о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с их жертвами их. Иисус не стал взвешивать «индивидуальные» грехи и личную вину каждого из них. Он ответил: «Думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк. 13, 1–3). В Книге Откровения Иоанна Богослова содержится такое пророчество: «И когда Он (Агнец, то есть Христос – п. В.Ч.) снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными» (Откр. 6, 7–8). Подобных пророчеств в Апокалипсисе немало. И понятно, что при описанных бедствиях, которые произойдут не без Божия решения, пострадают именно целые народы и социумы – «помилования по рассмотрении индивидуальных дел» не произойдет. Бог будет карать многих людей – не ради мести, но для назидания хотя бы немногих из оставшихся.
Многие – тот же Патриарх Кирилл – говорили и говорят о наказании Божием за грех целого народа. «Война, – сказал Первоиерарх о Великой Отечественной, – была наказанием за попрание святынь, за кощунство и издевательство над Церковью. Если бы вместо страшного наказания наступило материальное процветание и победа идеологии, тогда каждый здравомыслящий человек спросил бы: а где суд Божий?». Многие христиане считают, что все беды, произошедшие с Россией в ХХ веке, стали следствием нарушения клятвы верности дому Романовых, данной от имени всего народа на Земском соборе 1613 года. И из-за цареубийства. Да, мы не должны каяться в этих грехах на исповеди – но, будучи частью народа, мы не свободны от его общей вины. И если в исповеди Господь прощает наши личные грехи, то покаяние в грехах народа должно заключаться в исправлении его жизни – и лучше всего в максимально возможном восстановлении той ситуации, которая имела место до греха.
Коль свобода – миф, не надо быть его пленниками. Коль многие решения принимаются не каждым человеком, а элитами и обществами, не надо стесняться принимать решения именно так. Коль общество не может обходиться без запретов – не надо бояться их формулировать и налагать. Исторические оппоненты христианства прекрасно это понимают – и ничуть не колеблются, применяя методы принуждения и жесткой пропаганды. А вот для христиан придумали «богословскую» удавку – утверждение, что «Бог никого не насилует и нам не велит». Удавка эта прочно сидит на наших шеях и постепенно затягивается. Со времен Бердяева и других подневольных мыслителей упомянутый идейный штамп пропагандируется настолько назойливо, что он стал частью сознания многих из нас – я, кстати, не исключаю себя из этого ряда. Тот же Патриарх Кирилл постоянно повторяет неизвестно кем сочиненную поговорку: «Невольник не богомольник». В ней, собственно, неправильно все. И невольник может Богу молиться, и принуждение часто приводило людей к духовной жизни. В том числе принуждение со стороны Бога.
На исповеди я часто говорю: если действительно хотите избавиться от того или иного греха – просите об этом Господа. И Он обязательно поможет – но иногда средствами, которые вам не понравятся. Изменит обстоятельства жизни, разлучит с источником проблемы, пошлет болезнь… Но если действительно хотите от греха избавиться – просите, чтобы Бог любым образом помог. Потом люди приходят и благодарят. Свидетельствуют: было трудно, но мы рады тому, что все так произошло.
* * *
Как уже было сказано выше, певцы абсолютной свободы не стесняются действовать через принуждение. Правда, им все более непросто победить в честном бою или в честной дискуссии – и поэтому они прибегают к политическим интригам, доносам, шельмованию противников, «экономическим» механизмам, информационной промывке мозгов. Чем же отвечать христианам? Готовностью вести честное сражение – в том числе на поле брани. И, конечно, оправданием принуждения, в том числе силового.
За последнее столетие мы почти окончательно позволили нашим недругам духовно оскопить себя. Священники, иерархи, богословы – сначала протестантские, потом католические, а затем и многие православные – начали буквально извиняться за любое применение силы христианами. Будто в этом есть что-то постыдное! Будто это грех! Да, греховной является агрессия ради захвата чужих земель и имущества, ради порабощения других народов. Но защита веры, отечества, ближних – дело святое и правое. Распространение веры при помощи государства – тоже.
Удивительно, но некоторые «христианские» деятели сегодня как мантру повторяют слова о том, что христианство якобы всегда распространялось без употребления силы. И что якобы только так оно и могло распространяться. Что ж, во-первых, ничего греховного и безнравственного в утверждении веры силой государства нет. Во-вторых, «ненасильственное» распространение исторического христианства – это просто неправда. Да, в первые два христианских века применение власти и силы для утверждения веры было почти невозможно. Но и в то время проповедники, начиная с Самого Христа и апостолов, уделяли особое внимание обращению власть имущих. Так, Господь долго беседовал с Никодимом – членом синедриона. Он стал учеником Христа – сначала тайным, потом открытым. Апостол Петр пошел в дом к центуриону Корнилию – хотя тот был язычником, да еще и представителем оккупационной власти, то есть лицом для иудеев «нерукопожатным». После долгой беседы ученик Христа обращает римского офицера – впоследствии он поставит его в епископы. Очень скоро, всего через несколько десятилетий, власть имущие и состоятельные люди в немалом количестве примкнули к христианским общинам – или вошли в «элиты», уже будучи христианами. Некоторые из этих людей стали мучениками, как член афинского Ареопага Дионисий или римский тысяченачальник, глава императорской стражи Георгий Победоносец. Однако многие сохранили свои посты, оставаясь христианами – тайными, а затем и явными.
Настоящее распространение христианство получило не благодаря «проповеди нищих странников», романтически живописуемой либеральными богословами, а именно благодаря обращению элиты – и ее дальнейшим действиям. Соединение христианства с государственной властью при римском императоре Константине либеральные теологи называют «константиновым грехом» – но на самом деле это было историческое торжество веры Христовой. Именно благодаря такому соединению христианство стремительно вышло за пределы узких групп и стало религией империи, а затем распространилось на многие народы мира.
Константин легализовал христианство в 313 году – и практически сразу же сделался покровителем именно этой религии. Уже через тринадцать лет в одном из законов он повелевает: «Привилегиями, допущенными по уважению к религии, должны пользоваться только блюстители кафолического закона. Еретиков же и схизматиков мы повелеваем считать не только чуждыми этих привилегий, но и обязывать разного рода повинностями и заставлять нести их». В конце того же IV века святой император Феодосий преследует еретиков и запрещает языческие церемонии – между прочим, еще в начале столетия они были частью официальной римской религии. В 388 году он повелевает, чтобы «аполлинарии и все иные последователи различных еретиков были запрещены во всех местах в пределах городских стен. <…> Не будет предоставлена им власть возводить в епископы; кроме того люди, назначенные епископами, будут лишены этого имени и звания. Будут удалены в места, которые более эффективно, чем стены, будут отделять их от человеческого сообщества». Еще более жесткие меры святой император предусмотрел в отношении еретических сочинений. «Повелеваем, – пишет он в 398 году, – чтобы книги, содержащие веру и предмет всех их преступлений, немедленно были отысканы <…> и под надзором судьи немедленно преданы огню. Возможно, кто-либо будет обвинен в утайке любой из этих книг под любым предлогом. <…> Он <…> будет казнен». Один из самых почитаемых древних святых, Иоанн Златоуст (IV–V вв.) писал: «Если ты услышишь, что кто-нибудь на распутье или на площади хулит Бога, подойди, сделай ему внушение. И если нужно будет ударить его, не отказывайся, ударь его по лицу, сокруши уста, освяти руку твою ударом; и если обвинят тебя, повлекут в суд, иди. И если судья пред судилищем потребует ответа, смело скажи, что он похулил Царя ангелов, ибо если следует наказывать хулящих земного царя, то гораздо больше оскорбляющих Того».
Такой взгляд на утверждение веры и на неправомыслие был свойствен практически всем христианским государствам. Утратился он только тогда, когда эти государства пали или ослабли под влиянием агрессивных богоборцев и иных антихристианских сил. Конечно, сегодня трудно представить себе законы, ограничивающие права еретиков. Но если христиане и не способны добиться их принятия, им не стоит, угождая духу «века сего», говорить, что происходившее в древности было неправильно и чуть ли не «греховно». В конце концов, и Иоанн Златоуст, и император Феодосий Великий, и многие святые епископы, цари, пастыри, монахи, учившие подобным образом, сформировали существенную часть Священного Предания – а оно в настоящем христианстве считается голосом Бога. Отступление современников от этих норм может быть принято лишь с сожалением – но никак не с похвалой.
На Русь вера Христова тоже пришла благодаря власти. Имевшаяся в Киеве еще во времена княгини Ольги христианская община была, судя по всему, диаспоральной и не привлекала интереса местных жителей. Никакая «тихая проповедь» прямо не работала. Но обращение будущей бабки крестителя Руси – князя Владимира – проложило христианству дорогу в киевский «элитный» круг. Сам же равноапостольный князь принял судьбоносное решение – и оно на века определило судьбы многих народов, духовно вышедших из Киевской купели. Рассказы о том, что крещение якобы совершалось через грубую силу, оставим на совести атеистических или языческих историков – реальных доказательств этому не существует. Однако элемент «мягкого» принуждения, конечно, был. Князь сказал тогдашней «элите»: «Кто не придет на Днепр креститься, тот мне недруг». В различные города Владимир приезжал или направлял посланников как власть имущий, побуждая креститься не только словом (по мнению некоторых историков, он вместе с епископами проповедовал христианство в Суздальской земле), но и силой властного авторитета.
Князь проявил, как сказали бы сегодня, «политическую волю» – и сформировал волю народа. Его выбор был быстро принят – и если бы не этот выбор, Руси давно бы не было. История показывает, что народы, оставшиеся языческими (например, балтийские славяне), оказались неспособны к объединению, раздирались распрями и быстро подчинялись соседям – христианам или мусульманам, – а затем стремительно ассимилировались, теряя шанс на возрождение.
Настоящие христиане убеждены, что только их вера открывает путь в царство Небесное. Ведь Христос сказал о Себе: «Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия» (Ин. 3, 18). Ему вторит Иоанн Креститель: «Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем» (Ин. 3, 36). И кто с христианской позиции посмеет осудить князя Владимира за то, что именно благодаря его властному решению сотни миллионов людей, принадлежащих к народам России, Украины, Беларуси, ряда других стран – получили возможность войти в вечное блаженство?
Принуждение многократно применялось христианами и для того, чтобы оградить истинную веру от ересей. Такая практика освящена именами множества святых. Апостол Петр, пламенный и твердый ученик Христов, пишет: «Такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, – как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1 Пет. 2, 1516).
* * *
Итак, для христианства не только допустимо, но и нормативно ограничение человеческих свобод через принуждение. Подобного подхода придерживаются и последователи других мировых религий – особенно ислама. Какие из этого следуют политические выводы?
Во-первых, христианам никогда не нужно бояться строить христианскую государственность – мирным и законным путем, – а тем более говорить о ее предпочтительности перед светской. В конце концов, безрелигиозное мировоззрение имеет ничуть не больше прав на определение основ государственного и общественного устройства, чем мировоззрение религиозное – если уж даже либералы говорят о равенстве мировоззрений. При этом, правда, подчас практикуются двойные стандарты: никто в западном мире не оспаривает права некоторых исламских государств (например, Саудовской Аравии) иметь религиозную основу законодательства. Не оспаривается и право Израиля на сильные элементы религиозно-общественного устройства. А вот европейцам в праве на восстановление христианских монархий отказывают – как и в праве даже на публичное упоминание христианства и Бога во вновь принимаемых законах.
Кстати, в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви очень осторожно, но все-таки говорится: «Изменение властной формы на более религиозно укорененную без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обессилит эту форму и обесценит ее в глазах людей. Однако нельзя вовсе исключить возможность такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения станет естественной». Духовное возрождение не может быть аполитичным – оно должно идти рука об руку с размышлениями о законе Божием как основе государственности. Тот же документ предполагает границы послушания христианина светскому праву: «Во всем, что касается исключительно земного порядка вещей, православный христианин обязан повиноваться законам, независимо от того, насколько они совершенны или неудачны. Когда же исполнение требования закона угрожает вечному спасению, предполагает акт вероотступничества или совершение иного несомненного греха в отношении Бога и ближнего, христианин призывается к подвигу исповедничества ради правды Божией и спасения своей души для вечной жизни. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения». Таким образом, при конфликте формального права и Божиих заповедей христианин должен выбирать последние. Правовая норма, радикально нарушающая эти заповеди, для христианина теряет авторитет и силу. «Когда человеческий закон, – читаем в документе, – совершенно отвергает абсолютную божественную норму, заменяя ее противоположной, он перестает быть законом, становясь беззаконием, в какие бы правовые одежды он ни рядился».
Во-вторых, нужно ясно прописать в законодательстве – пусть даже секулярном – активное и строжайшее принуждение людей к нравственности. Между прочим, во Всеобщей декларации прав человека говорится, что при осуществлении прав и свобод человек может в рамках закона подвергаться ограничениям с целью «удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка и общего благосостояния». Попытка отделить мораль от права, а нравственную ответственность от ответственности перед обществом – есть одно из самых печальных проявлений интеллектуального жульничества ХХ века. В самом деле, почему такие явления, как пьянство, супружеские измены, неприличный внешний вид или публичная ложь, не должны обществом ограничиваться и осуждаться? Грань между нравственным проступком и преступлением – очень тонкая, и любое общество имеет право провести ее по-разному. Конечно, не стоит за измену сажать в тюрьму – но вполне можно предусмотреть за нее утрату права на имущество при разводе. Да, сквернослова не в любом случае стоит отправлять под уголовный суд. Но присудить ему меру административного воздействия в виде общественных работ и сдачи экзамена по русскому литературному языку – вполне стоило бы. Подобные случаи, как и вообще взаимовлияние морали и права, стоит широко обсудить ради совершенствования законов. И ради того, чтобы вспомнить: право – часть нравственности, ее естественное продолжение. А она, в свою очередь, есть часть установлений, данных вечным Богом – а потому неизменных. И никакая «личная жизнь», особенно в случае людей, облеченных властью или влиянием, не должна укрываться от обсуждения, контроля и исправления.
В-третьих, сами основы государственности и права должны быть очищены от лукавого культа свободы – ведь очевидно, что он основан на мифе и создан лишь для того, чтобы миллионами людей манипулировали те, кто предпочитает хитрость и подкуп, а не честный спор и тем более не прямую битву. Да, свободы нужны – для творчества и публичного высказывания, для хозяйствования и предпринимательства, для нестесненной внутрисемейной жизни, для исповедания веры и жизни по ней. Но должны быть ясно определены приоритеты, которые превыше свободы. И это отнюдь не только жизнь и права других людей – и даже не только безопасность и выживание общества. Это высшие коллективные интересы, в том числе независимость народа от внешнего диктата. Это святыни и вообще все, что бесценно и значимо(подчас более чем жизнь), для людей верующих и неверующих – памятники, сакральные символы, память усопших. Это и нормы нравственности – как бы кому-то ни хотелось их отменить, объявить изменчивыми, относительными или вообще несуществующими.
* * *
Свобода – ценность важная, но не главная. Более того, это ценность условная, основанная на безжизненном мифе философов, политиков и иных схематически мыслящих богословов. На основе одной этой ценности – или на основе ее как главной – нельзя построить по-настоящему реалистичного, по-настоящему справедливого, а значит, и по-настоящему мирных, стабильных общества и государства. Только уравновесив эту ценность другими, более важными – ответственностью, законностью, моралью, общим интересом – можно сохранить в обществе гармонию, положительный динамизм, верность высшей правде.
